Милый Лy, пес‑разрушитель 3 страница

Она подошла к машине.

– Я выпустила его в сад, чтобы он сделал свои делишки, а он перепрыгнул через забор – и был таков.

– Когда? – уточнил я упавшим голосом. За долю секунды я успел прикинуть, как далеко он мог забежать, по какой дороге, что он мог натворить в лучшем и в худшем случае, откуда мог подуть ветер, какие парки находятся рядом – в общем, постарался учесть все, что можно.

– Две‑три минуты назад. – Глаза у нее были на мокром месте. В первый раз в жизни я видел ее настолько расстроенной.

– Думаю, я знаю, где он, – сказал я миссис Бэнкс. Даже со скоростью Лу, за пару минут далеко он уйти не мог. – Возвращайтесь домой, вдруг он сам вернется.

Мы проехали два квартала, и наконец я заметил знакомый силуэт. Лу обходил по кругу одноэтажный дом, с крыши которого надрывался очередной безумный павлин. Мы решили какое‑то время не вмешиваться: Лу явно намеревался отыскать путь к цели, и мне было интересно, что он станет делать. Он запрыгнул на каменную изгородь, попытался перескочить на крышу сарайчика, пристроенного к дому. Когда с этой стороны ничего не вышло, он понюхал воздух, взобрался на крышку мусорного бака и уже оттуда, тоненько тявкая от возбуждения, попробовал достать лапой до подоконника. Он так хотел эту проклятую птицу. Я сочувственно вздохнул при мысли, что скоро этой забаве придет конец.

– Охотится, – сказал я, и Нэнси погладила меня по щеке. Моя нервозность улеглась.

– Надо сказать соседям, пусть они его наймут птиц гонять.

– Он им тут наведет порядок.

Лу не сводил взгляд с павлина, распустившего пестрый хвост. Я окликнул его через окно. Он обернулся, увидел нас, улыбнулся и побежал к машине. Я распахнул заднюю дверь:

– Залезай, хулиган.

Он вилял хвостом что есть мочи и выглядел довольным, как школьник на прогулке. Мы вернулись к дому Бэнксов. Мама Нэнси беспокойно расхаживала по лужайке.

– Плохая собака! – воскликнула она, когда Лу устремился к ней, и погрозила ему пальцем. Лу понюхал палец, потом лизнул. Она погладила его по голове. – Как ты меня напугал!

– Он охотился за павлинами, – объяснила ей Нэнси. – Извини, мам.

– Погодите… Я покажу вам, что он теперь умеет! – Миссис Бэнкс утерла глаза рукавом, вытащила из кармана кусочек сыра и показала его Лу. Тот уселся перед ней, не моргая. – Так, Луи… пожми лапу, давай. – Она наклонилась и легонько постучала ему по правой лапе. Он тут же ответил. Она скормила ему сыр. – Хорошо. Молодец, Луи.

– Ого! – Я пришел в восторг. – И как быстро вы этого добились?

– Минуты за две. Он же и так все делает лапами. – Лу продолжал к ней тянуться, даже когда сыр закончился. Она улыбалась и пожимала ему лапу каждый раз. Он принюхивался, в надежде, что угощение еще осталось, менял лапы, поскуливал и, наконец, уставился на нее так умоляюще, что она не выдержала и сгребла его в объятия.

Мы с миссис Бэнкс починили изгородь в том месте, где Лу сумел ее перепрыгнуть. Я понимал, что это все равно его не остановит, если он всерьез захочет вырваться на свободу, но ей ничего говорить не стал. И, как ни странно, Лу больше ни разу не убегал. Возможно, ему слишком нравились ароматы, которыми этот дом был пропитан, – курицы, специй, маринованной говядины, пышных паровых булочек и острого соуса. Даже страсть к охоте на павлинов отступала на второй план перед прелестями китайской кухни. А еще, я уверен, он не хотел больше огорчать маму Нэнси.

 

Перед сном мы вышли на небольшую прогулку. На улице было тихо, сладко пахло травой и пасленом. Лу обнюхал соседскую клумбу, затем вернулся и пошел со мной рядом; поводок я привычно держал в руке.

Вечерами мы теперь гуляли только так, свободно и без привязи, вдвоем, вслушиваясь, как ездят вдалеке машины, шуршат шины по асфальту и временами лают собаки у кого‑то на заднем дворе.

На углу улицы Лу забрался в заросли плюща, обвивавшего фонарный столб: пару дней назад он засек там крысу и теперь не мог пройти мимо этого места спокойно. Разочарованный тем, что сцапать грызуна не удалось, он щедро пометил столб, а потом для пущей уверенности облегчился. И хотя обычно я всегда за ним убирал, в тот вечер я оставил эту кучку на месте: отчасти потому, что добраться до нее было трудновато, но в основном потому, что, насколько мне было известно, запах фекалий привлекал крыс. Я не хотел лишать Лу приключений, а охота на грызунов была его любимой забавой.

Он подрал плющ задними лапами, чтобы оставить там свою метку. Это тоже было привычкой, оставшейся у него с детства. Подозреваю, что с другими щенками они целыми днями занимались чем‑то подобным. Наверняка, запах крыс и других собак пробуждал у Лу давние воспоминания.

Я присел на обочину. Он устроился рядом со мной, и я крепко его обнял. Я ощущал ритмичное дыхание и тепло его тела. Он ткнулся носом мне в шею. В этот день все могло бы пойти совсем по‑другому. Как хорошо, что павлин обнаружился так близко.

 

Змеи, звезды и налетчики

 

 

Лу очень быстро привыкал к жизни в городе, но мне этого было мало. Вместе с ним мы начали осваивать дикую природу Южной Калифорнии, тот мир, в котором родился Лу. Конечно, это были не совсем холмы его родного Мендосино, но тут тоже не было ни изгородей, ни дверей, ни асфальта. Мир Лу – это были травы, деревья, ручьи, пыль, звериные тропы, еноты и койоты, не имевшие никакого отношения к городам. Здесь каждая пядь земли была напоена запахами, рассказывала тысячи историй, манила все дальше и дальше в холмы, и Лу шел по следу, обнаруживая то чьи‑то скрытые от глаз тайны, то укромные лежбища, то старые, давно забытые кострища на стоянках, места рождения и смерти.

Мы мчались по тайным тропам, как два пса, забираясь все выше по склонам иссушенных солнцем холмов, и я заново учился всему на свете, даже тому, что, мне казалось до этого, я хорошо знаю. Но теперь меня вел за собой истинный знаток дикой жизни, ее ценитель и поклонник, зверь, в чьем сердце горела страсть к свободе; он был подобен дикому лососю, вскормленному не химией на рыбной ферме, но теми тысячами миль, которые он плыл по волнам, мимо чаек, китов и голодных медведей. Лу оказался в своей родной стихии, и наблюдать за ним было наслаждением.

Мы выезжали на природу так часто, как только могли. Нэнси присоединялась к нам по выходным, но, в отличие от меня, она зарабатывала на жизнь не частными уроками, а страхованием, и в будние дни ей приходилось сидеть в конторе. Нас же с Лу как раз будни устраивали как нельзя больше: народу в лесах почти не было, и бродить там было весело и приятно, поэтому как минимум раз в неделю мы с ним вырывались подальше от города и получали удовольствие.

В пределах нашей досягаемости было несколько национальных парков и заповедников, мы гуляли там, сколько могли, потом салились в машину, и я отправлялся на очередной урок. Меня приглашали в западные районы Лос‑Анджелеса, в Беверли‑Хиллс, в Бель‑Эйр – в зависимости от этого мы и выбирали подходящий маршрут для прогулок. Если я не успевал забросить Лу домой, то брал его с собой на уроки, и он либо дожидался меня в машине, либо если ученик приглашал нас обоих, заходил в дом. К этому времени он был уже достаточно хорошо воспитан, и я мог быть уверен, что если усажу его у стола, он не двинется с места (если только его не станет задирать домашний кот или хорек).

Порой мы забирались еще дальше, в горы или в бухту Малибу или даже в леса близ Сан‑Бернардино, где находилось красивейшее озеро Эрроухед. По выходным мы ездили посмотреть на каньоны, в парки, где росли секвойи, в Джошуа Три, а однажды даже в парк Иосемити. И хотя в заповедниках положено было держать Лу на привязи, я иногда отцеплял его или брал самый длинный поводок, какой мог найти. Согласен, это было пренебрежение правилами, и я нарушал закон, но мне все было нипочем с такой смекалистой собакой, обладавшей отменным чутьем.

Как‑то солнечным утром мы отправились в Топангу на перевал, откуда разветвлялась целая сеть тропинок для егерей и охотников. Старые деревянные мосты были перекинуты через ущелья, так что, при желании, можно было обойти все горы Санта‑Моники от заповедника Уилла Роджерса на востоке до национального парка Пойнт‑Мугу на западе. В наши дни с собаками там появляться нельзя, но в 90‑х этот запрет еще не был введен, чем мы и воспользовались.

Тропа вела нас вдоль гряды холмов, вилась среди рощиц, по поросшей разнотравьем равнине, поднималась выше и заводила в заросли чапареля, дарила прохладу у ручьев и открывала восхитительные виды на долину, оставшуюся внизу. Здесь пахло полынью, росли дубы и юкка, а кусты боярышника были такими густыми, что через них не проскочил бы и заяц.

Я люблю растения и животных, нацеленных на выживание вопреки засухам, пожарам, холоду и жаре – эта цепкость и жизнестойкость всегда меня восхищала. Есть в таких созданиях особая красота, элегантная простота и сдержанность, которой невозможно не любоваться, она подобна аромату выдержанного вина, рожденного в мучениях перекрученных лоз.

Повсюду были дикие цветы, насекомые, птицы. Когда мы отошли по тропе достаточно далеко, я отпустил Лу с поводка, чтобы он побегал. Он обнюхивал и помечал стволы дубов собственным запахом, пытался кусать пересохшую на солнце полынь, гонялся за лиловыми колибри – и все это с такой неподдельной радостью, какую другим собакам было бы трудно вообразить.

Лу был представителем старой школы, он был подобен закаленному жизнью фермерскому псу, который охотился, пас стада, спал под солнцем и чьи хозяева всегда были рады ему, но без каких‑то там нелепых сантиментов. Лу был крепким, как обычная рабочая псина, очень серьезным и ненасытно любознательным во всем, что касалось мироустройства. Показывал ли он фокусы школьникам или искал со мной вход на старый рудник, где добывали серебро, Лу ко всему подходил вдумчиво и со смыслом. Даже в первый год своей жизни он был очень ответственным псом.

В лесу Лу вел себя как военный разведчик, он бегал, куда хотел, но всегда оставался на расстоянии окрика, ощущая постоянную связь между нами. То и дело он останавливался, возвращался, находил меня взглядом, чтобы проверить, все ли в порядке. Свободолюбие поразительным образом уживалось в Лу с его заботливостью и беспокойством о том, как бы я случайно не заблудился и не исчез где‑то среди холмов.

Мне нравились оба эти проявления его натуры, я хотел развивать и уравновешивать их как можно лучше. Поэтому я начал играть с ним в прятки, чтобы научить его моментально реагировать на команду «ко мне» и отточить поисковые способности. И это не было детской игрой: мы играли по‑настоящему, подолгу, как может играть человек со зверем – то есть, как если бы на карту была поставлена наша жизнь. Я хотел, чтобы таланты Лу вышли на новый уровень.

Когда я видел, что он всецело поглощен выслеживанием какого‑то животного, я осторожно ускользал по боковой тропке и прятался в кустах или в пещере, забирался на камни или на дерево. Я старался отойти как можно дальше, и лучше всего так, чтобы ветер меня не выдал. Через какое‑то время я слышал, как он мчится, что‑то порыкивая и поскуливая – мне кажется, именно так на собачьем языке звучало мое имя.

Он всегда меня находил. Прятаться от Лу было все равно что пытаться пройти сухим среди дождевых капель. Но весь смысл был не в том, чтобы его обмануть, а в том, чтобы раззадорить. Эти упражнения на подзывание и поиск были особенными в том смысле, что на самом деле я его никогда не звал: он сам включал команду «ко мне» и бросался меня искать.

С каждым разом я старался прятаться лучше, чтобы его обмануть. Мне даже пришлось усаживать Лу и давать команду «место», чтобы я мог уйти достаточно далеко, потому что очень скоро он раскусил все мои хитрости и больше не спускал с меня глаз. Команда «место» обычно давала мне три‑четыре минуты, чтобы отыскать укрытие, а потом Лу говорил себе: «Да пошло оно все!» и бросался в погоню. Я пытался сбить его со следа, разбрасывая среди деревьев и под камнями кусочки ткани с запахом или закидывая в заросли обертки от бутербродов. Я ощущал себя как в кино, индейцем, который пытается спастись от гончих шерифа.

Он всегда меня находил. Потом гордо гарцевал с негромким рычанием и был абсолютно прав. Я тоже гордился собой: мне удалось отработать надежную систему, которая гарантировала, что Лу, невзирая ни на какие помехи, никогда от меня не сбежит и всегда найдет способ вернуться.

Когда Лу выучил команды сидеть/место и лежать/место, я научил его команде «ждать». Разница между «ждать» и «место» состоит в том, что здесь собаке нужно только соблюдать очерченные границы на протяжении какого‑то времени. Собаку можно приучить ждать у дверей, у ворот, у входа в дом, на ковре или у кровати, даже в клетке или в конуре, пока его не позовут.

Основную команду «ждать» Лу выучил за один день. Для начала я показал ему, что нужно ждать у входа в дом, прежде чем войти внутрь или выйти наружу. Затем я научил его «идти на коврик» – очень полезная команда, чтобы собака не путалась под ногами, если она мешает. Когда Лу научился уходить на свою подстилку (для этого я использовал подкормку, похвалу, поводок и язык жестов), я стал давать ему команду «ждать», постепенно увеличивая время. Наконец он с этим освоился, и теперь я мог посылать его «на коврик» из любой точки в доме.

Затем мы начали отрабатывать вариант команды «ждать» в полях, на парковках и в городских парках. Я усаживал его и давал команду «ждать» голосом и знаками – очень просто, раскрытой ладонью, вертикально, так же как для команды «место» (с той разницей, что «место» показывают ладонью боком). После чего я отходил шагов на тридцать, оборачивался к Лу лицом и кричал: «Ко мне!» – а когда он преодолевал примерно половину этого расстояния (за секунду‑другую), вскидывал руки и выкрикивал: «Ждать!» Через какое‑то время Лу приучился останавливаться и дожидаться от меня новой команды.

Я стал увеличивать дистанцию между нами, чтобы успевать с командой «ждать» по нескольку раз. Он пробегал десять шагов и ждал, пять шагов и ждал, двадцать – и ждал… Все ближе и ближе ко мне. Прошло совсем немного времени, и это стало для нас простым, как детская игра; я даже перестал давать команду голосом и оставил только жесты. В ту пору я не мог об этом знать, но именно эта команда в один прекрасный день спасла ему жизнь на горной тропе.

Мы с Лу поднялись на каменистый гребень к востоку от Песчаного пика. Под нами расстилался Тихий океан, к северо‑западу виднелись острова Чаннед, а чуть южнее – окутанная дымкой Каталина. Едва заметный теплый ветерок доносил запах полыни и коноплянки, через сушняк пробивались зеленые побеги кустарника, бросая вызов лесным пожарам, наносящим здешней поросли ущерб каждое дето.

Лу пробежался по холму, взметая сухую пыль, поиграл в догонялки со шмелем, а я пока налил ему в миску воды. «Пить!» – позвал я его.

Он подбежал, полакал воду, а потом, широко улыбаясь, опрокинул остатки мне на штаны. Я шлепнул его по пыльному заду и немного побегал с ним в салочки, после чего мы принялись возиться и играть в «бешеного пса».

Внезапно Лу что‑то учуял и помчался к соседней груде камней, в полусотне метрах отсюда. Я воспользовался моментом, чтобы посидеть и отдохнуть, пока он тыкался носом в кусты и скалы.

Высоко в небе над нами кружил краснохвостый сарыч, возможно, он искал ту же добычу, что и Лу. «Интересно, кто круче – Лу с его обонянием или сарыч с острым зрением?» – подумал я, наблюдая за ними. По тому с каким задором Лу устремился куда‑то дальше, я точно знал, что он поймал новый запах и вышел на след. Немного подумав, я поднялся и пошел следом. Мне стало любопытно.

Лу бежал по залитой солнцем тропинке. Посреди нее валялась выбеленная на солнце кривая палка: возможно, какой‑то турист опирался на нее при ходьбе, а потом выбросил. Лу она, похоже, заинтриговала, он замер поблизости и стал принюхиваться.

А потом палка пошевелилась.

– Стоять! – закричал я так громко, как только мог. Лу озадаченно обернулся, словно желая уточнить: «А что, это нормально, когда палки шевелятся?»

Я вскинул руку, подкрепляя команду жестом. Он застыл, по‑прежнему не сводя заинтересованного взгляда с гремучей змеи, которая, по счастью, еще не сделалась агрессивной.

Она грелась пол лучами утреннего солнца, еще вялая после ночной прохлады. Лу замер всего в паре шагов, но она еще даже не начала трещать.

Судя по тому, что Лу совсем не выказывал страха, прежде с гремучками ему сталкиваться не доводилось. Я прекрасно понимал, что, невзирая на все мои крики, он очень скоро не удержится и таки решит понюхать загадочную живую палку, поэтому действовать надо было решительно. Еще не хватало лишиться такого пса по вине какой‑то бессмысленной рептилии!

– Эй, Лу! – крикнул я. Гремучая змея пошевелилась, подняла хвост и затрещала. Я захлопал в ладоши и попятился, как бы приглашая поиграть в догонялки, чтобы пробудить интерес у своей собаки и отвлечь от змеи.

Он завилял хвостом. Судя по позе, сейчас ему было куда интереснее поймать меня, чем пытаться ухватить непонятную ползучую тварь, оказавшуюся на тропинке между нами. «Будь умницей, Лу, будь умницей!» – молил я его мысленно, отходя все дальше назад.

Змея свернулась. Чтобы нанести удар. Лу взвыл и поднялся на дыбы, как боевой жеребец. А потом, вместо того чтобы обогнуть змею по дуге, взял и радостно через нее перепрыгнул, оставив гремучку далеко позади. Та все же попыталась дернуться в сторону пса, но цели не достигла, однако в первый момент, когда я заметил ее бросок, у меня чуть не случился сердечный приступ.

Лу подбежал ко мне. Я схватил его на руки и крепко прижал к груди. Он зафыркал и облизал мне лицо. Объятия всегда ему нравились, он позволял сжимать себя очень крепко, и сразу чувствовалось, сколько в нем жизни и как много в нем любви.

Завершая картину, он поставил мне на плечо переднюю лапу. Я еще немного подержал его, потом прошептал на ухо: «Выпендрежник».

– Р‑р, – согласился он.

– Вот уж точно. Р‑р.

Я отпустил его, он помочился на ближайший куст, потом схватил лубовую ветку.

– Хорошая палка! – Я подозвал его к себе. Лу любил грызть палки: это тоже была привычка, оставшаяся у него с детства, когда собачьи игрушки росли на деревьях. – Только сперва проверяй, чтобы она была не живая.

Я уселся под дубом и достал сладкий батончик. Рядом со своей палкой расположился Лу.

– Держи. – Я бросил ему липкий кусочек. Он выпустил палку из пасти и мгновенно поймал угощение, проглотил и вновь с удовольствием принялся грызть древесину. Сперва он тонкими полосками сдирал кору, потом уничтожал остальное.

Палка была слишком тонкой и длинной, ее неудобно было держать в лапах.

– Дай, – велел я, забрал палку и переломил пополам. – Так удобнее, верно?

Он хрюкнул и вернулся к своему занятию. Я счистил со своего обломка кору и слегка надкусил. Лу посмотрел на меня удивленно, точно я открыл какой‑то страшный секрет.

– Невкусно, – резюмировал я и выплюнул кусочек дерева. На вкус оно было горьким, как перестоявший чай.

Вытащив перочинный нож из кармана, я закончил шкурить свой кусок палки. Лу поудобнее свернулся на земле, и еще какое‑то время мы отдыхали в полном блаженстве, оба были заняты своим делом и думали о змеях и друг о друге.

 

Мне позвонила Филлис из репетиторского агентства:

– У меня есть для тебя клиент.

– И кто же это?

– Очень важная персона.

– Шейх или политик?

– Знаменитость.

– Не в первый раз, – сказал я.

– Сомневаюсь.

Я миновал пост охраны на воротах, проехал по заворачивающей дорожке к дому и покосился в зеркало заднего вида на Лу.

– Веди себя хорошо, – и бросил ему печенье. Он схватил его на лету и облизнулся. – Молодец. Сиди в машине. Здесь тебе выходить нельзя – по крайней мере, пока что.

Лу обозрел великолепный особняк, оставив на стекле влажный отпечаток носа. Я медленно заехал на парковку, поставил машину в дальнем уголке и вылез наружу.

– Веди себя хорошо.

Да, скажу честно, я нервничал.

Слева от входа в дом находилась идеально подстриженная, изумрудная поляна, шедшая слегка под уклон. Там было несколько лунок для гольфа, у которых торчали флажки. Добродушный и вальяжный пожилой джентльмен в малиновом жилете, афроамериканец по происхождению, как раз замахивался клюшкой. У его ног лежали мячи.

Он сделал аккуратный удар, и мяч закатился точно в лунку. Потом он обернулся ко мне:

– Чем могу вам помочь?

– Добрый день, сэр. Я Стив Дьюно, новый учитель Аники.

– Добрый день, сынок, – отозвался он любезно, глядя на меня немигающим, как у орла, взглядом. – Тогда тебе к Джоанне, это моя жена. Иди прямо в дом.

– Спасибо, сэр.

– Не за что.

Я не мог отделаться от ощущения, что всего за пару секунд он оценил меня, снял мерку, сделал какие‑то выводы. Я, как ребенок, хотел задать разом тысячу вопросов: «Хотите познакомиться с моей собакой?» или «А давно вы играете в гольф?» Конечно, при встречах со звездами мы все ведем себя, как идиоты… но, черт возьми, это же был сам Сидни Пуатье!

Вокруг него всегда было множество таких людей, как я, он ценил наши услуги и всегда был очень добр. Однако он всегда оставался на собственной орбите, словно луна, и не делался ближе. Слава окутывала его, она была почти физически ощутимой преградой, и это было совершенно заслуженно. В любом случае, дважды в неделю приходить в этот дом стало для меня настоящим событием.

Лу считал происходящее совершенно нормальным, он мирно спал в машине, пока я занимался с Аникой, а мистер Пуатье играл в гольф на лужайке.

В погожие дни я привязывал его к дождевальному аппарату, и он сидел там совершенно спокойно, лишь изредка подтявкивая, словно желая оценить меткость уларов.

Никто из членов семьи не возражал против Лу. Впрочем, чаще всего он все же оставался в машине и дожидался меня там, наблюдая, как самый известный актер Америки загоняет в лунку мячи.

Насколько мне известно, эти две знаменитости ни разу даже не поздоровались друг с другом. Такое впечатление, что для мистера Пуатье Лу вообще не существовало. Возможно, он его не замечал. Возможно, пока я давал в доме уроки, они вдвоем наслаждались тишиной и покоем; если когда‑нибудь мне представится случай, я спрошу об этом мистера Пуатье. Но, как бы то ни было, когда я думаю об этом и представляю лучшего в мире пса, который наблюдает за лучшим в мире актером, эта картинка согревает мне сердце.

 

Я подобрал Лу в декабре, и ему тогда было полгода. Это значит, родился он где‑то в июне 1986 года. Я постановил, что день его рождения мы будем праздновать шестого июня. Сейчас я не могу даже представить, что было бы, если бы я не решился забрать этого голодного блохастого щенка с собой.

К лету Лу вымахал в крепкого, здорового, красивого пса. Люди в большинстве своем реагировали на него почти так же, как я на мистера Пуатье: они побаивались и одновременно были им очарованы. Лу притягивал к себе людей, как мотыльков на огонь.

Забавнее всего было наблюдать за теми, кто сам никогда не держал собак. Я оставлял Лу на привязи у заднего входа в «Роуз‑кафе»; люди заходили туда и внезапно сталкивались с этим псом, излучавшим симпатию и уверенность в себе. Они осторожно трепали его по голове, он топтался на месте, вилял хвостом и порыкивал, после чего широко улыбался – и завоевывал очередное сердце.

Если ему кто‑то особенно нравился, он принимался сопеть, как локомотивчик, хрипло и часто – так это делают многие крупные собаки. Тогда он прижимался к человеку боком, наступал ему на ногу, поднимал умильный взгляд – и дело было в шляпе.

Лу быстро понял, что приветствовать посетителей кафе – самый верный способ получать от них вкусности: кусочки круассанов, печенье, хлебные корочки. Я даже замечал, что кое‑кто из завсегдатаев со временем тоже завел себе щенка – такое впечатление произвел на них Лу и его нежнейшие карие глаза, как у Греты Гарбо.

Но не все в «Роуз‑кафе» были столь благонамеренны. Как‑то раз я привычно оставил Лу на привязи, а сам зашел внутрь, чтобы взять супа. Выйдя на террасу с тарелкой и горбушкой в руках, я направился к тому месту, где оставил Лу. Он тоже был любителем ржаного хлеба с маслом.

Но там было пусто.

Я огляделся по сторонам. Иногда случалось, что кто‑то из посетителей, давно знавших Лу, отводил его на поводке помочиться. Но рядом никого не было. С криком: «Лу!» я бросился на стоянку. И там – пусто.

– Его увели какие‑то парни, – сказал мне помощник официанта, указывая вниз по улице.

– Кто?

– Понятия не имею, их было двое. Крепкие такие громилы.

Одно дело, когда твой пес перепрыгивает через забор и идет охотиться на павлинов, и совсем другое, когда кто‑то ворует его посреди беда дня. Наверное, стоило бы ожидать, что уроженец Нью‑Йорка проявит больше здравого смысла, но мне никогда и в голову не приходило, что Лу может кто‑то украсть. В панике я устремился в погоню, готовый вступить в бой с кем угодно.

Далеко бежать не пришлось. Вскоре я увидел, как по тротуару не спеша трусит Лу, а за ним спешат двое похитителей, пытаясь наступить на поводок. Я бросился к ним. Мне не терпелось начистить кому‑нибудь физиономию.

До сих пор Лу, вероятно, считал все происходящее игрой, но когда он увидел меня, с криками мчащегося навстречу во весь опор, что‑то щелкнуло у него в голове. Он ощутил мою ярость и понял, что стая в опасности. И какой же меня поджидал сюрприз!

Я схватил поводок и повернулся к двум мерзавцам. Оба были выше меня ростом и шире в плечах, но я был так разъярен, что ничего не замечал.

– Давай сюда собаку! – рявкнул первый. От него несло, как из выгребной ямы. Оба выглядели под кайфом.

И тут Лу встал как вкопанный. Он совершенно преобразился. Рык, который вырвался из его груди, мог бы принадлежать созданию ада. Этот звук начинался где‑то глубоко внутри, наливался силой, а потом взрывался так яростно, что у всех, кто его слышал, подгибались колени. Напугались не только оба бандита, но и я тоже. Черт возьми, что же это такое?!

Лу рычал, натягивая поводок. Он жаждал расчленить негодяев, порвать их в клочья. Он щелкал челюстями с таким звуком, как стальной топор вгрызается в дерево. Я с трудом мог его удержать, мне казалось, что стоит его отпустить, и он прикончит обоих.

Мы с Лу сделали шаг вперед, потом еще один. Он поднялся на задние лапы и зарычал еще более грозно, вытягивая передние лапы вперед.

– А ну, пошли отсюда, а то я спущу его с поводка!

Дважды повторять не пришлось. Они бросились прочь со всех ног и вскоре исчезли за поворотом. Все, кто это видел по обе стороны улицы, разразились аплодисментами. Я обнял Лу, который все еще пытался отдышаться и мелко дрожал.

– Молодец! – Я сам слегка заикался. – Ты у меня молодец.

Мы вернулись к кафе, там уже собралась небольшая толпа. Все эти люди любили Лу, он почувствовал это и сразу успокоился. Он улыбался, лизал им руки, он понимал, что есть хорошие люди и есть плохие, и хорошие псы умеют улавливать разницу, а самые лучшие псы делают свои выводы.

Он защитил меня и показал, на что он способен. Он проявил мужество и здравый смысл. Мне кажется, я никогда прежде не чувствовал себя настолько в безопасности.

 

Мне нравилось работать репетитором. На самом деле, преподаванию как таковому я уделял меньше внимания, а больше старался научить детишек собранности; они должны были понять, что если подготовишься как следует, то нет причин для паники и страха неудачи. Моей любимой присказкой было: «Не надо заниматься долго – надо заниматься с умом».

Прежде всего я заставлял учеников наводить порядок у себя в комнате. Родителям это нравилось. Я приучал их расставлять все по местам на столе, отправлять в стирку грязную одежду, составлять списки дел на день. У большинства из этих ребятишек никаких домашних обязанностей не было вообще, что, по моему скромному мнению, лишь добавляло им проблем. Дети же, со своей стороны, ценили не только те знания, которые я им давал, но и то, что со мной у них появлялось ощущение, что они каждый лень чего‑то добиваются и берут новые высоты. Я показывал их родителям, что они способны на большее.

Занимаясь с ребенком, я всегда старался понять, чем можно его мотивировать, что для него имеет ценность – будь то спорт, еда, игры или домашние животные, всегда можно было разжечь искру интереса, чтобы разогреть даже самого безнадежного ленивца. Точно так же я вел себя с Лу, а позднее и с другими собаками, которых обучал. Я никогда не рассказывал родителям, что провожу аналогию между собаками и детьми, но они видели это на практике всякий раз, когда я вводил Лу к ним в дом, чтобы он в очередной раз помог мне при обучении.

Преподаватель, у которого имелся гениальный пес, – это было бесценно. Я усаживал Лу посреди гостиной и, подавая команды исключительно жестами, заставлял исполнить несколько команд и трюков. Детишки считали меня волшебником. а родители стали просить, чтобы я позанимался не только с их чадами, но и с питомцами тоже.

Меня позвали к одному школьнику из Санта‑Моники, которому тяжело давалось обучение в целом: он совсем не умел сосредотачиваться. При этом мальчик был неглупым и очень добрым – но до него все доходило слишком медленно, и он легко отвлекался. Тут и пригодилась моя помощь.