Милосердного и милостивого

Саади Ширази

 

 

БУСТАН

 

Издательство

«ИРФОН»

 

Перевод

В. Державина

 

Составление,

предисловие и комментарии

Рустама Алиева

Редакторы: Т. Гольц, С. Ховари.

 

 

С О Д Е Р Ж А Н И Е

 

 

Рустам Алиев. «Бустан» и его автор

 

Во имя аллаха милосердного и милостивого

 

Восхваление пророка, да благословит его аллах

 

Причина написания книги

 

Восхваление Абу-Бакра ибн Са’да ибн-Занги

 

Восхваление Са’да ибн-Абу-Бакра ибн-Са’да

 

Глава первая. О справедливости, мудрости и рассудительности

 

Глава вторая. О благотворительности

 

Глава третья. О любви, любовном опьянении и безумстве

 

Глава четвертая. О смирении

 

Глава пятая. О довольстве юдолью

 

Глава шестая. О довольстве малым

 

Глава седьмая. О воспитании

 

Глава восьмая. О благодарности за благополучие

 

Глава девятая. О покаянии и правом пути

 

Глава десятая. Тайная молитва и окончание книги

 

Примечания

БУСТАН» И ЕГО АВТОР

 

 

Изучение литературных памятников показывает, что восточные поэты и писатели всегда неизбежно оказы­вались перед лицом тройной цензуры, требования кото­рой учитывались ими самым тщательным образом. Прежде всего, авторам приходилось неукоснительно придерживаться традиционных канонов, вытекавших из предписаний официальной религии — ортодоксального ислама. Во-вторых, надо было считаться с идеологией, политическими устремлениями и просто настроением феодальной верхушки, находившейся у власти, и, нако­нец, необходимо было приноравливаться к вкусам тех, кому преподносилось произведение. Без преувеличений можно сказать, что эти требования негласной цензуры в значительной степени предопределили ход развития литературы народов мусульманского Востока.

По образному сравнению одного из исследователей иранской литературы, развитие ее походило на рост трав и растений, придавленных глыбой камня. Ей так­же приходилось приспосабливаться к условиям тяже­лой действительности и приобретать часто неестествен­но причудливую, а порой и уродливую форму.

Поэтому при изучении памятников литературы той эпохи необходима тщательная работа по отделению подлинного от наносного, по выяснению того, что является плодом свободного творчества и что — данью тре­бованиям времени.

Судьба предлагаемой вниманию читателей книги сложилась довольно счастливо. Автор «Бустана», вы­дающийся персидский поэт Саади, чьи творения орга­нически входят в золотой фонд классической таджик­ской литературы, жил в XIII веке, в один из самых мрачных периодов истории народов Ирана и Средней Азии. Непрекращавшиеся братоубийственные войны, монгольские нашествия, опустошительные походы крес­тоносцев, свидетелем которых был Саади, и, наконец, необычайно сложный жизненный путь самого поэта определили своеобразие его творчества.

«Бустан», первое крупное произведение Саади, соз­давался в условиях, когда мир, по выражению поэта, «был всклокочен, словно волосы эфиопа», и «дети Ада­ма сделались кровожадными, словно волки с острыми когтями». Приступая к написанию этой поэмы, автор не думал ни о материальных благах, ни о придворной славе, ни о благословении исламских шейхов.

В «Бустане» поэт выразил свое миропонимание, по­делился с читателями своими жизненными наблюдения­ми и впечатлениями и попытался преподать людям доб­рые советы и наставления, которые могли бы помочь обездоленным и угнетенным. В этом произведении мы не найдем цельной философской системы, мысли и взгляды поэта часто поражают своей противоречивос­тью, но это вполне объяснимо всем духом той сложной и противоречивой эпохи.

На страницах «Бустана» читатель найдет яркое от­ражение быта, обычаев, чаяний и взглядов народов не только Ирана, но и всего Ближнего Востока XIII века.

На юге Ирана, у побережья Персидского залива, расположена область Фарс с древним городом Шира­зом. Особое значение Шираз приобрел в XIII веке,— после монгольского нашествия он был, пожалуй, един­ственным крупным городом в Иране и Средней Азии, уцелевшим от разгрома. Правители Фарса дважды спасали его, заплатив выкуп монголам. Со всех концов мусульманского Востока в Шираз стекались ученые и поэты, спасшиеся от монгольских мечей; в результате этого после нашествия монголов Шираз сделался на полстолетие культурным центром почти всего мусуль­манского Востока. В этом городе родился Саади; пол­ное и точное его имя, как удалось установить совсем недавно, Муслих-ад-дин Абу Мухаммад Абдаллах ибн-Мушриф ибн-Муслих ибн-Мушриф Саади Ширази. Да­ту рождения поэта обычно относят к восьмидесятым годам XII века. Однако, как позволяет думать ряд данных, содержащихся в произведениях самого Саади, он родился в начале первого десятилетия XIII века.

Отец Саади, Мушриф Ширази, был улемом — духов­ным лицом, проповедником ислама, и сына своего гото­вил к той же деятельности, поэтому Саади получил сравнительно широкое по тому времени начальное об­разование. Однако благополучное детство длилось не­долго, лет с тринадцати Саади осиротел, и семья оста­лась без средств к жизни. Юность Саади, судя по мно­гим строкам в «Бустане» и «Гулистане», была трудной и печальной:

 

Не смела муха моего лица

Коснуться перед взорами отца.

Теперь один я. Если враг нагрянет,

Моим уделом плен и рабство станет.

Утратив сень родную с детских лет,

Изведал долю я сиротских бед.

 

В «Бустане» Саади с благодарностью вспоминает своего «доброго, ласкового и благородного отца», ока­завшего большое влияние на его жизненные принципы. Своей любовью к поэзии, к учению Саади в значитель­ной степени обязан отцу, бывшему одним из просвещен­ных людей Шираза и отличавшемуся исключительной для того времени веротерпимостью.

 

* * *

 

В двадцатых годах XIII века на Ближний Восток обрушилась невиданная до того в истории народов ка­тастрофа. Орды Чингиз-хана вторглись в пределы Сред­ней Азии и Ирана, предали огню и мечу цветущие го­рода, перебив и поработив мирных жителей. Вот как описал страшную картину нашествия монголов очеви­дец событий арабский историк Ибн ал-Асир:

«Ведь даже антихрист щадит тех, кто следует за ним, хотя и губит того, кто оказывает ему сопротив­ление,— татары же никого не щадили: убивали и жен­щин, и мужчин, и детей, вспарывали животы беремен­ным и резали еще не родившихся.. .»

«Ни одного города татары не щадили: уходя, раз­рушали. Все, возле чего они проходили, грабили. Что им было не нужно, они сжигали. Навалят они, напри­мер, груды шелку — и поджигают; так и разные другие товары». «...Татары овладели большей и лучшей частью вселенной, наиболее цветущими и густо заселенными странами, с населением высокообразованным,— овладе­ли всего в течение какого-нибудь года. Никто не спал в стране, на которую татары еще и не нападали,— всякий со страхом и трепетом ожидал их нашествия...»

Потрясенный ужасами монгольского лихолетия, молодой Саади, как и многие другие, покинул свою родину.

После долгих мытарств Саади попал в Багдад — столицу Арабского Ирака, который монголы до поры до времени оставили в покое. Багдад в те времена был центром культуры мусульманского Востока. Почти все выдающиеся деятели культуры арабского мира, ученые, поэты и писатели, находились там. В Багдаде ему удалось устроиться стипендиатом в знаменитое высшее духовное училище «Низамийя», основанное во второй половине XI века. Кроме этого училища было множе­ство других,— в одном из них, в «Мустансирийе» про­должал обучение Саади, оставивший почему-то «Низамийю». Огромное четырехугольное здание «Мустансирийи», выстроенное на берегу Тигра, имело большой внутренний двор, выложенный мрамором, с бассейном посредине. Занятия проходили на четырех айванах (крытых террасах), учащиеся носили черную длинную джуту и черную чалму.

В «Мустансирийе» изучались основы ислама, предания о пророке Мухаммеде, коран и комментарии к нему, медицина, филология, математика, зоология, история, логика и поэзия. При каждом отделении находились специальные чтецы корана и знатоки хадисов (преданий о Мухаммеде). Из произведений Саади видно, что он особенно увлекался хадисами, готовясь в проповедники. Но его уже тогда очень интересовала поэзия. В училище весьма поощрялись поэтические диспуты на самые разнообразные темы. В обширной библиотеке насчитывалось более семидесяти тысяч томов, поэтические произведения были собраны в специ­альном отделе под названием «Наука о рифме». Среди слушателей большой популярностью пользовались стихи знаменитого арабского поэта X века Мутанабби.

Учение в Багдаде дало Саади хорошее знание арабского языка, хадисов и корана, житий святых шейхов и, особенно, классической арабской поэзии.

Учителями Саади были многие выдающиеся ученые XIII века. Из них Саади часто и с любовью вспоминал двоих: Абул-Фараджа ибн-Джузи и Шихаб-ад-дина Сухраверди.

Ибн-Джузи воспитывал своего ученика как истин­ного праведного мусульманина, а Шихаб-ад-дин Сухраверди, известный суфий, проповедник и писатель, старался привить Саади любовь к мистическим учениям суфиев, к дервишскому образу жизни. Однако на моло­дого Саади больше повлияла темпераментная, жизнерадостная поэзия Мутанабби, вот почему его стихи этого периода дышат юношеской любовью к жизни и ее радостям и далеки от идеалов его духовных наставников.

Как отмечал один из исследователей «Бустана» — К. Чайкин, в произведениях Саади нас «поражает полное отсутствие признаков какого бы то ни было увлечения такими «науками», как астрология, толкование снов, алхимия и т. п., дань которым отдали почти все средневековые авторы Ирана...»[1]. Причина этого кроется, по-видимому, в самой атмосфере, царившей в учебных заведениях Багдада, во всеобщем увлечении великими арабскими поэтами и рационалистической философией. Разумный подход к объяснению явлений природы и истории общества впоследствии определил философские воззрения и практическую деятельность Саади.

По окончании учения в «Мустансирийе» молодой проповедник и поэт, следуя требованиям традиции, со­вершил паломничество в священный город Мекку, после чего начались его долголетние путешествия, длив­шиеся вплоть до пятидесятых годов XIII века.

Странствуя как обыкновенный дервиш, он не раз бывал в Мекке, где долгие дни проводил у священного «черного камня» Каабы. В Дамаске он долго жил при знаменитой соборной мечети Омейядов и коротал свои дни в молитвах и в диспутах с дамасскими учеными и богословами, а в Баальбеке «читал пламенные пропо­веди изнуренному народу». В Иерусалимской пустыне попал в плен к крестоносцам, они заставили его рыть рвы в Триполи. Некий алеппский купец вызволил Саади из плена, увез к себе в Алеппо и женил на своей свар­ливой дочери. Поэту пришлось спасаться от нее бегством. В Басре он слушал бесконечные рассказы рыбаков и ловцов жемчуга. Во время пребывания в Йемене смерть лишила его единственного сына. Поэт повидал также и далекий туркестанский город Кашгар, где был принят с большими почестями, и остров Киш в Персидском заливе. Неоднократно он бывал в Тавризе, где давал смелые наставления монгольскому хану Абака.

В пятидесятых годах поэт обосновался в Дамаске при мечети Омейядов, где и начал писать свой знаменитый «Бустан». После этого он возвратился в родной Шираз и приступил к созданию другого своего боль­шого произведения — «Гулистан».

Во время долголетних скитаний Саади испытал много лишений, голодал, нищенствовал, ходил босой, в лохмотьях, не раз подвергался опасности. Все это красочно описано им в «Бустане» и «Гулистане».

Но никакие трудности и невзгоды не могли заставить поэта прекратить свои странствия. Он беспрестанно переходил из одного города в другой, из одной страны в другую.

К этому прежде всего побуждала его профессия странствующего проповедника, дервиша, добывавшего себе средства к жизни тем, что, собрав вокруг себя людей, читал им на улицах и площадях, при мечетях и на дорогах проповеди. Естественно, что он не мог оста­ваться долго на одном месте. Когда в одном городе теряли интерес к его речам, он в поисках новых слушателей отправлялся в другие города.

Содержание проповедей Саади было пестрым, но главной темой служили деяния пророка Мухаммеда, первых четырех халифов и жития суфийских шейхов. Как явствует из «Бустана» и «Гулистана», Саади в проповедях затрагивал вопросы общественной морали, нравственности. На убедительных примерах он объяснял слушателям, в чем суть добра и зла, богатства и бедности, кто такие царь и дервиш и как они должны поступать, чтобы угодить богу, каким должен быть хороший правитель, к чему должны стремиться люди.

Свои проповеди поэт подкреплял рассказами из жизни, живыми и увлекательными, яркими бытовыми картинами, народными поговорками и пословицами и нередко сопровождал их чтением своих стихов. Некоторые рассказы, афоризмы и, разумеется, стихи, производившие большое впечатление на слушателей, он записывал, чтобы не забыть и повторить в других местах.

Однако не только профессия проповедника побуждала поэта к странствиям, но и большая любознательность. Как справедливо отмечал академик С. Ф. Ольденбург, «Саади был большой сердцевед, и его всегда глубоко интересовали люди, их поступки и побуждения, и поэтому, вероятно, ему и хотелось сравнивать людей разных стран и народов. Вывод, который он сделал из этих срав­нений, если судить по его сочинениям, тот, что люди всех народов и стран мало чем друг от друга отличают­ся: одинаково, как ему казалось, и любят и ненавидят».

Не зря сам поэт так часто и восторженно говорит о пользе путешествий. «Выгоды путешествия велики: путешествуя, радуешь сердце, видишь разные диковины, слышишь о чудесах, расширяешь образование и познания, и знакомишься с людьми, и испытываешь судьбу». А люди, встречавшиеся Саади в его скитаниях, были самыми разными: суфийские шейхи и ученые богословы, купцы и ремесленники, поэты и воины, отшельники и правители. Но больше всего и ближе всего соприкасался он с простыми обездоленными людьми, которые, вполне понятно, были основными слушателями поэта-проповедника.

В годы странствий Саади ясно понял одно: везде и всюду большая часть общества трудится, но голодает и бедствует, а меньшая присваивает плоды чужих трудов и живет в безмерной роскоши. Об этом он неоднократно говорит и в «Гулистане» и в «Бустане».

Поразительно точную характеристику деления обще­ства на богатых и бедных дает Саади в одном из рассказов седьмой главы «Гулистана» («Спор Саади с лжедервишем по поводу богатства и бедности»). С по­трясающей силой, удивительно верно и правильно для того времени раскрыл Саади источник всех пороков и язв общества.

Богачи — «это горсточка людишек высокомерных и надменных, самодовольных и скверных, алчущих иму­щества и мирских благ и жаждущих высокого положе­ния и богатства. Они не говорят ничего, кроме глупос­тей, а на бедных взирают только с презрением. Ученых они считают нищими негодяями, а бедных — безмозг­лыми лентяями. Возгордившись своим действительным богатством и обольщаясь своим мнимым высоким до­стоинством, они садятся выше всех, считая себя лучше всех; им не приходит в голову поднять на кого-нибудь глаза. Они не ведают слов мудрецов, изрекших: «У ко­го страха божия меньше других, а богатства больше, те внешне богаты, а внутренне бедны».

«Они рабы дирхемов... Они и шага не сделают ради господа и дирхема не дадут без упреков и укоров. Они собирают богатство ценой больших усилий, обере­гают его жадно и после себя оставляют его с горечью безотрадной. Как говорят мудрецы: «Серебро скряги только тогда выходит из земли, когда он сам уходит в землю».

 

* * *

 

Писать Саади начал еще в юношеские годы. До на­писания «Бустана» поэт создал целый ряд газелей, во­шедших впоследствии в его «Куллият» (собрание со­чинений).

Саади считается основоположником чистой газели. Он довел до совершенства эту форму лирического сти­ха. До Саади тоже писали газели, и в диванах (сбор­никах стихов) многих поэтов XI и XII веков можно найти целые разделы, включающие лирические стихи в форме газели, но в большинстве их отсутствуют неко­торые элементы, определяющие газель, — так, в одних отсутствует «макта» — заключительное или предпослед­нее двустишие, в котором приводится псевдоним поэта, в других мы находим посвящение какой-нибудь высокопоставленной особе, что характерно скорее всего для касыды (хвалебной оды). Лишь после Саади газель стала самостоятельной поэтической формой, и на ли­тературной арене появились крупные поэты интимной лирики, писавшие исключительно газели.

Газели Саади отличаются простотой образов, естественностью описываемых чувств, убедительностью и жиз­ненностью сравнений, ясностью языка, отсутствием го­ловоломных метафор и формальных украшений, глубо­ким содержанием и чрезвычайно изящной формой.

Кроме газелей, Саади писал и стихотворения дидак­тического, назидательного характера, с которыми обра­щался к правителям, призывая их к справедливости, к доброму обращению с подданными. Однако такого рода стихи, по-видимому, не пользовались особенной популярностью среди тех, кому адресовались, среди тех, кто считался ценителем и являлся покупателем поэ­зии. От поэтов требовали хвалебных од — касыд, про­славляющих «доблесть» и «величие» власть имущих, описаний их походов и военных подвигов. Но это пре­тило Саади, который на себе испытал последствия «по­ходов и военных подвигов», пережил невзгоды и лише­ния, бывшие прямым результатом возвышенных «деяний» всевозможных правителей. Не раз намекает на это поэт в своих произведениях:

 

Мне говорят: «О Саади! Зачем живешь в лишеньях ты?

Есть верный у тебя доход, с ним не узнаешь нищеты.

Властителя ты похвали — богатство притечет к тебе,

А без богатства и талант — добыча слез и маяты».

«Да, в мире многие сочтут, что коршун лучше, чем Симург,

Но коршун падалью живет. Симург же — символ чистоты.

Нет, не случится так со мной, к правителям я не пойду —

Не буду заниматься тем, чем попрошайки заняты...»

 

Несмотря на равнодушие, проявляемое к «словам назиданья», поэт продолжал писать, «поучать» венце­носцев и помогать своими «добрыми советами» прос­тым людям. Впоследствии многие стихи, написанные в годы странствий для иллюстрации своих проповедей, Саади включил, доработав и отшлифовав их, в соответ­ствующие разделы поэмы «Бустан». Первоначально книга эта называлась «Саади-наме» («Сказания Саади»). Поэт завершил ее в 1256 году, перед возвра­щением на родину, и посвятил правителю Фарса Абу-Бакру Са'ду ибн-Занги, к которому питал глубокое уважение за спасение им Фарса от монголов. Однако хвалебное посвящение Абу-Бакру Са'ду ибн-Занги, вставленное в «Бустан», как и другие касыды Саади, те имеет ничего общею с модными в то время хвалеб­ными одами, в которых, к примеру, подкова коня ка­кого-нибудь хана сравнивалась с небосводом, а гвозди ее — с планетами и звездами. Саади ставил в заслугу Абу-Бакру то, что он «своим золотом воздвиг перед монголами неприступную стену» и спас страну от разо­рения, а жителей от гибели, что благодаря этому мно­гие бездомные чужестранцы нашли себе приют в Фарсе. Кроме этого панегирика, вступительная часть «Бустана» содержит также традиционные славословия аллаху, пророку и первым четырем халифам. Далее поэт излагает историю и причину составления книги:

 

По дальним странам мира я скитался,

Со многими людьми я повстречался...

 

Но не встречал нигде мужей, подобных

Ширазцам,— благородных и беззлобных.

 

Стремясь к ним сердцем, полон чистых дум,

И Шам покинул я, и пышный Рум.

 

Дарить друзей велит обычай нам,

Из Мисра сахар в дар везут друзьям.

 

Ну что ж, хоть сахару я не имею,

Я даром слаще сахара владею.

 

Тот сахар в пищу людям не идет,

Тот сахар в книгах мудрости растет...

 

Поэма «Бустан» состоит из десяти глав. Каждая из них содержит определенное количество рассказов, притч и небольших философских отступлений автора. Хотя рассказы и притчи в книге занимают основное место, все же они служат лишь для иллюстрации, подтверж­дения многочисленных сентенций поэта.

Материал расположен по главам неравномерно. Пер­вые две главы по объему равны остальным восьми главам, ибо их содержание составляет пафос всей поэ­мы. В первой главе поэт непосредственно обращается к венценосцам, к властелинам со смелым призывом к «справедливости, рассудительности и мудрости». Поэт так определяет свою задачу:

 

А ты правдивым будь и не ходи

Путями лицемерья, Саади.

Царь — путник в мире, будь его вожатым.

 

Далее Саади, говоря его же словами, переходит к «душеспасительным беседам, нанизанным на нитку пре­красного слога, и добрым наставлениям, приправлен­ным горьким снадобьем правды». Поэт выступает за­щитником интересов трудящихся масс, придавленных тяжкими условиями жизни. Но защита обездоленных выражается в характерной для того времени форме. Саади призывает власть имущих и всех богатых не притеснять и не грабить тружеников, «тех, на труде которых зиждется государство и которые составляют корень общества».

 

Покинь чертоги мира и покоя,

Взгляни, мой сын, на бедствие людское!

 

Как можешь ты довольным быть судьбой,

Несчастных сонмы видя пред собой?

 

Мобеды оправданья не отыщут,

Что спит пастух, а волки в стаде рыщут.

 

Иди пекись о нищих, бедняках,

Заботься о народе, мудрый шах!

 

Царь — дерево, а подданные — корни.

Чем крепче корни, тем ветвям просторней.

 

Не утесняй ни в чем народ простой.

Народ обидев, вырвешь корень свой.

 

Поэт требует от правителей не только доброты и гуманности и милосердия, но и рассудительности, мудрости, праведности и благочестия, требует следить за тем, чтобы их приближенные, наместники, чиновники и военачальники обладали теми же качествами, ибо в противном случае доброта самого правителя принесет лишь вред народу. Великодушное обращение с сановниками, творящими зло, — это злодейство по отношению к подданным:

 

Правителей правдивых назначай,

Умеющих благоустроить край.

 

Кто, правя, тружеников обижает,

Тот благу всей державы угрожает...

 

Казни судей, в неправде закоснелых,

Трави, как хищников заматерелых.

 

Бесчинствам волка положи конец,

От истребленья огради овец.

 

Саади требует от правителей положить конец бес­смысленным войнам, грабительским походам. Мудрому царю прежде всего полагается быть скромным, говорит поэт, довольствоваться малым; он не должен ради по­полнения своей казны, побуждаемый алчностью, идти войной на соседние страны, ибо войны и походы разо­ряют не только вражескую страну, но и собственный народ.

 

Ты войском обладаешь, сам ты смел,

Но не вводи войска в чужой предел:

 

Султан в надежном замке отсидится,

А подданный несчастный разорится.

 

Однако понимая, что подобные поучения почти не достигают цели, не оказывают желаемого воздействия на шахов и правителей, Саади старался устрашить их муками ада, напоминал о загробной жизни, о возмез­дии за земные грехи. Но нередко поэт предупреждал притеснителей народа, остававшихся глухими к его на­ставлениям и проповедям, что народ, доведенный до крайности, сам может расправиться с ними, «лишить их корня жизни» на земле.

Другой значительной темой «Бустана» является те­ма благочестия. Саади призывает к воздержанию до­вольству малым, к аскетическому образу жизни, выпол­нению всех предписаний ислама. Некоторые исследова­тели его творчества не видят в этом ничего разумного и объясняют все это исторической ограниченностью взглядов поэта. Но внимательное изучение поэмы по­казывает, что Саади вовсе не призывал ко всеобщему отречению от мирских благ, ибо он обращался с этим не к обездоленным и голодным массам, а к сильным мира сего, к тем, кто расточал народное добро, жил в роскоши и разврате, притеснял и грабил простых людей. Советую богачам «умереть от бедности, но не объедаться хлебом бедняков», Саади безусловно высказывал себя человеком передовых, прогрессивных взглядов.

 

Слыхал я — некий повелитель был,

Из грубой бязи платье он носил.

 

Ему сказали: «О султан счастливый,

Китайские б шелка носить могли вы!»

 

«Зачем? Я добрым платьем облачен!

Шелк — это роскошь»,— так ответил он,

 

«Харадж я собираю для того ли,

Чтоб наряжаться, в неге жить и в холе.

 

Когда, как женщина, украшусь я,

Угаснет доблесть ратная моя.

 

Когда бы суета владела мною,

Что стало б с государственной казною?

 

Не для пиров и роскоши казна...»

 

И далее Саади неоднократно повторяет, что его при­зывы к воздержанию и довольству малым обращены не к тем, которым не от чего воздерживаться, которым и без того приходится удовлетворяться самым малым.

Особо следует отметить, что поэт, внушая своим читателям богобоязненность и благочестие, не призывает их к молитвам и выполнению внешних обрядов и формальных предписаний ислама, он учит, что истин­ное благочестие — в добрых деяниях, в человеколюбии, в заботах о людях. «Путь к богу,— восклицает поэт,— не в рясе, не в четках и отшельничестве, а в том, чтобы служить народу на земле. Сидя на троне, необходимо быть нравом смиренным и чистым, искренним и вели­кодушным, ибо молитвы без добрых дел и пустые об­ряды противны господу богу».

Можно сказать, что большинство рассказов «Бустана» иллюстрирует мысль о том, что народ создает все блага жизни, составляет основу и корень общества и поэтому не должен подвергаться насилию и гнету. Оскорбление, угнетение простых людей, по мнению поэта, не что иное, как оскорбление самого аллаха. Царь, который не заботится о своих подданных, неиз­бежно получит возмездие за свои злодеяния или от рук народа на этом свете, или от карающей десницы аллаха в судный день на том свете.

С советами к царям и правителям обращались и до Саади. У многих поэтов, предшественников Саади, мы можем найти призывы к милосердию и человеколюбию. Однако поучения Саади отличаются своей необычайной смелостью и логичностью. Гуманные по своей сути, вы­сокохудожественные по форме, они на протяжении многих веков пользовались самой широкой популярно­стью на всем Ближнем Востоке.

В год написания «Бустана» началось второе варвар­ское нашествие монголов на Ближний Восток — на этот раз во главе с Хулагу-ханом. Опять превращая в руи­ны цветущие города, разоряя целые области, истребляя население, порабощая оставшихся в живых, монголы направились в столицу Ирака Багдад, который подвергли беспощадному разрушению. Немало бед народу причинили и начавшиеся междоусобные войны и феодальные раздоры.

Саади, испытавшему в своей жизни ужасы монгольского нашествия, похода крестоносцев, последствия междоусобиц, собственными глазами наблюдавшему уничтожение городов, истребление народов, неимовер­ные страдания людей, естественно было прийти к выводу, что все это — результат воли ожесточенного рока и божьего гнева. Ничем иным он не мог объяснить, почему варварские племена, стоявшие на такой низкой ступени развития, легко одолевали могучие войска, обу­ченные всем правилам ведения войны. Отсюда вытекает его скептицизм, и его фатализм, отчетливо проявивши­еся не только в «Бустане», но и во всем творчестве поэта.

 

* * *

 

«Бустан» глубокими корнями связан с жизнью народа, с народной культурой и традициями. Он возник под непосредственным влиянием духовных запросов и стремлений народа, и, естественно, что на страницах «Бустана» нашли отражение думы, нужды и идеалы народов мусульманского Востока. Этим обстоятельством объясняется та популярность и любовь, которыми пользовалась книга на протяжении многих столетий среди широких народных масс. Благодаря высоким нравственным идеалам, воспетым в «Бустане», живописным картинам быта и глубине поэтического чувства поэма и в наше время не потеряла своей художествен­ней и познавательной ценности.

«Бустан», как, и другая замечательная книга Саади «Гулистан», давно привлек внимание русских ученых. Первый перевод «Бустана» и «Гулистана» на русский язык был сделан уже в XVII веке с немецкого перево­да, приписываемого известному путешественнику Ада­му Олеарию.

Интерес к творчеству Саади в России возрос особен­но в XIX и XX веках, когда окрепло русское востоко­ведение.

Сравнительно полный, хотя и прозаический, перевод был опубликован в 1915 году в Петербурге неким Н. Урри. Этот перевод с немецкого языка особой цен­ности не представлял, он был далек от оригинала.

В. В. Державин, крупный русский поэт, обладающий великолепными познаниями в области восточной лите­ратуры и огромным опытом в переводе ее, очень талант­ливо передал содержание и образную систему этого вы­дающегося и в то же время трудного памятника клас­сической литературы.

Перевод «Бустана» выполнен с текста, опубликован­ного иранским ученым М. А. Фуруги, до последнего времени считавшегося самым точным текстом. Тексто­логическая работа, проведенная мною на основе старей­ших рукописей, показала, что и текст М. А. Фуруги содержит известное количество интерполяций. Но учесть это в данном издании художественного перевода не представляется целесообразным и станет возможно лишь после опубликования критического персидского текста.

Рустам Алиев.

 

ВО ИМЯ АЛЛАХА

МИЛОСЕРДНОГО И МИЛОСТИВОГО

 

Во имя бога, наших душ отца,

Глагола уст премудрого творца,

 

Чья благодать все сущее объемлет,

Кто просьбе и раскаянию внемлет,

 

Во имя вечного, чей храм — наш свет,

И ведайте — другого бога нет!

 

Великие владыки, падишахи

Пред ним главой склоняются во прахе,

 

Безбожных же не вмиг карает он,

Раскаянья не отвергает он.

 

Тех, кто смиренно о прощенье просит,

Он гневно в бездне бедствия не бросит.

 

Порой, коль сын поссорится с отцом,

Отец ему становится врагом,

 

Из-за поступка грубого иль слова

Он изгоняет сына, как чужого.

 

И если раб ленив и нерадив,

Хозяин, даже добрый, с ним гневлив.

 

А кто друзьям вниманья не являет,

Того и лучший друг порой бросает.

 

Когда не хочет воин службу несть —

Теряет славу, доблесть он и честь.

 

Но не спешит за неповиновенье

Казнить и гнать людей отец творенья.

 

Дверь ни пред кем не запирает он,

Несчастных хлеба не лишает он.

 

Два эти мира — два его созданья,

Лишь капли две от океана знанья.

 

Великодушие — закон его,

И хлеб его — для сущего всего.

 

Всяк человек для бога одинаков,

Всем доля от плодов его и злаков.

 

 

Но знай, ты в нем защиты не найдешь,

Коль ремеслом жестокость изберешь.

 

Он милосерден. Перед ним едины

И равны твари, смертные и джинны.

 

И все живет в лучах его любви:

Мы — люди, птицы, пчелы, муравьи.

 

Он в щедрости своей ко всем нисходит,

Симург на Каф-горе еду находит,

 

И льется милостей его поток

По всей земле — на запад и восток.

 

Один лишь бог да будет возвеличен,—

Он вечен, всемогущ и безграничен.

 

На одного возложит он кулах,

Другого с высоты свергает в прах.

 

Одних он славой, счастьем осеняет,

Других — на кожаный ковер бросает.

 

В сад пламя превращает для одних,

В огонь из Нила ввергнет он других.

 

И губит их, не внемля горьких пеней.

И все мы в милости его велений.

 

От бога злодеяний не укрыть,

Он видит все и может все простить.

 

Перед мечом его молчать должны мы,

Пред коим, немы даже херувимы.

 

Но всяк добра свою получит часть.

Безмерна щедрость, неисчерпна власть,

 

Безбрежны милости творца вселенной.

Один он вечен. Все иное тленно.

 

Им слабый и несчастный защищен,

Горячих просьб не отвергает он.

 

И лишь в его благорасположенье

Пути и судьбы тайные творенья.

 

Он небо, как хранительный шатер,

Над миром беспредельным распростер.

 

 

Его величья мы постичь не можем...

Где те дары, что мы пред ним возложим?

 

Благ, бесконечен, щедр и вечен он,

Им путь созвездий предопределен.

 

Как в устроенье мира был велик он,

Когда материки из волн воздвиг он!

 

Всю землю жар землетрясений бил,

Но землю он горами утвердил,

 

И равновесье в мире воцарилось,

И жизнь по воле бога зародилась.

 

Его рука видна во всем, везде:

Он образы рисует на воде,

 

Он лал и бирюзу скрывает в камень,

И рдеет розы яхонтовый пламень.

 

Смотри: жемчужной каплею одной

Порождены и цвет и плод живой,

 

И в непрерывной череде рождений

Жизнь обновляется его творений.

 

В морях рождает перлы дождь его.

От глаз его не скрыто ничего.

 

Дает он пищу и змее, и птице,

И муравью убогому в гробнице.

 

Вся жизнь его лишь волею жива

И без его веления мертва.

 

Идущие путем неисследимым

На будущем суде неотвратимом

 

Мы все предстанем — ужаса полны,

Величием его поражены.

 

Пределов мудрости его высокой

Узреть не может земнородных око.

 

Не может бога разум наш обнять,

Не может глубины его познать.

 

Не досягнет воображенья птица

Черты, где сущность вечного таится.

 

 

Туда уплыли сонмы кораблей

И не вернулись, нет о них вестей.

 

Над морем тем и я сгорал от жажды...

И ужас одиночества однажды,

 

Взяв за руку меня, сказал мне: «Встань!

Не установлена познанья грань

 

Пред ангелами, может быть, святыми!

Тебе ль, земная персть, равняться с ними?»

 

Хоть стань красноречивым, как Сахбан,

Безбрежный не опишешь океан.

 

Не изъяснишь предвечного, ведь он

Очами зримых признаков лишен.

 

Избранники скакали в эти дали

И — друг за другом — все в пути отстали.

 

Конь никогда к той цели не домчит,

Отважнейшие там бросали щит.

 

А пред достигшим света откровенья

Захлопывались двери возвращенья.

 

Тот, кто из чаши откровенья пьет,

С вином познанья и забвенье пьет.

 

Кто предстоит— тому глаза зашили,

А кто глядит — тот падает без крылий...

 

Никто не знает, где Карунов клад;

Кто отыскал — тот не пришел назад.

 

И я погиб в кровавом этом море

Без кормчего — в бушующем просторе!

 

Коль хочешь ты весь мир земной пройти,

Ищи коня — надежного в пути.

 

Гляди в зерцало сердца неизменно

И свой совершенствуй постепенно.

 

На страдной той стезе благослови

Благоуханье истинной любви.

 

И, жаждою познанья опаленный,

Ты воспаришь — любовью окрыленный,

 

 

И солнце вечной истины взойдет

И мглу завес, обманных раздерет.

 

Туда, туда гони коня прозренья,

Покамест «стой!» — не скажет изумленье.

 

Сей путь проложен пастырем самим!

И горе тем, кто не пошел за ним.

 

И тем, что с полдороги возвратились.

Они во тьме глубокой заблудились.

 

Кто путь посланца бога покидал,

Тот цели никогда не достигал.

 

О Саади, путь к истине высокой

Лишь на стезе сияющей пророка!

 

 

ВОСХВАЛЕНИЕ ПРОРОКА,

ДА БЛАГОСЛОВИТ ЕГО АЛЛАХ

 

Великодушен — разумом высок

Заступник человечества — пророк,

 

Имам избранников, в долине праха

Для нас наместник истинный аллаха,

 

Защитник тварей, светоч бытия

И на суде последнем — судия.

 

По образу его был сотворен

Небесный свод, где свет его зажжен.

 

Великодушный, верных повелитель,

Свершитель благ, великий победитель —

 

Хоть в мире сиротой он бедным рос,

Но в мир он мудрость высшую принес.

 

Когда он веры правой вынул меч,

Сумел он месяц пополам рассечь.

 

Лишь прозвучало благовестья слово,

Как в бурю, рухнул кров и трон Хосрова.

 

Пророк великий идолов разбил,

Во имя веры Уззу сокрушил,

 

И в прах разбил и ниспровергнул Лата,

И упразднил он славу Таурата.

 

Однажды ночью на коня он сел

И в высоту небесную взлетел.

 

Так быстро дивный конь понес пророка,

Что Джабраил в пути отстал далеко.

 

Хоть Мухаммед взывал: «Не отставай!

На полпути меня не покидай!

 

Я помощи твоей был удостоен,

Так не бросай меня, небесный воин!»

 

Нельзя мне выше, — молвил Джабраил, —

И не осталось в крыльях больше сил.

 

Для нас запретно огненное небо,

И вмиг оно спалило крылья мне бы!»

 

 

Заложникам греха — надежду нам

Так вечно посылаешь ты, имам!

 

Воспеть тебя достойно не сумею.

Мир да почиет над главой твоею,

 

И пусть прославит ангелов хвала

Твоих святых сподвижников дела!

 

Да славится Бу-Бакр — мюрид твой старый,

Да славятся деяния Омара.

 

Премудрый да прославится Осман,

И твой Али, и весь твой ратный стан.

 

То — избранных столпа твои четыре,

И Фатимы права бессмертны в мире.

 

Я за полу избранника держусь,

От послушания не отрешусь.

 

О снизойди! Не будет в этом даре

Тебе урона здесь — в чертоге тварей.

 

Ведь в доме блага краткие лишь дни

Гостят, как прихлебатели, они.

 

Ты благодатью высшей озарился,

Сам Джабраил перед тобой склонился.

 

Из глины и воды рожден Адам,

Лишь ты по воле божьей послан нам.

 

Суть бытия ты с самого начала,

И все тобой живет, что после стало.

 

Превыше ты всего, что я сказать

Могу в словах... В тебе лишь — благодать.

 

Тебя «Лавлак» достойно восхваляет,

«Йасин» твоею славою сияет.

 

Что к ним я — Саади — прибавить мог?

Благословенье — мир тебе, пророк!

 

 

ПРИЧИНА НАПИСАНИЯ КНИГИ

 

По дальним странам мира я скитался,

Со многими людьми я повстречался,

 

И знанье отовсюду извлекал,

Колосья с каждой жатвы собирал.

 

Но не встречал нигде мужей, подобных

Ширазцам, — благородных и беззлобных.

 

Стремясь к ним сердцем, полон чистых дум,

И Шам покинул я, и пышный Рум.

 

Но не жалел, прощаясь с их садами,

Что я с пустыми ухожу руками.

 

Дарить друзей велит обычай нам,

Из Мисра сахар в дар везут друзьям.

 

Ну что ж, хоть сахару я не имею,

Я даром слаще сахара владею.

 

Тот сахар в пищу людям не идет,

Тот сахар в книгах мудрости растет.

 

Когда я приступил к постройке зданья,

Воздвиг я десять башен воспитанья.

 

Одна — о справедливости глава,

Где стражи праха божьего — слова,

 

Благотворительность — глава вторая,

Велит добро творить, не уставая.

 

О розах — третья, об огне в крови,

О сладостном безумии любви.

 

В четвертой, в пятой — мудрость возглашаю,

В шестой — довольство малым прославляю,

 

В седьмой — о воспитанье говорю,

В восьмой — за все судьбу благодарю.

 

В девятой — покаянье, примиренье,

В главе десятой — книги заключенье.

 

В день царственный, в счастливый этот год —

На пятьдесят пять свыше шестисот,

 

В день, озаренный праздника лучами,

Наполнился ларец мой жемчугами.

 

Я кончил труд; хоть у меня была

В запасе перлов полная пола.

 

Душа еще даров своих стыдится,

Ведь с перлами и перламутр родится.

 

Средь пальм непревзойденной высоты

В саду растут и травы и кусты.

 

И к недостаткам моего творенья,

Надеюсь, мудрый явит снисхожденье.

 

Плащу, что из парчи бесценной шьют,

Кайму из грубой бязи придают.

 

Нет в этой книге пестроты сугубой,

Ты примирись с ее каймою грубой.

 

Я золотом хвастливо не блещу,

Сам, как дервиш, я милости ищу.

 

Слыхал я: в день надежды и смятенья,

Аллах дурным за добрых даст прощенье.

 

Дурное услыхав в моих словах,

Ты поступай, как повелел аллах.

 

Коль будет бейт один тебе по нраву,

Прости всю книгу, истине во славу.

 

Мои стихи, ты знаешь, в Фарсистане —

Увы, — дешевле мускуса в Хотане.

 

Свои грехи я на чужбине скрыл

И в этот гулкий барабан забил.

 

И шутки ради, розу гулистану

Я приношу, а перец — Индостану.

 

Так — финик: кожа у него сладка,

Да косточка внутри ее крепка...