Радость. Печаль. Хаос. Мудрость. 3 страница

Нас встретили очень гостеприимно. Я открыл практику и основал Южно-Африканский институт психоанализа. В течение года мы построили себе первый дом в современном стиле в шикарном районе, с теннисным кортом, бассейном, няней (у нас был следующий ребенок), управляющим и двумя слугами-аборигенами.

В течение следующих лет я мог предаваться своим хобби: теннис и пинг-понг. Я получил права летчика. Мои друзья наслаждались полетами со мной, хотя Лора никогда не доверяла мне. Моим величайшим удовольствием было остаться одному в самолете, включить мотор и планировать вниз в величественной тишине и одиночестве.

У нас также был большой каток. Как я любил танцевать на льду! Широкие скользящие движения, грацию и баланс нельзя сравнить ни с чем. Я даже выиграл медаль на соревнованиях.

Экскурсии на океан, плавание в теплых водах Индийского океана, наблюдение изобилия диких животных, от-снятие фильмов на самом современном уровне, направляющие игры (я учился у Макса Рейнхарда), получение первого места среди любителей, посещение знахарей, некоторые открытия, обучение игре на скрипке, составление ценной коллекции марок, несколько теплых и продолжительных дружеских отношений.

Какое отличие от нашей предыдущей жизни! Я всегда имел достаточно денег и всегда был занят, но никогда это не было так. Это была вспышка активности, дея- тельности и траты денег. Лора обычно называла меня смесью пророка и бездельника. В то время, конечно, была опасность потери обоих.

Я был скован ригидностью психоаналитических табу: точно 50-минутный сеанс, отсутствие физического взгляда и социального контакта, отсутствие личной вовлеченности (контр-трансформация).

Я был скован всей суетностью города, респектабельного горожанина: семья, дом, слуги, заколачивание больших денег, чем это мне необходимо. Я был скован дихотомией работы и игры: неделя с понедельника до пятницы противостояла уик-энду. Я едва выпутался благодаря моему духу и бунтарству от превращения в вычислительный труп, какими становились большинство мне известных ортодоксальных психоаналитиков.

Первый перелом произошел в 1936 году, в год великих ожиданий и великих разочарований. Я был приглашен сделать доклад в Чехословакии на Международном конгрессе психоаналитиков. Я хотел поразить всех своим полетом и своим докладом, противостоящим Фрейду.

Я собирался лететь сам, 4000 миль через Африку на собственном самолете,- первый летающий аналитик. Я нашел подержанный самолет, который мог делать 100 миль в час. Цена его была 200 фунтов, но кто-то перехватил и запросил большую цену. Итак, эта затея провалилась, и я вынужден был сесть на корабль.

Представленный мной доклад на тему "Орального сопротивления" все еще был написан в терминологии Фрейда. Доклад встретил глубокое неодобрение. Вердикт "Все существующее орально" лишил меня слов.

Я хотел сделать вклад в психоаналитическую теорию, но еще не понимал в то время, насколько революционным был этот доклад и как он должен был потрясти и даже сделать необоснованными некоторые фундаментальные положения теории Мастера.

Многие друзья критиковали меня за мои споры с Фрейдом: "Тебе есть что сказать, твоя позиция надежно основана на реальности. Но зачем эта продолжительная агрессия против Фрейда? Оставь его в покое и просто делай свое дело". Я не мог так. Фрейд, его теория, его влияние были слишком важны для меня. Мое восхищение, мое недоумение и мстительность были крайне велики. Я был глубоко тронут его страданием и мужеством. Я глубоко благоговею перед тем, как много он достиг практически в одиночестве, при наличии неадекватных инструментов ассоциативной психологии и механически ориентированной философии. Я глубоко благодарен ему за то, что так много достиг сам через борьбу с ним.

Иногда наталкиваешься на утверждение, которое шоком узнавания озаряет темноту неведения, как алмазной вспышкой. У меня был подобный "пик", когда я был подростком. Шиллер, недооцененный друг и современник Гете, писал: "До тех пор, пока философия не будет управлять миром, он будет регулироваться голодом и любовью".

Фрейд писал позже о том же: "Мы живем благодаря силам внутри нас". Но потом он совершил непростительную ошибку, чтобы спасти свою систему, ориентированную на либидо. Для него рот новорожденного имеет энергию, которая еще не дифференцирована по качеству либидо, и его функция заключается в приеме пищи. Практически, он пропустил вторую функцию и занял позицию, противоположную Марксу.

Маркс сделал главным человеческим побуждением пищу, Фрейд выдвинул на передний план либидо. Вопрос не стоит, как выбор: или - или; важны обе стороны. Для выживания индивидуума питание является важнейшей функцией, для выживания вида аналогичную функцию несет секс. Разве не искусственно предпочесть одно другому? Может ли вид выжить, если индивидуум не будет питаться, может ли индивидуум существовать без сексуальных взаимоотношений его родителей?

Все это так очевидно. Мне довольно обременительно упоминать обо всем этом. Я бы не говорил об этом, если бы не то значение, которое питает как марксову, так и фрейдову философию.

Вильгельм Райх пытался соединить их. Он сделал ошибку, пытаясь заставить два мировоззрения взаимодействовать друг с другом на высоком абстрактном, а не кишечном уровне. Результат оказался плачевным и за- служивает поношения. Коммунисты отвергли его, потому что он был коммунистом. Вместо того, чтобы сидеть на одном широком стуле, он оказался между двумя стульями. Райх начал устанавливать связи между двумя системами до того, как наладил их между собственным стремлением к пище и сексу. Он был, так сказать, наказан за грубое попирание некоторых фундаментальных законов общей семантики - как оправдывал его.

Собака, победившая в драке - Удачник: Прекрати говорить о Райхе. Следуй своим намерениям и вернись к теме "Оральные сопротивления".

Собака, проигравшая в драке - Неудачник: Замолчи! Сколько раз я тебе говорил - это моя книга, мои признания, мои размышления, моя потребность выяснить то, что неясно для меня.

Удачник: Смотри! Твои читатели представляют тебя как дряхлого, болтливого, праздношатающегося.

Неудачник: Итак, мы снова вернулись к теме актуализации себя или своего образа. Если читатель захочет заглянуть мне через плечо, я приветствую и даже приглашаю его подглядывать. Что же дальше? Меня снова подгоняют писать мои воспоминания.

Удачник: Фритц, ты обороняешься.

Неудачник А ты слишком много тратишь моего времени и времени читателя. Поэтому сиди спокойно и жди благоприятного момента. И позволь мне продолжить твое ожидание. Позволь мне быть тем, что я есть и прекрати свое хроническое ворчание.

Удачник: Хорошо, но я вернусь вновь, когда ты, по меньшей мере, будешь рассчитывать на меня и тебе понадобится управление из твоего мозга: "Компьютер, пожалуйста, поправь меня!".

Сейчас я не хочу думать, Я хочу быть увлеченным. Память, в которой я вижу Пышную фигуру строительства. Я вернусь к сексу и пище, Чтобы обогатить твои знания. Прямо сейчас ощущаю наплывающую Печаль, как учитель. Чтобы понять лучше мою оценку Райха, мы должны вернуться к аналитику, который у меня был до него, венгру по имени Харник. Я надеюсь, что смогу в какой-то мере описать состояние глупости и морального малодушия, до которого довело меня его так называемое лечение. Возможно, это был дидактический анализ для подготовки меня к статусу официально признанного аналитика. Но это уже никогда не выяснится. Все, что тогда было установлено: "Терапевт должен быть свободен от комплексов, тревоги и вины". Позже я слышал, что он умер в психиатрической больнице. Насколько помог здесь психоанализ, я не знаю.

Он верил в пассивный психоанализ. Этот противоречивый термин означал, что я ходил 18 месяцев пять раз в неделю, чтобы лежать на кушетке без всякого анализа.

В Германии во время приветствия каждый жал руку; он не жал мою руку ни при встрече, ни при расставании. За пять минут перед концом сеанса он дотягивался ногами до пола, чтобы показать, что отпущенное мне время истекает.

Самое большее, что он говорил мне - одно предложение в неделю. Одно из его утверждений было, что я обратился к нему, чтобы стать дамским угодником. Так началось лечение. Я заполнял пустоту моей жизни на кушетке амурными историями, чтобы завершить образ Казановы, который он уже составил обо мне. Чтобы быть на высоте, я должен был вовлекаться все сильнее во все большее число, главным образом, выдуманных приключений. Через год, или около того, я хотел уйти от него. Но оказался трусом, чтобы просто уйти. После неудачи с анализом у Клары Хаппель разве оставались у меня шансы когда-нибудь стать аналитиком.

В это время Лора настаивала на женитьбе. Я знал, что не принадлежу к типу способных стать мужьями. Я не сходил с ума от любви к ней, но у нас было много общих интересов, и мы часто хорошо проводили время. Когда я заговорил с Харником об этом, он ответил типичной психоаналитической уловкой: "Вам не разрешается принимать важные решения во время лечения. Если Вы женитесь, я прерву анализ". Будучи слишком трусливым, чтобы прекратить кушеточную жизнь по собственной ини- циативе, я переложил ответственность на него и променял психоанализ на женитьбу.

Но я не был готов отказаться от психоанализа. Всегда преследуемый навязчивой идеей о собственной глупости и беспокойстве, я был намерен разрешить проблему и в отчаянии обратился к Карен Хорни, одной из немногих людей, которым я действительно доверял. Ее мнение было таково: "Единственным аналитиком, который я думаю, сможет справиться с тобой, должен быть Вильгельм Райх". Так началось паломничество к кушетке Вильгельма Райха.

Ну, следующий год был совершенно другой историей. Райх был энергичным, живым, упорным. Он был готов обсудить любую ситуацию, особенно политическую или сексуальную, хотя, конечно, еще анализировал и играл в обычные игры, прослеживающие происхождение. Но в нем важность фактов начала блекнуть, на передний план выдвинулся интерес к отношению. Его книга "Анализ характера" была большим вкладом.

На его семинарах я встретил несколько милых людей, которые позже стали хорошими терапевтами, таких, как Хелмут Кайзер. Потом - приход к власти Гитлера.

Райх также был вынужден уехать в спешке. Он отправился в Норвегию. С этого времени, казалось, он стал крайне своеобразным. Исключая наличие его книги, переведенной одной из десяти моих южноафриканских студенток, Сильвией Берман, я потерял связь с ним до того времени, когда увидел его на психоаналитическом конгрессе в 1936 году. Он был третьим разочарованием. Он сел отдельно от нас и с трудом узнал меня. Он сидел долго, тараща глаза и размышляя.

Я вновь потерял связь с ним, до тех пор, когда десятью годами позже посетил его кратковременно в Штатах. Тогда я действительно испугался. Он был раздут, как огромная лягушка-бык, лицевая экзема стала еще интенсивнее. Голос ревел надо мной напыщенно, недоверчиво вопрошая: "Вы не слышали о моем открытии - оргоне?".

Потом я навел справки. Вот что я узнал.

Его первое открытие - мышечная броня было важным шагом вслед за Фрейдом. Оно опустило абстрактное понимание сопротивления вниз, на землю. Сопротивления теперь стали функциями всего организма. И анальное сопротивление, этот упрямый осел, вынуждено было отдать свою монополию на сопротивление.

Другим шагом вперед от жизни на кушетке был тот факт, что терапевт фактически входил в контакт с пациентом. "Тело" вступило в свои права.

Позже, когда я стал работать с несколькими пациентами, которых лечили последователи Райха, я обычно обнаруживал некоторые параноидальные симптомы, впрочем, не тяжелые и легко снимаемые. Затем я иначе взглянул на теорию брони и понял, что она сама по себе носила параноидальный характер. Она предполагала наступление извне и защиту от окружающей среды. Мышечная броня, фактически несет функцию смирительной рубашки, защиты от взрывов изнутри. Мышцы берут на себя функцию взрыва, направленного внутрь.

Мое второе наблюдение относительно теории брони заключается в том, что оно подкрепляет теорию дефекации Фрейда. "Эмоции являются помехой. Катарсис необходим для избавления организма от этих разрушителей спокойствия".

Природа не столь расточительна, чтобы создавать эмоции как помеху. Без эмоций мы являемся мертвыми, скучными, неувлеченными машинами.

Третье наблюдение таково, что все эти открытия - это экстернализированный, отрицаемый и проекционный материал, который может восприниматься и становиться частью Я. Они способствуют образованию параноидальных черт. Другими словами, материал, который проявляется в этих открытиях, еще осознается как чужеродный: все эти изменения носят локальный характер. Возможность роста и становления целостности теряется.

Однако, по сравнению с важностью этого шага по направлению к созданию целостного подхода, мои наблюдения не имеют особого значения.

Не так обстоит дело с оргоном, измышлением Райховой фантазии, которая является просто заблуждением.

Я могу понять, что произошло. Оставляя реальность, поддающуюся проверке вне сферы сопротивления, он вынужден был сделать то же самое и с главным термином Фрейда - либидо.

Сопротивление существует действительно, вне всякого сомнения, однако, либидо являлось и остается гипотетической энергией, придуманной Фрейдом для объяснения его модели человека. Райх загипнотизировал и себя, и своих пациентов верой в существование оргона, как физического и видимого эквивалента либидо.

Я исследовал функционирование оргона-ящика и ряд его владельцев и постоянно обнаруживал заблуждение: внушаемость, которая могла быть ориентирована в любом направлении, которое мне нравилось. Райх умер в тюрьме, но не отказался от своей навязчивой идеи. Полагая, очевидно, что оказался гением, он тем не менее в большей мере снискал себе славу "сумасшедшего ученого".

Писать о четвертом разочаровании - моей встрече с Фрейдом - еще труднее. Нет, это неправда. Я предвидел, что это должно быть более трудным, потому что в мой эксгибиционистский период я имел смутные представления на этот счет и делал вид, что знаю больше о Фрейде, чем это было на самом деле. Фактически, за исключением С. Фриндландера и К. Гольдштейна, мои встречи с такими знаменитыми людьми, какими были Эйнштейн, Юнг, Адлер, Ян Смит, Марлен Дитрих и Фрейд, были случайными. Это неожиданное столкновение, в основном не имевшее другого результата, кроме возможности похвастать и оказать косвенное влияние на слушателей через значимость собственной персоны - волшебство затмевающего взгляда и мнения.

Я провел полдня с Альбертом Эйнштейном: непретенциозность, теплота, несколько ложных политических прогнозов. Я вскоре утратил самоконтроль, редкое удовольствие для меня в то время. Я все еще люблю цитировать его высказывание в то время: "Две вещи беспредельны - Вселенная и человеческая глупость, но я еще не совсем уверен относительно Вселенной".

Моя встреча с Зигмундом Фрейдом, произошедшая в 1936 году, напротив, была разочарованием номер четыре.

Я уже был в Вене ранее. Я приезжал туда в 1927 году по приглашению Клары Хаппель. Она проводила мой анализ во Франкфурте около года. Однажды, к моему удивлению, она объявила, что мой анализ закончен. Я должен был ехать в Вену делать контрольную работу.

Я был рад, но отнесся к этому скептически. Я не чувствовал завершения, и факт, что это решение совпало с моментом, когда мои деньги иссякли, не способствовал нарастанию уверенности.

В этот год я встретил Лору. По-видимому, в университете я выглядел перед ней и другими девушками как бакалавр, достигший брачного возраста. Это было время, когда еще возможно избежать щупальцев осьминога, пугающего браком. До меня никогда не доходило то, что Лора должна была "подцепить" меня, где бы я ни был.

Вена - город моих грез - или, скажем, город моих кошмаров?

Я приехал в Вену без денег: у меня не было сбережений, и я мало зарабатывал. Когда у меня были деньги, я любил их тратить, а когда я их не имел, я должен был сводить концы с концами до следующей оплаты. Клара Хаппель, и мне приятно это сказать, не лечила меня от моей беспокойной цыганской натуры. Я снял дешевую меблированную комнату исключительно для того, чтобы покинуть ее как можно быстрее по двум причинам.

Одна, как гласит предание, заключалась в том, что я обнаружил мертвого таракана в моей постели, факт, который не взволновал бы меня сам по себе. Но дюжина родственников, которые пришли выразить мне сожаление! Нет, нет, нет!

И затем решение моей хозяйки, которая сказала мне:

- Никаких посетительниц после 10 часов!

- Почему именно 10 часов?

- Ну, до 10 часов что-нибудь может случиться. После 10 часов что-нибудь обязательно случится!

Против такой аргументации не было доводов.

Я нашел Вену подавленной.

В Берлине у меня было много друзей и развлечений. Мы, дураки, верили, что сможем построить новый мир без войн. Во Франкфурте я чувствовал свою принадлежность - не полную, скорее частичную - к экзистен- циальной гештальт-группе, центр которой был там. Психоанализ с Хаппель был скорее "надо", навязчивой идеей, компульсивной регулярностью, с некоторым, но небольшим опытом.

В Вене психоанализ был основным для меня. Я был легко влюблен в прекрасную молодую докторшу по обучению. Она была похожа на всю фрейдовскую клику, окруженная табу. Выглядело так, как будто все венскт: J лицемерные католики оккупировали практику "Еврейской науки".

Мне трудно описывать этот год в Вене. До этого я написал последние 15 страниц между семинарами без усилий. В конце концов, я настолько возбудился от описания, что оно, казалось, захватило меня. Я увидел, что несколько раз говорю о центре - я не знаю, буду ли писать его в английском или немецком написании. Оба кажутся подходящими. До сих пор последняя неделя описания, по-видимому, сформировала мой центр, возбуждение, смещающееся с творчества с помощью кино-и магнитоаппаратуры к самовыражению.

Описание в стихотворной форме исчезло. Ха! Неправда, не полностью. Здесь интересное противоречие: мое презрение к поэзии пропало. Я не знаю поэзию по опыту Изален, этого прекрасного места наших и моих семинаров (я проводил четырехнедельные занятия). У меня не было такого ощущения для этого биографического приступа. Последнюю неделю я писал поэтому для девочек в приемной службе, и не считаю это поэзией. У меня есть сейчас и теперь в фантазии поэма о смерти, но не умирании. Это могло бы быть темой, достойной поэзии. Еще есть строчки, написанные для девушек, всегда занятых посетителями с бесконечными вопросами, которые приятно было бы записать. Мы даже использовали эти строки в фильме "Фритц", который снимает Ларри Бус. Более того, я был польщен, услышав в ответ: "Хорошие произношения и чувства". Мой сильный берлинский акцент практически исчез.

- Ты хочешь услышать это стихотворение?

- Конечно!

- Ну, если ты настаиваешь, я с удовольствием уступаю. ДЬЯВОЛЬСКАЯ ИГРА

То место похоже на рай,

Где вы получаете разнообразные

Наслаждения - девушки,

Ванны, солнце, мудрые группы,

Воистину нечто Изаленское.

Дьявол проходил мимо и взмолился:

"Я тоже хочу заниматься.

Я написал несколько прелестных жестких пьес,

Чтобы лелеять мое наслаждение".

Несколько глупых вопросов, которые я вам задаю,

Быстро выбьют вас из равновесия.

Если вы полагаете, что ваша задача -

Отвечать, не слишком скупитесь.

Ангел звенит, как серебряный колокольчик:

"О боже, не будь так неистов.

Дьявол действительно желает добра.

Он просто... только любознательный".

Я надеюсь, Вам понравилось это так же, как и мне.

Ну, это пускание пыли в глаза не помогло. Я все еще должен вернуться назад, в Вену 1927 года. Что заставляет меня так бояться Вены? Ничего особенного, чего бы я мог стыдиться! Я приезжал несколько раз в Вену последние десять лет. Я наслаждался оперой, театрами, кафе, пищей.

Туман начал рассеиваться. Несмотря на репутацию, венские девушки особенно не привлекали меня. У меня никогда не было связей в Вене. Там существовали мизерные различия между крайностями буржуазного пуританства и проституцией. Свободное и легкое вступление в сексуальные взаимоотношения, которые были хорошо знакомы мне по Берлину и Франкфурту, здесь отсутствовали.

Я получил ассистентскую ставку в психиатрической больнице, где Вагнер Курегг, знаменитый своим малярийным лечением церебрального сифилиса, и Пауль Шильдер были моими боссами.

Шильдер был яркой личностью и имел достаточно хорошее понимание структуры и функций в организме. Я не чувствовал себя комфортно на его лекциях. Его высокий голос и беспокойные движения наводили на меня страх. Все же было нечто привлекательное и честное в нем.

Другой психоаналитик, который произвел впечатление на меня, был Пауль Федерн, особенно его предложение во время лекции. Представьте себе величественную патриархальную фигуру, говорящую: "Вы просто не можете достаточно совокупляться". Там была атмосфера, в которой поощрялось обычно только умственное совокупление.

Когда я встретил его позднее в Нью-Йорке, мы много дискутировали о природе Эго. Он видел Эго, как реальность, я занимал позицию, что "Я" - только символ идентификации. Я не желаю обсуждать прямо сейчас эту сложную проблему.

Моими контролерами были Елена Дейч и Хирчман, теплый, беспечный человек. Когда я спросил его однажды, что он думает о различных развивающихся парафрей-дистских школах, его ответ был таков: "Все они делают деньги".

Елена Дейч, с другой стороны, казалась мне красивой и холодной. Однажды я сделал ей подарок, и вместо "благодарю Вас" получил в ответ интерпретацию моего поступка.

Мастер был где-то там, на заднем плане. Пытаться встретиться с ним было очень самонадеянно. Я еще не заслужил подобную привилегию.

В 1936 году я думал, что заслужил. Разве не был я главной движущей силой создания одного из его институтов и разве не я пересек 4000 миль, чтобы участвовать в его конгрессе (я испытал непреодолимое желание написать о ЕГО конгрессе).

Я договорился о встрече, меня встретила пожилая женщина (я полагаю, сестра), и ждал. Потом дверь открылась на 2,5 фута, и вот он перед моими глазами. Казалось странным, что он не покидает дверной проем, но в то время я ничего не знал о его фобиях.

"Я приехал из Южной Африки сделать доклад и увидеть Вас". "Ну, и когда Вы уезжаете?", - спросил он. Я не помню остального четырехминутного разговора. Я был шокирован и разочарован. Один из его сыновей был направлен пригласить меня на обед. Мы ели мое любимое блюдо - запеченного гуся. Я ожидал быстрой "болевой" реакции, но был просто ошеломлен. Потом медленно, медленно пришла избитая фраза: "Я покажу тебе - ты не можешь сделать это для меня. Это я получил за лояльность в спорах с Гольдштейном".

Даже в последние несколько лет, при более сбалансированном рассудке, эта встреча остается одной их четырех главных моих неоконченных ситуаций, когда я не смог хорошо выдержать тон, хотя имел преимущество. Я не сделал ни одного прыжка с парашютом. Я никогда не занимался ловлей жемчуга (хотя открыл школу в Монтери и мог научиться этому).

И последнее, но не самое безболезненное, иметь разговор с Фрейдом один на один и не указать ему ошибки, которые он совершил.

Эта огромная потребность появилась недавно, как ни странно, во время шутовской сессии с практикантами. Эта сессия была, как и сотни других, записана на видеомагнитофон, и снята на кинопленку.

Мой разрыв с фрейдизмом произошел несколькими годами позже, но призрак его никогда полностью не исчезал.

Прочий в мире, Фрейд, твой упрямый свято-дьявольский гений. Это история моих четырех разочарований в 1936 году со дня Рождества Христова.

Путешествие 1936 года по Европе было, без сомнения, сплошным разочарованием, и хотя не все повернулись против меня, но только немногие были со мной. Я не чувствовал одобрения, например, от Эрнста Джонса, моего покровителя в Южной Африке. Он даже отнесся с энтузиазмом к некоторым замечаниям, которые я сделал в дискуссии о тревоге.

После конгресса мы провели несколько дней в горах Венгрии. Он заметил во время игры в шахматы: "Как человек может быть таким настойчивым?". Я крепко прижал этот комплимент к моей слегка осевшей груди.

Я не помню, как вернулся в Йоганнесбург. Возможно, морем, так как полеты в этот уголок мира еще не были отлажены. Мое самоуважение получило сильный удар, и я чувствовал себя свободным в это время. Между моими полюсами никчемности и самонадеянности, казалось, растет нечто подобное центру уверенности. Нет, это неправда. Эта уверенность уже была там, но она была неузнанной. В основном, я считал само собой разумеющимся, что я знаю то, что я хочу. Я был потрясен, когда был захвачен врасплох неким божественным устройством, вызывающим во мне трепет, которое делало меня смиренным и маленьким. Это мог быть император или Фрейд, великая актриса или вдохновенная мысль, героический поступок, дерзкое преступление, язык, которого я не понимаю,- они заставляли меня молиться в восторге.

Во время моего обратного путешествия пассажиры - все незнакомые и оставшиеся незнакомыми в течение трех недель - сделали меня спортивным казначеем. В последний день путешествия они чествовали меня песней. Я ничем не заслужил это. Я был тронут до глубины души, вбежал в каюту и горько разрыдался.

Одинокий цыган оплакивал утрату своей принадлежности?

Приятно видеть, как помогает это писание мне. Я пытался сделать психоанализ своим духовным домом, своей религией. Мое нежелание идти в дальнейшем с Гольд-штейном являлось не лояльностью по отношению к Фрейду, но страхом еще раз остаться без духовной поддержки.

Сейчас мы являемся свидетелями разрушения организованной религии в Штатах. Церковь, как общественный центр, священник, как духовный лидер и "пастырь душ", теряет свое значение. Отчаянные попытки спасти бога на полном ходу. Многие вероисповедания сглаживают различия, которые ранее подогревали жгучую ненависть, призывают к пониманию других религиозных направлений. "Священники мира, объединяйтесь!". Объединяйтесь, чтобы отрицать решение Ницше, что "Бог умер!". Многие священники стали чаще обращаться к психоанализу, чем к молитвам.

Еще ребенком я видел подобное разрушение иудаизма. Родители моей матери придерживались ортодоксальных взглядов. Это была семья со странными, очень теплыми обычаями. Мои родители, особенно мой отец, были "ассимилированными" евреями. Именно, он пытался найти компромисс между стыдом за свое происхождение и не- обходимостью придерживаться некоторых обычаев - хождение в храм по великим праздникам, когда Бог был где-то рядом. Я не мог так лицемерить и довольно рано объявил себя атеистом. Ни наука, ни природа, ни философия, ни марксизм не смогли заполнить пустоту духовного дома. Теперь я знаю, что я выбрал психоанализ, чтобы заполнить ее.

После 1936 года я пытался переориентироваться. Проклятые и непредвиденные сомнения в системе Фрейда распространились и поглотили меня. Я стал скептиком, почти нигилистом - отрицателем всего. Буддизм- Дзен-религия без Бога? Действительно, я много потом перенял из дзен с помощью интеллекта.

Затем пришло просветление: "нет" - духовной, моральной, финансовой поддержке от любых источников! Все религии созданы человеческой незрелостью, все философии - лишь интеллектуально приспособленные игры, выдуманные человеком. Я был вынужден взять на себя всю ответственность за свое существование.

Я попался в ловушку. Хотя я занимался ранее психоанализом во Франкфурте, но не был вовлечен в круг экзистенциалистов. Этот дух глубоко проникает внутрь: экзистенциальная философия требовала принятия ответственности за собственное существование. Но какая из экзистенциальных школ обладала Истиной с большой буквы?

Будучи скептиком, я шел дальше, к тому, на чем стою и сейчас. Несмотря на все антиконституционные и профеноменологические пристрастия, экзистенциальная философия все же не стоит на собственных ногах. Я даже не говорю о типичном американском экзистенциализме, который проповедует экзистенциализм, а ходит по земле, как мертвый запрограммированный компьютер. Нет, я говорю об истинных экзистенциалистах. Есть ли среди них хоть кто-нибудь, кому не нужна внешняя, в основном умозрительная поддержка?

Что есть экзистенциализм без протестантизма, без хасидизма, без католицизма? Можете ли вы представить себе эту философию без опоры на коммунистические идеи, без опоры на язык или без психоанализа? Действительно ли нет возможности такой ориентации, где бытие - факт и средство нашего существования - проявляет себя непосредственно без всяких объяснений, неужели нет способа видения мира без предубеждения какой-либо идеи, но с пониманием предубежденности умозрительности, неужели нет перспективы, где мы не будем удовлетворяться принятием абстракции в качестве целостной картины мира - но где, например, физический аспект будет браться как то, что и есть на самом деле?

Действительно! Достаточно удивительно, что это представление возникло из направления, которое никогда не претендовало на статус философского, оно возникло из науки, которая ловко запрятана в наших колледжах, оно произошло из подхода, названного гештальт-психология.

Гештальт! Как смогу я втолковать, что гештальт не является еще одной концепцией, созданной человеком! Как смогу я сказать, что гештальт является - и не только для психологии - чем-то таким, что присуще самой природе?