Глава 44 Каркассона, джюлет 1209

 

Ранним утром Элэйс разбудил шум пил и молотков во дворе. Она встала и подошла к окну, разглядывая деревянные надстройки и галереи, которые возводили на стенах Шато.

Скелет из мощных бревен быстро обретал форму. С крытых переходов лучникам легко будет засыпать стрелами врага, если он, вопреки ожиданию, сумеет ворваться за городскую стену.

Элэйс поспешно оделась и сбежала во двор. В кузницах ревели горны, звенели молоты, оттачивавшие и исправлявшие оружие, отрывисто перекликались саперы, готовившие оси, канаты и противовесы для баллист.

У конюшни Элэйс увидела Гильома. Сердце у нее перевернулось. «Посмотри на меня!» Он не обернулся, не поднял глаз. Элэйс махнула рукой, хотела позвать, но не осмелилась и бессильно опустила руку. Не станет она унижаться, выпрашивая любви, которой он не хочет ей дать.

В городе царила та же деловитая суета, что и в Шато Комталь. Посреди площади громоздился привезенный из Корберы камень – снаряды для баллист и катапульт. Остро воняло мочой из кожевенных мастерских, где готовили шкуры для защиты галереи от пожара. От Нарбоннских ворот тянулась непрерывная вереница повозок с припасами для города: солонина из Ла Пиге и Лораге, вино из Каркассэ, пшеница и ячмень с равнины, бобы и чечевица с овощных рынков Сен-Микеля и Сен-Венсена.

Город гордо и целеустремленно готовился к осаде. Только клубы черного дыма с заречных болот на севере – от сожженных по приказу виконта мельниц и посевов – напоминали о том, как близка и неизбежна угроза.

Элэйс поджидала Сажье, чтобы условиться о месте встречи. В голове, как птицы над рекой, кружились десятки вопросов, которые хотелось задать Эсклармонде. К тому времени, как появился мальчик, ей казалось уже, что язык устал заранее.

Элэйс прошла за ним безымянной улочкой в пригороде Сен-Микель к низкой дверце у самой внешней стены. Здесь громко звучали голоса землекопов, роющих рвы, чтобы помешать солдатам подойти под стены. Сажье пришлось почти кричать, перекрывая шум.

– Menina ждет там, – сказал он, и его лицо вдруг стало угрюмым.

– А ты не войдешь?

– Она велела привести тебя и сразу идти в Шато за кастеляном Пеллетье.

– Ищи его в Кур д'Онор, – посоветовала Элэйс.

– Найду! – мальчишка снова ухмыльнулся. – Еще увидимся.

Элэйс толкнула дверь и позвала, ожидая увидеть Эсклармонду, но тут же остановилась. В кресле в дальнем углу виднелась вторая фигура.

– Входи, входи! – В голосе Эсклармонды слышалась улыбка. – Помнится, ты уже знакома с Симеоном?

Элэйс ахнула:

– Симеон? Уже?

Она подбежала к нему, протянула руки.

– Какие новости? Ты давно в Каркассоне? Где остановился?

Симеон от души расхохотался.

– Сколько вопросов! Все хочется знать, и все сейчас же! Бертран рассказывал, что девочкой ты задавала вопросы без передышки.

Элэйс улыбнулась. Отец, пожалуй, нисколько не преувеличивал. Она проскользнула на скамью у стола и приняла от Эсклармонды чашу вина, прислушиваясь к их с Симеоном беседе. Эти двое уже успели подружиться.

Симеон был искусный рассказчик. Истории из его жизни в Безьере и Шартре переплетались с воспоминаниями о Святой земле, и время пролетало незаметно. Он рассказывал, как цветут по весне холмы Иудеи, как поля Сефаля покрываются лилиями, желтыми и лиловыми ирисами, как розовеет над простирающимся до небосклона ярким ковром цветущий миндаль. Элэйс слушала и не могла наслушаться.

Но тени становились длиннее, и незаметно для Элэйс атмосфера переменилась. Она чувствовала дрожь ожидания под ложечкой и гадала, не то ли ощущают ее отец и Гильом перед сражением? Чувство, будто время застыло на чашечках весов… Элэйс покосилась на Эсклармонду. Та сидела, сложив руки на коленях, спокойная и собранная.

– Отец вот-вот придет, – заговорила Элэйс, чувствуя себя виноватой за его долгое отсутствие. – Он мне обещал.

– Мы не сомневаемся.

Симеон похлопал ее по руке. Кожа у него была сухая, как пергамент.

– Если он задержится, мы не сможем его дождаться, – заметила Эсклармонда, поглядывая на закрытую дверь, – Хозяева дома скоро вернутся.

Элэйс перехватила взгляд, которым обменялись ее друзья, и, не выдержав напряжения, склонилась вперед.

– Вчера ты мне не ответила, Эсклармонда. – Она удивилась, как ровно звучит ее голос. – Скажи, ты тоже страж? Книга, которую ищет отец, у тебя?

На минуту слова повисли в воздухе, словно ушли в пустоту. Затем Элэйс с удивлением заметила, что Симеон хихикает.

– Много ли рассказал тебе отец о Noublesso? – спросил он, блеснув черными глазами.

– Сказал, что всегда есть пятеро стражей, хранящих три книги лабиринта, – храбро ответила Элэйс.

– А почему пятеро, не объяснил?

Элэйс покачала головой.

– Navigataire – кормчий – всегда избирает себе в помощь четверых посвященных. Вместе они представляют пять точек человеческого тела и священную силу числа «пять». От каждого стража требуется сила, решимость и верность. Он может быть христианином, сарацином, евреем – в счет идут души, отвага, а не кровь, не род и не цвет кожи. Того требует сама природа тайны, которая принадлежит каждой вере и ни одной из них. – Симеон улыбнулся. – Более двух тысячелетий существуют Noublesso de los Seres – хотя прежде они хранили и оберегали нашу тайну под другими именами. Бывало, мы таились, в иные времена жили открыто.

Элэйс повернулась к Эсклармонде.

– Мой отец не хочет тебя признавать. Просто не может поверить.

– Он обманулся в своих ожиданиях.

– Бертран всегда был такой, – хмыкнул Симеон.

– Он просто не предвидел, что среди пяти стражей может оказаться женщина, – вступилась за отца Элэйс.

– Прежде такое не было редкостью, – заметил Симеон. – В Ассирии, в Египте, в Риме и Вавилоне – ты слыхала рассказы об этих древних государствах – женщина занимала более высокое положение, чем в наши темные времена. Элэйс задумалась.

– По-вашему, Ариф прав, считая, что в горах книги будут в безопасности? – спросила она.

Симеон поднял руку.

– Не нам искать истину или судить, что будет. Наше дело – просто хранить книги и защищать их, чтобы они были наготове, когда возникнет в них нужда.

– Потому Ариф и поручил унести их твоему отцу, а не ему и не мне, – вставила Эсклармонда. – Он, с его положением, станет самым надежным хранителем. Он может собрать охрану, ему легко достать людей и лошадей, и пропустят его легче, чем любого из нас.

Элэйс промолчала. Ей не хотелось выдавать отцовские секреты.

– Ему трудно будет оставить виконта. Отец разрывается между старыми и новыми клятвами.

– Все мы встаем перед подобным выбором, – кивнул Симеон. – Каждый из нас стремится избрать путь, который представляется ему лучшим. Бертрану выпало счастье прожить долгую жизнь прежде, чем ему пришлось решать. – Он взял руки Элэйс в свои. – Ему нельзя медлить, Элэйс. Поддержи его, помоги вынести это испытание. Каркассона до сих пор не сдавалась врагу, но это не значит, что она выстоит теперь.

Элэйс чувствовала на себе их взгляды. Она встала, отошла к очагу. Сердце часто забилось.

– А позволено ли кому-то заменить его? – спросила она.

Эсклармона поняла ее мысль.

– Не думаю, чтобы твой отец позволил, – сказала она. – Ты слишком дорога ему.

Элэйс снова обернулась к ним.

– Уезжая в Монпелье, – заговорила она, – он счел меня достойной доверия. В сущности, он уже дал мне свое дозволение.

– Это верно, – кивнул Симеон, – но положение изменяется с каждым днем. Французы стоят почти на границе владений виконта Тренкавеля, и дороги день ото дня становятся опаснее. Я сам убедился в этом. Скоро вообще нельзя будет выехать из города.

Элэйс не собиралась уступать.

– Но ведь мне ехать в противоположную сторону, – возразила она, умоляюще поглядывая то на одного, то на другого из старших. – И вы еще не ответили на мой вопрос. Если обычаи Noublesso не воспрещают мне снять эту ношу с отцовских плеч, то я предлагаю себя вместо него. Я вполне способна постоять за себя. Я отлично держусь в седле, владею и луком, и мечом. И никто даже не заподозрит во мне…

Симеон жестом остановил ее.

– Ты неправильно истолковала наши сомнения, дитя. Я не оспариваю твоей отваги или решимости.

– Тогда дайте мне свое благословение.

Симеон со вздохом обернулся к Эсклармонде.

– Что ты скажешь, сестра? Если, конечно, согласится Бертран.

– Ну, пожалуйста, Эсклармонда, – упрашивала Элэйс, – отдай свой голос за меня. Своего отца я уговорю.

– Ничего не стану обещать, – отозвалась та после долгого молчания, – но и против тебя говорить не стану.

Элэйс не сдержала улыбки.

– Последнее слово за твоим отцом, – продолжала Эсклармонда. – Если он скажет «нет», тебе придется повиноваться.

«Не сможет он отказать! Я его уговорю!»

– Конечно, я всегда повинуюсь отцу, – сказала она вслух.

 

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Сажье. За ним вошел Пеллетье.

Он обнял дочь, горячо и радостно приветствовал Симеона, потом более сухо поклонился Эсклармонде. Пока Симеон пересказывал суть их беседы, Элэйс помогла Сажье принести вино и хлеб.

К удивлению Элэйс, отец слушал молча, ни разу не перебив друга. Сажье поначалу не сводил с рассказчика круглых глаз, но скоро задремал, припав на бабушкины колени. Элэйс не вмешивалась в разговор, понимая, что Симеон с Эсклармондой скорее, чем она, убедят Пеллетье.

Временами она поглядывала на лицо отца, и видела, какие глубокие морщины пролегли по землистой коже, чувствовала, как он растерян.

Наконец все было сказано. Выжидательное молчание повисло в тесной комнатушке. Каждый молчал, ожидая решения Пеллетье.

Элэйс не выдержала:

– Ну, paire. Что ты решил? Разреши мне ехать!

Пеллетье вздохнул.

– Я не хочу подвергать тебя опасности.

Элэйс понурилась:

– Я понимаю и благодарна за твою любовь… Но я хочу тебе помочь. И могу!

– У меня есть предложение, которое могло бы устроить вас обоих, – вставила Эсклармонда. – Позвольте Элэйс выехать вперед с книгами, но не всю дорогу, а только, скажем, до Лиму. Там у меня есть друзья, которые приютят ее. А когда ваши обязанности здесь будут исполнены и виконт Тренкавель сможет вас отпустить, вы нагоните ее и проделаете остаток пути вместе.

Пеллетье поморщился:

– Не вижу, чем это лучше. Столь безрассудное путешествие в наши ненадежные времена только привлечет внимание, которого мы как раз и стремимся избежать. К тому же я совершенно не представляю, как долго мои дела будет удерживать меня в Каркассоне.

У Элэйс загорелись глаза.

– Тут все просто. Я всем объясню, что еду во исполнение обета, данного по случаю венчания, – сказала она, придумывая на ходу. – Объявлю, что собираюсь принести дар аббату Сент-Илер, а оттуда уж до Лиму недалеко.

– Подобный припадок благочестия вряд ли кого-нибудь убедит, – невольно усмехнулся Пеллетье, – и прежде всего ему не поверит твой муж.

Симеон погрозил ему пальцем.

– Отличная мысль, Бертран. В такое время никто не посмеет удерживать паломницу. Да к тому же Элэйс – дочь самого кастеляна. Кто осмелиться сомневаться в ее намерениях?

Пеллетье поерзал в кресле и упрямо возразил:

– Я по-прежнему считаю, что книгам безопаснее всего оставаться в стенах города. Нам здесь виднее, чем Арифу издалека. Мы не сдадим Каркассону.

– Любая крепость, даже самая мощная и несокрушимая, может пасть, и тебе это известно. Navigataire приказал доставить книги к нему в горы. – Черные глаза Симеона уставились в лицо Пеллетье. – Я понимаю, ты считаешь, что не можешь в такое время покинуть виконта. Ты это сказал, и мы это принимаем. К добру или к худу, ты слушаешься голоса своей совести. – Симеон помолчал. – Но если не ты, тогда другой должен заменить тебя.

Элэйс видела, как мучительно дается отцу это решение. Она сочувственно накрыла его ладонь своей. Пеллетье не поднял глаз, но благодарно пожал ее пальцы.

– Aquà es vôstre, – попросила она. – Позвольте мне сделать это для вас.

У Пеллетье вырвался протяжный вздох.

– Ты подвергаешь себя огромной опасности, filha.

Элэйс кивнула.

– И все-таки ты хочешь ехать?

– Послужить тебе – честь для меня.

Симеон положил руку на плечо другу.

– Она отважна, твоя дочь. И упряма. Как ты, мой старый друг.

Элэйс не смела дышать.

– Сердцем я против этого, – заговорил наконец Пеллетье. – Но разум подсказывает другое, так что… – Он запнулся, словно боялся выговорить свое решение. – Если тебя отпустит твой муж и дама Агнесс – и если Эсклармонда будет сопровождать тебя, – я согласен.

Элэйс перегнулась через стол и расцеловала отца.

– Ты принял мудрое решение, – просиял и Симеон.

– Сколько человек вы сможете послать с нами, кастелян Пеллетье? – спросила Эсклармонда.

– Четверых солдат, самое большее шестерых.

– И как скоро мы сможем выехать?

– Примерно через неделю. – Пеллетье пояснил: – Излишняя торопливость покажется подозрительной. Я должен испросить дозволения у дамы Агнесс, а ты, Элэйс, – у супруга.

Она открыла рот, чтобы сказать, что Гильом и не заметит ее отсутствия, но передумала и промолчала.

– Чтобы твой замысел, filha, сработал, следует соблюсти этикет. – Пеллетье больше не колебался, он стоя отдавал четкие приказания: – Элэйс, возвращайся в Шато Комталь и найди Франсуа. Сообщи ему в общих чертах о своих намерениях, и пусть ждет моих распоряжений.

– А ты не идешь?

– Чуть позже.

– Хорошо. Мне взять с собой книгу Эсклармонды?

Пеллетье сухо усмехнулся:

– Поскольку Эсклармонда намерена сопровождать тебя, думаю, книга вполне может еще некоторое время остаться у нее.

– Я не хотела…

Пеллетье похлопал себя по груди:

– А вот книга Симеона…

Он достал из-под плаща овчинный сверток, который Элэйс мельком видела в Безьере.

– Забери ее в Шато. Зашей в дорожный плащ. Позже я передам тебе «Книгу Слов».

Элэйс приняла сверток и вложила в свой кошель, потом подняла глаза на отца.

– Спасибо, paire, что ты мне веришь.

Пеллетье залился краской. Проснувшийся Сажье вскочил на ноги.

– Я провожу госпожу Элэйс до дому, чтобы с ней не случилось беды, – заявил он.

Все рассмеялись.

– Да, позаботься о ней, gentilome, – сказал Пеллетье, хлопнув мальчика по спине. – На нее теперь вся наша надежда.

 

– Узнаю в ней тебя, – заговорил Симеон, вместе с Пеллетье направляясь к воротам на Сен-Микель, за которым лежало еврейское поселение. – Храбрая, преданная и упрямая. Не из тех, кто легко отступает. Старшая дочь тоже похожа на тебя?

– Она удалась в мать, – отрывисто бросил Пеллетье. – И лицом и характером походит на Маргарет.

– Так часто бывает. Один из детей похож на одного из родителей, другой на другого. – Симеон помолчал, припоминая: – Она замужем за эскриваном виконта Тренкавеля?

Пеллетье вздохнул.

– Брак не из счастливых. Конгост уже не молод и не может смириться с ее привычками. Впрочем, он занимает высокое положение среди людей виконта.

Еще несколько шагов они прошли в молчании.

– Если она пошла в Маргарет, то, должно быть, красавица?

– Обаяние и грация Орианы привлекают все взгляды. В нее влюблены многие, и кое-кто не делает из этого тайны.

– Видимо, дочери для тебя большое утешение.

Пеллетье покосился на друга.

– Что касается Элэйс, ты прав. – Он замялся. – Наверно, я виноват, но общество Орианы нахожу менее… Я стараюсь держаться с обеими одинаково, но боюсь, они не слишком хорошо ладят между собой.

– Жаль, – пробормотал Симеон.

У ворот они остановились, и Пеллетье вернулся к прежнему разговору.

– Хотел бы я убедить тебя остаться в городе. Или хотя бы в Сен-Микеле. Когда подойдет враг, я не смогу помочь тебе вне стен…

Симеон похлопал друга по плечу.

– Не стоит беспокоиться обо мне, друг мой. Моя роль сыграна. Доверенную мне книгу я передал тебе, и две другие под защитой стен. Тебе помогут Элэйс и Эсклармонда. Кому я теперь нужен… – Он не сводил с Пеллетье ярко заблестевших глаз. – Мое место с моим народом.

Что-то в его голосе насторожило Пеллетье.

– Ты как будто прощаешься навсегда! – сердито воскликнул он. – А ведь не пройдет и месяца, как мы с тобой встретимся за чашей вина, попомни мои слова!

– Мечи французов могут оказаться крепче твоего слова, друг мой.

– Ручаюсь, к весне все это кончится. Французы подожмут хвосты и поплетутся по домам, граф Тулузский станет искать новых союзников, а мы с тобой будем сидеть у огня, вспоминая далекую молодость.

– Pas a pas, se va luénh, – проговорил Симеон, обнимая его. – И обними за меня Арифа. Напомни, что тридцать лет назад он обещал сыграть со мной в шахматы и до сих пор не собрался!

Пеллетье махнул рукой вслед уходящему за ворота Симеону. Тот не обернулся.

– Кастелян Пеллетье?

Симеон уже затерялся в толпе народа, направляющейся к реке.

– Мессире! – повторил задыхающийся посланец.

– Что такое?

– Ты нужен у Нарбоннских ворот, мессире.

 

ГЛАВА 45

 

 

 

Элэйс стремительно вбежала в свои покои.

– Гильом?

В сущности, ей нужно было побыть одной, да она и не ждала ничего другого и все же разочарованно вздохнула, увидев, что комната пуста.

Элэйс заперла за собой дверь, отцепила от пояса кошель, положила на стол, вытащила и развернула книгу. Та была не больше дамского молитвенника, дощечки переплета обтянуты гладкой, источенной по углам червями кожей.

Элэйс развязала кожаные шнурки, и книга открылась у нее на ладонях, как расправившая крылышки бабочка. Первая страница была пуста, если не считать золотой чаши посредине, которая, как самоцвет, блеснула на темном пергаменте. Чаша была не больше, чем узор на кольце отца или на мереле, так недолго пробывшем у нее в руках.

Она перевернула страницу. Перед ней были четыре строки надписи, сделанной черными чернилами, изящным и тонким почерком.

По краям тянулась кайма картинок и значков: повторяющийся узор, словно вышивка по краю плаща. Птицы, животные, фигурки людей с длинными руками и заостренными пальцами. У Элэйс перехватило дыхание.

Эти лица и фигурки она видела во сне.

Элэйс переворачивала страницу за страницей. Все были исписаны с одной стороны тем же почерком. Вторая оставалась чистой. Она узнавала слова языка Симеона, хотя и не понимала их. Но большая часть книги была написана на ее родном языке. Каждая страница начиналась яркими буквицами, украшенными алой, голубой или золотой краской, но это было их единственное украшение. Ни картинок на полях, ни красивых букв в начале строк. Слова переходили друг в друга почти без пробелов или иных знаков, показывающих, где кончается одно и начинается другое.

В середине книги Элэйс наткнулась на вставной лист пергамента. Он был темнее и толще других страниц – как видно, выделан не из телячьей, а из козлиной кожи.

Вместо знаков и картинок на нем стояли лишь несколько слов среди столбцов чисел и измерений. Все это напоминало карту. Элэйс едва разглядела крошечные стрелки, указывающие в разные стороны. Несколько были начерчены золотом, остальные черные.

Элэйс попробовала прочитать страницу сверху вниз и слева направо, – получалась бессмыслица. Тогда она попробовала начать снизу, читать справа налево, как на витражах в церкви. Все равно ничего не складывалось. В конце концов она принялась читать строки через одну, потом выбирать слона из каждой третьей строки, но так ничего и не поняла.

«Ищи тайну, скрытую за видимым глазу».

Элэйс задумалась. Каждому стражу вручена книга согласно его искусствам и знаниям. Целительнице Эсклармонде Ариф отдал «Книгу Бальзамов»; Симеону, изучившему древнюю иудейскую науку чисел, досталась «Книга Чисел» – вот эта книга.

Что видел Ариф в ее отце, когда отдавал ему «Книгу Слов»?

Глубоко уйдя в размышления, Элэйс зажгла светильник и подошла к своему столику. Достала лист пергамента, перо и чернила.

Пеллетье, приобретший в Святой земле уважение к учености, сделал все, чтобы обучить дочерей грамоте. Ориана ничего не желала знать, кроме искусств, приличествующих придворной даме: танцы, пение, соколиная охота и вышивание. Пачкать пальцы в чернилах, не уставала повторять она, пристало только старикам да священникам. Однако Элэйс ухватилась за представившуюся возможность обеими руками. Она быстро схватывала науку и не забывала выученного, хотя ей редко представлялась возможность применить свое умение.

Элэйс разложила пергамент на столе. Надпись была непонятна, и она даже не надеялась во всей красоте и в цвете воспроизвести начерченные искусным писцом знаки. Но сделать точную копию она могла.

Времени ушло немало, однако в конце концов работа была закончена, и Элэйс отложила лист в сторону, чтобы просохли чернила. Потом, вспомнив, что в любую минуту может вернуться отец с «Книгой Слов», поспешила исполнить его приказ и спрятать книгу.

Ее любимым красный плащ не годился. Слишком тонкой была ткань, слишком узкой – кайма. Она достала другой: толстый коричневый плащ, сшитый для зимней охоты. Ничего не поделаешь, придется обойтись этим. Элэйс умело распускала шов спереди, пока не образовалось отверстие, в которое можно было протиснуть книгу. Потом взяла подаренный Сажье моток – нить точно подходила по цвету – и надежно зашила томик в двойную широкую кайму.

Подняв плащ, Элэйс накинула его на плечи. Немного оттягивается на сторону, но это ничего. Она зашьет с другой стороны отцовский том, и равновесие восстановится.

Оставалось еще одно дело. Оставив плащ на спинке кресла, Элэйс вернулась к столу. Чернила успели просохнуть. Поминутно оглядываясь на дверь, она поспешно засунула свернутый в трубочку листок в горловину мешочка с лавандой, намертво зашила отверстие, чтобы никто случайно не открыл тайник, и сунула мешочек обратно под подушку.

Потом она обвела глазами комнату, улыбнулась, гордясь своей хитростью, и принялась убирать иглу и нитки.

 

В дверь постучали. Элэйс бросилась открывать. Она ожидала увидеть отца, но на пороге стоял Гильом. Вид у него был смущенный. Шевалье явно не был уверен в том, какой прием окажет ему супруга. Знакомая полуулыбка, растерянный мальчишеский взгляд.

– Могу я войти, госпожа? – тихо спросил он.

Первым ее движением было броситься ему на шею, но Элэйс сдержалась. Слишком много было сказано. Слишком мало прощено.

– Можно?

– Это ведь и твои покои, – спокойно ответила Элэйс. – Могу ли я воспретить тебе войти?

– Какой холодный прием, – вымученно усмехнулся Гильом, закрывая за собой дверь. – Мне бы хотелось, чтобы меня принимали по доброй воле, а не из чувства долга.

– Я… – Элэйс запнулась, выбитая из равновесия нахлынувшим на нее желанием. – Я счастлива видеть тебя, мессире.

Как легко было бы уступить. Отдаться ему целиком!

Она закрыла глаза, почти ощущая, как гладят ей кожу его пальцы, легкие, как шепот, естественные, как дыхание. Ей представилось, как она склоняется к нему, прячется в его объятиях. Голова у нее закружилась, ноги подгибались.

«Я не могу. Не должна».

Элэйс заставила себя открыть глаза и отступить на шаг.

– Не надо, – шепнула она. – Пожалуйста, не надо.

Гильом взял ее руку в свои. Элэйс видела, что ему не по себе.

– Скоро… если не воспретит Господь, мы сойдемся с ними лицом к лицу. Когда придет срок, мы все – Альзо, Тьерри – все выедем в поле и, быть может, не вернемся.

– Я знаю, – мягко сказала она, с жалостью глядя в его помертвевшее лицо.

– С самого возвращения из Безьера я дурно обходился с тобой, Элэйс. Тому нет ни причин, ни оправданий. Я сожалею и пришел просить у тебя прощения. Я слишком ревнив, и ревность часто заставляет меня говорить то… в чем я после раскаиваюсь.

Элэйс взглянула ему в глаза, но заговорить не решилась, не понимая собственного сердца.

Гильом шагнул ближе.

– Но тебе не противно видеть меня?

Она улыбнулась:

– Мы так давно не виделись, Гильом, что я не знаю, что и думать.

– Ты хочешь, чтоб я ушел?

Слезы подступили к глазам, и это помогло Элэйс устоять. Она не желала показывать ему своих слез.

– Думаю, так будет лучше. – Она вынула из-за корсажа платок и вложила ему в руку. – Еще будет нам время исправить все между собой.

– Как раз времени нам и не хватает, Элэйс, – нежно возразил он. – Но если позволит Бог и французы, я приду завтра.

Элэйс вспомнила о книгах, об ответственности, возложенной на ее плечи. «Может, мы больше не увидимся». Сердце у нее дрогнуло. Помедлив одно мгновение, она изо всех сил обняла мужа, словно старалась запомнить его всем телом.

И так же внезапно выпустила.

– Все мы в руках Господа, – сказала она. – А теперь, Гильом, пожалуйста, уходи.

– До завтра?

– Увидим.

Элэйс стояла, как статуя, сжав перед собой руки, чтобы они не дрожали, пока за Гильомом не закрылась дверь. Потом задумчиво прошла к столу, гадая, что заставило его прийти. Любовь? Раскаяние? Или что-то другое?

 

ГЛАВА 46

 

Симеон глядел в небо. Серые облака неслись наперегонки, закрывая солнце. Он забрел далеко от города и хотел вернуться под крышу, пока не разразилась гроза.

Добравшись до опушки леса, отделявшего Каркассону от реки, Симеон зашагал медленней, тяжело опираясь на посох. Он распустил завязки ворота. Теперь уж недалеко. Эсфирь приготовит к его возвращению обед, может быть, нальет вина. При этой мысли он встрепенулся. Как знать, может, Бертран и прав, и все будет кончено к весне?

Он не заметил, как за его спиной на тропу выступили двое. Не видел он и занесенной над его головой дубинки, пока удар не погрузил его в темноту.

 

Пока Пеллетье добирался до Нарбоннских ворот, там успела собраться толпа.

– Пропустите! – кричал он, расталкивая зевак и пробиваясь в первый ряд. Прямо перед ним стоял на четвереньках человек. Из его разбитого лба стекала кровь.

Двое стражников стояли над ним, нацелив ему в грудь свои пики. Их пленник, как видно, был музыкантом. Рядом с ним валялся проколотый барабанчик, а трубки флейты были переломаны и разбросаны по земле, как кости после пира.

– Святая вера, что здесь происходит? – сурово вопросил Пеллетье. – Чем провинился этот человек?

– Не остановился, когда ему было приказано, – доложил стражник с иссеченным старыми шрамами лицом. – У него нет пропуска.

Пеллетье присел на корточки рядом с музыкантом.

– Я Бертран Пеллетье, кастелян виконта. Что привело тебя в Каркассону?

У раненого дрогнули ресницы.

– Кастелян Пеллетье, – невнятно повторил он, цепляясь за его руку.

– Это я. Говори, друг.

– Besiérs es presa. Безьер захвачен.

Стоявшая рядом женщина вскрикнула и сразу зажала себе рот.

Потрясенный Пеллетье не заметил, как оказался на ногах.

– Вы, – приказал он стражникам, – вызовите себе смену и помогите этому человеку добраться до Шато. Плохо вам придется, если он из-за вашего рвения не сможет говорить.

Пеллетье обернулся к толпе.

– Запомните мои слова, – крикнул он, – о том, что видели здесь, не болтать! Мы скоро узнаем, в чем дело.

 

В Шато Комталь Пеллетье распорядился проводить музыканта на кухню, перевязать ему голову и накормить, а сам немедленно пошел предупредить виконта. Скоро в донжон привели и музыканта, подкрепившего силы сладким вином и медом.

Тот был бледен, но держался твердо. Видя, что он едва стоит на ногах, кастелян распорядился принести табуретку и усадил рассказчика.

– Назови свое имя, amic, ^[88] – начал он.

– Пьер де Мурвиль, мессире.

Виконт Тренкавель сидел в центре, вокруг него полукругом стояли его союзники.

– Benvenguda, Пьер де Мурвиль, – сказал он. – Ты принес нам известия?

Выпрямив спину, сложив руки на коленях, музыкант с белым как молоко лицом начал говорить. Он родом из Безьера, хотя последние годы провел при дворах Наварры и Арагона. Он учился музыке у самого Раймона де Мираваля, лучшего трубадура Миди. Потому и получил приглашение от сюзерена в Безьер и принял его, чтобы снова побывать дома и повидать родных.

Он говорил так тихо, что всем им приходилось напрягать слух.

– Расскажи, что с Безьером, – сказал виконт Тренкавель. – Не умалчивай ни о чем.

– Французская армия подошла под стены накануне дня Святой Марии Магдалины и встала лагерем на левом берегу реки Орб. У самой воды стояли пилигримы и наемники, нищие и убогие, одетые в лохмотья человеческие обрубки, босые, раздетые, без доспехов. Дальше над шатрами развевались знамена баронов и служителей церкви – зеленые, золотые, красные. Они ставили шесты для флажков и валили деревья на загоны для скота.

– Кому было поручено вести переговоры?

– Епископу Безьера, Рено де Монтеперу.

– Говорят, что он изменник, мессире, – шепнул Пеллетье, наклонясь к уху Тренкавеля, – и что он уже принял крест.

– Епископ вернулся со списком обвиняемых в ереси, составленным папскими легатами. Не знаю, сколько имен было на пергаменте, мессире, но сотни наверняка. И среди них имена самых влиятельных, самых богатых, самых благородных граждан Безьера, и последователей новой церкви, и тех, в ком подозревали Bons Chrétiens. Безьер обещали пощадить, если консулы выдадут поименованных еретиков. Если нет… – Он не договорил.

– Какой ответ дали консулы? – спросил Пеллетье.

Сейчас впервые решалось, насколько прочен окажется союз против французов.

– Что скорее они дадут утопить себя в морском рассоле, чем подчинятся и выдадут своих сограждан.

Виконт чуть слышно перевел дыхание.

Епископ покинул город и увел с собой некоторых из священников. Комендант города, Бернар де Сервиан, приказал готовиться к осаде.

Рассказчик остановился и с трудом сглотнул. Даже скрючившийся над своими пергаментами Конгост перестал писать и поднял голову.

– Утром двадцать второго июля рассвело рано. Уже на рассвете было жарко. Горсточка крестоносцев – даже не солдат, а сброда, увязавшегося за войском, вышли к реке под южной стеной. Со стены их заметили. Один из бродяг взобрался на самый мост, кривлялся, бранился и так раздразнил городскую молодежь, что те вооружились кто копьями, кто дубинками, даже раздобыли барабан и соорудили самодельное знамя. Никто и оглянуться не успел, как они вылетели из ворот, крича во всю глотку, и бросились на оскорбителя. В минуту все было кончено. Они скинули мертвое тело в реку.

Пеллетье взглянул на виконта. Тот был бледен.

– Горожане со стены кричали парням, чтобы те вернулись, но они так разгорячились, что не слыхали. Шум схватки привлек внимание капитана наемников, «roi», как называют его французы. Увидев открытые ворота, он дал приказ к атаке. Когда мальчишки заметили опасность, было уже поздно. Наемники – routiers – перебили их на месте. Немногим удалось вернуться, но отстоять ворота им не удалось. Хорошо вооруженные наемники ворвались внутрь и удерживали ворота до подхода остальных. Тут же к стенам хлынули французские солдаты с пиками, мотыгами, штурмовыми лестницами. Бернар де Сервиан сделал все возможное, чтобы удержать бастионы и привратные укрепления, но ему не хватило времени. Ворота остались за наемниками. Едва крестоносцы ворвались в город, началась резня. Повсюду были мертвые и изувеченные тела; мы были по колено в крови. Детей вырывали из рук матерей, порой отрубая и руки, и насаживали на мечи и копья. Отрубленные головы расставляли по стенам на корм воронью, так что казалось, наши бастионы уставлены кровавыми горгульями, высеченными не из камня, а из плоти и кости. Они убивали всех, без различия пола и возраста.

Виконт Тренкавель не мог больше молчать.

– Как же не остановили этого зверства бароны и папские легаты? Или они не знали?

Де Мурвиль поднял голову:

– Знали, мессире.

– Но убийство невинных – поруха чести, нарушение законов войны! – вмешался Пьер Роже де Кабарет. – Не могу поверить, что аббат Сито, при всей его ненависти к еретикам, мог благословить убийство христианских младенцев и женщин, не очищенных даже от греха.

– Говорили, что аббата спрашивали, как отличить доброго католика от еретика. «Tuez-les tous. Dieu reconnaîtra les siens, – повторил Мурвиль безжизненным голосом. – Убивайте всех. Господь отличит своих». Так, говорят, он ответил.

Тренкавель и де Кабарет обменялись взглядами.

– Продолжай, – мрачно приказал Пеллетье. – Закончи свой рассказ.

– Большие колокола Безьера звонили набат. Женщины и дети устремились толпой к церкви Святого Иуды и Святой Марии Магдалины – той, что в Верхнем городе. Людей там набилось, как овец в загоне. Католические священники облачились для службы и запели «Реквием», но крестоносцы взломали двери и перебили всех.

Голос у него сорвался.

– За несколько часов город превратился в кладбище. Тогда начались грабежи. Все наши богатые дома обобрали дочиста и разгромили. И только тогда вмешались французские бароны, которыми двигала не совесть, а алчность. Они попытались обуздать наемников, однако те, разъярившись из-за потери законной добычи, подожгли город, чтобы его богатства не достались никому. Деревянные дома на окраинах вспыхнули как сухой трут. От жара затлели и рухнули перекрытия собора, задавив всех, кто искал в нем убежища.

– Скажи мне, многие ли выжили? – прервал его виконт.

Музыкант уронил голову.

– Никто, мессире. Кроме тех немногих, кому удалось бежать из города, все мертвы.

– Двадцать тысяч перебито за одно утро, – в ужасе пробормотал Раймон Роже. – Возможно ли это?

Никто не ответил ему. Для такого у них не было слов.

Тренкавель поднял голову, взглянул на музыканта.

– Твои глаза видели то, что не должно видеть никому, Пьер де Мурвиль. Доставив нам эту весть, ты выказал храбрость и мужество. Каркассона в долгу перед тобой, и я позабочусь, чтобы ты получил достойную награду. – Он помолчал. – Прежде чем ты уйдешь, еще один только вопрос; мой дядя, граф Тулузский, принимал участие в разграблении города?

– Не думаю, мессире. Я слышал, он не покидал лагеря французов.

Тренкавель многозначительно взглянул на Пеллетье.

– Хоть что-то…

– По дороге в Каркассону тебе кто-нибудь повстречался? – спросил Пеллетье. – Разошлись ли уже слухи о бойне в Безьере?

– Не знаю, мессире. Я держался в стороне от главных дорог, пробирался старыми тропами через перевал Лаграсс. Ни одного солдата не видел.

Виконт Тренкавель обернулся к своим консулам, взглядом разрешая им задавать вопросы, но те молчали.

– Ну что ж, – заговорил он, вновь оборачиваясь к музыканту, – ты можешь идти. Прими еще раз нашу благодарность.

Как только музыканта увели, Тренкавель обратился к Пеллетье.

– Почему мы ничего не знаем? Хоть какие-то слухи должны были разнестись по стране? Ведь прошло четыре дня!

– Если де Мурвиль не лжет, некому было разносить вести, – мрачно заметил де Кабарет.

– Пусть так, – дернул плечом Тренкавель. – Немедленно вышлите конных разведчиков, всех, кого можно оторвать от подготовки к осаде. Пусть узнают, стоит ли еще Воинство под Безьером или двинулось на восток. Победа ускорит их продвижение.

Он встал, и все склонились в поклоне.

– Пусть консулы объявят по городу злую весть. Я отправляюсь в капеллу Святой Марии. Сообщите моей супруге, что я жду и ее.

 

Пеллетье тяжело, словно облаченный в доспехи, переставлял ноги, поднимаясь но лестнице к жилым покоям. Казалось, грудь его стянута тугой повязкой, которая не дает свободно вздохнуть.

Элэйс ждала отца у двери.

– Ты принес книгу? – тут же спросила она и осеклась, увидев его лицо. – Что такое? Что случилось?

– Я не был в соборе Святого Назария, filha. Пришло известие… – Пеллетье тяжело опустился в кресло.

– Какое известие? – В ее голосе уже звучал ужас.

– Безьер пал, – сказал он. – Три или четыре дня назад. В живых никого не осталось.

Элэйс упала на скамью.

– Все убиты? – помертвевшим голосом повторила она. – И женщины, и дети?

– Близятся последние времена, – проговорил Пеллетье. – Если они способны творить такое с невинными…

Элэйс придвинулась к отцу, села рядом.

– Что же теперь будет?

Впервые в жизни Пеллетье уловил в голосе дочери нескрываемый страх.

– Остается только ждать, – ответил он, и скорее почувствовал, чем услышал ее вздох.

– Но это ничего не меняет в нашем деле, – осторожно заговорила она. – Ты позволил мне унести от опасности книги…

– С тех пор все изменилось.

Лицо дочери жарко вспыхнуло.

– Со всем уважением, paire, тем больше причин отпустить нас! Если мы останемся, книги окажутся заперты в стенах города. Ты, конечно, не хочешь этого! – Она помолчала, но не услышала ответа. – Ты, Симеон, Эсклармонда стольким пожертвовали, чтобы годами прятать и хранить книги, – не для того же, чтобы потерять их в конечном счете!

– То, что случилось в Безьере, не повторится здесь, – твердо сказал Пеллетье. – Каркассона выстоит осаду. Выстоит! Книгам здесь ничто не грозит.

Элэйс сжала его руку.

– Прошу тебя, не отступай от данного слова.

– Все, Элэйс, – резко прервал ее отец. – Нам неизвестно, где сейчас Воинство. Трагедия Безьера – уже старая новость. С тех пор минуло несколько дней, хотя мы услышали о том только сейчас. Авангард армии может уже подступать к городу. Отпустив тебя, я сам подпишу тебе смертный приговор.

– Но…

– Я запрещаю. Слишком опасно.

– Я готова рискнуть.

– Нет, Элэйс! – выкрикнул Пеллетье, уже не скрывая страха. – Я не принесу тебя в жертву. Это мой долг, а не твой!

– Тогда едем вместе! – воскликнула она. – Нынче же ночью. Возьмем книги и едем, пока еще есть время.

– Слишком опасно, – упрямо повторил он.

– Ты думаешь, я не понимаю? Да, может быть, наш путь окончится на острие французских мечей. Но не лучше ли погибнуть, пытаясь исполнить свой долг, чем позволить опасениям лишить нас отваги?

К удивлению и даже к досаде Элэйс, Пеллетье неожиданно улыбнулся.

– Такая решимость делает тебе честь, filha, – сказал он голосом, в котором уже не слышалось твердости, – но книги останутся в городе.

Элэйс, задыхаясь от бессилия, взглянула на отца, потом вдруг отвернулась и выбежала из комнаты.

 

ГЛАВА 47 БЕЗЬЕР

 

Три дня после нежданно свалившейся им в руки победы французы оставались на плодородных равнинах, окружавших город. Казалось чудом захватить подобный трофей почти без потерь. Господь не мог яснее показать, что справедливость на их стороне.

Над ними догорали развалины некогда великого города. Клочья серого пепла взлетали в синеву летнего неба, и ветер разносил их над землями побежденных. Временами слышался грохот рушащихся в пламени домов.

На четвертое утро войско снялось с лагеря и двинулось на юг по равнинной римской дороге на Нарбонну. Во главе колонны ехал аббат Сито, окруженный папскими легатами. Сокрушительное поражение города, осмелившегося дать пристанище ереси, укрепило его временную власть. Белые и золотые кресты сверкали на спинах воинов Господа. Каждое распятие горело под лучами ослепительного солнца.

Армия завоевателей змеей растянулась среди соляных ям, стоячих прудов и островков высокого желтого бурьяна. Яростный ветер с Лионского залива стегал траву. Вдоль дороги рос дикий виноград, оливы и миндаль.

Французские солдаты, непривычные к южным походам, впервые видели подобные земли. Они крестились, в уверенности, что воистину видят страну, от которой отступился Господь.

 

Посольство, возглавляемое архиепископом Нарбоннским и виконтом города, встретило крестоносцев в Капестане двадцать пятого июля.

Нарбонна была богатым торговым портом, хотя сердце города располагалось в стороне от Средиземноморского побережья. Слухи об ужасной участи Безьера смутили умы, – и в надежде спасти Нарбонну от подобной судьбы церковная и государственная власть готова была пожертвовать и независимостью, и честью. На глазах множества свидетелей архиепископ Нарбонны и виконт преклонили колени перед аббатом и признали полное и беспрекословное подчинение Римской церкви. Они согласились выдать легатам всех известных еретиков, конфисковать имущество катаров и иудеев и даже уплатить налог на свое имущество, лишь бы умиротворить крестоносцев.

На подписание договора не понадобилось много времени. Нарбонне была дарована пощада. Никогда еще казна не доставалась никому столь малыми усилиями.

Если аббата и легатов и удивила легкость, с какой нарбонцы пожертвовали своими исконными правами, они ничем не выказали удивления. И если солдат, шедших под пунцовыми знаменами графа Тулузского, устыдила робость их соотечественников, они не сказали о том ни слова.

Был отдан приказ повернуть колонну. После ночевки под Нарбонной они должны были повернуть на Олонзак. Оттуда оставалось всего несколько дневных переходов до Каркассоны.

 

На следующий день без боя распахнул ворота перед захватчиками Азиль – укрепленный город, стоявший на вершине холма. Несколько семей, обвиненных в ереси, сожгли на сложенных наспех кострах на рыночной площади. Черный дым стекал по крутым улочкам, переваливался через мощные стены и растекался по равнине.

Одно за другим сдавались без сопротивления городки и селения. Город Ла Редорт последовал примеру соседнего с ним Азиля; так же поступили деревни и поселки, лежавшие между ними. Другие крепости – places fortes – крестоносцы находили покинутыми.

Воинство беспрепятственно запасалось съестным в брошенных амбарах и двигалось дальше. Малейшее сопротивление крестоносцы подавляли повсюду яростно и мгновенно. Страшная слава армии протянулась перед ней зловещей черной тенью. Мало-помалу распадались старинные узы, связывавшие население Восточного Лангедока с династией Тренкавелей.

Накануне дня Святого Назария, через пять дней после победы над Безьером, авангард войска, на два дня пути опередивший главные силы, достиг Требе. С каждым часом после полудня воздух становился все тяжелее. Знойное марево сменилось свинцовым сумраком. В небе пророкотали раскаты грома, сверкнули ослепительные зарницы. Когда крестоносцы въехали в открытые городские ворота, упали первые капли дождя. Улицы устрашали своей пустотой. Жители исчезли, растворились, как духи или призраки. Лилово-черное небо нависало над головами. Когда наконец разразилась буря, казалось, само небо рушится на пришельцев.

Лошади метались в страхе, оскальзываясь на мокрых булыжниках. Каждый переулок превратился в ущелье, по которому несся бурный поток. Ливень беспощадно бил по щитам и шлемам. Спасаясь от потопа, карабкались на церковные ступени крысы. Молнии беспрестанно били по городу, но он не горел.

Солдаты-северяне пали на колени, крестились и молили Господа пощадить их. Ни в плоских землях Шартра, ни в полях Бургундии, ни в лесах Шампани они не видали подобных гроз.

Но гроза рассеялась так же быстро, как накатила. Воздух стал свеж и прохладен. Крестоносцы услышали звон колоколов из близлежащего монастыря, словно благодарившего не беса за спасение. Приняв этот звон как знак, что худшее миновало, они повыскакивали из-под деревьев, принялись развязывать вьюки, доставая сухую одежду для своих предводителей, и искать сухие дрова на растопку.

Вскоре разбили обычный лагерь.

Смеркалось. Небеса горели розовым и пурпурным огнем. Когда ветер унес последние белые хвосты облаков, северяне впервые увидели вдали башни и шпили Каркассоны, возникшей вдруг на горизонте.

Крепость, казалось, вырастала из земли, в своем величии взирая сверху вниз на мир людской. Ничто до сих пор не подготовило крестоносцев к зрелищу города, который им предстояло штурмовать. Слова не передавали его великолепия.

Город стоял величественно и грозно. Он казался несокрушимым.

 

ГЛАВА 48

 

Придя в себя, Симеон увидел над головой не листву, а крышу какого-то стойла. В памяти остался долгий путь. Ребра еще болели от тряской рыси лошади.

Здесь стояла ужасающая вонь: смесь пота, козлиной шерсти, гнилой соломы и еще какого-то незнакомого запаха. На стенах висели ремешки упряжи, в углу у низкой двери стояли ухваты. В стену напротив вбиты были пять или шесть колец для привязи скотины.

Симеон опустил взгляд ниже. Мешок упал у него с головы и валялся рядом на земле, но руки и ноги оставались связанными.

Откашливаясь и сплевывая изо рта грубые нити мешковины, он сумел кое-как сесть. Отталкиваясь ногами и превозмогая боль разбитого тела, переполз к двери. На это потребовалось немало времени, зато ощущение твердой опоры за спиной принесло ему невыразимое облегчение. Терпеливые усилия дали возможность подняться на ноги, отчего голова едва не уперлась в крышу. Симеон всем телом ударил в дверь. Доски жалобно заскрипели, но дверь явно была приперта чем-то снаружи и не открылась.

Он понятия не имел, далеко ли его увезли от Каркассоны. Сохранились смутные воспоминания: словно бы его везли на спине лошади через лес, потом по открытому полю. Насколько он знал местность, это могло означать, что его похитители направлялись к Требе.

В щели под дверью он видел тусклую вечернюю синеву. Поздно, однако еще не совсем стемнело. Прижавшись ухом к земле, он расслышал неподалеку голоса похитителей.

Они кого-то ждали. От этой мысли он похолодел, хотя едва ли нуждался в лишнем подтверждении, что это была не случайная засада.

Симеон отполз к дальней стене и понемногу задремал, то вскидываясь, то снова склоняясь на бок, соскальзывая в тревожный сон.

Крики за стеной заставили его очнуться. Он мгновенно напрягся каждым нервом, услышав тяжелые шаги и звук отодвигаемого тяжелого засова.

В дверях очертилась темная фигура, освещенная сзади сиянием встающего солнца. Симеон моргнул.

– Où est-il? Где он? – Голос образованного северянина, холодный и уверенный.

Короткое молчание, и услужливо поднесенный факел выхватил из темноты прижавшегося к стене Симеона.

– Давайте его сюда!

Симеона подхватили под мышки и бросили на колени перед французом.

Симеон медленно поднял глаза. Над ним стоял человек с жестоким худым лицом и бесстрастным взглядом. Глаза цвета кремня. Добротная одежда северного покроя ничего не говорила о его титуле или положении.

– Где она? – требовательно заговорил тот.

Симеон поднял голову.

– Не понимаю, – произнес он по-еврейски.

Сильный пинок обрушился без предупреждения. Симеон опрокинулся назад, почувствовав, как хрустнуло ребро. Грубые руки вздернули его в прежнее положение.

– Я знаю тебя, еврей, – заговорил стоявший перед ним мужчина. – Не стоит вести со мной игру. Спрошу еще раз: где книга?

Симеон снова поднял голову и ничего не сказал. На этот раз удар был направлен в лицо. В голове вспыхнула боль, рот наполнился кровью и обломками зубов.

– Я выслеживал тебя, как зверя, еврей, – продолжал стоящий, – от самого Шартра, в Безьере и здесь. Выследил, как зверя. Ты отнял у меня много времени, и терпение мое на исходе. – Он шагнул ближе, и Симеон увидел ненависть в его мертвых серых глазах. – Еще раз: где книга? Ты отдал ее Пеллетье?

Две мысли одновременно мелькнули в голове Симеона. Первая – что себя уже не спасти. Вторая – что он должен прикрыть друзей. Это еще в его силах. Глаза заплыли и уже не видели.

– Я вправе знать имя того, кто обвиняет меня, – выговорил он разбитым ртом. – Я стану молиться за тебя.

Человек сощурил глаза:

– Не сомневайся, ты скажешь мне, где книга.

Он слегка повел подбородком.

Симеона вздернули на ноги, сорвали одежду и перегнули через телегу. Двое держали его, один за руки, другой за ноги, открывая спину. Симеон услышал резкий свист ременного пояса за миг до того, как пряжка рассекла ему кожу. Тело мучительно дернулось.

– Где она?

Симеон зажмурился, услышав, как снова свистнул ремень.

– Уже в Каркассоне? Или еще при тебе, еврей?

Он вскрикнул от удара.

– Ты скажешь мне. Ты. Или они.

Кровь стекала по спине. Симеон читал молитву своих предков; древние священные слова уходили в темноту, отгораживая разум от боли.

– Где книга? – повторял мучитель, выговаривая по слову на удар.

Это было последнее, что услышал Симеон перед тем, как темнота дотянулась до него и унесла с собой.

 

ГЛАВА 49

 

Из Каркассоны авангард крестоносцев увидели в день Святого Назария. Стража на башне Пинте зажгла сигнальный огонь. Ударили в набат.

К вечеру следующего дня, первого августа, на дальнем берегу реки вырос французский лагерь – словно второй город соперничал с блеском первого роскошью шатров и палаток, блеском знамен и золотых крестов. Северяне-бароны, гасконские наемники, солдаты из Шартра, Бургундии и Парижа, лучники, церковники, обоз и приставшее к войску отребье…

После вечери виконт поднялся на бастион. С ним были Пьер Роже де Кабарет, Бертран Пеллетье и еще двое. Вдали поднимались в воздух струйки дыма, серебряной ленточкой тянулась река.

– Много их…

– Не больше, чем мы ожидали, мессире, – возразил Пеллетье.

– Скоро ли подтянется основное войско?

– Трудно сказать, мессире, – отозвался кастелян. – Чем больше армия, тем медленнее она движется. Да и жара их задержит.

– Задержит, да, – сказал Тренкавель, – но не остановит.

– Мы готовы их встретить, мессире. Припасы в город завезены. Возведены деревянные галереи для защиты стен от саперов, все разрушенные и слабые места в укреплениях восстановлены и укреплены, на всех башнях достаточно людей. – Пеллетье махнул рукой, указывая: – Канаты, удерживавшие на реке мельничные колеса, перерезаны, посевы сожжены. Французам трудно будет найти здесь пропитание.

Тренкавель вдруг сверкнул глазами и сказал, обернувшись к де Кабарету.

– Оседлаем коней и сделаем вылазку! До захода солнца соберем четыре сотни лучших бойцов, искусных с мечом и копьем, и отгоним французов. Они не ждут, что мы развяжем сражение. Что скажете?

Пеллетье сочувствовал его желанию первым нанести удар. Понимал он и то, насколько безрассудно это желание.

– Эти наемники на равнине, мессире, малая часть наступающей армии.

Его поддержал Пьер Роже:

– Не бросайся жизнями своих людей, Раймон.

– Но если мы ударим первыми…

– Мы готовились к осаде, мессире, а не к битве в поле. Гарнизон силен. Самые храбрые и опытные шевалье ждут случая показать себя.

– Но?.. – вздохнул Тренкавель.

– Но ты бы пожертвовал ими впустую, – твердо закончил де Кабарет.

– Твои люди любят и верят тебе, – добавил Пеллетье. – Если надо, они умрут за тебя. Но нам придется выждать. Пусть французы развяжут сражение.

– Боюсь, что до этого нас довела моя гордость, – тихо заговорил виконт. – Я просто не ожидал, что до этого дойдет, и так скоро. – Он грустно улыбнулся. – Помнишь, Бертран, при моей матери Шато был полон песен и танцев. Лучшие трубадуры и жонглеры собирались, чтобы показать ей свое искусство. Аймерик де Пегульям, Арно де Каркассэ, сам Гильом Фабр и Бернарт Аланхам из Нарбонны. Вечные пиры и празднества…

– Я слышал, этот двор был прекраснейшим в землях Ока. – Пеллетье положил руку на плечо своего господина. – И будет таким снова.

Колокола замолчали. Все глаза обратились к виконту Тренкавелю.

Он заговорил, и Пеллетье с гордостью отметил, что все следы колебаний исчезли из его голоса. Теперь он был не мальчик, вспоминающий детство, но муж накануне битвы.

– Прикажи закрыть потерны и запереть ворота, Бертран. И вызови в донжон командиров гарнизона. Когда подойдут французы, мы будем готовы их встретить.

– Не следует ли послать подкрепление в Сен-Венсен, мессире? – предложил де Кабарет. – Воинство начнет штурм с него, а нам нельзя отдавать подходы к реке.

Тренкавель согласно кивнул.

 

Пеллетье задержался на стене, оглядывая округу так, словно стремился отпечатать в памяти.

Стена Сен-Венсена на севере была невысока и плохо защищена башнями. Если наступающие ворвутся в этот пригород, то смогут подойти к цитадели на расстояние выстрела от стены под защитой домов. И южный пригород, Сен-Микель, долго не продержится.

Да, Каркассона готова к осаде. Запасено достаточно провизии: хлеба, сыров, бобов – и дойных коз. Но в стенах города скопилось слишком много беженцев, и Пеллетье тревожился об источниках воды. По его приказу у всех колодцев выставили охрану и воду выдавали пайками.

Спускаясь с башни Пинте во двор, Пеллетье снова задумался о Симеоне. Он дважды посылал Франсуа в еврейский квартал, но тот возвращался, ничего не узнав, и Пеллетье с каждым днем все больше тревожился за друга.

Кастелян быстро осмотрел двор и пришел к выводу, что несколько часов без него обойдутся.

Он свернул к конюшням.

 

Пеллетье выбрал самый короткий путь через луга и лес. Он ни на минуту не забывал о стоящем невдалеке вражеском лагере.

Еврейский квартал был переполнен, и улицы кишели народом, однако здесь стояла странная тишина. Люди переговаривались шепотом, и на всех лицах, молодых и старых, Пеллетье видел страх. Они знали, что скоро начнется бой. Проезжая узкими переулками, Пеллетье встречал тревожные взгляды детей и женщин, с надеждой заглядывавших ему в лицо. Ему нечем было утешить их.

О Симеоне никто ничего не знал. Дом, где он остановился, Пеллетье отыскал без труда, но дверь была заложена засовом. Спешившись, он постучал в дверь напротив.

– Я ищу человека по имени Симеон, – крикнул он опасливо выглянувшей на стук женщине. – Ты знаешь такого?

Женщина кивнула:

– Он пришел из Безьера вместе с другими.

– Не помнишь, когда видели его последний раз?

– Он ушел в Каркассону несколько дней назад, еще до известий о Безьере. За ним пришли.

Пеллетье нахмурился:

– Кто пришел?

– Слуга знатного господина. Волосы как апельсин. – Она наморщила нос. – Симеон его, видно, знал.

Пеллетье совсем растерялся. Описание подходило к Франсуа, но ведь это не мог быть он? Он говорил, что не нашел Симеона.

– Тогда я его последний раз и видела.

– Говоришь, Симеон не вернулся из Каркассоны?

– Конечно, он умно поступил, если остался. Там безопаснее, чем здесь.

– А не могла ты не заметить, как он возвращался? – безнадежно предположил Пеллетье. – Может быть, спала? Могла ведь ты пропустить его возвращение?

– Смотри сам, мессире, – отвечала она, указывая на дом напротив. – Сам видишь. Vuèg. Пусто.

 

ГЛАВА 50

 

Ориана на цыпочках прокралась по коридору к комнате сестры.

– Элэйс!

Жиранда уверяла, что сестрица опять у отца, но проверить не мешает.

– Sorre!

Никто не отозвался. Ориана открыла дверь и, войдя, с искусством опытной воровки принялась обыскивать вещи сестры. Бутылочки, кувшинчики и миски, сундук, полный одежды, благовоний и сладко пахнущих трав. Прощупав подушки, наткнулась на мешочек лаванды и отбросила не глядя. Пересмотрела все еще раз, заглянула под кровать и не нашла там ничего, кроме пыли и паутины.

Снова обернувшись лицом к комнате, она заметила толстый охотничий плащ на спинке кресла. Рядом на столике для рукоделья были разбросаны нитки и иглы. Ориана встрепенулась. Зачем бы среди лета понадобился зимний плащ? И с какой стати Элэйс сама чинит свою одежду?

Она подняла плащ и мгновенно почувствовала: что-то не так. Ткань перекосилась и отвисала с одной стороны. Подняв отвисший угол, она убедилась: в кайму что-то зашито.

Она торопливо распустила шов, запустила пальцы в дыру и извлекла небольшой прямоугольный предмет в полотняной обертке.

Рассмотреть находку не осталось времени – в коридоре послышался шум. Быстрее молнии Ориана скрыла сверток за корсажем, а плащ кинула на то же кресло.

Тяжелая рука опустилась ей на плечо. Женщина подскочила.

– Какого черта тебе здесь понадобилось? – спросил голос за спиной.

– Гильом! – Извернувшись, она уперлась ладонями в грудь любовнику. – Ты напугал меня.

– Что ты делала в комнате моей жены, Ориана?

Она вздернула подбородок:

– Я могла бы задать тебе тот же вопрос!

В комнате темнело, но Ориана видела, как застыло его лицо, и поняла, что стрела попала в цель.

– Я нахожусь здесь по праву, в то время как ты…

Он бросил взгляд на плащ и снова взглянул ей в лицо.

– Чем ты занималась?

Она не дрогнула под его взглядом.

– Тебя это не касается.

Гильом ударом ноги захлопнул дверь.

– Ты забываешься, госпожа, – заметил он, схватив ее за руки.

– Не валяй дурака, Гильом, – негромко бросила она. – Тебе же будет хуже, если нас застанут здесь вдвоем. Открой дверь.

– Не играй со мной, Ориана. Я не в настроении шутить. И я не выпущу тебя, пока ты не скажешь, что здесь делала. Это он тебя послал?

Ориана в неподдельном недоумении уставилась на него:

– Даю слово, Гильом, я не понимаю, о ком ты говоришь?

Он крепче сжал ей запястья:

– Ты думала, я не замечу, да? Я видел вас вместе, Ориана.

Она с облегчением перевела дух. Теперь ясно, почему он так подозрителен. Что ж, если только Гильом не опознал ее собеседника, еще можно обернуть его ошибку в свою пользу.

– Отпусти меня, – велела она, стараясь вырваться из его хватки. – Позволю себе напомнить, мессире, что ты первым заговорил о разрыве.

Она отбросила назад свои блестящие локоны и сверкающим взглядом уставилась на него.

– Так отчего тебя тревожит, если я нашла, с кем утешиться? У тебя нет на меня никаких прав!

– Кто он?

Ориана поспешно соображала. Нужно было назвать имя, которое бы его удовлетворило.

– Я скажу, только если ты обещаешь, что не сделаешь ничего безрассудного, – заговорила она, выигрывая время.

– Ты, госпожа моя, не в том положении, чтобы ставить условия.

– Тогда по крайней мере уйдем отсюда ко мне или хотя бы во двор. Если вернется Элэйс…

По его лицу Ориана поняла, что Гильом в ее руках. Больше всего на свете он боится, что Элэйс узнает о его измене.

– Ладно, – грубо отозвался он и свободной рукой распахнул дверь.

Пока он тащил ее по коридору к ее покоям, Ориана успела собраться с мыслями.

– Говори, госпожа! – приказал Гильом.

Скромно потупив взгляд, Ориана призналась, что подарила свое внимание новому поклоннику – сыну одного из союзников виконта. Юноша давно восхищался ею издалека…

– Я должен этому верить? – спросил Гильом.

– Клянусь жизнью, – шепнула Ориана, глядя на него сквозь повисшую на ресницах слезу.

Гильом ответил недоверчивым взглядом, но уверенность его поколебалась.

– Это не объясняет, что ты делала в комнате моей жены!

– Всего лишь старалась сохранить твою репутацию, – отозвалась она. – Возвращала на законное место одну из твоих вещиц.

– Что за вещица?

– Мой муж нашел в спальне пряжку от мужского плаща. – Она показала пальцами: – Вот такую примерно, медную с серебряной отделкой.

– Я потерял такую, – признал Гильом.

– Жеан твердо решил отыскать владельца и объявить всем его имя. Я узнала твою пряжку и решила, что безопаснее всего будет вернуть ее в твои покои.

Гильом хмурился:

– Почему было просто не отдать мне?

– Ты избегал меня, мессире, – мягко напомнила она. – Я не знала, когда увижусь с тобой, если увижусь вообще. Кроме того, увидев нас вместе, он только утвердился бы в своих подозрениях. Считай, если хочешь, мой поступок глупостью, но не сомневайся в моих намерениях!

Ориана видела, что не убедила его, но не решилась настаивать далее. Его рука потянулась к рукояти клинка.

– Если ты хоть словом намекнешь об этом Элэйс, – сказал он, – я убью тебя, Ориана. Порази меня Бог, если я лгу.

– От меня она ничего не узнает, – ответила Ориана и с коварной улыбкой продолжала: – Разве что мне не оставят выбора. Тогда я буду защищаться. И между прочим…

Гильом сквозь зубы втянул в себя воздух.

–…Между прочим, я тоже хотела просить тебя об услуге.

Он жестко сощурил глаза.

– А если я не желаю оказывать тебе услуг?

– О, я всего лишь хотела бы знать, не передал ли наш отец на хранение сестре какие-нибудь ценности.

– Ты хочешь, чтобы я шпионил за собственной женой? – не веря своим ушам переспросил Гильом. – Этого не будет, Ориана. И ты ничем не посмеешь огорчить ее! Тебе ясно?

– Я ее огорчаю? Это ты стал разыгрывать рыцаря только в страхе перед разоблачением! Это ты предавал ее каждую ночь со мной, Гильом! Мне всего лишь нужно знать. И я узнаю то, что хочу, с твоей помощью или без нее. Но если ты вздумаешь мне мешать…

Она не договорила, но угроза повисла в воздухе.

– Ты не посмеешь!

– Нет ничего проще, как рассказать Элэйс обо всем, что было между нами, поделиться словами, которые ты мне нашептывал, подарками, которые ты мне дарил. Она поверит мне, Гильом. Ведь у тебя на лице отражается все, что творится в душе.

Гильом распахнул дверь. Сейчас он от всей души презирал и ее, и себя.

– Провались ты в ад, Ориана, – бросил он и выбежал в коридор.

Ориана улыбалась. Этот у нее на крючке.

 

Элэйс весь вечер искала отца. Никто его не видал. Она выбралась в город в надежде поговорить с Эсклармондой. Но та вместе с Сажье уже покинула дом в Сен-Микеле, а к себе, по всей видимости, они не возвращались.

В конце концов усталая и встревоженная Элэйс одна вернулась в спальню. Но ей было не до сна. Она зажгла светильник и присела к столу.

Колокол прозвонил первый час, когда ее разбудили громкие шаги за дверью. Элэйс вскинула упавшую на руки голову и обернулась на шум.

– Риксенда? – шепнула она в темноту. – Это ты?

– Нет, не Риксенда, – отозвался он.

– Гильом?

Он вышел на свет, нерешительно улыбаясь.

– Прости, я помню, что обещал оставить тебя в покое, но… разреши?

Элэйс выпрямилась.

– Я был в часовне, – пояснил Гильом. – Молился, но, вижу, напрасно.

Он присел на краешек кровати. Немного помешкав, Элэйс подошла к нему. Она видела, что муж чем-то обеспокоен.

– Ну-ка, – шепнула она. – Дай я помогу.

Она распустила завязки его сапог, помогла снять пояс и перевязь. Пряжки негромко звякнули о пол.

– Чего ждет виконт Тренкавель? – спросила она.

Гильом откинулся на спину и прикрыл глаза.

– Он ожидает, что Воинство нанесет первый удар по Сен-Венсену, потом по Сен-Микелю, чтобы отбить подходы к стенам города.

Элэйс подсела к нему, отвела волосы у него со лба и вздрогнула, ощутив под пальцами тепло его кожи.

– Тебе надо поспать, мессире. Набраться сил перед сражением.

Он лениво приоткрыл глаза и улыбнулся ей.

– Я бы лучше отдохнул с твоей помощью.

Элэйс улыбнулась ему и взяла со столика приготовленный с вечера настой розмарина. Плеснула на ладонь и тихонько принялась втирать в виски мужу.

– Я сегодня искала отца и хотела зайти к сестре. С ней в комнате кто-то был.

– Надо думать, Конгост, – резко откликнулся Гильом.

– Не думаю. Он со всеми писцами спит сейчас в башне Пинте, чтобы быть под рукой у виконта.

Она помолчала.

– Они смеялись.

Гильом приложил ей палец к