Концептуальное пространство текста

Индивидуально-авторская концепция литературного текста традиционно считается предметом литературоведения и эстетики. Лингвистика долгое время ограничивалась интерпретацией стилистического использования в тексте языковых единиц, не поднимаясь до высот его концепции. Поворот лингвистики к целостному тексту как объекту исследования, а также рассмотрение его в теоретической среде антропологической лингвистики и когнитологии поставили ученых перед необходимостью исследования концептуального смысла текста.

Впервые последовательно и теоретически значимо для многоаспектного лингвистического анализа текста этот компонент его семантики рассмотрен в монографии И.Г. Гальперина, который выделил следующие основные виды информации текста: а) содержательно-фактуальную, б) содержательно-концептуальную, в) содержательно-подтекстовую (см.: Гальперин, 1981, с. 28).

В целом соглашаясь с этой типологией, мы предлагаем в дальнейшем четко различать виды текстовой информации по двум параметрам - в плане содержания (характер отображаемого) и в плане выражения (способы отражения). В результате виды информации будут представлять две пары оппозиций: 1) содержательно-фактуальная/содержательно-концептуальная информация (параметр ПС); 2) эксплицитная/имплицитная, т.е. содержательно-подтекстовая, информация (параметр ПВ), поскольку и фактуальная, и концептуальная информация передаются в тексте как эксплицитно, так и имплицитно.

И.Р. Гальперин дает развернутое определение содержательно-концептуальной информации, которая, по его мнению, "сообщает читателю индивидуально-авторское понимание отношений между явлениями, описанными средствами содержательно-фактуальной информации, понимание их причинно-следственных связей, их значимости в социальной, экономической, политической и куль-^ турной жизни народа, включая отношения между отдельными индивидуумами, их сложного психологического и эстетико-познавательного взаимодействия" (Там же). Таким образом, можно предположить, что, представляя собой

информацию эстетико-художественного характера, концептуальная информация семантически выводится из всего текста как структурно-смыслового и коммуникативного целого, поэтому нацеленный на ее выявление специализированный лингвистический анализ может быть ограничен частной задачей -обнаружением и интерпретацией базовых концептов (или концепта) того или иного литературного произведения.

В настоящее время концептуальный анализ активно используется преимущественно в лексике и фразеологии. В области лингвистического анализа текста он находится в стадии разработки. Можно отметить, что уже есть образцы концептуального анализа отдельных слов текста или совокупности небольших текстов (пословиц, поговорок), но пока нет еще последовательной модели концептуального анализа целого текста, хотя имеются серьезные наблюдения и убедительно доказанные теоретические положения, которые позволяют ставить проблему концептуального анализа художественного текста. К ним можно отнести следующие суждения:

1. Значимость концептуального пространства для любого развитого национального языка, роль произведений культуры, в том числе словесных произведений, в его развитии и обогащении: "Богатство языка определяется не только богатством "словарного запаса" и грамматическими возможностями, но и богатством концептуального мира, концептуальной сферы, носителем которой является язык человека и его нации" (Лихачев, 1993, с. 8); "Концептуальная сфера, в которой живет любой национальный язык, постоянно обогащается, если есть достойная его литература" (Там же, с. 9). В связи с этим Д.С. Лихачев особо подчеркивал роль писателей, поэтов, фольклора, религии в развитии и совершенствовании концептосферы.

2. Связь языка и культуры, включение языка в концептосферу культуры. Этот аспект взаимодействия глубоко разработан в трудах А. Вежбицкой, Ю.С. Степанова и Д.С. Лихачева. Так, в следующем утверждении Д.С. Лихачева можно усмотреть отождествление концептосфер языка и культуры: "Концептосфера языка - это в сущности концептосфера русской культуры... Национальный язык - это не только средство общения, знаковая система для передачи сообщений. Национальный язык в потенции - как бы "заместитель" русской культуры" (Лихачев, 1993, с. 6). Именно это взаимодействие концептосфер языка и культуры, их отождествление обусловливает определение концепта, предложенное Ю.С. Степановым: "Не следует воображать себе культуру в виде воздуха, который пронизывает все поры нашего тела, - нет, это "пронизывание" более определенное и структурированное: оно осуществляется в виде ментальных образований - концептов. Концепты - как бы сгустки культурной среды в сознании человека" (Степанов, 1997, с. 40). И чуть позже Ю.С. Степанов еще раз повторяет эту формулировку, лишь незначительно ее видоизменяя: "Концепт - это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека" (Там же).

Ментальная природа концепта подчеркивается всеми, кто обращается к его изучению. Одной из первых обратила внимание на это главнейшее свойство концепта А. Вежбицка, которая определяет концепт как объект из мира "Идеальное", имеющий имя и отражающий определенные культурно обусловленные представления человека о мире "Действительность".

3. Константность концептов в культуре, которая понимается как их постоянное присутствие в культурном сознании, что особенно подчеркивает и глубоко исследует Ю.С. Степанов. Фактически он предельно сближает понятия константы и концепта: "Константа в культуре - это концепт, существующий постоянно или, по крайней мере, очень долго" (Степанов, 1997, с. 76). Этот аспект концепта обусловил интерес исследователей конца XX в. к освоению парадигмы таких культурных концептов на уровне обыденного, научного и культурного сознания, как "воля", "свобода", "победа", "справедливость", "долг", "вера", "любовь", "знание", "слово" и мн. др.

4. Универсальность концептов, которая рассматривается как нечто общечеловеческое, панхроническое, всеобщее: "Концепт - универсалия человеческого сознания... Многократное обращение к нему способствует формированию ассоциативного поля, границы которого в сознании субъекта определяются "культурной памятью", причастностью к духовной традиции" (Лихачев, 1993, с. 10). В ментальном пространстве концепта, по нашим наблюдениям, универсальные знания занимают его ядерную зону.

5. Способность концепта к развитию, его динамическая природа. Ю.С. Степанов замечает, что "концепт имеет "слоистое" строение и разные слои являются результатом, "осадком" культурной жизни разных эпох" (Степанов, 1997, с. 46). Как видим, утверждая многослойность, многоаспектность концепта, Ю.С. Степанов объясняет это его историческим существованием. Развивая эту мысль, можно отметить двойственную природу многокомпонентности концепта: во-первых, она обусловлена исторически, диахронно и представляет собой "вертикаль смысла"; во-вторых, она обусловлена синхронно - множеством одновременных репрезентаций в разных синтагматических контекстах ("горизонталь смысла").

6. Цель концептуального анализа - выявление парадигмы культурно значимых концептов и описание их концептосферы, т.е. тех компонентов, которые составляют ментальное поле концепта.

Способы обнаружения концептов и репрезентации их содержания составляют концептуальный анализ, хотя в лингвистике пока нет однозначного его понимания. Так, С.Е. Никитина отмечает двусмысленность обозначения этого метода исследования: "...Само словосочетание "концептуальный анализ"... двусмысленно: оно может обозначать и анализ концептов, и определенный способ исследования, а именно анализ с помощью концептов или анализ, имеющий своими предельными единицами концепты, в отличие, например, от элементарных семантических признаков в компонентном анализе" (Никитина,

1991, с. 117). Е.С. Кубрякова отмечает различия и в самой процедуре концептуального анализа, и в арсенале исследовательских приемов, и в результатах исследований. Она утверждает следующее: "Концептуальный анализ - это отнюдь не какой-то определенный метод (способ, техника) экспликации концептов... соответствующие работы объединены некоторой относительно общей целью, а что касается путей ее достижения, то они оказываются разными" (Кубрякова, 1994, с. 3).

Несмотря на дискуссионность целого ряда теоретических вопросов и проблем когнитологии, лингвисты достигли серьезных результатов в практике концептуального анализа. Одно из перспективных направлений концептуального анализа - использование его в изучении семантической организации художественного текста. Что нужно и важно при этом учитывать? То, что концепты многокомпонентны и представляют собой поле знаний, представлений, понятий, ассоциаций, имеющих ядро и периферию. Если описание концепта в словаре, в словарном составе национального языка в первую очередь основано на изучении парадигматических связей слов и соответственно на парадигматическом анализе, то исследование концепта в тексте предполагает учитывать наряду с парадигматическими преимущественно синтагматические связи слов. Концепт художественного текста формируется на синтагматической основе, имеет внутритекстовую синтагматическую природу. Вследствие этого сам процесс концептуализации, осуществляемый на материале художественного текста, обладает спецификой. Концептуализация, или методика экспликации концептуализированной области художественного текста, основана на семантическом выводе ее компонентов из совокупности языковых единиц, раскрывающих одну тему, микротему. По этой причине концептуальное пространство текста формируется на более высоком уровне абстракции - на основе слияния, сближения, стяжения общих признаков концептов, репрезентируемых на поверхностном уровне текста словами и предложениями одной семантической области, что обусловливает и определенную цельность концептосферы текста, а ключевой концепт представляет собой ядро индивидуально-авторской художественной картины мира, воплощенной в отдельном тексте или в совокупности текстов одного автора.

Каждое литературное произведение воплощает индивидуально-авторский способ восприятия и организации мира, т.е. частный вариант концептуализации мира. Выражаемые в литературно-художественной форме знания автора о мире являются системой представлений, направленных адресату. В этой системе наряду с универсальными общечеловеческими знаниями существуют уникальные, самобытные, порой парадоксальные представления автора. Таким образом, концептуализация мира в художественном тексте, с одной стороны, отражает универсальные законы мироустройства, а с другой - индивидуальные, даже уникальные, воображаемые идеи. Степень соответствия универсальных и индивидуально-авторских знаний в художественной картине

мира текста может быть различна: от полного совпадения, тождества - до разительного несовпадения, полного расхождения. Вследствие этого слова-концепты художественного мира вряд ли могут быть четко и безоговорочно определены и описаны, в их концептосфере согласно законам порождения и восприятия текста может быть множество личностных смыслов.

Таким образом, концептуальный анализ художественного текста предполагает, во-первых, выявление набора ключевых слов текста; во-вторых, определение базового концепта (концептов) этого пространства; в-третьих описание обозначаемого ими концептуального пространства.

Предпосылками анализа концептуального пространства текста можно считать достижения психолингвистики и традиционной стилистики. Психолингвистические эксперименты, направленные на исследование смыслового восприятия речевого сообщения и текста, подтверждают, что читатель воспринимает текст концептуально, в его смысловой целостности. При этом в процессе понимания текста осуществляется компрессия его содержания, ведущая к укрупнению, объединению текстовых фрагментов в смысловые блоки на основе общих семантических доминант, которые затем (при восприятии) предстают в наборе ключевых слов (в количестве от 4-5 до 15-19). В формировании концептуального пространства текста участвуют и предтекстовые пресуппозиции, которые представляют собой "как бы предзнание определенного текста, составляют часть наших знаний о мире" (Караулов, 1981, с. 288). К подобным пресуппозициям можно отнести имя автора, жанр произведения, время его создания и т.п. Большое значение для формирования концептов имеют повторяющиеся в тексте слова, называемые по-разному: слова-лейтмотивы, лексические доминанты, но чаще - ключевые слова. Одна из труднейших задач лингвистики текста - выделение подобных ключевых элементов текста, ибо последовательной методики их обнаружения и анализа пока нет (см.: Новиков, 1983, с. 147). По общепринятому мнению, которое отражено в высказывании И.В. Арнольд, "семантически, тематически и стилистически наиболее существенными являются повторяющиеся в данном тексте значения, выступающие в необычных сочетаниях" (Арнольд, 1981, с. 130).

Важны в порождении ключевых доминантных смыслов слова, обнаруживающие в тексте разнообразие и богатство лексических связей, предполагающих "отношения синонимии, антонимии, морфологической производности (однокоренные слова), семантической производности (возможные образные употребления данного слова) и вообще любые отношения, при которых сопоставляемые слова обладают каким-нибудь видом семантической общности" (Там же, с. 131). В плане манифестации ключевых смыслов наблюдается дробление содержательного элемента, осуществляемое в соответствии с принципом количественного перевеса наименований над объемом элементов содержания (К. Кожевникова, 1976, с. 302). В нарастании интенсивности проявляется особенность функционирования тематических единиц, основанная, по мнению

И.Г. Ольшанского, на принципе контрапункта: "Тематически ведущие слова и ключевые предложения как бы поочередно дают "всплески" информации, вступая в отношения гармонии и контраста, взаимно усиливая или нейтрализуя друг друга" (Ольшанский, 1983, с. 56).

Еще одно понятие, важное для концептуального анализа, - это понятие когнитивно-пропозициональной структуры. Оно введено в научный оборот в связи с необходимостью моделирования концепта, осуществляемого с целью зрительного, наглядного представления его ментальной структуры. Подобное моделирование становится возможным в результате обобщения регулярно повторяющихся в лексических, фразеологических и текстовых репрезентациях концепта его существенных свойств, обнаруживающих знания о мире.

Когнитивно-пропозициональная структура формируется на основе совокупности однородных элементов, имеющих общие интегрированные и существенные дифференциальные признаки. Истолкование концептов и концептосферы кроется в семантическом пространстве близких по смыслу групп слов - тематических, семантических, - в типовом наборе существенных семантических признаков.

Пропозиция - особая структура представления знаний. По мнению Ю.Г. Панкраца, существует особый тип репрезентации знаний - пропозициональный (Кубрякова и др., 1996, с. 137), а носителями этих знаний в тексте являются чаще всего предикатные (признаковые) слова - глаголы, прилагательные, наречия, а также существительные с предикатной семантикой. С целью описания когнитивно-пропозициональных структур того или иного художественного текста предлагаем исследовать контексты, содержащие предикатные слова одной семантической области, имеющие в тексте концептуальную значимость. В результате подобного анализа выявляется базовая когнитивно-пропозициональная структура концептуального пространства текста, которая представляет собой выявленную путем обобщения реальных контекстов текстовую пропозицию в виде аргументно-предикатной структуры, репрезентированную в данном конкретном тексте (или совокупности текстов одного автора). Базовый концепт того или иного литературного произведения является основой его когнитивной структуры, которая в свою очередь являет собой представленные в систематизированном виде знания автора, воплощенные в тексте, т.е. информацию эстетико-художественного характера.

Мы предлагаем следующий алгоритм концептуального анализа художественного текста:

1. Выделение предтекстовых пресуппозиций, важных для формирования концептуального пространства текста: время его создания; имя автора, несущее определенную информацию о нем; роль эпиграфа (если имеется) и пр.

2. Анализ семантики заглавия и его семантического радиуса в тексте.

3. Проведение психолингвистического эксперимента с целью выявления набора ключевых слов текста.

4. Выявление повторяющихся слов, сопряженных парадигматически и синтагматически с ключевыми словами. Определение ключевого слова текста - лексического репрезентанта текстового концепта.

5. Анализ лексического состава текста с целью выявления слов одной тематической области с разной степенью экспрессивности.

6. Описание концептосферы текста (или совокупности текстов одного автора), предусматривающее обобщение всех контекстов, в которых употребляются ключевые слова - носители концептуального смысла, с целью выявления характерных свойств концепта: его атрибутов, предикатов, ассоциаций, в том числе образных.

7. Моделирование структуры концептосферы, т.е. выделение в ней ядра (базовой когнитивно-пропозициональной структуры), приядерной зоны (основных лексических репрезентаций), ближайшей периферии (образных ассоциаций) и дальнейшей периферии (субъектно-модальных смыслов).

Концептуальный анализ может быть выполнен как на материале одного литературно-художественного произведения, так и на материале множества произведений одного автора, множества произведений разных авторов, принадлежащих одному литературно-художественному направлению. В качестве примера концептуального анализа отдельного художественного текста приведем исследование концепта "счастье" в одноименном рассказе Н.А. Тэффи (в дальнейшем, на разных этапах анализа текста мы также будем обращаться к этому рассказу и к рассказу В.М. Шукшина "Срезал").

Имя этой писательницы сегодня не столь широко известно, как в начале XX в., в дореволюционной России. Ее читали все, смеялись над ее рассказами, фельетонами. По словам А. Куприна, единственную, оригинальную, чудесную Тэффи любили все. Сейчас лишь искушенный в литературе человек имеет представление как о самой Н.А. Тэффи, ее судьбе, так и о ее творчестве. Такой читатель еще до знакомства с содержанием рассказа "Счастье" может предположить, что природа счастья в нем раскрывается скорее в комическом свете, с мягким юмором и иронией. Неискушенный читатель этих пресуппозиций лишен.

Ключевое слово рассказа вынесено с сильную позицию текста - в позицию заглавия, что подчеркивает его концептуальную значимость. Компонентный анализ семантики данного слова обнаруживает, что с данной лексемой в ее основном значении связано устойчивое представление русского человека с положительным эмоционально-психологическим состоянием - состоянием высшей удовлетворенности жизнью, которое обычно сопровождается радостью, довольством, удовольствием, удовлетворением от чего-л. достигнутого, наблюдаемого, с удачей. Обычно внешне это состояние проявляется в улыбке, смехе, блеске и свете глаз. В ассоциативном словаре под редакцией Ю.Н. Караулова в качестве наиболее частотных реакций на это слово-стимул приводятся следующие: искать (23), желать (19), найти (14), принести, что говорит о том, что

это такое психологическое состояние, о котором желают, которого добиваются и ищут, которое судьба приносит в качестве подарка и которое соотносится с успехом и победой.

Обобщение результатов психолингвистического эксперимента, проведенного среди студентов-филологов, показывает, что счастье у них ассоциируется с любовью (половина реакций), радостью, покоем, пониманием, здоровьем, с миром, благополучием, наличием семьи, детей. Наряду с повторяющимися устойчивыми ассоциациями встречается много единичных реакций, фиксирующих индивидуальные знания испытуемых о природе счастья, которое сопрягается с творчеством, знаниями, с душой, тишиной, богатством, детством, с гармонией, со сном, удачей, с надеждой, раем, с отдыхом, стремлением и пр. Все они имеют положительные коннотации. Некоторые реакции дают образную интерпретацию: счастье - это "солнце", "звезды на небе", "цветы на земле", "золотая осень", "лето". Различные характеризующие слова определяют качества и свойства счастья: оно "мгновенно" и "преходяще", "замечательное", "интересное", "недостижимое". Оно имеет цвет и может восприниматься в цвете: "белое", "золотое", "светлое". Как видим, все реакции имеют явно выраженную положительную семантику. Счастье - это такое состояние души, к которому стремятся и о котором мечтают.

Проведение психолингвистического эксперимента по выявлению ключевых слов рассказа Тэффи "Счастье" показало, что к таковым после его прочтения испытуемые отнесли следующие слова: счастье (45 реакций), голод, голодный, изголодаться (19), съесть, съела (17), злоба, злой, злость (15), мясо (12), теплое человеческое мясо, человеческое мясо (13), кусок человеческой плоти (1), зверь (17), зависть (8), накормить (8), труп (11), пальто (10), экипаж: (7), пустой (5), сиять, лучиться (5). В качестве редких реакций (от 1 до 3) встречаются следующие: жадность, везение, кошка, масляные глаза, Голяков, Куликов, обои, наследство, месть, богатство, преображение, удовольствие, дура, душа, запрыгали, больная, учительница, люди, смех, тусклые глаза, деньги, болезнь, знакомая, лампа, дом, тепло, бледное лицо, дорогие вещи, засветились, должность, свадьба, квартира, пустое, бедная, коляска, старость, выгибалось, ненасытность, игра, богема, рессоры, кучер, неискренность, бесится, выключатель, жертва, ухмылка, стенка, несчастье и др. Все вышеуказанные словесные реакции связаны с содержанием рассказа и повторяют лексику, которая там употребляется. При этом набор ключевых слов его (с учетом частотности), видимо, составляют следующие слова: счастье, мясо, злоба, голод, зверь, труп. Таким образом, можно заключить, что уже на этапе анализа восприятия текста с использованием психолингвистического эксперимента мы выявляем набор ключевых слов, репрезентирующих основной концепт данного рассказа, - голодного счастья-зверя, которого надо накормить теплым человеческим мясом.

В рассказе Н.А. Тэффи ключевые слова счастье, счастливый, счастлив в совокупности встречаются на четырех страницах рассказа 25 раз, формируя

центральную зону концептосферы "счастье". С данными словами парадигматически и синтагматически сближаются слова, обобщение семантики которых позволяет смоделировать структуру концептосферы "счастье" данного рассказа. Анализ всех контекстов, обнаруживающих индивидуальные, порой уникальные представления писателя о счастье, позволяет их обобщить и представить концептосферу "счастье" в виде поля.

1. Ядром концептосферы является обобщенная когнитивно-пропозициональная структура: субъект счастья - предикат счастья - источник (причина) счастья - внешнее проявление как следствие счастья - атрибутивная характеристика счастья. Надо отметить, что позиции причины и следствия счастья представляют собой включенные зависимые предикаты, что объясняется сложностью, многокомпонентностью самого концепта счастье.

2. Приядерную зону составляют вербализованные когниции - основные регулярные и наиболее типичные лексические репрезентации когнитивно-пропозициональной структуры концепта "счастье". Обобщение основных вариантов лексических репрезентаций всех позиций когнитивно-пропозициональной структуры представляет собой процедуру семантического выведения знаний, включенных в данную текстовую концептосферу и отображающих индивидуально-авторское представление о счастье.

A. Позиция субъекта счастья. В данном рассказе Н.А. Тэффи показывает суть семейного счастья, счастья дома (две первых миниатюры) и смысл счастья богатой одинокой женщины (третья миниатюра). Субъекты счастья - семья Голиковых: сам Голиков, его отец-паралитик, пятилетний сынишка и его мать, жена Голикова (первая миниатюра), во второй миниатюре основные персонажи - Ольга Вересова, ее жених и мать. В третьей миниатюре субъектом счастья является Анна Ивановна, "бедная, безнадежно больная учительница", которая получила большое наследство.

Б. Позиция предиката счастья. Она реализуется предикатными словами -основными носителями идеи счастья: счастливый, счастлив, счастье. Например: Ольга Вересова рассказала мне, что выходит замуж за Андрея Ивановича и очень счастлива; Ольга Вересова действительно была счастливая невеста; Счастливый был брак. Счастливый дом; Она попрощалась со мной ласково, весело, и так была счастлива, что даже не могла вернуться домой, а поехала еще покататься.

B. Позиция причины-источника счастья. Это, пожалуй, самая важная позиция, позволяющая проникнуть в суть счастья и выявить его слагаемые. Как мы показали ранее, данные словарей и психолингвистического эксперимента обнаруживают мотивационную основу счастья, источником которого являются положительно оцениваемые состояния, действия, события. В данном рассказе вопреки устойчивым представлениями источником счастья являются негативно оцениваемые эмоции и события (горе, неудача, зависть и пр.), испытываемые кем-либо. Так, источником счастья семьи Голиковых является тот факт, что глава семьи получил блестящее повышение, на которое не рассчитывал

и на которое претендовал его сослуживец: Представьте себе, его назначили на то самое место, куда метил Куликов. Того обошли, а Голикова назначили. Но это неожиданное повышение, как показывает Н.А. Тэффи, совсем не обрадовало и не доставило семье радости: Застала я их в таком обычном, мутном настроении, что даже не смогла придать своему голосу подходящей к случаю восторженности. Они вяло поблагодарили за поздравление, и разговор перешел на посторонние темы. Писательница показывает тип людей, которых совсем не радуют собственные успехи, они не доставляют им, как всем обычным людям, счастья. В то же время она создает образы персонажей, которым доставляет счастье знать или наблюдать неудачи, злость, неприятности других людей. Как только речь заходит о неудачнике Куликове, семья преображается, испытывая удовольствие и радость от его неприятностей. В репликах всех персонажей появляются номинации чувства злости, испытываемого Куликовым: Куликов! Ха-ха! Н-да, жаль беднягу, - воскликнул Голиков. - Вот, должно быть, злится-то!;...Ха-ха-ха! -хохотала жена. - Воображаю, как он злится; А маленький мальчик захлебнулся и сказал, подставляя матери затылок, чтобы его погладили за то, что он умненький: Он, верно, со злости лопнет! Можно сказать, что в данном рассказе Н.А. Тэффи показывает чувство, обычно именуемое как злорадство, его можно обозначить здесь как злосчастие.

Во второй миниатюре персонажи также испытывают подобное злосчастие, рассказывая о неудачах других людей. Например, счастливая невеста Ольга Вересова счастлива вовсе не оттого, что выходит замуж по любви, а оттого, что выходит замуж раньше дурищи Соколовой: Ха-ха! А эта дурища Соколова воображала, что она прежде меня замуж выйдет! Она, говорят, со злости захворала. Мама нарочно к ней ездила. Говорят, желтая стала, как лимон. Ха-ха-ха!; И жених Ольги испытывает подобное состояние злосчастия: Когда я увидела ее жениха, то поняла, что и он счастлив, потому что он подмигнул на какого-то печального студента и сказал: А Карлуша-то остался с носом! Он за Олей три года ухаживал. Гы-ы! Посмотрите, как он бесится! А старуха, невестина мать, еще более откровенна в своих высказываниях: Господи, да могла ли я подумать! Все злятся, все завидуют, все ругаются. У Раклеевых ад кромешный. Катенька чуть не повесилась. Молина руки подавать не хочет. Привелось-таки дожить!

Г. Позиция проявления (следствия) счастья. Анализ ее лексических репрезентаций обнаруживает, что Н.А. Тэффи изображает динамику проявления состояния счастья. Сначала она дает портретные описания счастливых по жизненным обстоятельствам людей, не испытывающих при этом радости и счастья: у них обычное, мутное настроение, вялый разговор, мутные глаза, углы рта горько опущены и пр. Затем, когда персонажи рассказа узнают о неприятностях других знакомых им людей, они начинают испытывать счастье, которое отражается в их внешности. При этом Н.А. Тэффи передает как обычные

традиционные проявления счастья во внешности, в поведении, жестах персонажей, так и необычные, парадоксальные реакции. Так, в минуты и мгновения счастья обычно преображается лицо человека: сверкают, блестят глаза, человек смеется, излучая свет и радость. Подобные физиологические проявления счастья показаны и в данном рассказе: лица персонажей преобразуются, молодеют и хорошеют, вспыхивают от радости глаза, которые горят ярко и весело, на лице появляются улыбки, герои начинают смеяться. В го же время Н.А. Тэффи изображает поведение персонажей в момент переживаемого ими счастья предельно детально, подробно и в гиперболизированной форме:

Такого мгновенного преображения ликов никогда в жизни не видела я. Точно слова мои повернули электрический выключатель, и сразу все вспыхнуло. Загорелись глаза, распялились рты, затеплились закруглившиеся улыбкой щеки, взметнулись руки, свет захватывающего счастья хлынул на них, осветил, согрел, зажег.

Функцию создания комического пафоса описанию придают необычные сравнения, например: А старуха, невестина мать, горела счастьем, как восковая свеча. Смех персонажей и жесты, его сопровождающие, производят сложное впечатление: с одной стороны, благодаря гиперболизации и номинации окказиональных жестов они вызывают комический эффект, Например, о том, как семья Голиковых переживает минуты счастья, сначала предваряется в авторском повествовательном фрагменте: Сам Голиков тряхнул кудрями бодро и молодо, взглянул на вдруг похорошевшую жену. В кресле закопошился старый паралитик отец, даже приподнялся немножко, чего, может быть, не бывало с ним уже много лет. Пятилетний сынишка Голиковых вдруг прижался к руке матери и засмеялся громко, точно захлебываясь. Затем идет каскад реплик смеющихся персонажей, который завершается авторской сентенцией: Родители схватили умницу за руки, и вся группа лучилась тем светлым, божественным счастьем, ради одной минуты которого идет человек на долгие годы борьбы и страданий. С другой стороны, они обнажают низменность персонажей, их неспособность испытывать и переживать подлинное счастье.

3. Ближайшая периферия формируется образными номинациями счастья. В парадигме текстовых образных представлений счастья прослеживается также две тенденции. Во-первых, автор использует набор устойчивых образов счастья:

· "Счастье - дар судьбы, то, что посылает, дает судьба, чего она является распорядителем".

· "Счастье - свет, который может осветить, согреть и зажечь".

· "Счастье - жидкость, которая может хлынуть".

· "Счастье - огонь, который горит, сжигает, от которого вспыхивает лицо, от которого можно гореть, как восковая свеча".

· "Счастье - тепло, которое согревает".

Во-вторых, на страницах этого рассказа Н.А. Тэффи создает необычный образ: Счастье - жадный голодный зверь. Именно этот образ формирует

концептосферу "счастье" данного литературно-художественного произведения и является выразителем нетипичных уникальных представлений о счастье как о сложном негативном чувстве, лишенном сострадания и радости, построенном на зле, зависти и неудачах других людей. В рассказе наблюдается динамическое развитие этого образа, в результате чего создается развернутый образ счастья - жалкого, жадного и голодного зверя, который прыгает из комнаты в комнату и выгибает спину дугой и который приходит к людям, чтобы его хорошенько напоили и накормили, чтобы он взыграл и запрыгал, чтобы его отогрели теплым человеческим мясом, не то он сдохнет.

4. Дальнейшая периферия - субъективно-модальные смыслы. Знания о них выводятся из семантики встречающихся в тексте эмоционально-оценочных слов, из системы образных средств, стилистических приемов. Эти знания представляют собой импликатемы разного рода. В данном рассказе передаются представления о счастье как о редком, ненаблюдаемом, светлом и божественном, веселом состоянии, "ради одной минуты которого идет человек на долгие годы борьбы и страданий". Подобная оценка счастья звучит в авторской речевой партии. В то же время самый первый абзац рассказа указывает и на иное осмысление счастья, которое "находится совсем не в том месте, где ему быть надлежит". Н.А. Тэффи мастерски показывает, что местонахождение счастья не душа, не сердце, а пустой голодный желудок жадного человека, которого надо периодически подкармливать теплым человеческим мясом -человеческими печалями, горем, злобой и страданиями. Кульминацией рассказа является третья миниатюра, в которой на образе бедной, безнадежно больной учительницы Анны Ивановны, получившей неожиданно огромное наследство, но остававшейся по-прежнему скучной, тихой и злобной, писательница показывает, как питается счастье-зверь. Диалог Анны Ивановны и автора-повествователя сопровождается авторскими описаниями и вкраплениями внутренней речи автора-повествователя. Для речевой партии Анны Ивановны свойственна агрессивность и злоба, что обнаруживается как в лексическом составе реплик, в их синтаксическом строении и интонации, так и усиливается авторскими ремарками. Например:

- Как можно покупать такую дрянь, дешевку! - злобно проговорила она. - Я покупаю только дорогие вещи, потому что это даже выгоднее.

И снова рассказывала о своих дорогих и хороших вещах и смотрела на меня с отчаянием и злобой.

- Что у вас за пальто? - вдруг истерически вскрикнула она. - Как можно носить такую дрянь? Наверно, заграничная дешевка!

В речевой партии автора-повествователя, в серии рассуждений, следующих за репликами Анны Ивановны, постепенно формируется образ счастья-зверя, которого следует накормить:

Я уже хотела было заступиться за свое пальто, но посмотрела на ее отекшее желтое лицо безнадежно больной женщины, на всю ее тоскливую позу и на дорогой экипаж

и поняла все ее отчаяние: у нее было пустое, голодное счастье, которое ей нужно было накормить и отогреть теплым человеческим мясом, не то оно сдохнет; Я поняла, почему она искала меня. Она знала меня в самое тяжелое время моей жизни и чувствовала, что в крайнем случае если я сумею защититься теперь, го этими прошлыми печалями она всегда накормит своего зверя.

Эти рассуждения и реплики, в которых автор-повествователь начинает подыгрывать Анне Ивановне, изображая тяжести своей судьбы, сопровождаются вкраплениями внутренней речи рассказчика, представляющими собой эмоционально-оценочные регулятивы, направленные к счастью-зверю, взращиваемому и питаемому Анной Ивановной. Приведем цепочку этих регулятивов с минимальным контекстом:

Я застенчиво улыбалась. Ешь, ешь, несчастная!.. <...>

Она уже улыбалась, и глаза ее точно прорвали застилавшие их пленку - горе;", ярко и весело.

Ешь! Ешь еще! Не стесняйся!

- Не пожелаю такой жизни. Сегодня, может быть, вам еще ничего, а завтра заболеете и опять будете мучиться, как тогда. Помните? Вот я действительно устроилаь. Вот бы вам так, а?

Съела!

- Ну где уж мне!

Завершается рассказ следующей фразой: Она съела меня, а против моего трупа не имела буквально ничего.

Итак, особенность концептосферы "счастье" в анализируемом рассказе Тэффи - текстовая значимость эстетизируемой метафоры: эмоция счастья репрезентирована в образе счастья-зверя, питающегося человеческими бедами и неудачами. Прототипическая константа данного рассказа - пустое злое счастье. Подводя итоги концептуальному анализу рассказа, можно сказать, что индивидуально-авторские знания о мире формируют специфическую концептосферу, структурированную по принципу поля, ядром (Я) которого является когнитивно-пропозициональная структура (КПС), приядерную зону (ПЯ) представляют лексические репрезентации этой структуры, ближайшую периферию (БП) - образные репрезентации, а дальнейшую (ДП) - эмоционально-оценочные смыслы. Схематически это можно изобразить следующим образом:

Надо особо подчеркнуть, что в концептосфере "счастье" рассказа Н.А. Тэффи все фрагменты, формирующие ее, в равной степени лексически разработаны и концептуально значимы, но эстетически важной в нем все-таки является зона ближайшей периферии, представленная образными репрезентациями. В то же время можно предположить, что в произведениях других авторов она может быть структурирована совершенно иначе. Соотношение основных зон концептосферы может быть самым разным: доминантой могут быть как основные лексические репрезентации, так и субъективно-модальные авторские смыслы.

Возьмем для сравнения еще один рассказ Тэффи - "Жизнь и воротник", так как в нем также дано представление о счастье "русской дуры" - одной из любимых героинь рассказов Тэффи, образ которой складывается из всего множества женских персонажей ее произведений. Рассказы Тэффи "Счастье", "Жизнь и воротник" можно рассматривать в качестве универсально-прототипических констант концепта "счастье", репрезентируемого в текстах Тэффи.

Внимание писательницы обращено к описанию существования самых обычных женских характеров в заурядных жизненных обстоятельствах. При этом важную роль играет ироническая тональность повествования. Комический эффект при изображении самых обыденных жизненных ситуаций возникает вследствие гиперболизации их, в результате парадоксального разрешения вполне правдоподобных коллизий.

Ее героини существуют в замкнутом бытовом пространстве, заполненном и украшенном их фантазиями, ложными идеалами, воображаемыми ценностями, которые предельно снижены, "заземлены" и с общечеловеческой точки зрения не имеют значимости. По словам Тэффи (см. предисловие ко второй книге "Юмористических рассказов", которое называется "Человекообразные"), они почти как люди, но чтобы стать людьми, им не хватает одного весьма важного качества - "искры Божьей". Ярче всего особенности характера "русской дуры" проявляются в их осмыслении и переживании состояния счастья.

Характерная константа внутреннего мира "русской дуры" - пустое, мещанское представление о счастье, связанное с фетишизацией предметов женского туалета - необходимых атрибутов женского счастья. Прежде всего - это шляпки, ленточки, бантики и прочие детали одежды, без которых "русская дура" не может быть счастлива и красива. Чрезвычайно показательным в этом отношении является рассказ "Жизнь и воротник", прототипической константой которого является эстетизируемая метафора: "воротник - живое властное существо, управляющее судьбой женщины и составляющее суть ее счастья". Рассказ начинается с авторского рассуждения, которое готовит читателя к восприятию этой метафоры: Человек только воображает, что беспредельно властвует над вещами. Иногда самая невзрачная вещица вотрется в жизнь, закрутит ее и перевернет всю судьбу не в ту сторону, куда бы ей надлежало

идти. Далее весь рассказ посвящен описанию того, как героиня рассказа -тихая, застенчивая Олечка Розова, честная жена честного человека, - попадает во власть крахмального дамского воротничка с продернутой в него желтой каемочкой, который она увидела в мануфактурном магазине: Как женщина честная, она сначала подумала: "Еще чего выдумали!" Затем зашла и купила. Приобретенный в магазине воротничок ."..потребовал новую кофточку, круглую юбку с глубокими складками, новых баишаков, шляпу, пояс и перчатки, подходящие к характеру воротничка, полосатый диван, от которого тошнило и ее, и честного мужа, и старую вороватую кухарку, но которого уже несколько дней настойчиво требовал воротничок. Вследствие власти воротничка, героиня ...стала вести странную жизнь. Не свою. Воротничковую жизнь. А воротничок был какого-то неясного, путаного стиля, и Олечка, угождая ему, совсем сбилась с толку; Олечка слабела все больше и больше в этой борьбе, а воротник укреплялся и властвовал; Она скоро опустила руки и поплыла по течению, которым ловко управлял подлый воротник.

Показывая власть вещи над женским характером, Тэффи доводит ситуацию до абсурда, используя прием парадоксального замещения: воротничок становится личностью, способной принимать решения, говорить, совершать поступки, а его обладательница - "русская дура" Олечка Розова - становится приложением к нему, зависит от него: ...Воротничок напялился на ее шею и поехал в гости. Там он вел себя развязно до неприличия и вертел головой направо и налево; После ужина студент вызвался проводить ее домой. Воротник поблагодарил и радостно согласился; А воротник пошло захихикал в ответ; Потом студент с воротником поехали в ресторан слушать румынов. Пошли в кабинет;...Студент с воротником не обращали на нее никакого внимания. Они пили ликер, говорили пошлости и целовались. Подобная зависимость от пошлой вещицы сказывается на характере героини, которая становится пошлой, грубой и развязной:

Вся душа у нее дрожала, но воротник ловко вел свою линию.

- Где была? Со студентом болталась! Честный муж пошатнулся.

- Оля! Олечка! Что с тобой! Скажи, зачем ты закладывала вещи? Зачем занимала у Сатовых и у Яниных? Куда ты девала деньги?

- Деньги? Профукала!

И, заложив руки в карманы, она громко свистнула, чего прежде никогда не умела. Да и знала ли она это дурацкое слово "профукала"? Она ли это сказала?

Честный муж бросил ее и перевелся в другой город.

И только потеря воротничка в стирке освобождает героиню от его власти, и она снова преображается: Кроткая Олечка служит в банке. Она так скромна, что краснеет даже при слове "омнибус", потому что оно похоже на "обнимусь".

В данном рассказе идея женского счастья, которое заключается в обладании незначительной вещью, красивой безделушкой, гиперболизирована и доведена до абсурда. Эта идея наряду с выявленной выше метафорой счастья-зверя относится к числу прототипических констант женских героинь в произведениях Тэффи и характеризует представления о счастье "русской дуры" (см. рассказы "Шляпа", "Тихая заводь", "Аптечка", "Городок", "Гедда Габлер", "Анна Степановна", "Крылья", "Демоническая женщина", "Лапушка" и др.).

В качестве примера концептуального анализа, выполненного на материале совокупности лирических произведений одного автора, приведем анализ концепта "жизнь" в лирике А.С. Пушкина, который чаще всего предстает в грамматических масках: глагола .-жить и имени жизнь, очень редко - в маске прилагательного. Обобщение регулярных лексических репрезентаций актантных и сирконстантных позиций при глаголе жить, атрибутивных и предикатных позиций при имени жизнь, а также анализ особенностей их текстового употребления позволяют выявить когнитивно-пропозициональную структуру этого концепта в лирике А.С. Пушкина и выделить те существенные компоненты, которые составляют его концептосферу.

Данные слова избраны в качестве предмета концептуального анализа как одни из наиболее эстетически и концептуально значимых в лирике А.С. Пушкина. Об этом говорит, во-первых, чрезвычайно высокая частотность их употребления. Во-вторых, откровенность, искренность, эмоциональность и экспрессивность выражения голоса поэта в строках, посвященных осмыслению сути жизни:

О нет, мне жизнь не надоела,
Я жить люблю, я жить хочу,
Душа не вовсе охладела,
Утратя молодость свою.
Еще хранятся наслажденья
Для любопытства моего,
Для милых снов воображенья
Для чувств.......всего.

В-третьих, имеет большое значение эстетическая и социальная значимость этих ключевых слов: многие контексты, содержащие их, стали крылатыми выражениями, которые употребляются самостоятельно в устной речи или включаются в качестве прецедентных текстов в другие тексты, ибо в емкой поэтической форме отражают философию жизни и бытия, выстраданную и осмысленную великим поэтом и близкую русскому человеку. Это, например, всем известные поэтические строки:

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...

Элегия

Пока живется нам, живи,
Гуляй в мое воспоминанье;
Молись и Вакху и любви
И черни презирай ревнивое роптанье...

К Каверину

Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.

"Если жизнь тебя обманет..."

Подобные афористические формулировки смысла жизни встречаются на протяжении всего творчества поэта и представляют собой яркую особенность его идиостиля, являются существенными составляющими его концептосферы. Это и послужило основанием для выбора материала, а также обусловило аспект его рассмотрения.

Анализ текстового материала показывает, что концепт "жизнь" в лирике А.С. Пушкина представляет собой когнитивно-пропозициональную структуру, состоящую из следующих позиций: субъект - предикат жизни - образ жизни и ее характеристика - цель жизни - временные параметры жизни. Эта когнитивно-пропозициональная структура составляет ядро концептосферы, приядерная зона которой представляет собой основные регулярные и наиболее типичные для лирики А.С. Пушкина ее лексические репрезентации. Семантическое выведение знаний, включенных в данную концептосферу и тем самым отражающих индивидуально-авторское представление о жизни, осуществляется на основе обобщения основных вариантов лексических репрезентаций всех позиций данной когнитивно-пропозициональной структуры. При этом важной для анализа оказывается регулярность лексико-грамматической конкретизации этих позиций.

Наиболее адекватно (изосемически) данная когнитивно-пропозициональная структура воплощается в высказываниях с глаголом жить, которые вследствие этого заполняют основную приядерную зону концептосферы, что и обусловливает логику анализа: сначала рассматриваем закономерности лексического заполнения когнитивно-пропозициональной структуры этих высказываний, затем - высказывания с именем жизнь.

1. Позиция субъекта. В этой позиции используется следующий ряд слов: я, ты, мы, поэт, монах, священник, Сократ, парнасские жрецы, гусары, Гораций, душа, вечная любовь, боярин, сердце, студент, болгары, рыцарь, восторг, дочь, люди, сады, живые воды и пр.

Анализ этой лексики по параметрам частотности и характера семантики позволил выявить в ее составе следующие типы лексических номинаций субъекта жизни, существования.

Местоименная номинация - самый характерный и частотный способ замещения этой позиции при глаголе сжить. Доминирует при этом местоимение я: Я живал да попевал ("К Наталье"); Я заживу опять монах монахом ("Монах"); Я мало жил, я наслаждался мало ("Не угрожай ленивцу молодому"); Овидий! Я живу близ тихих берегов... ("К Овидию"); ...Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать... ("Элегия").

Всего мы обнаружили около двадцати подобных контекстов. К ним примыкают определенно-личные предложения, где указание на 1 -е лицо имплицитно передается глагольными формами: ...Живу с природной простотой... ("Послание к Юдину"); ...Живу печальный, одинокий, И жду: придет ли мой конец? ("Я пережил свои желанья").

К этой же парадигме высказываний можно отнести поэтические фразы с местоимением мы в субъектной позиции и обобщенно-личные структуры с включенным личным субъектом: Живем мы в мире два мгновенья - Одно рассудку отдадим ("Дельвигу"); Мы живали с ними дружно... ("Сват Иван..."); ...Тот же в нас огонь мятежный, Жизнью мы живем одной ("Подражание арабскому").

Указания на личный субъект часто даются в формах дательного падежа местоимений я и мы в безличных конструкциях: Нет! Мне, видно, не придется С богом сим в разлюлвке жить ("Опытность"); Пока живется нам, живи... ("К Каверину"); Увы! нельзя мне вечным жить обманом И счастья тень, забывшись, обнимать ("Князю А.М. Горчакову"); Тогда, душой беспечные невежды, Мы жили все и легче и смелей... ("Была пора...").

Если объединить все названные выше формы обозначения субъекта, то можно отметить, что при репрезентации пропозиции с предикатом жить доминируют контексты с указанием на 1-е лицо.

В оппозиции к рассмотренным предложениям с субъектом типа я, мне, мы находятся контексты с местоимениями ты, вы в субъектной позиции: Ты понял жизни цель: счастливый человек, Для жизни ты живешь ("К вельможе"); ...Ты с верною супругой Под бременем судьбы упругой Живешь в любви... ("Ода его сиятельству").

Показательным для этого типа лирических произведений является стихотворение "Ты и я", где эта оппозиция актуализована:

Ты живешь в огромном доме,
Я ж средь горя и хлопот
Провожу дни на соломе.

Чаще всего обращенность к собеседнику осуществляется в форме определенно-личных предложений с использованием глаголов в повелительной форме:

- Послушайте, - сказал священник мужикам, -
Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,
Живите хорошо, а мне - не подражайте.

К другу стихотворцу

...Живи! - вещал Осгар, -
Живи, уж я не твой, презренна мне измена...

Осгар

Особенно часто эта форма используется в стихотворениях, написанных в жанре посланий. В этом случае сами высказывания приобретают регулятивный характер, а степень регулятивности может быть различной: от мягкого совета, размышления - до повеления, приказа:

Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум...

Поэту

Любовью, дружеством и ленью
Укрытый от забот и бед,
Живи под их надежной сенью;
В уединении ты счастлив: ты поэт.

Дельвигу

До капли наслажденье пей,
Живи беспечен, равнодушен!
Мгновенью жизни будь послушен,
Будь молод в юности твоей!

Стансы Толстому

...Со мною неразлучно
Живи благополучно,
Наперсница моя.

К моей чернильнице

Минимально представлены контексты, выполняющие чисто изобразительную функцию, рисующие жизнь каких-либо определенных персонажей. Это могут быть конкретные знакомые поэту лица, исторические персонажи и персонажи лирических произведений:

...Хвостов! старинный мой дружище!
Скажи, как время ты ведешь?
Здорово ль, весело ль живешь?

Тень Фонвизина

Люблю я доброго Сократа!
Он в мире жил, он был умен...

Послание Лиде

...Как жил бессмертный трус Гораций
В тибурских сумрачных лесах...

В. Л. Пушкину

...И жалок мне рыбак суровый:
Живет на утлом он челне...

Земля и море

Царь Никита жил когда-то
Праздно, весело, богато.

Царь Никита

В итоге мы можем заключить, что большая часть высказываний, связанных с представлением о жизни, в поэзии А.С. Пушкина соотнесена с лирическим героем: он чрезвычайно активен в уяснении сути и предназначения жизни и уделяет большое внимание осмыслению этой ее стороны.

2. Позиция предиката. Замещение ее полностью согласуется с заполнением субъектной позиции: замкнутой субъектной сфере лирического героя более свойственны личные формы глагола жить (живу, жил, живал) и форма инфинитива, а открытой субъектной сфере, направленной к адресату, - формы живи, живешь.

Обращает на себя внимание и модальная интерпретация жизни в лирике А.С. Пушкина. Это может быть и модальность прекрасного, гедонистического аспекта жизни, и модальность желательности, и модальность необходимости, и пр.

Например, в следующих строках утверждается возможность совмещения несовместимого (с обывательской точки зрения) в жизни:

Пока живется нам, живи,
Гуляй в мое воспоминанье;
Молись и Вакху и любви
И черни презирай ревнивое роптанье;
Она не ведает, что дружно можно жить
С Киферой, с портиком, и с книгой, и с бокалом;
Что ум высокий можно скрыть
Безумной шалости под легким покрывалом.

К Каверину

Это может быть и модальность невозможного:

Увы! Нельзя мне вечным жить обманом
И счастья тень, забывшись, обнимать.
Вся жизнь моя - печальный мрак ненастья.

Князю А.М. Горчакову

Или модальность приятного:

О! Сладко жить, мой друг, душа с душою.

Эвлега

Чрезвычайно интересны с языковой точки зрения случаи использования модальных слов в составе сказуемого, которые в лирике А.С. Пушкина чаще всего употребляются в постпозиции, после знаменательного глагола, тем самым как бы разрушая обычную синтаксическую структуру и акцентируя внимание на модальном аспекте. Например:

О нет, мне жизнь не надоела,
Я жить люблю, я жить хочу,
Душа не вовсе охладела,
Утратя молодость свою.

"О нет..."

Мне страшно... И на жизнь гляжу печален вновь,
И долго жить хочу, чтоб долго образ милый
Таился и пылал в душе моей унылой.

"Надеждой сладостной..."

Как видим, подобная инверсия концентрирует внимание на модальной составляющей концепта "жить": Я жить хочу...; Я жить люблю, я жить хочу...; И долго жить хочу... и т.д. Идея желанности, желательности жизни -одна из ключевых в лирике А.С. Пушкина, о чем свидетельствует и характер лексико-грамматической репрезентации предиката жить.

3. Атрибутивные параметры концепта "жить" характеризуют его в трех планах: жить как, сколько и для чего.

Жить как? У Пушкина явно доминирует положительная интерпретация стратегии жизни, которая обнаруживается в составе лексики, характеризующей предикат. К ключевым атрибутам можно отнести следующий ряд слов: мирно, дружно, согласно, благополучно, в любви. Например:

· - "мирно": ...Мирно жил монах ("Монах"); В миру с соседями, в чести, довольстве жил... ("К другу стихотворцу"); Он в мире жил, он был умен ("Послание Лиде");

· - "согласно": О! Сладко.жить, мой друг, душа с душою ("Эвлега"); Живем согласно, так что любо ("Гусар");

· - "дружно": Мы живали с ними дружно... ("Сват Иван"...); Могли б мы жить без дальних ссор Опять и дружно и спокойно ("Кокетке"); На юге, в мирной темноте, Живи со мной, Эллеферия ("Эллеферия, пред тобой...");

· - "благополучно": Живи благополучно, Наперсница моя ("К моей чернильнице"); Царь Никита жил когда-то Праздно, весело, богато ("Царь Никита"); А чем же худ, скажи, твой сон? Знать, жить тебе богато" ("Жених");

· - "в любви": ...Ты с верною супругой Под бременем судьбы упругой Живешь в любви... ("Ода его сиятельству").

Слова, характеризующие предикат жить и соответственно играющие особую роль в формировании его концептосферы, в большинстве своем являются

словами препозитивной семантики, которые выполняют функцию включенных скрытых предикатов. Тем самым они создают представление о жизни, наполненной любовью, миром и согласием. Эту же текстовую функцию, но более развернуто и конкретизированно выполняют глаголы-предикаты, находящиеся в однородном ряду с глаголом жить.

Чаще всего с глаголом жить сопрягается глагол любить, который, в свою очередь, конкретизируется лексикой, указывающей на объект - источник переживания. Например:

Живу с природной простотой,
Вот мой камин - под вечер темный,
Осенней бурною порой.
Люблю под сению укромной
Пред ним задумчиво мечтать,
Вольтера, Виланда читать,
Или в минуту вдохновенья
Небрежно стансы намарать
И жечь потом свои творенья.

Послание к Юдину

Совокупность предикатов, совмещаемых в одном лирическом произведении, в компрессированном виде передает картину жизни лирического субъекта, полную любви, гармонии и в то же время не лишенную драматизма ("жить": любить мечтать, читать, намарать стансы - и жечь потом свои творенья).

В изображении жизни, полной любви, источником ее может быть все, что связано с наслаждением:

Люблю я доброго Сократа!
Он в мире жил, он был умен;
С своею важностью притворной
Любил пиры, театры, жен.

Послание Лиде

Любовью, дружеством и ленью
Укрытый от забот и бед,
Живи под их надежной сенью;
В уединении ты счастлив: ты поэт

Дельвигу

Не случайно поэтому рядом с глаголом жить активно употребляются и глагол наслаждаться, и существительное наслаждение:

Я мало жил, я наслаждался мало,
Но иногда цветы веселья рвал.

"Не угрожай ленивцу молодому..."

Философ ранний, ты бежишь
Пиров и наслаждений жизни...
До капли наслажденье пей,
Живи беспечен, равнодушен!
Мгновенью жизни будь послушен,
Будь молод в юности своей!

Стансы Толстому

Наряду со светлыми, страстными строчками, утверждающими гармонию жизни, полной наслаждений и любви, встречаются и такие, в которых говорится о жизни печальной, одинокой: Ты царь: живи один ("Поэту").

Мера жизни, ее длительность - следующая важная позиция в когнитивно-пропозициональной структуре концепта "жить" в лирике А.С. Пушкина. Строки, воплощающие ее, полны драматизма и противоречия, отражая объективную краткость жизни человека, с одной стороны, и вечное субъективное желание каждого жить долго - с другой: Я мало жил, я наслаждался мало ("Не угрожай ленивцу молодому"); В кругу чужих, в немилой стороне, Я мало жил и наслаждался мало ("Позволь..."); ...А мы с тобой вдвоем Предполагаем жить, и глядь ~ как раз умрем ("Пора, мой друг, пора!").

Строка И долго жить хочу встречается не раз в лирике А.С. Пушкина.

Цель и смысл жизни в лирике А.С. Пушкина открыто формулируются чрезвычайно редко: Для жизни ты живешь ("К вельможе"); Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать ("Элегия").

На вопрос Для чего жить? поэт предпочитает отвечать непрямо, косвенно, неоднозначно, тем самым подчеркивая многоликость и многогранность полноценной жизни. Прекрасное подтверждение этому - стихотворение "Элегия":

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть - на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Итак, ядро концептосферы "жизнь" в лирике А.С. Пушкина составляет когнитивно-пропозициональная структура, выявленная путем обобщения основных семантических позиций при глаголе жить. Анализ регулярных лексических репрезентаций основных позиций данной когнитивно-пропозициональной структуры в лирике А.С. Пушкина обнаружил следующее:

· - Субъект: я, мы, ты, кто-то.

· - Предикат: жить.

· - Сопряженные предикаты: любить, наслаждаться, мечтать и др.

· - Атрибутивные параметры: согласно, мирно, дружно, благополучно и др. (как?); долго (сколько?); чтоб мыслить и страдать; для жизни и др. (для чего?).

Основные лексические репрезентации когнитивно-пропозициональной структуры занимают приядерную зону концепта "жизнь".

Ближайшую периферию составляют высказывания с именем жизнь. Словарные дефиниции имени жизнь фиксируют представление о жизни, во-первых, как об особой форме движения материи; во-вторых, как о физиологическом состоянии человека, животного, растения от зарождения до смерти; в-третьих, о полноте проявления физических и духовных сил; в-четвертых, о периоде существования, кого-либо где-либо. В поэтической речи А.С. Пушкина преимущественно реализуются второе и третье значения. Идея жизненного существования человека во времени и пространстве, вербализованная в маске субстантива, получает дополнительные возможности ее репрезентации как субстанции, являющейся носителем свойств, качеств, событий и состояний. Так как имя жизнь является свернутым предикатом, это позволяет автору при его интерпретации основное внимание уделять атрибутивным и предикативным характеристикам. Конкретизация концепта "жизнь" осуществляется в разных аспектах и.различными языковыми средствами. Прежде всего находят отражение универсальные представления о полноте проявления жизни и характере этого проявления, о временной ограниченности и конечности жизни.

4. Полнота жизни, наполненность ее различными событиями, чувствами, ее типичные проявления раскрываются обычно сочетаемостью ключевого слова жизнь с другими событийными именами в однородном синтаксическом ряду, в котором чаще всего употребляются следующие значимые для лирического героя имена: счастье, дружба, радость, мечтанья, любовь, вдохновенье, свет, божество, слезы. Например:

В их наготе я нынче вижу
И свет, и жизнь, и дружбу, и любовь

В. Ф. Раевскому

Бог помочь вам, друзья мои,
В заботах жизни, царской службы,
И на пирах разгульной дружбы,
И в сладких таинствах любви!

19 октября 1827

И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.

"Я помню чудное мгновенье..."

...Благословлять ее на радость и на счастье,
И сердцем ей желать все блага жизни сей,
Веселый мир души, беспечные досуги,
Все - даже счастие того, кто избран ей,
Кто милой деве даст название супруги.

К***

То, что кажется лирическому герою важным для жизни, может быть сформулировано афористически в предложениях тождества с указательной частицей вот:

Стакан и красота -
Вот жизни радость.
Любовь и вино
Нам нужны равно;
Без них человек
Зевал бы весь век.

"Все призрак..."

Смыл жизни, значимые для лирического героя формы ее наполнения могут быть показаны при помощи семантической конкретизации имени жизнь следующими за ним именами:

К чему мне жизнь, я не рожден для счастья,
Для радостей, для дружбы, для забав.

"Позволь душе моей открыться..."

Еще одно средство актуализации полноты жизни - эпитет, в том числе метафорический. Это средство, в отличие от вышеприведенных, позволяет показать доминанту жизненного существования: тихая, ленивая, простая, бурная, младая, горестная, сумрачная и др. При этом актуализация доминанты жизненного существования обычно сопровождается эмоционально-оценочными коннотациями: реже - положительными (милая, бесценная, сладкая, дорогая, счастливая и т.п.), чаще - отрицательно-оценочными (тяжелая, унылая, хладная, печальная, остылая, ужасная, мрачная, презренная, тяжкая и др.).

5. Временная протяженность жизни, ее дискретность передается номинациями процесса жизни, содержащими, наряду с ключевым словом жизнь, слова с темпоральной семантикой: век, время, день, час, минута, мгновенье. Употребляющиеся при них глагольные предикаты акцентируют динамический характер временной длительности: Так жизни время убегает ("Пока супруг..."); ...Тянулись тихо дни мои