В.Н.Ярхо. Трагический театр Софокла

---------------------------------------------------------------------------- Софокл. Драмы. В переводе Ф. Ф. Зелинского, О. В. Смыки и В. Н. Ярхо под ред. М. Л. Гаспарова и В. Н. Ярхо Издание подготовили М. Л. Гаспаров и В. Н. Ярхо Серия "Литературные памятники". М., "Наука", 1990 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru---------------------------------------------------------------------------- Если собрать вместе все мнения о Софокле, высказанные на протяженииодного лишь XX в. в специальных и общих работах по древнегреческойлитературе, то возникнет своего рода радуга, в конечных пунктах которойокажутся две взаимоисключающие точки зрения. Для одних Софокл -богобоязненный консерватор, с недоверием встречающий все то новое, что несетс собой афинская демократия, и больше всего озабоченный сохранениемстаринной веры в извечную мудрость богов. Для других он - вдохновенный певецсвободного в своих решениях и поступках человека, прославляющий егогероические дерзания и готовность перед лицом богов и людей взять на себяответственность даже за те деяния, в которых он субъективно нисколько невиновен. Каждая из этих точек зрения явно страдает односторонностью, не учитываявсей сложности творчества Софокла. Невозможно примирить стольпротивоположные оценки и спасительной апелляцией к мысли, что правданаходится где-то посередине: где и кто сможет найти середину междупатриархальной консервативностью и верой в возможности человека? Однозначныехарактеристики типа "Софокл - пессимист" или "Софокл - поэт страдания" тожене исчерпывают сути дела, так как неоправданно выдвигают в центр оценкидревнего трагика какую-то одну, и притом не лишенную противоречивости, чертуего мировоззрения или дарования. Для раскрытия сущности драматургии Софокла первостепенное значениеимеет понимание общенародного характера древнегреческого театра. В Афинах вV в. до н. э. {В дальнейшем в статье и комментариях даты, относящиеся ковремени до нашей эры, дополнительным указанием не снабжаются.} (да и во всемантичном мире) не было театра в современном смысле слова, который давал бырегулярно спектакли с объявленным на неделю или месяц репертуаром, Трагедиипоказывали в Афинах во время Великих Дионисий - празднества, справлявшегосяв конце марта - начале апреля и посвященного богу производительных силДионису. (С 433 г. трагедии начали ставить и на другом празднике в честьДиониса - Ленеях; их отмечали в конце января - начале февраля.) При этом, поскольку исполняемые пьесы считались подарком богу Дионису,каждый раз надо было ставить новые произведения. Таким образом, с самогоначала трагедия предназначалась для одноразового исполнения. Каждый автор представлял предварительно комплекс, состоявший из трехтрагедий (трилогии) и примыкавшей к ним сатировской драмы; вместе онисоставляли тетралогию. У Эсхила тетралогии обычно были связаны единствомсюжета, Софокл от этой практики отошел, и любая из сохранившихся еготрагедий является законченным целым. Отбор трех тетралогий для постановки ихна празднике осуществлял один из девяти архонтов, избиравшихся ежегодно дляруководства государственной жизнью. Важным моментом афинской театральной практики было художественноесостязание между драматургами, в результате чего специальная судейскаяколлегия определяла место, занятое каждым из соревнующихся поэтов. Перваянаграда обозначала неоспоримый успех, вторая - относительное признание,третья - при трех соревнующихся - решительный провал. Лавры победителяразделял также хорег - богатый гражданин, который, исполняя общественнуюповинность, должен был оплатить наставника хора и костюмы - как для хора,так и для отдельных исполнителей - актеров, число которых не превышало трех. Источником сюжетов афинских трагиков служила, за редчайшим исключением,богатая сокровищница мифов. Герои древнегреческих сказаний, по глубокомуубеждению и зрителей, и самих поэтов, реально существовали несколькостолетий тому назад, - это придавало достоверность повествованию поэта изаставляло задуматься над тем, как соотнести жизнь и деяния героев прошлогос собственным общественным опытом зрителей. Вместе с тем, греческая мифология не была собранием канонизированныхназиданий; об одном и том же событии могли рассказывать по-разному, идраматическим поэтам это давало огромные преимущества: история, изображеннаяоднажды Эсхилом, могла быть несколько десятилетий спустя совсем иначевоспроизведена Софоклом или Еврипидом. Впрочем, не обязательна была и стольдлительная дистанция во времени: обе "Электры", Софокла и Еврипида, созданыв пределах одного и того же десятилетия, но одна из них явно полемическинаправлена против другой. Важно, что мифологическая ситуация допускаланаполнение актуальным идейным содержанием, и драматургам предстояло ответитьна множество вопросов. Существует ли божественное управление миром и какиминормами оно руководствуется? Как получается, что самые разумные человеческиепланы постигает неожиданная неудача? Как соотносятся требованияобщественного целого с интересами отдельно взятой личности, - идет ли речьоб их беспрекословном подчинении целому или ему на пользу максимальнаясамостоятельность мышления его членов? Однозначного ответа на эти вопросы жизнь не давала. Больше того: в нихсамих могла быть заложена противоречивость, способная принять трагическийхарактер. Не всякому суждено было ее увидеть - для этого требовался такоймасштаб драматического таланта, какой порождают воистину великие эпохи.Одной из таких эпох в истории человечества был V век в Афинах, и одним издетей этой эпохи был Софокл. Жизненный путь Софокла, насколько мы знаем о нем из сохранившихсяантичных источников, был на редкость благополучен. Ему не пришлось, какСервантесу, быть проданным в рабство на галеры и изнывать под бичомнадсмотрщика. Ему не приходилось, как Мольеру, зависеть от милостей икапризов королевского двора. Ему не довелось даже ни разу испытать на себеохлаждение афинских зрителей {См. Ж 8; АС 33.}, - случай достаточно редкий,если мы вспомним, что два драматурга, определившие на века пути развитияевропейской драмы, - Еврипид и Менандр - не слишком часто добивались успехау своей публики. Сама судьба, казалось, уготовила Софоклу путь успехов иславы, которой не могли омрачить никакие случайности. Сын богатого владельцаоружейной мастерской, он получил прекрасное образование, позволившее емуразвить все его умственные и физические возможности. 16-ти лет от роду онвозглавлял хор юношей, славивших победу над персами в морской битве приСаламине (Ж 3; АС 2). От поздней античности, любившей находить всякого родасовпадения на жизненном пути великих людей, дошел рассказ, согласно которомупервое же выступление Софокла на афинской сцене (в 468 г.) стало еготриумфом: он-де одержал победу над признанным главой трагических поэтов -Эсхилом (АС 34, 35). Более достоверным, однако, представляется, что Софоклвпервые принял участие в состязании трагических поэтов за два года до этогои что Эсхил не имел никакого отношения к началу его творческого пути.Выступая вначале в качестве исполнителя главных ролей в своих драмах, Софоклочаровывал зрителей то искусством игры на кифаре, то изяществом, с которымон играл в мяч (АС 3, 4, 47). Широкие духовные запросы сблизили его с кругомлучших умов того времени, группировавшихся вокруг вождя афинской демократииПерикла; вместе с ним Софокл был избран одним из десяти стратегов - высшихдолжностных лиц в государстве, которым поручалась защита его интересов в днимира и войны (АС 25-27). И хотя судьба не одарила Софокла еще и военнымиталантами, в его честности и глубокой преданности отечеству никто в Афинахне сомневался - достаточно напомнить, что незадолго до избрания стратегомему было поручено возглавить коллегию эллинотамиев - казначеев Афинскогоморского союза, ведавших получением взносов от государств-союзников и ихраспределением в интересах афинского полиса. Зарекомендовал себя Софокл и в религиозной жизни родного города. Когдав конце 20-х годов V в. афиняне заимствовали в Эпидавре культ бога-целителяАсклепия, в доме у Софокла, избранного жрецом нового божества, некотороевремя хранилась доставленная из Эпидавра его статуя, пока для нее не былопостроено святилище. Соответственно после смерти Софокла он был героизированпод именем Дексиона - "принявшего бога", и ему воздавались почести наряду сАсклепием еще в середине IV в., а, возможно, и много позже: культ Асклепия,начиная с середины IV в., в течение многих столетий пользовался широчайшейпопулярностью во всех греческих государствах, в том числе и в Афинах, инаписанный Софоклом пеан в честь Асклепия исполнялся, во всяком случае, ещево II в. н. э. Вероятно, до этих же пор продолжалось и поклонение его автору(Ж 17; АС 30-32, 85). Античная традиция донесла до нас, кажется, одно-единственноесвидетельство о домашних неурядицах Софокла: малодостоверный анекдот опривлечении его к суду сыном Иофонтом по обвинению в старческом слабоумии инебрежении хозяйственными заботами. Однако и из этого испытаниядевяностолетний поэт вышел с честью: прочитав знаменитый впоследствии первыйстасим из только что написанного "Эдипа в Колоне", он был с восторгом принятсудьями и окружающей их публикой (АС 15-17). Судьба даровала Софоклу и своюпоследнюю милость: он умер в конце 405 г., не дожив нескольких месяцев доокончательного поражения Афин в Пелопоннесской войне и установления жестокойдиктатуры 30 олигархов, грозившей уничтожить столь милое Софоклу афинскоедемократическое устройство. Прав был комический поэт Фриних, который подвелитог жизненного пути Софокла в лаконичном четверостишии: Блажен Софокл. Он прожил жизнь и долгую, И счастьем полную. И умер праведным. Трагедий много написал прекраснейших. Скончался мирно он, беды не ведая. (АС 52, см. также 18, 20 21). Итак, благополучнейшая жизнь, полная гармонии между личным успехом иобщественным служением; неугасающая, пронесенная через десятилетия любовь кродным Афинам и вера в их историческое предназначение, - и наряду с этимнемеркнущая слава трагического поэта, поднявшего в своем творчестве самыеглубокие проблемы человеческого существования. Образцовой трагедией считал"Царя Эдипа" свыше двух тысячелетий тому назад Аристотель, - и поныне нет,наверное, ни одной работы по теории драмы, которая не вела бы историюевропейского театра от этого бессмертного творения Софокла. Из написанных имдевяти десятков трагедий {Всего Софокл написал около 120 произведений длятеатра, но примерно четвертую часть из них составляли так называемыесатировские драмы.} полностью сохранились только семь, но до сих пор каждоеновое поколение ищет в них разгадки "феномена Софокла", объяснения тойдиалектике художественного, при которой его гармоничнейшие создания несут всебе конфликт огромного драматического напряжения. Какие силы породили этивершины трагического в творчестве Софокла? Софокла принято называть поэтом расцвета афинской демократии, - и всамом деле, вершина его творчества по времени совпала со знаменитым "векомПерикла", когда началось возведение грандиозного архитектурного ансамбля наафинском акрополе, появился исторический труд Геродота, в Афинах сталивозникать собственные философские школы. Между тем само слово "расцвет"носит однозначный характер чего-то абсолютно совершенного, в то время как вдействительности идеологии афинской демократии был присущ целый рядсерьезных внутренних противоречий. Как всякое древнегреческое государство, Афины испокон веков считалисвое благополучие делом рук богов, - на укрепление их авторитета былонаправлено, в частности, и сооружение Парфенона - храма Афины-Девы.Бесчисленное количество праздников было связано с почитанием того или иногобожества - Зевса, Посидона, Афины, Аполлона, Деметры, Персефоны, Диониса - ис принесением им жертв, имевших целью обеспечить благосклонность богов.Существовало также множество местных культов и алтарей, почитавшихся людьми,которых объединяли родственные или соседские связи. С возлияния богам иподобающей случаю молитвы начинался и званый обед, и рядовая пирушка. Без совета с оракулом Аполлона в Дельфах не полагалось предпринимать ниодно сколько-нибудь серьезное дело, - так, незадолго до Саламинскогосражения Фемистокл сумел истолковать полученное из Дельфов пророчество впользу создания афинского морского флота. Так и Перикл, задумавраспространить влияние Афин на запад, заручился согласием дельфийскогожречества для основания на юге Италии города Фурий. Словом, общественный ичастный быт афинян, казалось бы, можно охарактеризовать известным русскимвыражением: "Без бога ни до порога". Вместе с тем, очень интенсивная публичная жизнь афинян делаланевозможной постоянную оглядку на авторитет богов и старинные нравственныенормы, требуя от граждан готовности к формированию и выражению собственногомнения. По характеру своего государственного устройства Афины в середине V в.были наиболее передовым из древнегреческих рабовладельческих полисов.Законодательная власть принадлежала всему коллективу свободных граждан,регулярно созываемых на народное собрание. Подготовку к нему осуществлялСовет пятисот, составлявшийся из равного числа представителей от десяти фил- административно-территориальных единиц, на которые делилась Аттика. ЧленыСовета пятисот избирались жребием, как и многочисленные члены судейскихколлегий и сотни должностных лиц для наблюдения за порядком в городе и вгаванях, на базарах и в тюрьмах, за ремонтом храмов и состоянием дорог, и т.д. Только для выборов на должности, связанные с материальнойответственностью (в частности, стратегов) требовался определенныйимущественный ценз, и пригодность кандидатуры решалась не жребием, аголосованием. Следовательно, от каждого афинского гражданина требовалсяизвестный уровень общественного сознания и достаточная доля ответственностиза исполнение доверенных ему обязанностей, которую нельзя было переложить набогов. Из этой практики афинской демократии возник известный тезис,сформулированный софистом Протагором, - "Человек есть мера всех вещей", т.е. в меру своего разумения он судит об окружающей его действительности ипринимает свое решение - один ли, вместе ли со своими согражданами в судеили в народном собрании. Особенно часто пришлось афинянам рассчитывать на собственное разумениес началом Пелопоннесской войны, разгоревшейся в 431 г. между двумякрупнейшими военно-политическими группировками. Одну из них возглавлялиАфины, другую - Спарта, и военные действия поначалу складывались не слишкомблагоприятно для Афин. Уступая спартанцам в сухопутном войске, жители Аттикивынуждены были перебраться в Афины и укрыться за городскими стенами, в товремя как враги у них на глазах опустошали брошенные на произвол судьбыугодья. Разгоревшаяся в условиях страшной перенаселенности эпидемия нанеслановый удар по афинянам, - между тем, глубоко почитаемая ими богиня Афина неделала ничего для спасения своих граждан, а из Дельфов шли одно за другимпророчества, предсказывавшие победу спартанцам. Вера в божественный промыселначала колебаться. Убеждение в благодатном покровительстве богов, стремление заручиться ихподдержкой, с одной стороны, и необходимость принимать под своюответственность собственное решение, отстаивать его и добиваться егоосуществления, - с другой, таково было первое противоречие в общественномсознании афинян. Этим двусмысленным положением богов объяснялась и достаточно широкаяшкала представлений об их участии в управлении миром, - причем весьмаразличного мнения на этот счет придерживались люди, входившие в один и тотже кружок Перикла. Так, Геродот, оставивший грандиозную картину восточногоСредиземноморья в эпоху греко-персидских войн и захвативший заодно множествопредшествовавших событий, был уверен в непосредственном вмешательствебожества в исполнение людских планов. Иногда оно носило благодетельныйхарактер - так, по сообщению историка, за несколько дней до Саламинскойбитвы афинянам явилось знамение, несомненно подтверждавшее, что симпатииместных богов на их стороне (Геродот VIII, 65). Чаще, однако, божествусвойственно испытывать зависть к чрезмерному возвышению, славе, богатствусмертных и стремиться губить все выдающееся. С точки же зрения Прогагора, обогах вообще нельзя сказать, существуют они или нет, - решению этого вопросапрепятствует его неясность и краткость человеческой жизни. Огромноебольшинство афинян таких рассуждений не понижало, Протагор был со временемобвинен в нечестивости и погиб при кораблекрушении, спасаясь от судебногопреследования. Заметим, однако, что еще за 20 лет до этого Перикл, выступаянесколько раз перед согражданами в начале Пелопоннесской войны, тоже отнюдьне думал апеллировать к проблематичной помощи божества, а обосновывал свойплан ведения войны совершенно рациональными аргументами. Итак, боязнь вызвать зависть и гнев богов, убеждение в необходимостипочитать их и ублажать, - с одной стороны, и полное безразличие к ихсуществованию, опора человека на собственные интеллектуальные возможности ирациональное мышление, - с другой, - таково было второе противоречие видеологии афинской демократии. Третье противоречие, имевшее часто довольно конкретные последствия длявнутри- и внешнеполитической обстановки в Афинах, заключалось в отношенииафинян к своим лидерам. Как во всех древних государствах, возникших непосредственно из родовогостроя, в Афинах высоко ценилась знатность происхождения, которая создаваладостаточно благоприятные условия для выдвижения выходцев изаристократических семей к руководству общественной жизнью. Так,организатором победы над персами при Марафоне был Мильтиад, чей род возводилсебя к легендарному Аяксу; в 60-е годы стратегом многократно избирался сынМильтиада Кимон, сумевший серьезно потеснить персидский флот у берегов МалойАзии и этим подготовить окончательную победу греков; к знатнейшему афинскомуроду Алкмеонидов принадлежал и Перикл. Казалось естественным, что именно этилюди, славящиеся благородным происхождением, предназначены отстаиватьинтересы своих сограждан в области внутренней и внешней политики. Эту мысльвсячески поддерживали приверженцы аристократической идеологии в поэзии, - впервую очередь знаменитый лирический поэт Пиндар. В его представлении,доблесть - врожденное свойство, ему нельзя научиться, и только тот, ктонаделен им от природы, заслуживает почета и уважения. В глазах Пиндара,"природа" - гарантия высокой нравственности и залог благополучия. Между тем, афинская демократия, охотно выдвигавшая знатных круководству, еще охотнее пользовалась всяким случаем их низвергнуть.Мильтиад вскоре после марафонской победы был заподозрен в предательстве принеудачном ведении осады о-ва Пароса, приговорен к огромному штрафу и умер втюрьме, не имея средств его выплатить. Кимон, возглавивший неудачный походафинского войска на помощь спартанцам против восставших илотов, былприговорен к изгнанию. Дольше всех пользовался расположением народа Перикл,но и он вследствие неблагоприятного начала Пелопоннесской войны былотстранен афинянами от должности стратега, которую занимал не менее 15 летподряд. Похоже, что афинская демократия придерживалась иных взглядов наприроду доблести, чем Пиндар, и явно предпочитала реальный успех врожденномублагородству. Что же касается человеческой природы, то Пелопоннесская войнадала множество примеров ее проявления совсем в ином направлении, чем этоготребовала аристократическая концепция доблести: предательство и измена,корыстолюбие и вымогательство оттеснили далеко на задний план благородство иэлементарную порядочность. Итак, что важнее для человека, что обеспечивает ему положение вобществе - нравственный максимализм, следование нормам природной доблестиили откровенный прагматизм, обычно прикрываемый видимостью общей пользы, -вот еще одна трудная проблема, возникавшая перед современниками Софокла.Конечно, ни от самого драматурга, ни от его героев мы не должны ожидатьпрямого ответа на подобные вопросы индивидуального поведения его сограждан,но ни один из этих вопросов не окажется безразличным для объяснения образадействия его персонажей. Хотя семь трагедий, дошедших от Софокла, составляют ничтожную часть егохудожественного наследия, в них все же определяются общие черты,характерные, по-видимому, для всего его творчества. Лучше всего онивыявляются при сравнении идеологии Софокла с мировоззрением егонепосредственного предшественника, "отца трагедии" Эсхила. Как и Эсхил,Софокл был убежден в существовании справедливых, хотя и требовательныхбогов, но божественное управление миром представлялось ему большей частьюфоном, на котором раскрывается самостоятельная деятельность человека. Так,прорицания, полученные героями Софокла, всегда сбываются, но только дваждыбоги непосредственно вмешиваются в их осуществление: первый раз - в"Филоктете", где обожествленный Геракл разрешает все сомнения своего друга,направляя его под Трою; второй раз - в "Эдипе в Колоне", когда голос с небеспризывает героя к месту его последнего упокоения и перед страдальцемразверзается поглощающая его заживо земля. Во всех других случаях толькособственная деятельность человека помогает исполниться божественномупророчеству. В "Аяксе" вестник приносит предупреждение Калханта, напоминающееблизким к герою людям о необходимости следить за ним до окончания текущегодня, - предупреждение запаздывает, потому что Аякс успевает покончить ссобой. Но он делает это отнюдь не потому, что знает о прорицании, а потомучто считает для себя невозможным хоть еще на один день продлить жизнь. В"Трахинянках" Гераклу сужден отдых после совершения всех его подвигов, -этим отдыхом становится смерть, после которой действительно не существует низабот, ни трудов. Но и здесь конец наступает в результате обстоятельств,никем не детерминированных, а вызванных только естественным стремлениемДеяниры вернуть себе мужа. Самостоятельность в своих решениях, готовность нести ответственность засвои действия составляют основу нормативности героев Софокла. Сам он, попреданию, утверждал, что создает людей такими, "какими они должны быть" (АС44, 54), и две трагедии, отделенные в творчестве Софокла примерно четырьмядесятилетиями, позволяют нам проникнуть в сущность этой нормативности. Первая из них - "Аякс" {Сведения о датировке и история мифа дается впреамбулах комментария к каждой трагедии.}, в основе которой лежит широкоизвестный в античности эпизод из троянского цикла мифов: негодование Аяксана ахейских вождей, присудивших доспехи убитого Ахилла не ему, а Одиссею, ипоследствия этого гнева, обратившегося против самого героя. При толковании образа Аякса надо прежде всего избавиться отсовременного представления о некоем патриотическом долге, будто быобъединявшем в походе под Трою ахейских вождей. Возможность такойинтерпретации, вообще говоря, содержалась в мифе и могла быть по-разномуиспользована и до софокловского "Аякса" и много лет спустя после него: вовсеобъемлющей картине мира, созданной Эсхилом в "Орестее", на поведениеАгамемнона накладывает несомненный отпечаток его долг перед союзным войском,готовящимся отмстить за осквернение домашнего очага Менелая, и в идеальномобразе еврипидовской Ифигении (в Авлиде), созданном уже в самом концеПелопоннесской войны, мы видим призыв к объединению всех эллинов противнадменных варваров. В "Аяксе" ничего этого нет: саламинский герой, как имногие другие участники похода, принял в нем участие только потому, что былверен клятве, данной однажды всеми претендентами на руку Елены (1113). Востальном он ни в коей мере не признает над собой господства Атридов, изадуманная им месть находится в полном соответствии с исконной обязанностьюэпического героя защищать всеми доступными средствами свою рыцарскую честь.Присуждение Ахилловых доспехов Одиссею Аякс рассматривает как позорное длясебя и, следовательно, имеет такое же право мстить, как гомеровский Ахилл,устранившийся от боев после нанесенного ему бесчестья. Добавим, чтоготовность всячески помогать другу и вредить врагу считали естественнымстремлением человека не только гомеровские герои, но и афиняне V в. Такимобразом, трагедия Аякса вовсе не в том, что он покусился на жизнь обидчиков,а в том, что месть его - не по его вине! - приняла такую форму, котораясделала его предметом позора и осмеяния. Насланное Афиной на Аякса помрачение разума, ведущее его к нападению наахейский скот, дает нам еще один повод осознать все различие в нравственныхпостулатах, как их ставит перед собой современный человек и как ихвоспринимали герои Софокла. Причиной безумия древние греки обычно считаливмешательство божественных сил. Так, еще гомеровский Агамемнон объяснялобиду, нанесенную им Ахиллу, воздействием Аты - богини ослепления и Эриний,способных лишить человека здравого образа мыслей. И саламинская свита в"Аяксе" перебирает целую вереницу богов (172-185), размышляя, кто из них могбы отмстить ее предводителю за проявленное когда-нибудь неуважение. Точнотак же еще двадцать лет спустя трезенские женщины в "Ипполите" Еврипидабудут искать божественный источник исступления, охватившего Федру. Но как уЕврипида, так и у Софокла, хор не обладает достаточной проницательностью,чтобы установить истинную виновницу, вызвавшую к жизни нарушение нормальногопсихического состояния человека, - там - Киприду, здесь - Афину. Причину своего вмешательства в исполнение плана Аякса Афина нигде неназывает, но зритель о ней, конечно, легко догадывался: если бы месть Аяксаудалась, ахейское войско лишилось бы своих вождей и тем была бы спасенастоль ненавистная Афине Троя. Для нас, впрочем, интереснее другое. В глазахсовременного человека невменяемость при р.овершеЭии преступления -смягчающее обстоятельство; убийца, признанный душевнобольным, найдет себеместо не в тюремной камере, а в психиатрической клинике. Герои Софокламеряют свое поведение другой мерой, исходя не из причины, а из результата.Если бы Аякс, находясь в здравом уме и твердой памяти, зарезал обоих Атридови до смерти исполосовал ударами бича Одиссея, это могло бы вызвать кровавуюраспрю в ахейском лагере, но не дало бы никому оснований насмехаться надубийцей: он осуществил свое право на месть. Теперь же, когда временнаяневменяемость героя дает ему, казалось бы, право на снисхождение, ему и егоспутникам грозит расправа со стороны остального войска, разгневанногобессмысленным истреблением общего стада. Еще важнее, что не ищет нисамооправдания, ни снисхождения сам Аякс: объективно позорный исход егосправедливой расправы с обидчиками оставляет ему только один путь длявосстановления утраченного достоинства - самоубийство. Можно ли рассматривать суд, который вершит сам над собой Аякс, какновое вмешательство Афины? Ведь поспешно разыскивающий его вестник передаетслова Калханта о гневе, который затаила против героя Афина: и отправляясь впоход, и сражаясь на поле брани, Аякс отказался от ее помощи (770-777). Дляобидчивых греческих богов этого достаточно, чтобы навсегда возненавидетьсмертного. Заметим, однако, что в софокловской трагедии гнев Афины являетсясовершенно второстепенным мотивом: и Аякс вовсе не предстает богоборцем, -просто он привык рассчитывать только на свои силы; и действие гнева Афиныограничено, по неисповедимым причинам, одним днем. Мотив этот играет скореесюжетообразующую роль: не узнай хор и Текмесса об опасности, угрожающейсегодня Аяксу, они бы спокойно дожидались его возвращения и сообщение о егосмерти получили бы только от какого-нибудь вестника; с прекраснымпредсмертным монологом Аякса Софоклу пришлось бы расстаться. Но и этосоображение, исходящее из нужд сценической техники, тоже не главное вопределении того значения, которое мог бы получить в трагедии гнев Афины.Главное же состоит в том, что сам Аякс ничего об этом не знает: в Афине он,судя по прологу, видит достаточно благожелательное к нему божество, ирешение о самоубийстве принимает совершенно независимо от своихвзаимоотношений с ней в прошлом. "Аякс" вовсе не трагедия богоборчества, атрагедия благородной личности, от природы не предназначенной приспособлятьсяни к обстоятельствам, ни к окружающим ее людям. Жить прекрасно или не жить совсем - таков нравственный кодексблагородной натуры, который она отстаивает от всяких попыток вмешательстваизвне. Нетерпимость к чужому мнению, непримиримость к врагам и к себесамому, неукротимость в достижении цели - эти свойства, присущие всемистинным трагическим героям Софокла, так зримо предстают перед нами уже вобразе Аякса. Он остается глухим к призывам и мольбам хора "уступить"обстоятельствам, которые оказались сильнее его, - когда сам Аякс употребляетэто слово (666), оно звучит в его устах трагической иронией, ибо зрителизаранее знают, что он приведет свой план в исполнение. Знаменитый монолог Аякса, в котором он выражает притворную готовностьпримириться с Атридами, вызвал много волнений у исследователей. Суть ихнедоумений сводится к тому, что Аякс, не привыкший идти кривым путем, здесьявно прибегает к обману, чтобы развязать себе руки и избавиться от опекиТекмессы и хора. Как совместить благородную прямоту Аякса с его жехитростью? Вопрос решается, на наш взгляд, двусмысленностью монолога: речьАякса может быть истолкована и буквально (так понимает ее хор), и спроникновением в ее скрытое значение, которое придает каждому слову верныйсебе герой. Поэтому правильнее будет не подозревать Аякса в измене своейблагородной и прямой натуре, а признать, что он остается так же верен ей в"обманном" монологе, как и в тех, которые произносит до и после него. Нравственная проблема, встающая в "Аяксе", снова привлечет вниманиеСофокла в "Филоктете", написанном за несколько лет до смерти драматурга.Многое изменилось за эти годы в родных Афинах. "Школа Эллады", увенчаннаяпочти готовым ансамблем Акрополя, из последних сил отбивалась от врагов.Впереди было еще, правда, несколько удачных операций на море, но иокончательное поражение. В далекое прошлое ушли те героические идеалы,которые питали благородную "природу" софокловских героев. Уже упоминалось,что в годы Пелопоннесской войны человеческая природа гораздо чаще давалазнать о себе совсем виных проявлениях. Несмотря на все это, Софокл сновавозвращается к теме человеческого благородства, соотнося его на этот раз спрагматически понимаемым "общим благом". В "Аяксе" проблема личного иобщественного возникала только в одном аспекте: каким сохранится вобщественном мнении облик Аякса - как достойный прославления илипосрамления? Материальный ущерб, нанесенный Аяксом своим соплеменникам, меркперед трагедией благородного героя, опозорившего себя бессмысленнымповедением. В "Филоктете" свойства натуры Аякса оказываются поделенными между двумяперсонажами, и трудно сказать, какому из них приходится разрешать болеетрудные противоречия. Филоктет унаследовал от Аякса его непримиримость к врагам инеукротимость в гневе: брошенный Атридами на произвол судьбы и десять леттерзаемый муками болезни и одиночества, он ни на каких условиях не хочетпримирения с ними. Даже надежда на излечение, пока ее сулит смертный, неможет склонить его к участию в захвате Трои. Неоптолем близок к Аяксу своейблагородной природой, которую он, однако, вынужден на время предать винтересах "пользы". Мы помним, что Неоптолем с самого начала неохотнослушает советы своего наставника в прагматизме - Одиссея. Уже в прологеискренний и бесхитростный Неоптолем противопоставляется готовому на всякиеуловки многоопытному Одиссею. При этом последний руководствуетсясоображениями отнюдь не личной выгоды, - возвращение Филоктета под Троюсоответствует интересам всего греческого войска. Сознавая значениеисторической миссииг возложенной на ахейских вождей, Неоптолем поначалусоглашается использовать против Филоктета явный вымысел и заведомую ложь.Однако по мере того, как юноша проникается сочувствием к страданиямФилоктета и, в конце концов, становится свидетелем его мучительногоприпадка, он все более осознает несовместимость обмана по отношению кдоверившемуся ему страдальцу с внутренним долгом честного человека, каким отприроды призван быть сын прямого и бесхитростного Ахилла. В результатеНеоптолем возвращает Филоктету его лук и соглашается выполнить прежнееобещание, т. е. доставить его на родину. Понимая, что этим он вызываетпротив себя ненависть Атридов и месть всего ахейского войска, Неоптолем, темне менее, предпочитает остаться верным своей природе и достойным своегоотца. Нравственный долг человека приходит в непримиримый конфликт синтересами общества; прямота и честность Неоптолема заводят все дело втупик, и Софоклу не остается ничего другого, как искать разрешение всехпротиворечий в появлении сверхъестественной силы - обожествленного Геракла,который на правах старого друга, некогда вручившего Филоктету свой лук,передает ему волю богов: герой должен поехать под Трою, получить тамисцеление и помочь соотечественникам взять вражеский город. Единственная извсех сохранившихся трагедий Софокла, построенная с применением deus exmachina, завершается без обычных смертей или самоубийств. ВмешательствоГеракла разрешает конфликт между справедливым гневом индивидуума иинтересами целого, между благородной природой героя и потребностями общегодела. Благополучный финал "Филоктета" не должен привести нас к заключению,что возникающие здесь проблемы лишены трагизма или были неактуальны длясвоего времени. Наоборот, в известном смысле "Филоктет" был ближе кнепосредственным жизненным конфликтам, чем более ранние произведенияСофокла. Аякс совершил позорное деяние не по своей вине, - Неоптолем вполнесознавал неприглядность своего поведения. Его образ был человечнее,доступнее зрителям, чем недосягаемый в своей трагической непреклонностиАякс. Общественный и индивидуальный опыт, накопленный афинянами за трудныегоды Пелопоннесской войны, заставлял их особенно живо реагировать напостановку нравственных проблем: что больше присуще "природе" человека -прямота и честность или приспособление к сиюминутным требованиям иинтересам? Моральное превосходство софокловского Неоптолема над Одиссеемочевидно, - но так же очевидно, что это превосходство не способно привестисына Ахилла к стоящей перед ним цели - добиться участия Филоктета взавершающем этапе Троянской войны. В этой трагедии все по-своему правы:Филоктет - в своей ненависти к обидчикам; Одиссей - в стремлении выполнитьданное ему и важное для всего войска поручение; Неоптолем - в желаниисохранить в чистоте свое природное благородство. На исходе своих дней Софоклсумел показать всю глубину конфликта, возникающего междуиндивидуально-справедливым и общественно-полезным, но не мог найти емуестественного разрешения, потому что историческая действительностьпоколебала убеждение поэта в возможности моральной победы благороднойличности над враждебностью ее социального окружения. Впрочем, чтобы понять,какой ценой достигается такая победа, надо вернуться к более раннимсозданиям поэта. "Антигону" долгое время принято было рассматривать - а иногда и сейчасрассматривают - как трагическое столкновение двух одинаково справедливыхначал: кровно-родственного, олицетворяемого Антигоной, игосударственно-правового, защищаемого Креонтом. Однако это толкование,исходящее из опыта человека нового времени, противоречит как непредвзятомуанализу софокловской трагедии, так и специфике взаимоотношений междуличностью и государством в Перикловых Афинах. Начнем с последнего. Древние греки - и не только афиняне - чувствовали себя полноправнойличностью лишь в той мере, в какой они являлись членами гражданскогоколлектива. Связь эта была взаимной: человек пользовался статусомгражданина, если он владел хотя бы небольшим земельным наделом и могобеспечить себя вооружением для участия в военных действиях; в свою очередь,государство считало своим долгом поддерживать материально неимущих граждан,брать на себя заботу о сиротах. Способным к исполнению обязанностей стратегасчитался в Афинах гражданин, не только обладавший достаточным имущественнымцензом, но и имевший детей от законной жены: предполагалось, что человек,умеющий хорошо вести домашние дела, справится и с общественными. Теснаясвязь личности с государством подкреплялась общностью религиозных культов:Зевсу был посвящен ряд общегородских праздников, но каждая семья особопочитала Зевса - покровителя домашнего очага и той ограды, в пределахкоторой собирались все члены семьи. Таким образом, уже заранее можносказать, что противопоставление частных и общегосударственных нравственныхнорм в афинской демократической идеологии являлось маловероятным. Иное дело- государства олигархические или монархические, где не правители служатзакону, а закон - правителям. Здесь могло иметь место и нарушение правличности, и ее насильственное подчинение прихотям тирана. Теперь обратимся к правовой стороне конфликта в "Антигоне". Запрещение хоронить Полиника, которым начинает свое правление пришедшийк власти Креонт, не имеет под собой достаточных оснований. Оставитьнепогребенным труп противника, бросив его на произвол бродячим псам и хищнымптицам, - достаточно частая угроза в гомеровских поэмах, где такая доляубитого воспринималась как еще один удар по его посмертной славе. Впрочем, издесь практиковалась выдача трупа родным за выкуп; лишить близких права напоследнюю услугу покойнику считалось делом безнравственным. Тем болеесправедливо это для классического периода греческой истории, когда дажеслучайному прохожему вменялось в обязанность похоронить попавшееся ему напути непогребенное тело. Мера эта была своего рода защитной реакцией как отвполне реальной опасности заражения местности, так и от потенциальной угрозысо стороны покойника: предполагалось, что пока тело не предано земле, душаумершего не находит себе места в царстве теней, а скитается по земле,причиняя всяческие беды живым. Тем более невозможно было представить себезапрет родным хоронить своего покойника, который бы исходил от государства.Даже если речь шла об изменнике или политическом противнике, запретным былотолько его погребение в родной земле, но никто не препятствовал близкимпохоронить тело за ее пределами. Таким образом, указ Креонта, отказывающий впогребении Полинику, нарушает все правовые и нравственные нормы древнейЭллады и ни в коей мере не может быть отождествлен с волей государства. Этосамый типичный пример произвола единоличного правителя, встречающий к томуже всеобщее осуждение народа, о чем сообщает отцу Гемон. Кстати, отношениеКреонта к "мнению народному" характеризует его тоже не как идеального царя -истинного отца своим согражданам, а как деспота, считающего единственноправильным свое мнение. Наконец, упрямство Креонта встречает осуждение и упрорицателя Тиресия, чьими устами вещают сами боги, - несправедливостьпозиции нового фиванского царя настолько очевидна, что можно толькоудивляться тому, с какой настойчивостью защищали ее многие современныеисследователи. (Что Софокл именно так - как высокомерный, нечестивыйпроизвол - расценивал запрещение хоронить своего противника, следует,кстати, из заключительной части "Аякса", где общепринятая нравственнаянорма, в конце концов, торжествует.) Креонт и Антигона представляют собой два полюса реализациипротагоровского тезиса о человеке как "мере вещей". Креонт меряет и себя, иокружающих его людей мерой собственного произвола. Выдавая свой указ поединичному, частному поводу за закон, он придает абсолютное значение мнениюодного человека, который, как он ни будь умен, не имеет права нарушатьвечный закон богов. Антигона меряет себя и сложившуюся вокруг нее ситуациюмерой ее соответствия именно этим непреходящим нравственным нормам,находящимся под защитой богов. Как она посмела нарушить царский запрет?Разве она не знала о грозящей ей казни? - спрашивает Антигону Креонт(446-449). Конечно, знала, - отвечает девушка, - но не считала возможнымпоставить исполнение человеческого указа выше своих обязательств передбогами. Запрет Креонта изрек не Зевс, и не его постоянная сопрестольницаДика (Справедливость) (450-452), потому что отказ покойнику в погребениипротиворечит всем божественным установлениям. В основе "меры вещей",принятой Креонтом, лежит индивидуальное человеческое разумение; в основе"меры вещей", принятой Антигоной, - незыблемые нравственные нормы,освященные авторитетом олимпийских богов. Достаточно противопоставить этидве "меры", чтобы понять, на чьей стороне окажутся симпатии Софокла. Если тем не менее Антигона погибает в атмосфере полного одиночества,созданной вокруг нее Софоклом, то это происходит потому, что великий поэтбыл намного прозорливее своих современников и многих исследователей нашихдней. Самосознание личности, присвоение себе права судить других так жевытекали из существа афинской демократии, как и постулируемая ею опора натрадиционный авторитет богов. Когда к власти приходит человек, подобныйКреонту, его гипертрофированная вера в свои возможности способна нанестигосударству непоправимый вред; осквернение алтарей гниющей плотью мертвеца,о котором сообщает Тиресий, - одно из предвестий такого бедствия. Чтобызащитить город от гнева богов, чтобы встать на пути человеческого произвола,нужна героическая личность, готовая купить ценой жизни право на исполнениеродственного долга. Такой личностью и становится для Софокла Антигона,трагически гибнущая в неравной борьбе, но своей смертью восстанавливающаямировую справедливость. Конечно, лучше было бы, если бы в духе рождественской притчи злые былибы наказаны, а добрые торжествовали победу, - однако, силы, пришедшие встолкновение в "Антигоне", были слишком могущественны для такого благостногоисхода. Конфликт между осознавшей себя индивидуальностью и традиционнымблагочестием коренился в самом существе афинской демократии и в десятилетия,последовавшие за постановкой "Антигоны", вполне дал о себе знать вобщественной практике афинян. Добавим к этому, что и подвиг Антигоны и егомотивировку трудно было бы себе представить в каком-либо жанре, получившемразвитие до аттической трагедии: уделом незамужней девушки в древних Афинахбыло беспрекословное повиновение воле отца или заменяющего его родственника.Чтобы решиться на открытое столкновение с царем, чтобы противопоставить емусвое мнение, нужен был не менее высокий уровень самосознания личности, чемтот, на котором находится Креонт., Достижение этого уровня в поведенииАнтигоны - тоже неоспоримый результат развития афинской демократии,усвоенный Софоклом. И. предпосылки конфликта в этой трагедии, и его глубина,и его разрешение - в одинаковой мере следствие внутренних противоречий,свойственных общественному строю Афин в V в. Выше уже упоминалось, что завершающая часть "Аякса" содержала в себезерно проблемы, явившейся исходной точкой для "Антигоны", - право героя напогребение независимо от отношения к нему при жизни. Так и в "Антигоне"своего рода лейтмотивом проходит проблематичность человеческого знания,которая получит еще более полное выражение в двух последующих трагедиях.Креонт с самого начала уверен в непогрешимости своих замыслов, которые,однако, в конце трагедии оборачиваются "неразумием" и "безрассудством".Поступок Антигоны и Исмена, и Креонт, и хор характеризуют как проявлениебезрассудства, сама Антигона задается вопросом, кто же из двух - Креонт илиона сама? поступает неразумно (469 сл.). Финал трагедии дает ответ на этотвопрос, подтверждая героическую "разумность" девушки, совпадающую собъективно существующим божественным законом, но воспользоваться плодамисвоего разумного решения Антигона не успевает. Аналогичная ситуация - в "Трахинянках", которые по времени созданиязанимают место между "Антигоной" и "Царем Эдипом". Преданная Гераклу и с трепетом ожидающая его возврата Деянира стремитсяузнать правду о причине похода ее супруга на Эхалию - не для того, чтобымстить ему, а для того, чтобы отвратить его от новой любви, в которойДеянира не видит ничего преступного: неожиданно вспыхнувшую в Гераклестрасть к Иоле легко объяснить необоримым воздействием Афродиты, подчиняющейсебе сердца и смертных, и бессмертных. Но и в стремлении Деяниры вернутьсебе Геракла тоже нет ничего преступного, и к выполнению этой задачиброшенная женщина приступает во всеоружии знания, позволяющего ейдействовать в полной уверенности своей правоты. "Что страшного в знании?" -спрашивает она (459), и глашатай Лихас должен признать в ней разумнуюженщину, здраво смотрящую на жизненные обстоятельства. И вот результатразумной деятельности Деяниры: "Знай, что сегодня ты погубила своего мужа имоего отца!" - сообщает ей Гилл (739 сл.). Зелье, некогда врученное Деяниресмертельно раненным кентавром, оказалась не приворотным средством, астрашной отравой, заживо сжигающей тело Геракла. Поступки, представляющиесячеловеку разумными, приводят к последствиям, противоположным егопервоначальным (и вполне благочестивым) намерениям, - истинное знаниеприходит к Деянире (710-713), как и к Креонту, с пагубным опозданием истановится причиной ее самоубийства. Точно так же отдых, обещанный Гераклупосле его многолетних трудов, оказывается совсем иным, чем представляли егосебе люди (821-830, 1164-1173). Божественное прорицание не солгало, - толькобоги глубже понимают истинный смысл изреченных ими слов, чем смертные. Впрочем, в "Антигоне" и "Трахинянках" проблема знания тольконамечается, - всестороннее раскрытие, она находит в "Царе Эдипе", гдедеятельность главного героя проходит под знаком неустанного стремления кистине, как бы она ни оказалась безжалостна, и все поведение Эдипапроникнуто нескончаемым ее поиском. Глаголы со значением "искать","исследовать", "узнавать" и т. п. составляют один из разветвленныхлейтмотивов этой трагедии; в целом ряде случаев они сосредоточиваются вкомпактные лексические гнезда, цель которых в афинской драме - внедрить всознание зрителя идеи, владеющие драматургом и для него особенно важные. Кчему приводят эти неуклонные усилия Эдипа овладеть знанием, известно: к егосаморазоблачению, вследствие которого фиванский царь опознает в себе убийцусобственного отца и мужа собственной матери. Поскольку таким образом Эдипузнает о невольном совершении пророчества, полученного им некогда в Дельфах,из этого нередко делают вывод, что главной целью Софокла было доказатьнезыблемость божественных прорицаний и бессилие человека перед лицомбезжалостного рока. К этому добавляются усиленные поиски вины Эдипа: егообвиняют то в легкомысленном отношении к полученному прорицанию, то внесправедливых обвинениях по адресу Тиресия и Креонта, которых Эдипподозревает в заговоре против себя. Между тем, ни построение действия втрагедии, ни самый ее текст не дают основания для подобных обвинений. Прежде всего, действие "Царя Эдипа" относится ко времени, отделенномуот убийства Лаия и женитьбы Эдипа на Иокасте добрыми двум десятками лет:когда юноша Эдип получил в Дельфах зловещее пророчество (787-799), онпозабыл все сомнения относительно своего происхождения и твердо решил невозвращаться в Коринф, где были жив Полиб и Меропа, которых он считал своимиродителями. Бредя из Дельфов куда глаза глядят, Эдип встретил заносчивогочужеземца на колеснице, и между ними загорелась дорожная ссора. На нападениенезнакомца разгневанный Эдип ответил яростным ударом дорожного посоха,отчего его соперник свалился замертво. Продолжая свой путь, Эдип дошел доФив, разгадал загадку злодейки-Сфинкс и в награду получил опустевшийнезадолго до этого царский престол и руку овдовевшей царицы. Какие основаниябыли у него подозревать в убитом своего отца и в его вдове - свою мать? Вдорожной ссоре Эдип поступал в соответствии с элементарной логикойсамообороны, защищаясь от надменного встречного, а в Фивах - в соответствиис правилами богатырской сказки, которые предписывают освободителю царства отчудовища жениться на спасенной царевне или царице. Таким образом, если быСофокл хотел показать тщетность человеческих усилий в борьбе с роком, ондолжен был сделать содержание своей трагедии события из ранней молодостиЭдипа, когда тот по неведению исполнил все то, чего хотел избежать. Софокл,однако, поступил иначе, и поэтому в его трагедии никакой роли не играет рок,и никто не стремится вступать с ним в борьбу, поскольку все предреченноедавно свершилось. Содержание "Царя Эдипа" составляют вовсе не события двадцатилетнейдавности, а, по верному замечанию Шиллера, непрерывный "трагический анализ",производимый самим Эдипом, причем речь идет вовсе не о том, убил ли Эдипнезнакомца и даже - кем был этот незнакомец (на этот вопрос любой зрительмог дать ответ еще до начала трагедии и уж во всяком случае, сравнив рассказИокасты с воспоминаниями Эдипа, 715 сл., 729-753, 798-815), а о том, кто же,в конце концов, сам Эдип, чей он сын, муж, отец? Именно в процессерасследования незаметно для зрителя смещаются цели фиванского царя. Сначалаон ищет причину моровой язвы, посетившей его страну. Потом - убийцу прежнегоцаря и здесь-то у Эдипа возникает подозрение в причастности к этому делуКреонта как самого близкого к царскому трону человека, единственного комумогла быть выгодна смерть Лаия; как мы знаем, подозрения Эдипа оказываютсянапрасными, но надо признать, что он руководствуется при этом вполнеразумной логикой борьбы за власть. Наконец, с той же настойчивостью инепреклонностью Эдип расследует свое происхождение, и на этом пути емуприходится неоднократно преодолевать сопротивление людей, раньше него - всилу своего участия в давно забытых происшествиях - понимающих, к чемуприведет начатое им дознание. Если даже оставить в стороне зловещие намекиТиресия (415-425), которым Эдип не придает никакого значения, так как егосмертельно оскорбляет совершенно необоснованное, по его мнению, обвинение вубийстве Лаия, все же Эдипу по меньшей мере дважды представляетсявозможность прекратить свой розыск: сначала его умоляет об этом Иокаста(1060-1068), потом старается уйти от ответа на губительные вопросы старыйпастух (1146-1165). И не было бы ничего проще, чем послушаться советалюбящей и любимой жены, до того не раз старавшейся внести покой в смятеннуюдушу Эдипа, если бы герой Софокла не был человеком, "каким он должен быть",т. е. не шел бы до конца к однажды намеченной цели, невзирая на всеопасности, угрожающие его благополучию и самому существованию. В этом смысле правы сторонники той теории, которая в судьбе Эдипа видитприсущую познанию трагическую двусмысленность: проникая в глубины жизни, оноразрушает ее непосредственную данность, губит спокойную простоту "наличногобытия". В древнегреческом театре эту мысль примерно за полвека до постановки"Царя Эдипа" выразил один из героев Эсхила: "Лучше быть несведущим, чеммудрым". Однако в те, далекие для софокловского Эдипа времена человеческоезнание, если оно совпадало с нормами мировой справедливости, вело смертногопо единственно возможному и потому правильному пути преклонения передбожественными нравственными заповедями. На рубеже последней четверти V в.,после вторжения в умственную жизнь афинян софистики и риторики, "простотаналичного бытия" утратила в их глазах свою однозначную привлекательность.Для раскрытия заложенных в жизни противоречий требовались героические усилияинтеллекта, даже если человек сознавал, что он может вызвать против себясилу, одолеть которую он не способен. Нет ли, впрочем, ужасного кощунства в нашем утверждении, что Эдип,убивший родного отца и женившийся на собственной матери, остается в глазахСофокла идеальным, нормативным героем? Нет - именно потому, что Софокл вэтой трагедии рисует не закоренелого злодея, хладнокровно расправляющегося сотцом и насилующего мать; такой персонаж никогда не мог бы стать объектомхудожественного исследования в подлинной трагедии. Софокл же изображаетчеловека, по неведению совершившего страшные преступления и не только неуклоняющегося от своего публичного саморазоблачения, но и раньше всехтворящего суд над самим собой. В известном отношении Эдип следует логикеАякса, т. е. осуждает себя на самоослепление, исходя не из субъективногонамерения, а из объективного результата. Но в то время как трагедия Аяксавозникает вследствие вмешательства божества, отчуждающего действие от егоносителя, превращающего субъективно оправданный замысел в поступок,позорящий совершившего, трагедия Эдипа коренится в ограниченности,экзистенциально присущей самому человеческому знанию: все разумные меры,принятые Эдипом и его родителями в прошлом и принимаемые им самим внастоящем, приводят к прямо противоположному результату. На чьей стороне находятся симпатии Софокла в этом столкновениинеизбежно неполного, частичного, ограниченного человеческого знания свсеобъемлющим, всеохватывающим божественным всеведением, олицетворяющим вглазах поэта разумность мира? Настоящая трагедия не позволяет подобнойпостановки вопроса - иначе она превратится в плоскую притчу о пользесмирения. "Царь Эдип" потому и является на протяжении столетий образцомтрагедии, что в непримиримый конфликт оказываются вовлеченными могучие силы,одинаково правые в своих притязаниях. Общественная нравственность не моглабы смириться с безнаказанностью вольного или невольного отцеубийцы,взошедшего на ложе собственной матери, и мир "вышел бы из своей колеи", еслибы такое преступление осталось неразоблаченным, - в этом отношении правданаходится на стороне дельфийского оракула, давшего своим приказом изгнать изфиванской земли убийцу Лаия первый толчок "трагическому анализу", которыйразворачивается в "Царе Эдипе". И зрители Софокла, считавшие олимпийскихбогов прямыми покровителями афинской демократии, не могли осуждать Аполлоназа его совет, приведший к саморазоблачению Эдипа. Вместе с тем, афинская демократия не многого стоила бы, если бы онасама не сознавала, что вырастила новый тип человека - не бессловесного рабапод игом деспота-варвара, а самостоятельного в своем решении и поведениииндивидуума, способного и готового принять на себя всю меру ответственностиза свои поступки. Коллективом таких свободных, подчиняющихся только себеподобным, видел Эсхил афинское ополчение, сокрушившее войска Дария иКсеркса, в "Персах" (472 г.). Человеческая личность, находящая в себе силыпойти на смертные муки ради служения своему призванию и долгу, - таким виделсвой идеал Софокл, создавая образы Антигоны и Эдипа. Героическаяиндивидуальность и разумный, но непознанный универсум - эти две силы пришлив столкновение в софокловской трагедии, и вследствие могущества обоихпротивников борьба между ними не могла не принять грандиозных масштабов. Иесли победа остается в конечном счете за вечным и неуничтожимыммиропорядком, не меньшее значение имеет раскрытие с максимальной полнотойвозможностей человеческой личности, обнаруживающей их в целенаправленном ибескомпромиссном деянии. Две трагедии, оставшиеся до сих пор за пределами нашего анализа, -"Электра" и "Эдип в Колоне" - несмотря на все различие в сюжете,объединяются одной особенностью, которую можно было бы назвать странным длясофокловской трагедии словом "беспроблемность". В самом деле, содержание "Электры" составляет месть детей Агамемнона заубитого отца, необходимость которой ни у них самих, ни у хора не вызываетникакого сомнения. В эсхиловских "Хоэфорах" огромная лирическая сцена быланужна для того, чтобы укрепить душу Ореста накануне матереубийства, и впоследнюю минуту он испытывал все же мгновенное колебание, для преодолениякоторого требовалось вмешательство Пилада. В еврипидовской "Электре" брат исестра чувствовали себя после совершения мести потерянными и раздавленными.Ничего похожего у Софокла: матереубийство санкционировано Аполлоном иосуществляется без малейшего колебания. Трудности возникают в связи с чисто"технической" стороной дела: чтобы заручиться доверием в доме Эгисфа, Орестуи его воспитателю приходится придумать историю мнимой смерти юноши, и этавесть, равно как и появление неузнанного Ореста с урной, якобы содержащейего прах, ударяет бумерангом по Электре, готовой теперь свершить месть своейсобственной рукой. Достаточно, однако, ей опознать брата, как она становитсяего верной помощницей, а у Ореста после убийства матери еще достает сил,чтобы вести двусмысленный монолог с Эгисфом, а затем заколоть и его. Конечно, для Электры предвкушение мести не проходит так беззаботно, какэто может показаться по нашему изложению. Уже в прологе мы видим ее всостоянии крайнего напряжения, вызванного долгим бесплодным ожиданиемОреста. Затем от своей сестры она узнает о намерении Эгисфа убрать ее с глаздолой, а в ожесточенном споре с матерью выплескивает все, что накопилось унее в душе. Известие о гибели Ореста повергает ее в полное отчаяние, ещеболее усугубляемое отказом Хрисофемиды принять участие в мести. Последнимактом переживаний Электры становится ее монолог над урной, и нам остаетсятолько восхищаться мастерством, с которым Софокл доводит образ додраматической кульминации, но сущность трагического лежит здесь не встолкновении какихто сил, имманентно присущих мирозданию, не впротиворечивости поведения человека, а в необходимости мобилизации егодушевных сил в крайне неблагоприятных обстоятельствах. Одиночество героини,непонимание ее окружающими, враждебность матери напоминают положение многихдругих персонажей Софокла, но там их неукротимость и непреклонностьспособствуют конечному торжеству объективной справедливости через приносимыеими жертвы. В "Электре" разумность мироздания, олицетворяемая в божественнойволе, не подлежит ни сомнению, ни обоснованию, - внимание драматурга всецелопоглощает человеческая индивидуальность, вовлекаемая нелегким для нее путемв процесс реализации поведения Аполлона. Не возникает необходимости в доказательстве правоты Аполлона и в "Эдипев Колоне". Достаточно слепому скитальцу Эдипу открыть Фесею пророчество, воисполнение которого его могила в священной роще Евменид будет служить вечнымзалогом благоденствия для Афин, как Фесей принимает сторону изгнанника,защищает его от Креонта и благочестиво провожает к месту последнегоупокоения. Конечно, и в этой трагедии, как в "Электре", есть вершинныеточки, в которых прорывается все еще бушующий темперамент Эдипа (его спор сКреонтом или ответ Полинику), но назначение этих сцен - оправдатьизгнанника, а не ставить его снова лицом к лицу с его мрачным прошлым.Насколько бескомпромиссно царь Эдип в более ранней трагедии признавал себявиновным в невольных преступлениях и даже в своей исконной "нечестивости",настолько же решительно Эдип, пришедший в Колон, эту ответственность с себяснимает. Он выступает теперь не как "совершивший", а как "пострадавший","перенесший" много напрасных бед, и его оправдательный монолог передКреонтом (962-999) содержит полную программу освобождения от нравственнойответственности. Аттическая трагедия, поднявшая огромный пласт общественногосознания, охватившая глобальные противоречия мироздания и не один раззадумывавшаяся над сложным положением человека в этом мире, завершает свойисторический путь иллюзорным примирением героя с непознанными силами, вборьбе с которыми он прежде утверждал свою подлинную сущность. Проблематика трагедий Софокла не сводится, естественно, к изложению истолкновению идей, - в конфликт вовлекаются живые люди, и для всехсохранившихся трагедий можно установить некоторые сходные принципы вхудожественном изображении персонажей. Прежде всего, это стремление поэта к обобщенной нормативности героя,непреклонного в достижении поставленной цели. Действующие лица Эсхила частопредставали перед зрителем в момент выбора решения - таковы Пеласг в"Молящих", Этеокл в "Семерых против Фив", Орест в "Хоэфорах". В еще большейдинамике представлена еврипидовская Медея, неоднократно принимающая иотбрасывающая уже принятое решение убить собственных детей, чтобы отмститьЯсону. Софокла - за одним исключением, о котором речь пойдет ниже - непривлекает в его героях процесс выбора решения. Они появляются в тот момент,когда сложившаяся ситуация властно диктует им одну, единственно возможнуюлинию поведения. Таков Аякс: позорное избиение скота не оставляет ему иноговыхода, кроме самоубийства. Такова Антигона: гибель Полиника предопределяетее стремление похоронить труп брата, невзирая ни на какие запреты. ТаковыЭлектра и Филоктет в их неукротимой ненависти к обидчикам, таков Эдип в егожелании обрести себе последнее упокоение в Колоне и в непримиримости кизгнавшим его сыновьям. Даже если цель, на которую направлены усилия индивидуума, смещается,это происходит незаметно для зрителя и не оказывает никакого влияния наприсущую герою целеустремленность. Так, царь Эдип сначала озабоченвыяснением причин моровой язвы и, узнав их, принимает энергичные меры, чтобыпарализовать неведомого преступника. Затем он с той же одержимостью сам ищетслед "древнего злодейства", который приводит его к неизбежномусамоопознанию, - и здесь, несмотря на усилия Иокасты и старого пастуха, Эдипдоводит расследование до трагического конца. Начальная ситуация в"Трахинянках" не предполагает заранее вмешательства Деяниры в судьбуГеракла, - но коль скоро оно становится, с ее точки зрения, необходимым,Деянира без колебании прибегает к помощи мнимого приворотного зелья.Сомнения одолевают ее уже после того, как плащ отправлен Гераклу. Некоторое отклонение от общего правила представляет собой образНеоптолема, который и в самом деле изменяет своей прежней готовностидоставить Филоктета под Трою и возвращает ему лук. Однако и здесь не следуетпреувеличивать психологическую глубину разработки образа: душевные мукиНеоптолема скрыты от зрителя, и только несколько раз встречающееся в егоречах слово "давно" (806, 906, 913, 966) указывает на длительное созреваниев его душе желания отвергнуть навязанную ему роль, причем этот отказсвидетельствует не о рождении новой черты характера, а о возвращенииНеоптолема "к самому себе" (950), о сохранении им своей "природы" со всемизаложенными в ней возможностями (1310). Раскрывая личность своих героев в самый значительный момент их жизни,Софокл, однако, не уделяет внимания их чисто индивидуальным чертам.Проникновеннейший прощальный монолог Аякса вполне подобает благородномумужу, воину и любящему сыну, но в нем нет ничего субъективного, что было бысвойственно только этому герою. Трогательные жалобы Антигоны, не успевшейнасладиться радостями супружества и материнства, справедливо вызывают слезыу достаточно сдержанного хора, но эти жалобы могла бы повторить любаядевушка, покидающая свет задолго до определенного ей срока. Зритель знает,что Антигона обручена с Гемоном, знает о попытках юноши вмешаться в судьбуосужденной, - сама Антигона ни чем не обнаруживает свои чувства именно кэтому жениху. Та же Антигона, решившись на погребение Полиника, и Электра,готовясь взять на себя месть убийцам отца, пытаются обрести помощь в лицеИсмены и Хрисофемиды, обращаясь только к одному доводу: оказав им поддержку,сестры обнаружили бы свою благородную природу и стяжали славу (Ан. 38; Эл.970 ел.). Аргументом служит критерий, обращенный на объективную ценностьпоступка, а не какие-нибудь, только сестрам доступные воспоминания опрожитых вместе днях детства и юности. При всем том, скажет читатель, мы не спутаем Аякса с Антигоной и Эдипас Филоктетом, ибо каждый из них - своеобразная личность, законченнаяиндивидуальность. Читатель будет прав. Конечно, говоря об индивидуализации вантичном театре, мы не должны подходить к ней с мерками нового времени,стремящегося запечатлеть в образе неповторимое сочетание отдельных чертпсихического склада и внешнего облика человека. Последнее условиенеприменимо к античности хотя бы потому, что маска и костюм, которые носилперсонаж, подчеркивали как раз его принадлежность к определенномусоциальному типу (царь, вестник и т. п.), а отнюдь не его индивидуальностиНо и античные драматурги, как мы уже видели, не были озабоченывоспроизведением всех нюансов психического облика героев. Какие же другиесредства были в распоряжении Софокла, если он хотел достичь и достигалсвоеобразия своих персонажей? Первое из этих средств - уникальность ситуации, в которую поставленыего герои. Любая девушка, приговоренная к смерти, будет оплакивать своенесостоявшееся жизненное призвание, но далеко не любая согласится подстрахом смерти нарушить запрет царя. Любой царь, узнав об опасности,грозящей государству, примет меры к ее предотвращению, но далеко не всякийцарь должен при этом оказаться тем самым виновником, которого он ищет.Всякая женщина, желая вернуть себе любовь мужа, может прибегнуть кспасительному зелью, но отнюдь не обязательно, чтобы это зелье оказалосьсмертельным ядом. Любой эпический герой будет тяжело переживать своебесчестие, но вовсе не каждый может быть повинен в том, что вверг себя вэтот позор из-за вмешательства божества. Другими словами, каждый сюжет, хотьи заимствованный из мифа, Софокл умеет обогатить такой "подробностью",которая необыкновенно расширяет возможности для создания необычной ситуациии для проявления в ней всех качеств героя. Другое средство индивидуализации образа - противопоставление героюперсонажа, контрастирующего с ним либо чертами характера, либо ^ровнейзнания. По первому принципу создан контраст между Антигоной и Исменой. Первая -воплощенная решимость действовать, беззаветное служение долгу; вторая -покорность власть имущему, склонность к компромиссу, И даже когда Исменаготова пойти на смерть вместе с Антигоной