Комнатная девушка Елизавета Эрсберг 8 страница

(Сибирский дневник арестанта) В этих двух составах, неотступно связанных друг с другом, – в одном Семья, свита, «люди», охрана и в другом – стрелки (охрана) – они устремились в Сибирь.

Из дневника Николая:

«1 августа. Поместились всей семьей в хорошем спальном вагоне… Было очень душно и пыльно – в вагоне 26 градусов. Гуляли днем с нашими стрелками

– собирали цветы и ягоды.

2 августа… На всех станциях должны были по просьбе коменданта завешивать окна: глупо и скучно.

4 августа. Перевалили Урал, почувствовали значительную прохладу. Екатеринбург проехали рано утром. Все эти дни часто нагонял нас второй эшелон, со стрелками – встречались как со старыми знакомыми».

Дети и Аликс спали, но он не спал. За занавешенными окнами был вокзал в Екатеринбурге.

4 августа (продолжение):

«Тащились невероятно медленно, чтобы прибыть в Тюмень поздно – в 11.30. Там поезд подошел почти к пристани, так что пришлось только опуститься на пароход. Наш называется „Русь“. Началась перегрузка вещей, продолжавшаяся всю ночь… Бедный Алексей опять лег Бог знает когда!»

В Тюмени их встречали…

Из «Записок» Матвеева:

«Смотрю, открываются двери вагона Романовых. Впереди всех показался Николай. Я обернулся в сторону собравшихся военных властей и вижу, что Романов еще только собирается выходить из вагона, а они стоят все, вытянувшись в струнку, а руки держат под козырек… Как много есть людей, совершенно не проникнувшихся революционным духом!»

В 6 часов утра они отошли от Тюмени на пароходе «Русь». За «Русью» плывут еще два парохода – «Кормилец» и «Тюмень» – на них прислуга и багаж. Караван судов идет по реке Туре.

6 августа они вошли в реку Тобол.

Из дневника:

«Река шире и берега выше. Утро было свежее, а днем стало совсем тепло, когда солнце показалось… Забыл упомянуть, что вчера перед обедом проходили мимо села Покровского – родины Григория».

В самом начале их пути к смерти он опять рядом с ними – бессмертный «Старец».

Камердинер Волков слышал, как она сказала проникновенно: «Здесь жил Григорий Ефимович. В этой реке он ловил рыбу и привозил ее к нам в Царское Село». На глазах ее были слезы.

Они подходят к Тобольску. Четверть века назад – молодым и таким счастливым – так же подплывал он на пароходе…

Из дневника (продолжение):

«На берегу стояло много народу. Значит, знали о нашем прибытии. Вспомнил вид на собор и дома на горе…»

Из «Записок» Матвеева:

«На берег высыпал, не преувеличивая, буквально весь город».

Толпа глазела на невысокого человека в защитного цвета рубашке с полковничьими погонами и фуражке с кокардой. Рубашка подпоясана обычным походным ремнем с блестящей медной пряжкой, на груди серебряный Георгиевский крест; шаровары с малиновым кантом и сапоги гармошкой. Рядом – мальчик в фуражке, в солдатской шинели с погонами и нашивками ефрейтора. Она – в черном пальто, и четыре девушки – в темно-синих дорожных костюмах.

Во всех церквах звонили колокола. Комиссары Временного правительства перепугались, что в городе началась монархическая демонстрация. Но это был праздник Преображения Господня.

Из дневника (окончание):

«Как только пароход пристал, начали выгружать наш багаж. Валя (Долгоруков. – Авт.), комиссар и комендант (комендантом он называет начальника охраны Кобылин-ского. – Авт.) отправились осматривать дома, назначенные для нас и свиты. По возвращении Вали узнали, что помещения пустые, без всякой мебели, грязны и переезжать в них нельзя. Поэтому остались на пароходе и стали ожидать уже обратного привоза необходимого багажа для спанья. Поужинали, пошутили насчет удивительной неспособности людей устраивать даже помещения и легли спать рано…»

Так они остались на пароходе. Но они были рады воле и этому незнакомому месту.

Только 6 августа, после телеграммы комиссаров о том, что Семья прибыла в Тобольск, было опубликовано официальное сообщение об их отъезде: «По соображениям государственной необходимости правительство постановило: находящихся под стражей бывшего императора и императрицу перевести в место нового пребывания. Таким местом назначен город Тобольск, куда и направлен бывший император и императрица с соблюдением всех мер надлежащей охраны. Вместе с бывшим императором и императрицей на тех же условиях отправились в город Тобольск по собственному желанию их дети и приближенные к ним лица».

Губернаторский дом, где предстояло им жить, после Февральской революции называли в городе Домом Свободы, и улицу, на которой стоял этот дом, – улицей Свободы. Слово «свобода» тогда было очень популярно.

Дом Свободы и стал первым домом их сибирской неволи. (Станция «Дно»… пароход «Русь»… «Дом Свободы»… «Ипатьевский дом» – все это ирония истории?) Дом Свободы имел два этажа – Семья жила на втором. На первом – столовая и комнаты, где разместилась прислуга. И среди них – камердинер Александр Волков и комнатная девушка Лиза Эрсберг. Был еще полуподвальный, цокольный этаж. Туда снесли вещи.

Весь низ дома был заставлен царскими саквояжами, сундуками, чемоданами. В шкафной стоял сундук, где лежали альбомы с фотографиями. Там был и чемодан темной кожи, где хранились тетради его дневников и письма. Здесь лежало все, что осталось от исчезнувшей жизни.

Пока их «люди» мыли дом, вешали портьеры, расставляли привезенную и чистили купленную в городе мебель, они жили на пароходе и даже плавали на нем, как когда-то на яхте.

Из дневника:

«8 августа. Пошли вверх по реке Иртыш верст за десять, пристали к правому берегу и вышли погулять. Прошли кустами и, перейдя через ручей поднялись на высокий берег, откуда открывался такой красивый вид…»

Это были счастливые дни.

13 августа они переселялись в Дом Свободы.

Татьяна и царица ехали в экипаже, остальные шли пешком. «Осмотрели весь дом снизу до чердаков. Заняли второй этаж… Многие комнаты… имеют непривлекательный вид. (Трудно им после Царского Села. – Авт.) Затем пошли в так называемый садик, скверный огород! Все имеет старый, заброшенный вид. Разложил свои вещи в кабинете и в уборной, которая наполовину моя, наполовину Алексея».

Дом Свободы напоминал Ноев ковчег: в большой столовой собирались по вечерам император и императрица несуществующей империи, генерал-адъютант несуществующего императора, обер-гофмаршал несуществующего двора и фрейлины несуществующей императрицы. Именовали друг друга несуществующими титулами: «Ваше Величество… Ваше Сиятельство…» Перед обедом подавали меню на карточке с царским гербом. Неважно, что нехитрые блюда в этих меню. И, как в Александровском дворце, приглашаются к царскому столу господа из свиты: Валя (князь Долгоруков), Илья Леонидович (граф Татищев), Жилик (Пьер Жильяр, гувернер) и Евгений Сергеевич (лейб-медик Боткин). Бал теней, фантастический маскарад разворачивался в сибирском доме. Последний островок 300-летней империи.

«14 августа… Целый день разбирал фотографии из плаванья 1890, 1891 года…»

Он живет в исчезнувшем мире – в том кругосветном путешествии, когда впервые увидел Тобольск… И вот он опять в Тобольске… Круг завершился.

Мирно течет жизнь в тобольском доме.

«9 августа. Утром высидели в саду час, а днем два часа. Устроил себе там висячий турник…»

Это все тот же турник, который доедет с ним до Екатеринбурга… Утром он качается на турнике, днем играет в городки или пилит дрова. За пилкой дров – беседует.

– А ведь это похуже Смутного времени? – пилит дрова Николай.

– Много похуже, Ваше Величество, – пилит дрова князь Долгоруков.

Жильяр и Долгоруков по очереди принимают участие в этой царской пилке дров: устает один, начинает пилить другой. Николай – неутомим. Как он любит движение, как он жаждет любимых прогулок, но…

«22 августа. Такой же дивный день. Досада берет, что в такую погоду нельзя делать прогулок по берегам реки или в лесу. Читали на балконе…»

Теперь у них появилось любимое место.

«Каждое утро пью чай со всеми детьми… Большую часть дня провели на балконе, который весь день согревается солнцем».

С балкона открывается улица Свободы. С улицы Свободы хорошо видно, как рассаживается на балконе Семья: невысокий человек в военной гимнастерке, девочки в белых платьях и величественная дама, тоже в белом, с кружевным зонтиком.

Появление Семьи на балконе – любимое зрелище и главный театр в тихом Тобольске.

Из письма А.Я.Анучина (Магнитогорск):

«Они все выходили на балкон. Особенно, помню, все удивлялись девочкам. Они были стриженые, как мальчики. Мы все думали, что в Петрограде такая мода. Правда сказали потом, что они болели. Все такие хорошенькие, чистенькие… Императрица была важная дама, но немолодая – отец все удивлялся, что, говорит, Григорий в этой старухе нашел?.. Отец вместе с Распутиным работал в номерах в тобольской гостинице. Распутин у него гостил».

Тихая, тихая жизнь, но…

«Прогулки в садике делаются невероятно скучными, здесь чувство сидения взаперти гораздо сильнее, нежели в Царском Селе».

Так течет эта нудная жизнь, где все – событие.

«24 августа. Приехал Владимир Николаевич Деревенко с семейством. Это составило событие дня».

Доктор Деревенко – врач Алексея. Но сейчас мальчик здоров. Редкий период в его жизни, когда он так долго здоров. С врачом приехал его сын Коля – ему разрешено по воскресеньям приходить играть с Алексеем.

А она?

Если подняться на второй этаж и пройти по коридору, то первая, самая большая – комната Аликс.

Большую часть дня она проводит здесь или на балконе. Она редко спускается вниз, даже к обеду.

С ней ее любимые книги. Она читает свою Библию со многими закладками и «хорошие книги» (множество духовных книг, которые она привезла с собой).

Их потом найдут на помойке в екатеринбургском доме.

Но сейчас Тобольск. Обычная сцена. Горит камин, хотя еще стоит теплая погода, маленькая собачка лежит на коленях… Звуки рояля: это Татьяна играет в гостиной. И Аликс пишет очередное письмо Подруге:

«Часто почти не сплю… Тело мне не мешает, сердце лучше, так как я спокойно живу. Страшно худа… Волосы тоже быстро седеют».

Дорогой ценой дается ей это «спокойно живу»: она поседела и высохла.

«Мы далеко от всех поселились, тихо живем, читаем обо всех ужасах, но не будем об этом говорить. Вы во всем этом ужасе живете, достаточно этого…»

«Ужасы». О них аккуратно сообщает в письмах Подруга. Растет напряжение вокруг Романовской Семьи. Арестован Миша. Эсер Савинков, бывший террорист, организатор убийства дяди Сергея, теперь – управляющий военным министерством. По его требованию арестованы и Миша, и его жена, «эта женщина» – графиня Брасова (сейчас она ей простила, сейчас ее только жалко). И бедный дядя Павел (и ему она простила все гадкое, что написал он после этой ужасной революции в газетах).

Колесо повернулось: вчера они заключали в тюрьму этих бомбометателей, сегодня бомбометатели заключают в тюрьму их самих. Новый мир.

В это «время ужасов» царица начала мечтать о переезде в Ивановский монастырь. В монастыре началась их династия, пусть в монастыре и закончится.

Существует рассказ-легенда. В конце 1904 года, во время поражений в японской войне, у Николая появилась удивительная идея. Тогда в Синоде возник вопрос о восстановлении на Руси древнего патриаршества. После долгих размышлений и бесед с императрицей Николай решил отречься от престола, принять монашеский сан – и стать Патриархом! Как когда-то в дни Смутного времени был Патриархом его предок Филарет. Но Синод холодно отнесся к этой идее…

И сейчас, в дни торжества нового Смутного времени, как он мечтал жить в монастыре!

Духовным владыкой в Тобольске был архиепископ Гермоген. Когда-то он был ревностным почитателем «Старца», потом стал его заклятым врагом. За это преследовали, отправили в изгнание. Теперь новая власть назначила его архиепископом в Тобольск. И вот сейчас Гермоген стал их надеждой: забыв все притеснения, он готов служить помазаннику Божьему.

Гермоген с восторгом принял их идею.

Волкова отправили к игуменье.

В монастыре как раз построили новый дом, и игуменья готовилась принять Семью. Но этому идиллическому изменению судьбы не суждено было сбыться. В сентябре приехал Панкратов, комиссар Временного правительства, и идея была похоронена.

Из дневника:

«1 сентября. Прибыл новый комиссар от Временного правительства Панкратов. И поселился в свитском доме с помощником своим, каким-то растрепанным прапорщиком. На вид рабочий или бедный учитель. Он будет цензором нашей переписки».

(«Свитским домом» он называл дом купца Корнилова – напротив Дома Свободы. Здесь жила свита – Татищев, Долгоруков, доктор Боткин и другие. Здесь жила и дочь доктора Боткина, которая потом опишет все здесь происходившее.) Комиссар Панкратов был послан в Тобольск в развитие все той же эффектной Игры, которую придумал Керенский: Панкратов просидел в Шлиссельбурге 14 лет, большую часть царствования Николая. И вот Керенский послал его сторожить самого царя.

Аликс увидела в этом все тот же «новый мир»! Каторжник, стерегущий помазанника Божьего… И она не удостаивала взглядом этого странного маленького человечка в большой папахе. Он постоянно видел пренебрежительно-брезгливое лицо, когда, возвращая письма, заходил в ее комнату. Письма, которые она писала Подруге и которые теперь читал (смел читать!) этот революционный цензор. Аликс жила этой перепиской.

В это время в Петрограде выпущенная из Петропавловской крепости Вырубова лихорадочно начинает собирать средства на освобождение Семьи. Она мечтала об их освобождении, и не только мечтала – предпринимала усилия. И ей многое удалось. Cмешно, но во всей огромной империи Подруга была, пожалуй, единственной реальной заговорщицей, пытавшейся освободить Семью. Уже в августе она посылает с тайными письмами в Тобольск молоденькую фрейлину царицы Риту Хитрово – подругу Насти Гендриковой и великой княгини Ольги. Аня, как всегда, яростно энергична, но она неопытный заговорщик. Она намекает Рите о таинственной важности писем. И молоденькая Рита воспламеняется: ореол заговорщицы вскружил голову, заработало воображение. И вот уже совершенно доверительно Рита рассказывает своему другу о таинственной организации. Они спасут Семью! Ну и друг Риты в свою очередь рассказывает… А потом…

Из дневника:

«18 августа… Утром на улице появилась Рита Хитрово, приехавшая из Петрограда, и побывала у Настеньки Гендриковой. Этого было достаточно, чтобы вечером у нее произвели обыск. Черт знает что такое!»

«19 августа… Настенька лишена права прогулок по улицам в течение нескольких дней, а бедная Рита Хитрово должна была выехать обратно с вечерним пароходом…»

Она не просто «выехала обратно». Ее привезли в Петроград на следствие. Обвинения были серьезные – искали «казачью организацию». Но ничего не нашли. И Аню Рита не выдала.

В конце августа Подруге удается покинуть Петроград. Она направляется в Финляндию. Но и в пути поддерживает связь с Семьей, и уже вскоре в Тобольске Аликс все знает о злополучном Анином путешествии.

Дневник царицы:

«Сентябрь. 7… Аня… была схвачена в Гельсингфорсе и попала на „Полярную Звезду“.

Да, 20 августа Вырубову выслали на поезде из Петрограда в Финляндию (в этом же поезде ехали генерал Гурко, врач Бадмаев и другие). Толпа революционных солдат и матросов окружает поезд в Гельсингфорс: кто-то пустил слух, что в поезде – великие князья. «Дайте нам великих князей! Дайте Романовых!» – неистовствует толпа.

Какова ненависть! Блок был прав: будущее Семьи могло быть прочитано уже тогда, в дни Временного правительства. Гельсингфорский Совет арестовывает Аню, ее отправляют на «Полярную Звезду», где обосновался Центробалт – революционные матросы. Ее сажают в трюм, кишащий паразитами. По заплеванной, в окурках, палубе ее водят на допросы в ту самую гостиную, где когда-то они играли на рояле… Ее мать отправляется к Троцкому. Руководитель могущественного Петроградского Совета, он один мог повлиять на балтийских моряков – «красу и гордость русской революции». Троцкий внял просьбе. «Краса и гордость» отпускает Аню.

Судьба белой царской яхты… Пишет восьмидесятилетний Ф.Г.Пичиенко:

«Мой дядя был офицером на этом судне – на яхте „Полярная Звезда“… После революции он вместе с яхтой благополучно остался в спасительной Финляндии, где и умер… Уже после войны „Полярную Звезду“ из Финляндии пригнали в СССР, и царская яхта служила мишенью для флотских стрельб на Балтике».

Так что расстреляли и царскую яхту тоже.

Аня возвращается в Петроград. И снова она в переписке с царицей.

Элегические письма Аликс:

«Милая, родная моя… Да, прошлое кончено, благодарю Бога за все, что было, что получила – и буду жить воспоминаниями, которые никто у меня не отнимет. Молодость – прошла… Мои близкие все далеко-далеко… Окружена их фотографиями, вещами… халат, туфли, блюдечко, образа… Так хотелось что-нибудь послать тебе, да боюсь, пропадет…»

«Ты знаешь, что душой и сердцем я с тобою, разделяю все твои страдания и молюсь за тебя горячо… Погода переменчива: мороз и солнце, потом тает и темно… Ужасно скучно для тех, кто любит длинные прогулки и кто их лишен… Как время летит… Скоро будет девять месяцев, что я со многими простилась… и ты одна в страданьи и одиночестве… Все здоровы, исключая мелких простуд, иногда колено и ручка пухнет. Но слава Богу, без особых страданий. Сердце болело последнее время. Читаю много, живу в прошлом, которое так полно богатых, дорогих воспоминаний… Не падай духом, хорошо бы послать тебе что-нибудь съедобное…»

«Альбомы все оставила в сундуке, грустно без них, но лучше так, а то больно смотреть, вспоминать… Есть вещи, которые отгоняю от себя, убивают оне, слишком свежи еще в памяти… Что впереди не догадываюсь… Господь знает – и по-своему творит… Ему все передаю… Вяжу Маленькому теперь чулки, он попросил пару: его в дырах, а мои толстые и теплые… Как зимой прежде вязала помнишь? Я своим людям все теперь делаю: у папы брюки страшно заштопаны, рубашки у дочери в дырах, у мамы масса седых волос. Анастасия очень толста, как Мария раньше была – большая, крупная до талии, потом короткие ноги – надеюсь, что растет еще. Ольга худая, Татьяна тоже, волосы у них чудно растут, так что зимой без шали бывают… Вспоминаю Новгород и ужасное 17 число… И за то тоже страдает Россия, все должны страдать за то, что сделали, но никто не понимает…»

(«17 число» – день убийства Распутина. Она уверена: большая Романовская Семья и большая страна получили революцию как наказание за «17 число», но… «никто не понимает…»)

Написав о духовном пастыре, который убит, она пишет о заточенном пастыре страны – царе, который предан: «Он прямо поразителен, такая крепость духа, хотя бесконечно страдает за страну… Какая я стала старая, но чувствую себя матерью страны, и страдаю как за своего ребенка и люблю мою Родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешенья… Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца, и Россию тоже… Несмотря на черную неблагодарность Государю, которая разрывает мое сердце… Господи, смилуйся и спаси Россию…»

Неукротимая энергия Подруги… Урок могущества Троцкого не прошел даром. Она продолжает налаживать связи с новым миром. На этот раз – с великим пролетарским писателем – Горьким!

Бедная Аликс с ее принципами никак не может понять новых знакомств Подруги. Она клеймит Горького в своих письмах. Но Аня знает: новые времена, новые имена. И эти новые имена могут ей пригодиться в ее опасном деле.

Она по-прежнему не оставляет «покинутую всеми Цар-скую Семью». Она действует.

С нетерпением ждет она известий от некоего Бориса Соловьева, которого отправила в Тобольск сразу вслед за Семьей.

В Доме Свободы наступает эра комиссара Панкратова. «Маленького человека», как насмешливо будет звать его Николай.

– Вы сами так много испытали, вы сумеете выполнить свою задачу с достоинством и благородно, как и подобает революционеру. Вы и вверенная вам охрана будете сторожить и охранять бывшего царя и Семью, пока участь его не решит Учредительное собрание, – напутствовал его Керенский.

14 лет в одиночном заключении в Шлиссельбургской крепости просидел революционер Панкратов, потом путешествие в сибирскую ссылку, этапы под суровым конвоем, поселение в Вилюйске… И вот он – надзиратель над царем!

В отличие от императрицы деликатный Николай безукоризненно вежлив с комиссаром. Но главным содержанием их бесед постепенно становится просьба (точнее, мечта) Николая: «Ну почему вы не отпустите нас погулять в город? Неужто вы боитесь, голубчик, что я убегу?»

Панкратов записал весь этот разговор. «Маленький человек» не ощущает скрытой насмешки. Он отвечает серьезно:

– У меня нет в том ни малейшего сомнения, Николай Александрович. И вообще, попытка побега только ухудшила бы положение – и ваше и вашей семьи (все-таки – предупреждает, на всякий случай!).

– Ну так в чем же дело, милостивый государь? Я уже бывал в Тобольске в дни своей юности, я помню, это очень красивый город, и мне так хотелось бы осмотреть его – вместе с семьей.

Но комиссар не разрешает прогулку.

Из дневника: «На днях Е.С.Боткин получил от Керенского бумагу, из которой мы узнали, что прогулки за городом нам разрешены… Панкратов, поганец, ответил, что теперь о них не может быть речи из-за какой-то непонятной боязни за нашу безопасность…»

Панкратов не хотел огорчать царя. Он не объяснил ему «непонятную боязнь»: вся его канцелярия была завалена письмами, телеграммами со всех концов России. С угрозами и похабщиной. Посылали гнусные изображения царицы и Распутина. И что особенно тревожило комиссара – немало писем было из Тобольска. Солдаты, ушедшие с фронта, слонялись по городу. Голодные и ожесточенные – «которые из-за царя кровушку проливали»… Нет, он не мог выпустить Семью в город.

И за это Николай его не любил.

И свита – то есть Долгоруков и Татищев – к изумлению Панкратова, также ничего не понимала. Они не переставали требовать разрешить царю прогулки, они указывали на обещание Керенского… Меж тем их собственные прогулки по городу уже начали вызывать ропот. Солдатики на улице со смешком предупреждали комиссара, что, если князь Долгоруков не перестанет шататься по городу, они его для начала – изобьют. Разгулялась Русь…

Добрейший Панкратов (Керенский в нем не ошибся) переживал неприязнь Николая. Он простил ему крепость и 14 загубленных лет своей жизни. Сейчас он был для него просто отец большой семьи, совершенно не понимающий этой новой страшной жизни. Панкратов привязался к его детям, он подарил княжнам свою книгу о заточении и странствиях по Сибири. Они читали ее вслух. Панкратов даже вызвался быть учителем географии Алексея… И все-таки Николай не любил его.

Он не мог забыть: это был революционер, один из тех, кто убил деда и кто создал весь этот нынешний ужас – Смутное время.

Так же как не смогли они простить новому обитателю Зимнего дворца – Керенскому, несмотря на все его заботы…

В бумагах доктора Боткина есть длинное стихотворение, видимо пользовавшееся в те дни большим успехом в Доме Свободы. Стихотворение написано элегантным почерком, похожим на почерк императрицы. Вот оно:

«Шепот зеркал.

Зеркала в тиши печальной Зимнего дворца, Отражают взгляд нахальный Бритого лица.

В каждом зале, безразлично, В каждом уголке, На свое глядит величье Некто в пиджаке.

И, предавшись ослепленью, Мнит герой страны, Что в покорном преклоненье Пасть пред ним должны.

Что дорога славы пышной Перед ним легла, Но в ответ ему чуть слышно Шепчут зеркала:

«Что твои пустые речи, Дерзостный пришлец, Торжеством былых столетий Защищен дворец.

Славна сила и нетленна Царственных теней.

Не прогонит гость мгновенный Вековых гостей…

Брось! Забудь, пока не поздно, О венце царя, Встанет скоро, встанет грозно Желтая заря».

Так, свидетели былого, Чуть настанет мгла – О грядущей правде слово Шепчут зеркала. Тобольск, 1917».

И еще: для Николая Панкратов – типичный штатский, осмелившийся руководить солдатами. Николай, как истинный гвардеец, не жаловал людей без военной выправки.

Вот почему он так и остался для него – «маленьким человеком».

И солдаты охраны, вслед за Николаем, презирали добрейшего комиссара. Практически солдаты подчинялись в это время только полковнику Кобылинскому.

Полковник Кобылинский был назначен комендантом в Царское Село генералом Корниловым. Кобылинский зарекомендовал себя преданным сторонником Февральской революции и Думы.

Но за это время полковник очень изменился. Нет-нет, он старался исполнять свой долг, но… странное очарование Николая… его мягкость, деликатность… и эти прелестные девочки, и беззащитная в своей надменности несчастная императрица… Таков теперь для полковника портрет этой Семьи. И он все больше начинает ощущать – ответственность за их судьбу.

«Я отдал вам самое дорогое, Ваше Величество, мою честь», – с полным правом он скажет Николаю в конце своего пребывания рядом с Семьей. Полковник становится самым близким человеком к Николаю и Семье.

Итак, в тихом городке, где единственной военной силой были эти 330 стрелков, охранявших Семью, их командир – всей душой на стороне царя.

И вот здесь возникает одна из загадок.

Начальник охраны – с царем. Стрелки («хорошие стрелки», как их зовет Николай) получают от Семьи бесконечные подарки, большинство в охране – «хорошие стрелки». Дочь доктора Боткина совершенно определенно пишет: «В эти месяцы (то есть с августа до Октябрьского переворота. – Авт.) семья могла бежать». И охрана, безусловно, помогла бы им.

Тихий Тобольск, влияние архиепископа Гермогена – все должно было способствовать успеху бегства.

Возможно, Керенский и посылал их в Тобольск с тайной мыслью создать им условия для освобождения (как бы их бегство упростило его жизнь!). Может быть, оттого он избрал добродушнейшего Панкратова надзирать за Семьей.

И все-таки они не бежали. Но почему?

Заместителем Кобылинского в охране был некто капитан Аксюта. Он заведовал хозяйством всего отряда – личность весьма заметная. Когда случится Октябрьский переворот и в газетах появятся сведения о возможном освобождении царя, «Известия» опубликуют ответ из Тобольска – где от имени стрелков охраны письмо подпишет капитан Аксюта (7 ноября 1917 года).

Через два года, в разгар гражданской войны, в 1919 году, белый офицер граф Мстислав Гудович был проездом в заштатном городе Ейске.

Здесь, в Ейске, граф Гудович увидел знакомое лицо. Это и был капитан Аксюта, с которым граф был знаком еще по службе в Царском Селе.

Аксюта пригласил его на ночлег в свой дом и всю ночь рассказывал графу о житье Царской Семьи в Тобольске. Подробно описал Аксюта и всю историю отъезда Царской Семьи из Тобольска. И как перед отъездом они передали ему: царица – жемчужное ожерелье и бриллианты, а Государь – свою шашку. Вещи эти Аксюта спрятал в окрестностях Тобольска в тайнике. Об этом тайнике знают теперь только двое: он сам и генерал Деникин, которому он все рассказал на дознании (Аксюта был арестован по возвращении из Тобольска, его обвинили в большевизме, но выпустили, не найдя за ним никакой вины).

Этот ночной рассказ Аксюты мы можем проверить – по дневнику царя.

2(15) апреля 1918 года, незадолго до отъезда царя из Тобольска, в доме был обыск, и результаты этого обыска царь записал в дневнике:

«2 апреля. Утром комендант с комиссией из офицеров и двух стрелков обходил часть помещений нашего дома, результатом этого „обыска“ было отнятие шашек у Вали и Жильяра, а у меня кинжала…»

Но как и князь Долгоруков и даже месье Жильяр, царь, конечно же, взял с собой гордость военного – шашку. Но у него шашку не отняли. Значит, кто-то его предупредил об обыске и кому-то он отдал ее на сохранение. И этот кто-то, видимо, действительно был капитан Аксюта.

Но безнадежно далек южный городок Ейск от затерянного в сибирских пространствах Тобольска. И вряд ли в кровавом месиве гражданской войны кому-то из двух посвященных удалось достичь тайника…

Итак, мы можем доверять свидетельствам капитана Аксюты. Вот почему так интересен его ответ на важнейший вопрос, который задает ему Гудович: «Почему вы не дали возможности бежать Государю?»

Аксюта отвечает, что у них с полковником Кобылин-ским был проект освободить Государя, но тот отказался, сказав: «В такое тяжелое время, переживаемое Россией, ни один русский не должен покидать Россию. И я не собираюсь куда-либо бежать и буду ожидать здесь своей участи…»

Отражение тех же мыслей мы найдем в «Воспоминаниях» Панкратова, где он рассказывает о беседе с одной из великих княжон:

«– Папа читал вчера в газетах, что нас вышлют за границу, как только соберут Учредительное собрание. Это правда?

– Мало ли что пишут в наших газетах!

– Нет-нет. Папа говорит – мы лучше в России останемся. Пусть нас сошлют подальше в Сибирь».

Что же Аликс?

Неужели она смирилась, «Шпицбубе» – вечная забияка? Никогда! Тысячу раз – никогда. Но она не собирается бежать, как несчастная арестантка – из милости охраны. Она продолжает верить в освобождение Народом и Армией. Она по-прежнему живет мечтами и собирается бежать в окружении «300 офицеров»!

Она рассказывает Жильяру об этих 300 офицерах, которые собрались в Тюмени и готовятся их освободить.

Этот миф был создан… «Святым чертом». Да, уже за гробом он опять сумел обмануть ее.

Осенью в Тобольске появился Борис Соловьев. Он был послан Вырубовой и приехал вслед за ними…

 

«СКУКА ЗЕЛЕНАЯ» (ЦАРЬ ИГРАЕТ ЧЕХОВА)

 

Но вернемся к дневнику Николая.