Раскрытие образа Ивана Ильича из повести «Смерть Ивана Ильича»

Действительно великая, философская мысль Л.Н.Толстого передана через рассказ о самых неинтересных, самых типичных обывателях того времени. Глубина этой мысли идет через весь рассказ грандиозным фоном для незначительного, маленького театра кукол, какими являются герои этого произведения. Член Судебной палаты Иван Ильич Головин, женившись в свое время без любви, но весьма выгодно для собственного положения, делает очень важный шаг в жизни — переезд. Дела его на службе идут хорошо, и, на радость жены, они переезжают в более достойную и престижную квартиру.

 

Все хлопоты и переживания по поводу покупки мебели, обстановки квартиры занимают первое место в помыслах семьи: “Чтобы было не хуже, чем у других”. Какие должны быть стулья в столовой, обить ли розовым кретоном гостиную, но все это должно быть непременно “на уровне”, а другими словами, в точности повторить сотни таких же квартир. Так же это было во времена “застоя” — ковры, хрусталь, стенка; так и в наше время — евроремонт. У всех. Главное — престижно и достойно.

 

Но есть ли счастье у этих людей? Прасковья Федоровна, жена, постоянно “пилит” Ивана Ильича, чтобы тот продвигался по службе, как другие. У детей свои интересы. А Иван Ильич находит радость во вкусном обеде и успехах на работе.

 

Толстой пишет не о какой-то случайной семье. Он показывает поколения таких людей. Их большинство. В чем-то рассказ Толстого — это проповедь духовной мысли. Может быть, такой вот Иван Ильич, прочитав сегодня эту книгу, задумается, кто же он есть на самом деле: только ли чиновник, муж, отец- или есть у него более высокое предназначение?

 

Наш Иван Ильич только перед самой смертью обнаруживает это великое. А вот за все время болезни, да и вообще за всю жизнь не приходит ему такая мысль.

 

Украшая свое новое жилище, Иван Ильич подвешивал модную картину, но сорвался и упал с высоты. “Совершенно удачно упал”, только немного повредил бок. Наш герой беззаботно смеется, но до читателя уже доносится грозная музыка, лейтмотив провидения, смерти. Сцена съеживается, герои становятся мультипликационными, ненастоящими.

 

Задетый бок время от времени стал напоминать о себе. Скоро даже вкусная еда перестала радовать члена Судебной палаты. После еды он стал испытывать ужасную боль. Его жалобы страшно раздражали Прасковью Федоровну. Никакой жалости, а тем более любви к мужу она не испытывала. Но зато чувствовала огромную жалость к себе. Ей, с ее благородным сердцем, приходится переносить все дурацкие капризы своего избалованного мужа, и только ее чуткость позволяет ей сдержать раздражение и благосклонно отвечать на его глупое нытье. Каждый сдержанный упрек казался ей огромным подвигом и самопожертвованием.

 

Не видя ласки, муж тоже старался не заводить речь о болезни, но когда, исхудавший, с постоянными болями, он уже не мог ходить на службу и различные бездарные врачи назначали ему припарки, все уже начали понимать, что дело серьезное. И в семье складывается еще более душная атмосфера, поскольку не совсем уснувшая совесть мешает детям и жене спокойно развлекаться, как раньше. Дети, в душе обиженные на отца, лицемерно спрашивают его о здоровье, жена тоже считает своей обязанностью поинтересоваться, но единственный, кто действительно сочувствует больному, — буфетный мужик Герасим. Он становится и сиделкой возле постели умирающе го, и утешителем в его страданиях. Нелепая просьба барина — держать его ноги, мол, так ему легче, не вызывает ни удивления, ни раздражения мужика. Он видит перед собой не чиновника, не хозяина, а прежде всего умирающего человека, и рад хоть как-то послужить ему.

 

Чувствуя себя обузой, Иван Ильич еще больше раздражался и капризничал, но вот наконец-то смерть-избавительница приблизилась к нему. После долгой агонии вдруг произошло чудо — никогда не задумывавшийся о том самом “великом”, Иван Ильич ощутил неведомое для него чувство всеобъемлющей любви и счастья. Он больше не был обижен на черствость родных, напротив, он чувствовал к ним нежность и с радостью прощался с ними. С радостью же он и отправился в чудесный, сверкающий мир, где, он знал, его любят и встречают. Только теперь обрел он свободу.

Но остался его сын, встреча с которым после похорон мимолетна, но ужасающе конкретна: “Это был маленький Иван Ильич, каким Петр Иванович помнил его в Правоведении. Глаза у него были и заплаканные и такие, какие бывают у нечистых мальчиков в тринадцать-четырнадцать лет”.

 

Каждый день на планете умирают тысячи Иванов Ильичей, но так же продолжают люди жениться и выходить замуж по расчету, ненавидеть друг друга и растить таких же детей. Каждый думает, что способен на подвиг. А подвиги кроются в самой обыкновенной жизни, если она освещена, пронизана любовью и заботой о ближних.

35. Творчество Лескова в контексте русской литературы XIX векаЛесков был деятельным участником русского литературного процесса более трех десятилетий (с 1861 по 1894 год). Круг писателей, с которыми его сводила судьба, чрезвычайно широк. Взаимодействие его творчества с творчеством других художников слова, его современников, было интенсивным и многосторонним, что было обусловлено, помимо объективных причин, в высшей степени свойственным Лескову чувством соперничества, стремлением по-своему решить идейно-художественные задачи, поставленные на очередь эпохой и получившие то или иное решение в творчестве других писателей. Такой же активный характер носило и усвоение Лесковым опыта предшествующих этапов развития литературы, как русской, так и западноевропейской. При всем "уединенном", как он сам говорил, положении Лескова для его творческих отношений с другими писателями характерны не только тенденции отталкивания, но и тенденции сближения.

Все это говорит о назревшей необходимости рассмотрения творчества Лескова в контексте всей русской литературы XIX века.

* * *

И хронологически, и по своему общему смыслу творчество Лескова целиком принадлежит разночинно-демократическому периоду освободительного движения в России. Эпохой, сформировавшей Лескова-писателя, были 60-е годы, этот переломный момент в истории русского общества. Подъем во всех областях жизни России накануне революционной ситуации 1859 - 1861 годов увлек молодого разночинца с государственной службы в частную. "С прекращением Крымской войны и возникновением гласности и новых течений в литературе, - писал впоследствии Лесков, - немало молодых людей оставили службу и пустились искать занятий при частных делах, которых тогда вдруг развернулось довольно много. Этим движением был увлечен и я. Мне привелось примкнуть к операциям одного английского торгового дома, по делам которого я около трех лет был в беспрестанных разъездах"1 (Н. С. Лесков, Собр. соч. в 11-ти томах, т. 6, Гослитиздат, М. 1957, стр. 141. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте). Тесное соприкосновение с жизнью самых различных социальных слоев провинциальной России и впечатления, полученные в эти годы, стали неиссякаемым источником, из которого Лесков черпал материал для своих произведений на протяжении всего творческого пути. Достаточно сказать, что наблюдения этих лет легли в основу двух таких поздних его рассказов, как "Продукт природы" и "Загон" (оба 1893 года).

В этой связи следует отметить чрезвычайно интересный феномен творчества Лескова: хотя его литературный путь целиком приходится на пореформенный период русской жизни, в его произведениях, несмотря на их несомненную актуальность, а порой даже злободневность, преобладают картины жизни дореформенной России. При этом читатель воспринимал их не как прошлое, а как самое животрепещущее настоящее. Дело в том, что Лесков, довольно медленно осмыслявший изменения, происходившие в действительности, выбирал обычно такие тенденции и явления, которые сохраняли свое значение на протяжении многих десятилетий. Он обличал всесилие бюрократии, взяточничество, преступную бесхозяйственность, моральное разложение верхов общества, безграничный произвол властей, подавление личности.

Исследователями, в частности Б. Друговым, давно замечено, что сопоставление настоящего с прошлым - один из основных мотивов творчества Лескова. Обращаясь к самым различным областям русской пореформенной жизни, Лесков неизменно ставит вопрос: что изменилось в жизни страны по сравнению с дореформенным прошлым, далеко ли ушла Россия по пути прогресса, сбросив с себя позорное ярмо крепостничества? Прошлое помогало лучше понять настоящее. В отличие от Достоевского, Лесков видел главную опасность не в развитии буржуазных отношений, а в косности русской жизни, в устойчивости ее старых, отживших форм, борьба с которыми не утратила своей актуальности на протяжении всего XIX века. Салтыков-Щедрин писал во второй половине 70 х годов: "Да, крепостное право упразднено, но еще не сказало своего последнего слова. Это целый громадный строй, который слишком жизнен, всепроникающи силен, чтоб исчезнуть по первому манию... Оно разлилось в воздухе, осветило нравы; оно изобрело путы, связывающие мысль, поразило умы и сердца дряблостью"1 (М. Е. Салтыков-Щедрин, Собр. соч. в 20-ти томах, т. 12, "Художественная литература", М. 1971, стр. 403. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с добавлением буквы Щ).

В своем отношении к истории Лесков оказывался близок к Щедрину, который считал, что "и история может иметь свой животрепещущий интерес, объясняя нам настоящее, как логическое последствие прежде прожитой жизни" (Щ. 5, 12). Произведения Лескова, созданные на материале русской жизни конца XVIII - начала XIX века, относятся к той части отечественной литературы, о которой Щедрин писал: "С некоторого времени мы открываем собственную Америку. Эта Америка - наше прошлое, и притом очень недавнее. Есть люди, которые даже утверждают, что это совсем и не прошлое, а просто-напросто настоящее, ради чувства деликатности рассказывающее о себе в прошедшем времени" (Щ. 9, 385 - 386).

Такая близость позиций не может быть объяснена простым совпадением. Хотя в 60-е годы Щедрин выступил с резкой критикой романа "Некуда" и очерков "Русское общество в Париже" (см. его рецензию на "Повести, очерки и рассказы М. Стебницкого"), осудив нападки Лескова на "нигилизм", и в дальнейшем сохранил настороженное отношение к творчеству Лескова, с которым его многое разделяло, и в первую очередь политические взгляды, в их восприятии русской жизни было немало общего. Сближало их демократическое просветительство и та значительная роль, которую они придавали практической деятельности. Просветительство, прогрессивная идеология переломной эпохи перехода от феодализма к капитализму, было характерной чертой 60-х годов. Лесков принадлежал к демократическому его крылу, Чернышевский - к революционному, Щедрин двигался от демократического просветительства к революционному.

Просветители верили в социальный прогресс и, в отличие от славянофилов, почвенников, а затем народников и позднего Л. Толстого, не искали идеала общественного устройства в социально-экономических формах прошлого. Просветителям не были свойственны и те сомнения в преобразующей силе разума и науки, которые испытывал по временам Достоевский. Лесков, правда, тоже недоверчиво относился к "теориям" и "теоретикам", отдавая предпочтение живой, практической деятельности, основанной на непосредственном знании действительности.

Лесков был горячим сторонником "европеизации" России и видел спасение страны в самом широком развитии культуры и передовых методов хозяйствования. Он хотя и замечал расслоение крестьянства и проникновение в деревню буржуазных отношений, но как просветитель главную задачу усматривал в борьбе с феодальными пережитками, в раскрепощении личности русского крестьянина и простолюдина, в обеспечении его юридических прав. Щедрин с большей зоркостью относился к буржуазному хищничеству, но и он признавал необыкновенную важность борьбы с пережитками крепостничества и в особенности - пробуждения самосознания в народе. "Да, русский мужик беден, - писал он в "Письмах о провинции"; - но это еще не столько важно, как то, что он не сознает своей бедности. Приди он к этому сознанию, его дело было бы уже наполовину выиграно, и главные причины нашего экономического неустройства, то есть случайность, неожиданность, произвол и т. д., устранились бы сами собою".

36. Влади́мир Галактио́нович Короле́нко (15 (27) июля 1853, Житомир — 25 декабря 1921, Полтава) — русский писатель украинско-польского происхождения, журналист, публицист, общественный деятель, заслуживший признание своей правозащитной деятельностью как в годы царского режима, так и в период гражданской войны и советской власти. За свои критические взгляды Короленко подвергался репрессиям со стороны царского правительства. Значительная часть литературных произведений писателя навеяна впечатлениями о детстве, проведенном на Украине, и ссылкой в Сибирь.

 

Почётный академик Императорской Академии наук по разряду изящной словесности (1900—1902).

Детство и юность

 

Короленко родился в Житомире (Украина) в семье уездного судьи. Отец писателя происходил из казацкого рода. Суровый и замкнутый, но вместе с тем и неподкупный и справедливый, Галактион Афанасьевич Короленко (1810—1868) оказал огромное влияние на формирование мировоззрения сына. Впоследствии образ отца был запечатлен писателем в его знаменитом рассказе «В дурном обществе». Мать писателя была полькой, и польский язык Короленко знал с детства.[1]

 

Короленко начал учиться в Житомирской гимназии, а после смерти отца завершил среднее образование в Ровенском реальном училище. В 1871 году поступил в Петербургский технологический институт, но из-за материальных трудностей вынужден был его покинуть и перейти в 1874 году на стипендию в Петровскую земледельческую академию в Москве.