Достоевский в осмыслении Бахтина

"ДИАЛОГОВЕДЕНИЕ" М.М.БАХТИНА

 

§ 1. Диалогичность бытия

 

Откуда я могу знать, какой я: хороший, плохой, добрый, злой, умный, глупый, красивый, некрасивый? И зачем мне это знать? – Живу, и ладно. Если бы я был один-единственный на свете, все эти оценки (красивый – некрасивый и т.д.) не имели бы для меня никакого значения. Сам по себе (и для себя) я был бы "никакой". А "никакой" – значит: бескачественный, неопределенный, неотличимый как нечто существующее, т.е. просто как бы несуществующий... Значит, выходит, "самого по себе" меня просто не может быть?!

 

Действительно, мое бытие становится определенным благодаря существованию других. Это с их точки зрения я выгляжу добрым или злым, умным или глупым, красивым или некрасивым. Благодаря оценкам других, благодаря отношению других ко мне я получаю некоторую определенность, становлюсь чем-то.

 

И эти оценки меня другими небезразличны мне. Я соглашаюсь с ними или отвергаю их. От них зависит моя жизнь. Оценки выражают отношение людей ко мне, препятствуют или способствуют моему существованию, осуществлению моих целей. Оценка другим человеком как бы вставляет меня в какую-то рамку, очерчивает границы моих возможностей, "заканчивает" меня, однако я жив, еще не закончен и постоянно пытаюсь сломать ограничивающие меня рамки. Таким образом, находясь среди других людей, общаясь с ними диалогически, вступая с ними в определенные отношения (даже избегание контактов, чуждание людей – тоже определенная форма отношения), я становлюсь самим собой, чем-то определенным, "имеющим место" в бытии.

 

Потому российский философ и филолог Михаил Михайлович Бахтин (1895-1975) утверждает: "Быть – значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, все кончается. <...> Два голоса – минимум жизни, минимум бытия"22. Феномену диалога Бахтин придает универсальное значение. Диалогические отношения людей – не просто "одно из" проявлений их бытия, а явление, пронизывающее всю человеческую речь (и сознание), все отношения и проявления человеческой жизни, всё, что имеет смысл и значение.

 

22 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Худ. лит., 1972. С. 434.

 

§ 2. Полифонический роман Ф.М.Достоевского

 

Свою диалогическую концепцию бытия Бахтин развивает, опираясь па литературные произведения Ф.М.Достоевского. Этот писатель создал, по определению Бахтина, принципиально новую – полифоническую – форму романа. Достоевский представляет читателю своих героев совершенно особым способом: писатель не манипулирует ими как объектами, не судит своих героев, пользуясь своей привилегией автора (как бы "бога", возвышающегося над сотворенным им миром), а дает героям самим высказать себя, свою правду о мире, свое видение других людей и себя самих среди людей. Слово героя тут не служит рупором авторского голоса. Сознанию каждого героя противостоят равноправные сознания других героев; ни у кого нет привилегии на единственную правду, каждый человек – носитель собственной правды. Читатель не столько "видит" героев (Достоевский обычно не дает однозначного и завершенного образа героя), сколько слышит их "голоса", как бы подслушивает диалоги между ними и их внутреннюю речь ("микродиалоги"). Таким образом Достоевский создает полифонию (многоголосие), и его задача – не судить героев с "единственно правильной", авторской, точки зрения, а сводить героев друг с другом в "большом диалоге" в мире произведения.

 

Потому М.М.Бахтин нашел в сочинениях Достоевского наиболее подходящие модели для философского осмысления феномена диалога. Бахтин характеризует творчество Достоевского словом "диалоговедение"23, однако мы можем заметить, что писатель, скорее, моделировал художественными средствами диалоги, а исследование ("-ведение") их как предмета научного анализа осуществлено уже Бахтиным; таким образом, термин "диалоговедение" более подходит к творчеству самого Бахтина.

 

23 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Худ. лит., 1972. С. 438, 445; Бахтин М.М. Работы 20-х годов. Киев: Next, 1994. С. 163.

 

Рассмотрим основные моменты бахтинского "диалоговедения".

 

§ 3. "Завершение" личности с позиции вненаходимости

 

Понимание человеческой личности, как показывает Бахтин, возможно только благодаря диалогу. Человек изнутри самого себя не может ни понимать себя, ни даже стать собой. Мой дух изнутри себя не "видит" своих границ, не имеет образа себя. Только других я вижу как объекты – в целом и среди других объектов, т.е. вижу их границы, имею их образы. Сам для себя я не могу быть объектом. Я не вхожу в свой собственный кругозор. Даже когда смотрю на себя в зеркало, поражаюсь призрачности, нереальности видимого, чувствую раздвоение, несовпадение меня, видимого в зеркале, и меня, переживаемого изнутри. Только другие люди видят меня в целости. Чтобы охватить личность в целом, нужна позиция вненаходимости. Я вижу мир, вижу других в мире, но не себя в мире; другой видит меня в мире и обладает, таким образом, избытком видения по сравнению со мной. При встрече с другими мой дух (и дух другого) выявляет свои границы и тем самым оплотняется в душу. Изнутри меня самого души как целого нет. Я вхожу в мир как главное действующее лицо, я вызываю у других удивление, восхищение, испуг, любовь, вижу у других выражение этих отношений ко мне, но себя не вижу. Мы ловим отражения нашей жизни в сознании других людей. Можно сказать, что другие дарят мне меня как нечто цельное и определенное24.

 

24 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности. М.: Искусство, 1979. С. 7-180.

 

Но каким образом с позиции вненаходимости можно познавать личность, особенно ее внутреннюю жизнь? М.М.Бахтин показывает несостоятельность двух типичных подходов к познанию личности. Один из них предполагает, что душу другого человека можно понять путем "вчувствования", "вживания" в него. Этот путь, характерный для "философии жизии", ведет познающего к "слиянию" с переживаниями другого, но при этом познающее "я" должно забыть, потерять себя, "утонуть" в другом. В результате "я" утрачиваю позицию вненаходимости и способность видеть другого в целом. "Чистое вживание" несостоятельно, – замечает Бахтин, – оно должно выступать в единстве с объективацией, т.е. отделением другого индивида от себя и взглядом на него извне как на объект.

 

§ 4. Диалогическое познание "внутреннего человека"

 

Второй критикуемый Бахтиным метод познания личности заключается как раз в однобокой объективации, "овеществлении" человека, односторонне – объективном" его познании. Такой подход характерен для механистической психологии. Изъяны "объектного" безучастного анализа человека Бахтин усматривает в двух аспектах. во-первых, этот метод проходит мимо самого существенного в человеке – его свободы, незавершенности, несовпадения с самим собой. В любой момент своего существования человек имеет в себе помимо того, что мы в нем "объективно" видим, еще и возможности (то, что еще объективно не существует: нечто желаемое, предполагаемое, воображаемое); он как бы живет своим будущим (мгновением, часом, веком), скрытым от нашего взгляда и суда. Поэтому человек никогда не совпадает с самим собой, с тем, что он "уже" есть; он способен опровергнуть данную ему другими или самим собой характеристику. "Пока человек жив, он живет тем, что еще не завершен и еще не сказал своего последнего слова". Потому – то "подлинная жизнь личности совершается как бы в точке этого несовпадения человека с самим собою, в точке выхода его за пределы всего, что он есть как вещное бытие, которое можно подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли, "заочно"25. Примером такого "вещного" подхода являются сцены следствия и суда над Дмитрием Карамазовым в романе Достоевского: следователь, прокурор, судьи видят Дмитрия уже "готовым", вполне определенным, как вещь, тогда как его подлинная личность все время пребывает на пороге внутренних решений и кризисов, и настоящим судом герой сам себя будет судить.

 

25 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Худ. лит. 1972. С. 99-101.

 

Во-вторых, приверженцы механистической психологии стараются рассматривать человека не взглядом другой живой конкретной личности, а с позиции безучастного, бесстрастного "сознания вообще". Такие попытки и ложны, и малопродуктивны. Ложность состоит в том, что безучастное "сознание вообще" невозможно. Любой исследователь (в том числе и сторонник механистической психологии) – "живой человек", подверженный своим пристрастиям и антипатиям, накрепко связанный со своим фактическим, единственным и неповторимым индивидуальным бытием. Претендовать на безучастное видение мира и другого человека можно лить в абстракции, т.е. в отвлечении от того, что каждый из нас может видеть мир лишь своими собственными, человеческими, участными в мире глазами. "Никто не может занять нейтральной к я и другому позиции..." "...Даже богу, – замечает Бахтин, – надо было воплотиться, чтобы миловать, страдать и прощать, как бы сойти с отвлеченной точки зрения справедливости"26. Каждый человек – центр, из которого только и возможно видение мира; а "сознание вообще", не привязанное к личности – центру, невозможно. Малопродуктивность же "безучастной" психологии в том, что она, полагаясь лишь на "объективные данные", пренебрегает откровениями личности о самой себе. (Подумайте, читатель, станете ли вы "открывать душу" человеку, который проявляет к вам непробиваемую "безучастность", и много ли о вас может понимать такой "безучастный" исследователь?) Достоевскому, как подчеркивает Бахтин, такая "безучастная" психология в корне чужда. "...Чужие сознания нельзя созерцать, анализировать, определять как объекты, как вещи, – с ними можно только диалогически общаться. Думать о них – значит говорить с ними, иначе они тотчас же поворачиваются к нам своей объектной стороной: они замолкают, закрываются и застывают в завершенные объектные образы"27.

 

26 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности. С. 191.

27 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. С. 116.

 

Итак, "внутреннего человека" нельзя раскрыть ни как объект безучастного нейтрального анализа, ни путем вчувствования; он сам должен раскрыться в диалоге благодаря общению с ним. "И изобразить внутреннего человека, как его понимал Достоевский, можно, лишь изображая его общение с другим"28.

 

28 Там же С. 434.

 

§ 5. Диалогическая "идеология"

 

По мысли Бахтина, диалог – не только путь познания личности и выражения ее внутреннего мира, ее установок и идей, но также условие самого существования идей у личностей. "Идея живет не в изолированном индивидуальном сознании человека, – оставаясь только в нем, она вырождается и умирает. Идея начинает жить, то есть формироваться, развиваться, находить и обновлять свое словесное выражение, порождать новые идеи, только вступая в существенные диалогические отношения с другими чужими идеями". "Идея – как ее видел художник Достоевский – это не субъективное индивидуально – психологическое образование с "постоянным местопребыванием" в голове человека; нет, идея интериндивидуальна и интерсубъективна, сфера ее бытия не индивидуальное сознание, а диалогическое общение между сознаниями. Идея – это живое событие, разыгрывающееся в точке диалогической встречи двух или нескольких сознаний"29. Говоря о диалогическом способе существования идеи, Бахтин полемизирует с монологической "идеологией" Нового времени, которая выражена, в частности, в философии Гегеля. Не может быть идеи, которая существовала бы и развивалась "сама по себе" и была бы истинной "сама по себе", вне конкретного бытия индивида, живущего среди других конкретных индивидов, иначе говоря, не может быть идей вне события человеческих индивидов.

 

29 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. С. 146-147.

 

§ 6. Микродиалог, скрытая полемика, большой диалог

 

Помимо диалога в широком понимании, Бахтин рассматривает также явления "микродиалога", "скрытой полемики", "большого диалога".

 

Микродиалог – это внутренний диалог человека, при котором его внутренний голос "звучит" в соотнесении с другими голосами (своими или усвоенными чужими), перебивается ими, соглашается или борется с ними. Бахтин рассматривает это явление на примере внутренних диалогов Раскольникова, Голядкина и других героев Достоевского. Тут внутренний монолог героя диалогизируется, диалог проникает внутрь каждого слова.

 

Даже монологичная, по видимости, речь человека нередко пронизана скрытой полемикой. "Слово напряженно чувствует рядом с собой чужое слово, говорящее о том же предмете, и это ощущение определяет его структуру". "Такая речь словно корчится в присутствии или предчувствии чужого слова, ответа, возражения"30. При скрытой полемике слово направлено на свой предмет (а не против чужого слова), но строится так, чтобы ударять по чужому слову, не воспроизводимому, а лишь подразумеваемому.

 

30 Там же. С. 335-336.

 

Термином "большой диалог" Бахтин называет полифоническое целое романа Достоевского. В большом диалоге индивиды (герои романа) существуют как равноправные носители своих "правд"" тут нет единственной привилегированной "правды". Сознание каждого существует не само по себе, а на фоне чужих сознаний. В словах микродиалогов звучат отголоски большого диалога. На идеи, высказываемые персонажами Достоевского, "падают рефлексы других идей, подобно тому как в живописи определенный тон благодаря рефлексам окружающих тонов утрачивает свою абстрактную чистоту, но зато начинает жить подлинно живописной жизнью". В результате в романах Достоевского "развертывается не мир объектов, <...> но мир взаимно освещающихся сознаний, мир сопряженных смысловых человеческих установок"31.

 

31 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. С. 150, 163.

 

Понятие "большого диалога" Бахтин непосредственно относил к романам Достоевского, однако в бахтинском контексте проступают намеки на применимость этого понятия не только в литературоведческом, но и в социально – философском плане. Термин "большой диалог" местами трансформируется в "диалог эпохи" или в "русский и мировой диалог". Если человеческое сообщество, "мир", представляет собой множество индивидов, "центров", носителей собственных "правд", неслиянных сознаний (подобных монадам Лейбница), то чем же обеспечено единство "мира"? Возможный ответ Бахтина угадывается из контекста его работ – диалогом. Большой диалог приводит в единство множество единичных центров – сознаний, и мир не распадается на солипсические монады. Сама общественная жизнь есть большой диалог.

 

Завершая обзор бахтинского "диалоговедения", мы можем резюмировать, что М.М.Бахтин философски осмыслил и представил новую – полифоническую – картину мира, которая более адекватна мировоззрению XX века, чем монологические воззрения эпохи Нового времени. Полифоническому мышлению, отмечал Бахтин, "доступны такие стороны человека, и прежде всего мыслящее человеческое сознание и диалогическая сфера его бытия, которые не поддаются художественному освоению с монологических позиций". Решающую роль в создании новой художественной модели мира Бахтин отводил Достоевскому и полагал, что философско – художественные открытия этого выдающегося писателя – мыслителя все еще весьма недостаточно осознаны и оценены. Вот что заключает по этому поводу сам Бахтин: "Научное сознание современного человека научилось ориентироваться в сложных условиях "вероятностной вселенной", не смущается никакими "неопределенностями", а умеет их учитывать и рассчитывать. Этому сознанию давно уже стал привычен эйнштейновский мир с его множественностью систем отсчета и т.п. Но в области художественного (и, хотелось бы добавить, – гуманитарного. – А.Д.) познания продолжают иногда требовать самой грубой, самой примитивной определенности, которая заведомо не может быть истинной".

Творчество Достоевского

 

Великий русский писатель Ф. М. Достоевский выразил своим творчеством безмерность страданий униженного и оскорбленного человечества в эксплуататорском обществе и безмерную боль за эти страдания. И вместе с тем, он яростно сражался против каких бы то ни было поисков реальных путей борьбы за освобождение человечества от унижения и оскорбления.

 

Раздвоенность терзала Достоевского, становясь для него и его героев источником мучительного своеобразного и мстительного наслаждения – болезненной формой признания безвыходности мучений.

 

Он сам был жестоко унижен и оскорблён страшной действительностью, превращавшей его героев в изломанных людей. Его жизненный и литературный путь представляет собой трагедию, содержание которой является подавление и уродование человеческой души действительностью, враждебной гению, свободе, искусству, красоте. В произведениях этого субъективнейшего писателя, всегда являющихся его личной исповедью, с их угрюмой тревогой, лихорадочными метаниями и колебаниями, неизбывным страхом перед хаосом и тьмой окружавшей жизни, запечатлелась скорбная история великой, но больной души, заболевшей человеческими страданиями и отчаявшейся, то есть изжившей свои чаяния, мечты, надежды молодости, - души, полюбившей боль, потому что ей нечем стало жить, а значит, и нечего стало любить, кроме боли.

 

В беспокойной атмосфере его произведений отразились и подавленный, искажённый протест действительности, давившей миллионы людей, подобно тому, как был раздавлен насмерть несчастный Мармеладов, - и непрочность, обречённость, близость краха самого общества, построенного на человеческих мучениях, чревато неведомыми потрясениями, грозными катаклизмами.

 

Творчество Достоевского было порождено переходной, кризисной эпохи распада феодально-крепостнических отношений в России и замены их новыми, капиталистическими отношениями.

 

Его угнетали крепостнические порядки, полный произвол и самовластие начальствующих, значительных лиц; его подавлял и рост новых отношений, повсеместный разгул хищничества, цинизм откровенно волчьих законов жизни. Достоевский выразил страх перед победоносным шествием капитализма этих социальных слоёв, неустойчивых, социально и психологически ничем не вооружённых, не защищенных, доступных для всевозможных реакционных и упадочнических влияний.

 

Он начинал свой литературный путь как ученик Гоголя, союзник Белинского. Его духовное и литературное развитие и далее могло бы продолжаться в том же направлении, вопреки очень серьёзным противоречиям, обнаружившимся уже в произведениях первого периода его творчества, если бы это развитие не было прервано так чудовищно – грубо, деспотически – жестоко, таким отвратительно – преступным глумлением над его личностью: каторгой, солдатчиной, ссылкой. На целых десять лет он был выброшен из жизни тем самым николаевским режимом, который убил Пушкина, убил Лермонтова, затравил Гоголя.

 

Тяжелый идейно-психологический процесс происходил в нем за эти годы, с его болезненно-впечатлительной, обнаженной душой. Он разуверился в возможности улучшить действительность путем борьбы, усомнился в самой природе человека, в способности человека своими силами, своей разумной волей перестроить жизнь. Он начал искать поддержку в религии, - в жестокой постоянной борьбе с самим собой.

 

По возвращению в Петербург, после девяти лет глубочайшего, испытанного им одиночества, на него нахлынула, со всеми ее пестрыми противоречиями жизнь большого капиталистического города. А вскоре к этому бурному рою впечатлений, хаотичность которых была впоследствии так ярко выражена в “Подростке”. И он еще более утвердился в своей проповеди о том, что только в страдании сможет очиститься современный человек от эгоизма, от соблазнов сатанинской власти денег надо всем.

 

Уйдя от новой, передовой России-России Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Герцена, Некрасова, Щедрина, - Достоевский потерял единственную возможность помочь униженным и оскорбленным выбраться из мрака. Впитав в свою душу страдания человечества, Достоевский склонился перед их беспредельностью, выбраться из мрака.

 

Достоевский восторженно приветствовал крестьянскую реформу 1861 года, увидев в ней подтверждение своей веры в “народность”, внесословность самодержавия и в его способность спасти Россию от капиталистического пути.

 

Вопреки присущей ему иронии, Достоевский оказывался способным к маниловским идиллиям, над которыми, видимо, сам горько смеялся. В своих статьях он развивал сладостные картинки единения всех сословий под сенью престола. И в то же время его произведения полны ужаса перед всесильным ходом капитализации страны, а в своих письмах он трезво писал и о росте рабочего класса, с горечью признавая, что Россия идет по тому же пути развития, что и Запад, Кажется, ни один художник не терзался таким обилием самых разнообразных противоречий, как Достоевский. Защита дела реакции и вместе с тем отвращение к господствующим классам, составлявшим лагерь реакции! Все подобные противоречия означали борьбу в творчестве великого художника живой жизни против лживых реакционных схем.

 

К концу своей жизни Достоевский был вхож в царский дворец, его ласкали великие князья, в том числе наследник престола, будущий царь Александр III. Он стал другом лидира дворянской реакции К. Победоносцева, обер - прокурора “святейшего синода”, выходца из разночинцев, превратившегося в злобного и коварного душителя всего живого и честного на Руси. Достоевский писал свой последний роман “Братья Карамазовы”, прислушиваясь к советам этого обер - лакея царей. Автор “братьев Карамазовых” считал своей целью в романе как можно больнее поразить богопротивный лагерь революции. Но он создал в этом произведении образ смертельного разложения помещичьего класса в лице мерзкого старикашки Фёдора Павловича Карамазова. А в образе Смердякова писатель навеки заклеймил всяческое лакейство – порождение и отражение барства. Оба эти образа принадлежат к классическим достижениям мировой литературы.

 

Борьба добра со злом в душе человека мучила Достоевского и его героев, занимала такое огромное место в его произведениях, что была неразрывна связана с коренной темой всего его творчества. Кризисная эпоха ломки представлялась Достоевскому страшной эпохой утери всех моральных принципов, эпохой свободы для всего – для любых преступлений, для попирания всего святого. Именно в этом, и только в этом – объективный смысл и значение всех проблем, связанных с образами Раскольникова, Дмитрия и Ивана Карамазовых и других персонажей Достоевского.

 

Достоевский звал к покорности, терпению, примирению, но никогда не мог примириться с существовавшей действительностью. Он имел действительное право, заработанное всем его трудом, высказать обобщающую формулу своего творчества: - Мне не нравится лик мира сего! Он поставил в своих образах немало больших, острых вопросов перед человечеством. Он ввел в литературу целый неизученный мир – мир трущоб, темных углов большого города, мрачную жизнь их обитателей.

 

Тревога, составлявшая воздух его произведений; самое обилие в них человеческих мучений; острое постоянное недовольство его героев всем окружающим; множество персонажей, стоящих на грани безумия, ненормальность, болезненная искаженность человеческих отношений; беспредельность одиночества и тоски, беспомощность, безнадежность, унижение и оскорбление на каждом шагу – все это в творчестве Достоевского вопиет о колоссальном неустройстве человека и человеческой жизни.

 

Достоевский – создатель глубоких реалистических картин людского горя, классических по своей художественной правде, неотразимой силе, мастер реализма, введший в литературу новые социальные типы.

 

В сороковых годах он испытал сильное воздействие антикрепостнических, демократических идей, смешанных с идеями утопического социализма. То было влияние кружка Белинского, кружка Петрашевского, явившегося передовым центром революционного движения в России второй половины сороковых годов. В сороковых годах усиление эксплуатации крестьянства помещиками, обострение классовой борьбы в стране, рост крестьянского движения, назревшая необходимость отмены крепостного права, сказывавшаяся во всем. Подъем общественного самосознания, революционной мысли, всё это увлекло Достоевского. Он остро чувствовал общую обстановку, дышал ее воздухом. Это отразилось в его произведениях. Он не обладал ни устойчивой революционной страстью, ни цельной верой в силу революционного движения. Его демократизм был неопределенно мечтательным. Он колебался между атеизмом Белинского и своим устремлением к христианскому социализму. Он любил бедных людей. Он мечтал об уничтожении крепостного права. Он хотел свободы для печати, для литературы. Вот в чем и была его реальная вина перед царским правительством.

 

Беспощадно трезво отсекая всю реакционную ложь, идеализацию страдания, идеализацию раздвоенности, всю достоевщину в Достоевском, мы чтим суровую правду о жизни человечества в насильническом обществе, с такой страстью и мукой выраженную в противоречивых, бунтующих и смиряющихся, изумляющих своею художественною мощью и вместе с тем порою резко отступающих от художественности, взволнованных, ищущих, страдальческих творениях гениального русского и мирового художника.