Публицистические произведения М. Грека, И. Пересветова, А. Курбского
«Великие Ч етьи- Минеи”, “Степенная книга”, “Русский Хронограф”
Начало книгопечатания И. Федоров и П. Мстиславец
Архитектура.
Характерные черты русского быта «Домострой»
Новый культурный подъем вызвало создание единого государства. В
первой половине XVI в. создается культурный кружок вокруг новгородского
архиепископа, а с 1542 г. — вокруг митрополита всея Руси Макария. Макарием
и его сотрудниками были созданы Великие Четьи-Минеи. «Четьими» назывались
книги, предназначенные для чтения, в отличие от «служебных», т. е.
богослужебных. «Минеями» же называли сборники, где произведения
распределены по тем дням, в которые их рекомендуется читать. Макарьевские
Четьи-Минеи должны были стать собранием всех книг, «чтомых» на Руси: житий
и поучений, византийских законов и памятников церковного права, повестей и
сказаний. Но вместе с тем они стали и сводом литературы, дозволенной
церковниками-ортодоксами.
Важным достижением было начало книгопечатания. Первая типография в
России начала работать ок. 1553 г., но имена ее мастеров неизвестны. В
1563 — 1564 гг. Иван Федоров, дьякон одной из кремлевских церквей, и его
помощник Петр Мстиславец создали на Печатном дворе на Никольской улице в
Москве первую печатную книгу с выходными данными. Качество печати было
исключительно высоким. Иван Федоров был не только мастером-типографом, но
и редактором: исправлял переводы книг «Священного Писания», приближал их
язык к языку своего времени. Из-за преследований и обвинений в ереси Иван
Федоров и Петр Мстиславец перебрались в Великое княжество Литовское и
продолжали деятельность просветителей в Белоруссии и на Украине. Во Львове
И. Федоров выпустил первый русский букварь с грамматикой. Не заглохло
книгопечатание и в России: уже в XVI в. работали типографии в Москве и в
Александровской слободе. Однако печатная книга даже в XVII в. не вытеснила
рукописную, ибо печатали в основном богослужебные книги, летописи же,
повести, сказания и даже жития святых по-прежнему переписывали от руки.
В центре внимания русской письменности второй половины XV — XVI в.
стоят коренные вопросы жизни страны. В «Сказании о князьях Владимирских»
подчеркивалась идея преемственности власти московских государей от
византийских императоров. Мало того, их род выводили даже от римского
императора Августа. Псковский монах Филофей в послании Василию III
утверждал, что Москва — это «третий Рим». Собственно Рим пал из-за ересей,
«второй Рим» (Византия) — из-за унии с католичеством. «Два Рима падоша, а
третий стоит, а четвертому не быти», — писал Филофей.
Одним из самых своеобразных мыслителей первой половины XVI в. был
Федор Иванович Карпов, дипломат, государственный деятель. Он был
рационалистом, искавшим истину через сомнения: «Изнемогаю умом, в глубину
впад сомнения», — писал он. Одной из главных тенденций русской
общественной мысли XVI в. было освобождение от пут церковного
мировоззрения, апелляция к разуму. Этот процесс принято называть
секуляризацией (от латинского слова saecularis — мирской, светский) или
обмирщением культуры. В этом же русле находились и воззрения Карпова.
Когда митрополит Даниил утешал Карпова в связи с его служебными
неприятностями и призывал к христианскому терпению, Карпов отвечал, что
терпение — добродетель лишь для монахов, а у жизни государства — иные
основания. «Ин есть суд в духовных лицех, а ин в мирьском начальстве». Для
государства необходима законность — «правда», иначе «сильный погнетет
бессильного». Но власть, полагает Карпов, должна быть сильна: «Милость бо
без справды (т. е. правды) малодушьство есть». Впрочем, гуманист Карпов,
понимающий опасность деспотического правления, добавил: «Правда без
милости мучительство есть».
В конце 40-х — начале 50-х гг. XVI в. писал известный публицист Иван
Семенович Пересветов. Выходец из русской шляхты Великого княжества
Литовского, он служил во многих странах — Польше, Венгрии, Чехии,
Молдавии, пока не приехал на Русь. Пересветов с негодованием пишет о
боярах, «ленивых богатинах», которые «люто против недруга смертною игрою
не играют». Существенно, что обвиняет он их не в сепаратизме, а лишь в
трусости и недостатке служебного рвения. России, по Пересветову, нужна
«правда» (в этом он близок к Карпову). Но ввести ее можно только
суровостью и даже жестокостью — «грозой». Вместе с тем Пересветов далек от
восхваления деспотизма. Для него царь — это не просто самовластный
государь, у него есть обязанности перед «воинниками», которые «люты к
недругом». Именно «воинниками» царь «силен и славен».
Пересветов был близок и к религиозному вольнодумству. По его словам,
«Петр, воевода Волосский» (молдавский господарь Петр Рареш), которому
Пересветов вкладывает в уста свои мысли, спросил у одного выходца из
Москвы, есть ли «правда» в Московском государстве. «Москвитин» сказал, что
«вера християнская добра всем сполна,.. а правды нет». Петр воевода
возразил: «Коли правды нет, то и всего нет» — и добавил: «Бог не веру
любит — правду». Разумеется, ни один христианский ортодокс не отрицал
необходимости правды, не выступал за неправду, но Пересветов первым в
отечественной словесности решился противопоставить правду и веру и
предпочесть правду. Впрочем, он предпочитал и свободу холопству. «Которая
земля порабощена, — писал он, — в той земле все зло сотворяется».
Поток «обмирщения» захватывал порой даже ортодоксальных церковных
авторов. Характерен в этом отношении «Домострой», автором (или, возможно,
составителем последней редакции) которого был Сильвестр. Слово «домострой»
в переводе на современный язык означает «домоводство». В самом деле,
таково и было назначение этого произведения. Мы находим в нем и
наставления церковного характера, и советы, как воспитывать детей и
наказывать жену, хранить запасы и просушивать платье, когда покупать
товары на рынке и как принимать гостей. Но исполнение религиозных обрядов
и следование практическим советам в равной степени являются долгом — и
нравственным, и религиозным. Например, грешником является тот, кто живет,
«не разсудя собя» (не по средствам): ему «от Бога грех, а от людей
посмех». Итак, «Домострой» чисто светское произведение, но авторитетом
Бога и «Священного Писания» он освящает торговлю, наживу, даже
скопидомство. Это несовместимо с суровым аскетизмом, который был
официальной идеологией церкви.
О путях и методах централизации, об отношениях монарха и подданных
вели яростный спор талантливые политические противники — царь Иван Грозный
и кн. А. М. Курбский. Бежав за рубеж, Курбский прислал царю послание
(1564), обвиняя его в тирании и жестокости. Грозный ответил, затем
появились новые послания, всего было два послания царя и три Курбского.
Из-под пера Курбского вышло еще несколько посланий, Курбский написал также
памфлет против царя Ивана — «История о великом князе Московском» и другие
сочинения. Оба были по-средневековому широко образованы: знали и Библию, и
богословскую литературу, и историю Рима, Византии и Руси, и античных
авторов.
По своим взглядам Иван и Курбский были не только антагонистами, но и
во многом единомышленниками: оба они выступали за централизацию
государства и сильную царскую власть, а политическим идеалом Курбского
была деятельность Избранной рады, которая значительно укрепила
централизацию. Спор шел о другом. Истинной монархией царь Иван считал
только монархию деспотическую. Он полагал, что не царь действует для блага
своих подданных, а священным долгом подданных является верная служба
государю: ведь сам Бог их поручил в «работу» (т. е. в рабство) своим
государям. Все жители страны — от последнего холопа до князя — государевы
холопы. «А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же», —
так лаконично, четко и даже талантливо сформулировал царь основной принцип
деспотизма. Курбский представлял себе царскую власть иначе. Царь отвечает
не только перед богом, но и перед людьми, он не может нарушать права своих
подданных, должен уметь находить мудрых советников, причем не только из
высшей аристократии (позднейшие историки часто обвиняли Курбского в
стремлении добиться для бояр «права» соучаствовать в управлении
государством), но и «всенародных человек». Увы, сам Курбский не следовал
этим высоким идеям: в своих имениях в Речи Посполитой он обращался с
подвластными так жестоко, что против него было возбуждено судебное дело.
Представитель князя на суде словно цитировал царя Ивана, говоря, что князь
Курбский сам знает, как обращаться со своими подданными.
Курбский, хотя и допускает «всенародных человек» к участию в
управлении, остается аристократом. Даже жертвы опричного террора в его
«Истории» расположены в соответствии с их знатностью. И сама история
создания единого государства — это для Курбского печальная история того,
как московские князья пили «крове братии своей». И все же Курбский
признает совершившиеся факты, царь Иван плох не тем, что он глава единого
государства, а тем, что он казнит невиновных, своих верных слуг.
Аристократичен и Иван IV, который всегда кичился своим происхождением
от «Августа-кесаря». Шведскому королю он отказывал в равенстве с собой,
считал его род «мужичьим», так как отец короля Густав Ваза был не
прирожденный монарх, а выборный.
Курбский обладал незаурядным литературным талантом, он великолепно
освоил средневековую риторику, любил острые каламбуры. Например,
опричников Курбский называл «кромешниками»: ведь «опричь» и «кроме» —
синонимы, а поскольку ад — это «тьма кромешная», то опричники — адово
воинство. Грозный был, пожалуй, талантливее как литератор. Он не хуже
Курбского владел классическим стилем «плетения словес», но при этом любил
резко выйти за его рамки, смело вводил в свои послания наряду с обширными
цитатами из Библии и «отцов церкви» просторечие и даже перебранку. Тем
самым он взрывал литературный этикет средневековья. Писаниям царя всегда
присуща ирония — то острая, то грубая и мрачная. Курбский писал о том, что
воевал в «дальноконных градах германских». Царь высмеял красивый эпитет:
«Ты того дальноконнее поехал». Даже английской королеве Елизавете в момент
обострения русско-английских отношений он написал: «... у тебя мимо тебя
люди владеют, и не токмо люди, но и мужики торговые... А ты пребываешь в
своем девическом чину, как есть пошлая (т. е. обычная) девица».
Архитектура. В XV в. идет интенсивное строительство в
Москве. Столицу великой державы хотели сделать парадной и монументальной.
Иван III привлекает для работы итальянских архитекторов — самых умелых в
то время. Среди них выделяется болонец Аристотель Фиораванти, не только
архитектор, но и фортификатор, пушечный мастер-литейщик и чеканщик монет.
В 1475 — 1479 гг. под его руководством в Кремле был построен Успенский
собор — кафедральный храм митрополита всея Руси. Фиораванти обязали взять
за образец Успенский собор во Владимире — тем самым как бы подчеркивалось,
что столицей Руси стала Москва. Итальянскому архитектору действительно
удалось создать храм в русском национальном стиле. Вероятно, Фиораванти
составил проект и новых кремлевских стен, которые были сооружены в 1485 —
1516 гг. под руководством нескольких итальянских мастеров. Они заменили
обветшавшие белокаменные стены времен Дмитрия Донского, построенные в
соответствии с военной техникой своего времени, кирпичными, на
белокаменном фундаменте. В Кремле были возведены Грановитая палата для
торжественных приемов, Архангельский собор — усыпальница московских
великих князей и царей, домовая церковь государей — Благовещенский собор
(построен псковскими мастерами) и т. д.
Строительство московских укреплений продолжалось в течение всего
XVI в. При Елене Глинской к Кремлю пристроили полукольцо укреплений
Китай-города, защищавшее центральную часть посада. В конце XVI в.
«городовых дел мастер» Федор Савельевич Конь возвел кольцо укреплений
«Белого города» длиной ок. 9,5 км с 27 башнями (проходило по линии
нынешнего Бульварного кольца). Ф. С. Конь построил также кремль в
Смоленске, считается, что он воздвигал стены Симонова (в Москве) и
Пафнутьева (в Боровске) монастырей. В самом конце XVI в. была создана
последняя внешняя линия укреплений Москвы — «Скородом», деревянные стены
на Земляном валу (проходил по линии нынешнего Садового кольца).
Со второй трети XVI в. в каменное зодчество проникает из народной
деревянной архитектуры шатровый стиль. Его шедевром и одновременно
наиболее ранним образцом является церковь Вознесения в селе Коломенском
(ныне в черте Москвы). В 1554 — 1561 гг. архитекторы Постник Яковлев и
Барма закончили на Красной площади строительство собора Покрова, что на
Рву, посвященного взятию Казани (Казанью русские войска овладели на
следующий День после праздника Покрова). Эту церковь по одному из позднее
пристроенных приделов чаще называют храмом Василия Блаженного. Это вершина
русского зодчества XVI в. Вокруг огромного центрального шатра — восемь
глав, в чем-то похожих и вместе с тем разнообразных. Как Москва объединила
вокруг себя разные земли Руси, так и центральный шатер объединяет в
нерасторжимое целое красочное разнообразие отдельных главок.
Быт. Характерными чертами русского быта XVI в. оставались консервативность
и большая, чем в предыдущие периоды, но все еще незначительная
дифференцированность: разница в быте между господствующим классом и
«черными» людьми по-прежнему была скорее количественной, чем качественной.
Мало отличались друг от друга в это время городские и сельские жилища.
Город был комплексом усадеб, на улицы и переулки выходили не дома, а
высокие глухие заборы. В каждой усадьбе были изба, хозяйственные
постройки, небольшой огород с садом. Боярская усадьба имела большие
размеры, разнообразнее были хозяйственные постройки, кроме господского
дома, стояли «людские» избы, в которых жили холопы. Горожане держали также
домашний скот, а потому за городской чертой обязательно устраивались
выгоны.
Жилища и представителей высших сословий, и рядовых горожан, и
крестьян были, за редким исключением (у самых богатых бояр изредка
встречались каменные хоромы), срубными, из сосновых бревен, топились чаще
всего по-черному, дым выходил через специальное дымовое отверстие.
Каменные печи с дымоходами встречались в самых богатых домах, «белая
изба», «белая горница» обычно специально отмечались. Основная постройка
называлась избой. Избы феодалов состояли из нескольких срубов, иногда на
высоких подклетях; бывали двух- и трехэтажными. На дворе могла стоять и
башня — «повалуша» или «терем». Дома украшались высокохудожественной
затейливой резьбой. Окна были небольшими, в богатых домах — слюдяные, в
бедных — закрытые всего лишь бычьим пузырем.
Больше различий было в одежде. Крестьянское платье этого периода не
отличалось от одежды предшествующего времени. Зато знать одевалась богато
и разнообразно. Уже в первой половине XVI в. известны щеголи-модники,
которые, по словам митрополита Даниила, «красятся и упестреваются... о
красоте сапожней весь ум имея и о прочих ризах» (т. е. одеждах). Щеголи
размышляют «о ожерелиях, о пуговицах... о стрижении главы, о повышении
косм... о кивании главе, о уставлении перст, о выставлении ног», они
«украшаются вящше жен умывании различными и натирании хитрыми». Среди
боярства были распространены одеяния из дорогих привозных тканей —
фландрского сукна и венецианского бархата, из восточного «рытого» бархата
и из атласа, из тафты и парчи. Если простые люди носили шубы из дешевых
мехов — овчины и белки, то на боярские шел соболь, а то и одни «пупки
собольи» (брюшко); встречались даже горностаевые шубы. Шуба беличья или
даже кунья была недостаточно престижна для знатного боярина. Иван Грозный,
презрительно говоря об одном из Шуйских, замечал, что у него бедного была
всего одна шуба, к тому же «мухояр (полушерстяная ткань) зелен на куницах,
да и те ветхи». Цена шубы зависела не только от стоимости меха: серебряные
или даже золотые пуговицы могли стоить столько же, а то и еще дороже, чем
сама шуба.
Одежды и украшения знатных женщин стоили не меньше. К платьям боярынь
пришивали куски цветной ткани или кожи, часто с вышивками, с драгоценными
камнями — «вошвы». Они стоили немало — недаром ходила пословица: «Дороже
кожуха вошвы стали».
Отличались и головные уборы. У крестьян — дешевые войлочные шляпы,
зимой — шапки из недорогих мехов, у горожан — разнообразные колпаки.
Колпаки для знати изготовляли из тонкого фетра с оторочкой из дорогого
меха, украшали драгоценными камнями. Так, в одном из завещаний упомянут
колпак, унизанный жемчугом, с пуговицами из яхонтов и жемчугов. При дворе
в моде были восточные головные уборы — «тафьи», тюбетейки. Иной раз их
даже не снимали, входя в церковь, что сурово осуждал в особой статье
«Стоглав», предписавший, во-первых, всем, начиная с царя, князей, бояр и
«прочих вельмож», снимать в церкви шапки, а во-вторых, чтобы «тафьи...
отныне и впредь на всех православных крестьянех никогда же не являлися».
Но церковь оказалась бессильной перед модой: Иван Грозный и его опричники
входили в церковь в тафьях.
Военное снаряжение, естественно, использовали только феодалы, но у
«верхов» и у «низов» этого класса оно различалось. Рядовой сын боярский
выходил на службу в стеганом «тегиляе» с нашитыми на него кольчужными
кольцами, со старой дедовской саблей, в простом металлическом шлеме.
Боярское же военное снаряжение состояло из дорогих привозных вещей,
украшенных золотом и серебром.
Различалась и утварь богатых и бедных людей. В боярских домах
парадная посуда была из серебра («суды серебряны»), повседневная — из
олова, в домах среднего достатка «суды оловянные» были посудой для гостей,
а ежедневно пользовались глиняной и деревянной; наконец, у большинства
населения парадной посуды не было вовсе.
Пища даже простого населения в это время была достаточно обильна и
разнообразна (разумеется, в годы хороших урожаев, а не в периоды
голодовок). Хлеб ели в основном ржаной, из ржаной же муки пекли блины, из
пшеничной — разнообразные пироги и караваи. Ели каши и кисели, из овощей
самой распространенной была репа (она играла в рационе ту же роль, что
впоследствии картофель). Сравнительно недорого было мясо, чаще употребляли
баранину. Мясо солили впрок. В погребах и ледниках знати и богачей
хранились разнообразные напитки из фруктов и ягод (яблок, груш, вишен и
т. д.). Распространенными прохладительными напитками были квас и морс.
Дыни и арбузы использовали засоленными или консервированными в патоке.
Очень разнообразна была рыбная пища. Рыба употреблялась и свежей, и
соленой, и сушеной, и вяленой.
Резко различалась пища скоромная и постная. Посты продолжались долго,
к тому же на каждой неделе были постными среда и пятница, когда
запрещалось употребление мяса, коровьего масла и молока. В некоторых
житиях святых даже описывалось, что будущий праведник еще в младенчестве
отказывался от материнской груди по средам и пятницам.
Пищевой рацион бояр был более изысканным, кулинарно изощренным.
Митрополит Даниил насмешливо писал о множестве поваров, ежедневно
«стекающихся» в «поварню», готовящих «к насыщению чрева пищу» и удивлялся:
«...колико тщание и подвиги иметь пища и питие, колико же сребра и злата
на сие исчезает, а колики подвиги, и поты, и труды, и болезни приемлют
чревоработающие». Жареные лебеди и гуси, часто мясо не просто жареное, а
«верченое» — приготовленное на вертеле. Употреблялись и дорогие заморские
приправы.
Семейный быт строился на основе безоговорочного подчинения главе
семьи всех домочадцев — жены и детей. За непослушание следовало телесное
наказание. Это и неудивительно: телесные наказания применялись широко, им
подвергали даже бояр, они не считались позорящими. И все же было бы
неверным считать русскую женщину XV — XVI вв. абсолютно бесправной.
Разумеется, браки совершались по воле родителей, «сговорные» и «рядные»
записи о будущем браке заключали не жених и невеста, а их родители или
старшие родственники. Но соображения материальные и престижные преобладали
в феодальных семьях, где выгодный брак сулил приращение вотчин или
установление добрых отношений с влиятельными лицами. Среди крестьян и
посадских людей, где к тому же ранняя трудовая деятельность помогала
общению юношей и девушек, основы брака бывали иными. Встречались
исключения и в феодальной среде. Так, в середине XVI в. княжна Авдотья
Мезецкая отказалась от навязанного родней жениха, и любящая бабушка
вынуждена была продать два села и уплатить неустойку родне жениха. Женщина
обладала имущественными правами: муж не мог распоряжаться приданым без ее
ведома, а после ее смерти при отсутствии детей оно возвращалось в род
покойной. Особенно высокое положение занимали вдовы. Они выступали как
своеобразные опекунши своих даже взрослых детей. Например, когда сыновья
Ф. А. Басманова делили отцовские владения, грамота о разделе была
составлена «по благословению» их матери. В своих вотчинах вдовы были
полновластными хозяйками, составляли завещания с имущественными
распоряжениями, вели тяжбы с соседями и родственниками-мужчинами. Важные
обязанности лежали на жене и при жизни мужа: она была распорядительницей
всего домашнего хозяйства, в богатых домах ей подчинялась вся женская
прислуга. Не случайно «Домострой» включает особую главу «Похвала женам»,
где утверждается, что добрая жена дороже «камени многоценнаго», что «жены
ради добры блажен муж».
Литература
История России с древнейших времен до 1861 г. / Под. ред. Н.И. Павленко. М., 1996
История России с древнейших времен до конца XVII в. / Отв. ред. А.Н. Сахаров, А.П. Новосельцев. М., 2001
Домострой // Средневековая Русь в текстах и документах: учеб. пособие. Мн., 2005 – С. 256-462.
