Пребывание в чертогах Небесного

Конфуций спросил у Лао Даня:

— Вот есть человек, который уходит прочь от Пути, ибо невозможное называет возможным, а правильное называет неправильным. Любители же рассуждать говорят: «Отделите твёрдое от белого», как если бы их можно было развесить в разных концах небес. Можно ли таких людей назвать мудрыми?

— Всё это оковы раба и тяготы ремесленника, бесплодное истязание тела и души, — ответил Лао Дань. — Самую сноровистую собаку первой сажают на поводок, самую ловкую обезьяну первой отлавливают в лесу. Сейчас я поведаю тебе такое, о чём нельзя услышать и нельзя рассказать. Среди всех, наделённых головой и ногами, лишённых разума и слуха больше всего. Среди тех, кто имеет зримый облик, нет ни одного, кто существовал бы вместе с бесформенным и безо́бразным. Их движения и покой, смерть и жизнь, дряхление и расцвет не есть то, благодаря чему они существуют. Устанавливать среди них порядок — это дело людей. Отсутствие порядка относится к Небу. Забыть же о вещах, забыть о Небе — это называется «забвение себя». О людях, забывших себя, как раз и можно сказать, что они пребывают в чертогах Небесного.

Причина крайности

Цзы-Юй и Цзы-Сан были друзьями. Однажды дождь лил не переставая десять дней подряд. Цзы-Юй сказал: «Как бы Цзы-Сан не заболел!» Он собрал еды и отправился навестить друга. Подойдя к дому Цзы-Сана, он услыхал не то пение, не то плач. Это хозяин пел, подыгрывая себе на цитре:

— О, отец! О, мать! Небо ли? Человек ли?

Голос поющего дрожал, слова комкались.

— Почему ты так странно пел? — спросил Цзы-Юй, войдя в дом.

— Я искал того, кто довёл меня до этой крайности, и не мог найти, — ответил Цзы-Сан. — Разве мои отец и мать могли пожелать мне такой бедности? Небо беспристрастно укрывает, а земля беспристрастно поддерживает всё сущее. Неужто они могли пожелать мне одному такой бедности? Я искал того, кто сделал это, и не мог найти. Выходит, то, что довело меня до такой крайности, — это судьба!

Просвещённый царь

Ян Цзыцзюй пришёл к Лао Даню и сказал:

— Предположим, в мире появится человек чуткий, деятельный, знающий, наделённый ясным умом и не ведающий усталости в деле постижения Пути. Можно ли сравнить такого с просвещёнными царями былых времён?

— Для истинного мудреца всё это — оковы и путы царской службы, они изнуряют наше тело и понапрасну волнуют сердце, — ответил Лао Дань. — К тому же красивый узор на шкуре тигра и леопарда привлекает охотника, а самую ловкую обезьяну и самого усердного пса первыми сажают на поводок. Разве можно сравнить такого человека с просвещёнными царями?

— Могу ли я узнать, как управляет просвещённый царь? — спросил Ян Цзыцзюй.

Лао Дань ответил:

— Когда правит просвещённый царь, его деяния распространяются на весь мир, но как бы не от него исходят, его власть передаётся всем вещам, но люди на неё не уповают. Он правит во славе, но никто не воздаёт ему хвалу. Он всем на свете даёт жить в своё удовольствие. Он укореняется в Безмерном и пребывает в Отсутствующем.

Путь разбойников

Однажды подручный Разбойника Чжи спросил у него:

— У разбойников тоже есть свой Путь?

Чжи ответил:

— Как можно направляться куда-нибудь, не имея Пути? Уметь догадаться, где в доме спрятаны драгоценности — то же, что мудрость. Войти в дом первым — то же, что мужество. Выйти последним — всё равно, что верность долгу. Знать, сможешь ли унести награбленное — всё равно, что знание учёного мужа. Разделить добычу поровну — всё равно, что человечность. Тот, кто не обладает этими пятью качествами, никогда не станет хорошим разбойником!

Сердце человека

Цуй Шу спросил Лао Даня:

— Если не управлять Поднебесной, то как исправить сердца людей?

— Будь осторожен, не тревожь людские сердца, — ответил Лао Дань. — Сердце у человека опускается, когда его унижают, и возносится, когда его хвалят. Человек с опустившимся сердцем — что узник; человек с вознёсшимся сердцем — всё равно, что палач. Сердце человека, будучи уступчивым и мягким, становится сильным и жёстким, оно и острое, и гладкое. Загораясь, оно становится горячим, как пламя. Остывая — холодным, как лёд. Так быстро оно меняется, что не успеешь взгляд перевести, как оно дважды побывает за пределами Четырёх морей. Покоясь, оно черпает свой покой из бездны внутри себя. Действуя, оно взмывает к самым небесам. Что может быть более гордым и свободным на свете, чем сердце человека?

Сижу в забытьи

Янь Хой сказал:

— Я кое-чего достиг.

— Чего именно? — спросил Конфуций.

— Я забыл о ритуалах и музыке.

— Это хорошо, но ты ещё далёк от совершенства.

На другой день Янь Хой снова повстречался с Конфуцием.

— Я снова кое-чего достиг, — сказал Янь Хой.

— Чего же? — спросил Конфуций.

— Я забыл о человечности и справедливости.

— Это хорошо, но всё ещё недостаточно.

Через некоторое время Янь Хой и Конфуций снова встретились.

— Я опять кое-чего достиг, — сказал Янь Хой.

— А чего ты достиг на этот раз?

— Я просто сижу в забытьи.

Конфуций изумился и спросил:

— Что ты хочешь этим сказать: «Сижу в забытьи»?

— Моё тело будто отпало от меня, а разум как бы угас. Я словно вышел из своей бренной оболочки, отринул знание и уподобился Всепроницаемому. Вот что значит «сидеть в забытьи».

— Если ты един со всем сущим, значит, у тебя нет пристрастий. Если ты живёшь превращениями, ты не стесняешь себя правилами. Видно, ты и вправду мудрее меня! Я, Конфуций, прошу позволения следовать за тобой!

Смерть третьего друга

Трое мужей — Цзы-Санху, Мэн Цзыфань и Цзы-Циньчжан — говорили друг другу:

— Кто из нас способен быть вместе, не будучи вместе, и способен действовать заодно, не действуя заодно? Кто из нас может взлететь в небеса и странствовать с туманами, погружаться в Беспредельное и вовеки жить, забыв обо всём?

Все трое посмотрели друг на друга и рассмеялись. Ни у кого из них в сердце не возникло возражений, и они стали друзьями.

Они дружно прожили вместе некоторое время, а потом Цзы-Санху умер. Прежде чем тело Цзы-Санху было предано земле, Конфуций узнал о его смерти и послал Цзы-Гуна участвовать в траурной церемонии. Но оказалось, что один из друзей покойного напевал мелодию, другой подыгрывал ему на цитре, и вдвоём они пели песню:

Эй, Санху! Эй, Санху! Ты возвратился к подлинному, А мы всё ещё в человеческом облике!

Цзы-Гун поспешно вышел вперёд и сказал:

— Осмелюсь спросить, прилично ли вот так петь над телом покойного?

Друзья взглянули друг на друга и рассмеялись:

— Да что он знает об истинном ритуале!

Цзы-Гун вернулся и сказал Конфуцию:

— Что они за люди? Правил благочестия не соблюдают, даже от собственного тела отрешились и преспокойно распевают песни над телом мёртвого друга. Уж не знаю, как всё это назвать. Что они за люди?

— Эти люди странствуют душой за пределами света, — ответил Конфуций. — А такие, как я, живут в свете. Жизнь вне света и жизнь в свете друг с другом не соприкасаются, и я, конечно, сделал глупость, послав тебя принести соболезнования. Ведь эти люди дружны с Творцом всего сущего и пребывают в едином дыхании Неба и Земли. Для них жизнь — всё равно, что гнойник или чирей, а смерть — как выдавливание гноя или разрезание чирея. Разве могут такие люди отличить смерть от жизни, предшествующее от последующего? О да! Они облекаются всеми образами мира, но обретают опору в Общем Теле всего сущего. Они забывают о себе до самых печёнок, отбрасывают зрение и слух, следуют круговороту вещей без конца и начала, не ведают ни предела, ни меры. Безмятежные, скитаются они за пределами мира пыли и грязи, беспечно бродят по Царству Недеяния. Ужели станут они печься о мирских ритуалах и угождать желаниям толпы?

— В таком случае, учитель, зачем соблюдать приличия? — спросил Цзы-Гун.

— Я из тех, на ком лежит кара Небес, — ответил Конфуций. — Но всё же нам с тобой не мешало бы последовать примеру тех мужей.

— Осмелюсь спросить, что же нам делать?

— Рыбы устраивают свою жизнь в воде, а люди устраивают свою жизнь в Пути. Для тех, кто устраивает свою жизнь в воде, достаточно вырыть пруд. А тем, кто устраивает свою жизнь в Пути, достаточно отрешиться от дел. Вот почему говорят: «Рыбы забывают друг о друге в воде, люди забывают друг о друге в искусстве Пути».

— Осмелюсь спросить, что такое необыкновенный человек? — спросил Цзы-Гун.

— Необыкновенный человек необычен для обыкновенных людей, но ничем не примечателен перед Небом, — ответил Конфуций. — Потому и говорится: «Маленький человек перед Небом — благородный муж среди людей. Благородный муж среди людей — маленький человек перед Небом».