Судебная контора. Мартин и князь Санжер 3 страница

— После письма отца, — заговорил граф, — я отказываюсь от своих первоначальных намерений. Отец, никогда мне ничего не запрещавший, даже в таких серьезных делах, как женитьба, дружба, предприятия, где он далеко не всегда был согласен со мной, сейчас просит меня категорически не омрачать жизни единственной дочери и послушаться голоса любви и чести. Ваш голос, лорд Бенедикт, и есть голос любви и чести, голос мудрости. Присоединенный к голосу моего отца, он заставляет меня послушаться сегодня, хотя еще вчера я спорил бы и возмущался. Отец мой стар. Вы мне на многое раскрыли глаза. Я тоже не был достойным воспитателем моей дочери, как и не был хорошим сыном моему отцу. Но он — он был всегда мне примером рыцарской воспитанности. И я всегда знал, что неподкупные честь и правдивость — это мой отец. Если я прожил честным человеком свою жизнь до сих пор, то только потому, что всегда видел его живой пример подле себя. А когда его не видел, помнил и носил его образ в сердце. Я вернусь в Гурзуф сейчас же после самой тихой свадьбы Лизы, а графине предоставляю поступить, как она сама решит и захочет.

Голос графа, сначала печальный и дрожащий, становился все тверже, и, когда он кончил говорить, лицо его стало светлым и совершенно спокойным.

— Иди в жизнь, Лизок, — сказал он, подойдя к дочери и обнимая ее. — Мне тебя не учить, как тебе быть женой и матерью. Я сам мало думал о тебе в этих ролях, мне ты все казалась малолетней. Одно я знаю твердо, что честью ты вся в деда. Если будешь проста и не мелочна в буднях — всем украсишь жизнь. Цени счастье, что выходишь замуж за того, кого любишь. Мы с мамой, наверное, сумеем доказать тебе, что любим не себя, а тебя.

Граф нежно поцеловал обе руки дочери и, задержав их в своих, тихо прибавил:

— Теперь, когда кончилось твое детство, я должен тебе признаться. Если бы не твой дедушка, никогда бы я не согласился, чтобы ты училась играть на скрипке. Не суди меня строго. Я, когда стану дедом, постараюсь перенести в себе твоим детям образ их прадеда. Играй и пой, Лизок. Я знаю, как смягчается сердце, когда ты играешь.

— Я очень прошу вас, граф, посетить с семейством мой дом завтра вечером. Ко мне приехал мой друг, певец, каких мало. И голос его, однажды услышанный, вовек не забудется. Я надеюсь, графиня, вы не откажетесь приехать с Лизой завтра вечером, а Джемса и просить об этом не надо: певец, о котором я говорю, его большой друг, индус, Сандра Кон- Ананда. Я убежден, что ваше сердце музыкантши и женщины не раз дрогнет завтра от его смычка и голоса.

Лорд Бенедикт простился и уехал. Графиня, сдерживавшая при нем свои слезы, не владела больше собой. Ее рыдания, горькие, отчаянные, поразили Лизу. По ее знаку граф и Джемс вышли из комнаты. Лиза села рядом с матерью, обняла ее и тесно к ней прижалась, подождала, пока первая волна горя матери вылилась, и потом прошептала ей на ухо:

— О чем ты плачешь, мама? Ведь в эту минуту мы с тобой не мать и дочь, а две любящие друг друга женщины. Если ты плачешь о том, что не сумела меня воспитать лучше, то знай, что мне лучшей матери, чем ты, никогда не могло встретиться. Ты научила меня жить свободной и в себе искать смысла жизни, а не скучать в одиночестве, ища пустых дружб и развлечений, находя всю прелесть не в природе, а в суете. И за это ты для меня первая драгоценная дружба в жизни. Ты не мешала мне читать все, что я хотела, ты не мешала мне играть, как и сколько я хотела, ты всегда понимала мои увлечения, ты одна знала, как я любила Джемса. Теперь я сделаю тебе, первой моей подруге, признание. Из него ты увидишь всю силу моего доверия и любви к тебе. Ты знаешь, ты видела мой уголок в том доме, что Джемс приготовил нам. Дед часто рассказывал нам с тобой о своих путешествиях по Востоку, о Будде и его жизни. Он научил меня любить этого великого мудреца. И можешь понять, как я была поражена, когда увидела в своих будущих комнатах дивную статую Будды. Я точно на молитве стояла перед ним и дала обет, что все, что я буду играть, я буду лить в его чашу, для меня святую. Мы каждый день ездили с Джемсом, чтобы побыть несколько времени у этой статуи. И каждый раз я чувствовала, как день за днем все крепла моя верность обету перед Ним, как все сильнее становилось мое бесстрашие, как я подхожу все ближе к Нему, как вижу в Нем моего покровителя и друга. Когда я играю в том доме, мое сердце так раскрывается, точно я играю прямо перед Ним, неся Его милосердие и собирая все слезы слушающих меня в Его чашу. Я знаю, мама, что то, что я тебе скажу сейчас, тебя поразит. Но и ты прими мое признание не как мать, а как подруга, первая, любимая. Вчера мы приехали к моему Будде, и так сказочно прелестно была убрана Его комната. И цветов таких я не видела никогда еще. Джемс был поражен не меньше меня. Это не он украсил комнату цветами и только сказал: «Это Ананда нас благословил на брак». Я не знала, кто такой Ананда по своей внутренней сущности, и Джемс рассказал мне, что Ананда мудрец, что он необычайно добр и сила его любви к людям равна почти святости. Мы придвинулись ближе к Будде, и я увидела в его чаше письмо и футляр. На письме было написано: «Моим друзьям в великий день их свадьбы». И вот самое письмо, слушай, мама:

«В границах тела человека живет его великая Любовь. Пронесите эту Любовь в чистоте плотского соединения и создайте новые тела, где бы Любовь, живая и деятельная, могла трудиться, единя людей в красоте.

Брак не только таинство, когда чья-то рука соединила людей перед внешним престолом. Но тогда, когда люди слились воедино, чтя друг в друге Любовь. Наденьте, Лиза, тот браслет, что я положил Вам в чашу великого Мудреца. На нем написано: “Иди в вечной верности и бесстрашии и любя побеждай”. Примите эти врезанные в браслет слова как путеводную нить и отдайте не только тело и мысли Вашему мужу. Но слейте всю жизнь в себе с его жизнью в нем и вступайте в новую стадию земного счастья, где нет разделения между трудящейся, видимой Вам землей и трудящимся, невидимым Вам небом. Таинство брака есть таинство зачатия новой жизни. Настало время сойти в Ваше тело той душе, что через Вас станет вновь человеком земли.

Этот Ваш первенец будет Вашим благословением, большой Вам помощью и миром. Вы же станьте сегодня матерью, радуясь и приветствуя его всем сердцем, воспевая ему песнь торжествующей любви.

Ваш друг Ананда».

Лиза умолкла и через минуту шепнула матери:

— И таинство совершилось.

И она показала матери скрытый под рукавом платья браслет.

Графиня была так взволнована словами Лизы, так глубоко потрясена совершенно необычной формой брака дочери, что сидела молча, с удивлением разглядывая такое родное, близкое, привычное лицо Лизы, в котором сейчас она не узнавала дочери. Она видела новое, восторженное и преображенное лицо иной, незнакомой ей женщины.

«Так вот какою бывает Лиза», — мелькало в уме графини. Она все смотрела и смотрела в это новое лицо и вдруг сразу поняла, что Лиза, сидящая перед нею, впервые понята ею по-настоящему. Ясно стало графине, что это не только цельная, любящая женщина, но что это мать, хранящая в себе залог новой жизни.

Пока Лиза показывала ей браслет, очень похожий на тот медальон, что ей дал Джемс, голова графини упорно работала. Ей казалось, что она в первый раз поняла смысл своей прожитой жизни. Если бы Лиза не признала ее достойной своей полной откровенности, не сказала бы ей, что самое ценное — свободу своей духовной жизни — она нашла при помощи матери, то — говорила себе графиня — ей нечем было бы вспомнить сейчас свою жизнь. Только в эту минуту она поняла ответственность матери перед жизнью, перед всем миром, а не только перед узкой ячейкой собственной семьи. Графиня думала, что Лиза вышла белым лебедем из их семьи малоталантливых людей, и вспомнила теперь не раз говоренные ей слова деда:

«Неужели вы не видите, что Лиза истинный талант, а не салонная развлекательница, что ей нельзя навязывать ничего из предрассудков и суеверий, а надо все усилия приложить, чтобы в ней было как можно меньше непримиримости, предвзятости, женской субъективности и условной морали, чтобы ее талант мог развиваться в чистом и свободном сердце».

Тогда этих слов не понимала графиня. Она не раз ревновала дочь к деду, друживших очень и души друг в друге не чаявших. Теперь графиня видела, как высока была ее девочка в своей чистоте, как мало она считалась с этикетом внешних правил и приличий, которых ни за что не нарушила бы сама графиня. Долго сидели обнявшись мать и дочь, и слов им не было нужно. Говорили их души, говорили радостно, хотя обе женщины шли в разном направлении, и каждая понимала, что идет свой путь вечности, что данная жизнь, от рождения до смерти, только маленький кусочек счастья жизни вечной.

Каждая из них давала безмолвный обет отдать все силы, чтобы хранить будущую новую жизнь и стараться победить в себе какие-то тяжелые черты, чтобы не омрачать ими в будущем семьи.

— Мама, все, чего бы я хотела, — заслужить от своих детей те доверие и дружбу, с которыми я ухожу из твоего дома.

В дверь постучали, вошел Джемс, проводивший графа в русскую церковь, вернее, в то, что при посольстве играло ее роль. Графиня протянула ему свою свободную руку и обняла Джемса, усадив его рядом с собою. По ее и Лизы лицам он понял, о чем говорили мать и дочь, и ласково ответил на поцелуй графини.

— Будьте счастливы, мои дорогие. Если у вас будут сомнения — пишите деду. Это сердце никогда и никому не подало плохого совета. Впрочем, тот, кто венчал вас своими цветами у ног Будды, вероятно, не оставит вас и дальше.

Сегодня вам обоим надо побыть вместе. Вы еще и не видались толком. Поезжайте к себе домой и приезжайте к обеду, который я закажу попозже.

Проводив детей, графиня ушла к себе в комнату, не велев никого принимать. Она твердо решила не говорить ничего мужу, щепетильность которого в вопросах хорошего тона знала отлично. Сумев сейчас сама перешагнуть через все впитанные с детства предрассудки, удивляясь себе, что не испытывает никакой боли от поступка дочери, а считает его в порядке вещей, она стала думать о лорде Бенедикте, о том, как бы он отнесся к поступку Лизы и к поведению ее самой.

Граф вернулся довольно поздно, рассказал, что послезавтра в двенадцать часов будет свадьба Лизы, и он решил не звать никого, кроме лорда Бенедикта и его семьи. Графиня была очень рада, хотела о чем-то рассказать мужу, как вдруг два человека с трудом внесли огромную, роскошную корзину цветов, с инициалами Лизы и Джемса.

— Батюшки, да это целый свадебный поезд! — воскликнул граф, наклоняясь к корзине и указывая на скрытые среди цветов роскошные футляры с обозначением имен Лизы и Джемса. — Похоже на то, что каждый член семьи Бенедикта поставил здесь свой подарок. Я и не знал, что таков английский обычай.

— Давай-ка и мы с тобой порадуем наших детей и порадуемся сами. Ты одеваешься быстрее — заказывай самый пышный обед, прикажи осветить зал как можно светлее, а я пойду надеть самый роскошный туалет.

— Вот неожиданный сюрприз от тебя, графинюшка, — весело смеялся граф. — Годами от тебя не добьешься появления в пышном туалете, а тут извольте радоваться. Ты ли это? Что сей сон значит?

Графиня, казалось, сбросила с плеч двадцать лет. Глаза ее сияли, она подошла к мужу, положила ему руки на плечи и радостно посмотрела ему в глаза.

— Я только сегодня поняла, оценила, что у нас будут внуки, что жизни нашей еще не конец, что мы еще будем нужны и полезны.

Горячо поцеловав мужа, графиня убежала в свою комнату, напомнив ему ту, далекого прошлого, женщину, которую он так страстно любил. Сбитый с толку, ничего не понимая, граф приписал настроение жены очередному капризу, но, любя повеселиться по всякому поводу, был рад вдвое сегодняшнему предлогу.

Быстро закипело у него дело. Забегали слуги, запылали свечи, на столе заиграл хрусталь. Не успела графиня выйти в зал в своем очаровательном туалете, как в него вошли Наль, Алиса и Николай. Принося тысячу извинений, что они думали попасть уже после обеда и провести в доме графа Р. скромный вечер, а попали на званый обед, гости хотели тот же час возвратиться домой. Их, конечно, не отпустили, говоря, что торжество придумала графиня, а самих виновников торжества даже и дома еще нет.

Графиня была счастлива, что самые близкие сейчас Лизе и Джемсу люди так удачно, невзначай, пришли праздновать истинную Лизину свадьбу. Она увела к себе в гостиную гостей, втайне беспокоясь, что Лиза приедет в простом платье, а близкие гостьи так изумительно и нарядно одеты. В эту минуту вошли Лиза и Джемс, и графине суждено было еще раз сегодня удивиться.

Не ее обычная Лиза стояла перед ней, а опять новая, молодая женщина. В платье из дорогой зеленой парчи, на которой были вытканы серебряные лилии с золотыми листьями и тычинками, в чудесном веночке на голове из бриллиантовых мелких лилий, с листьями из изумрудов, Лиза потрясла мать выражением большой серьезности, спокойствия и непередаваемой радости, которая лилась из нее.

— Я приветствую вас, Лиза, от имени моего отца, — сказал, здороваясь, Николай. — Вот его письмо к вам. А вам, капитан, лорд Бенедикт просил передать эти два портрета. — Николай подал ему зеленую коробку, на которой был изображен белый павлин.

Не будучи в силах удержаться, капитан открыл коробку и увидел в ней два портрета, вложенных в одну общую небольшую складную рамку. Два чудесных лица, лорда Бенедикта и Ананды, глядели на него из рамок, переплетающихся лилий и фиалок. Капитан вскрикнул от радости и удивления, и пока все сгруппировались вокруг него, рассматривая и восхищаясь его подарком, Лиза читала в стороне письмо Флорентийца:

«Друг, сестра и будущая ученица. Нет у человека сокровища, ценнее мира в сердце. В эти важнейшие минуты Вашей жизни думайте не только о себе и окружающих Вас, но и обо всех в этот час несущих в себе залог будущей жизни. Думайте не только о счастливых и любимых, как Вы сами, но и обо всех брошенных, плачущих и не имеющих ни угла, ни труда, ни денег. Думайте обо всех, не знающих, как им справиться с нищетой и вынести в мир священную новую жизнь, бьющуюся в них.

Первый же раз, как будете играть публично, отдайте весь сбор покинутым матерям. И всю свою жизнь никогда не бросьте камень осуждения в девушку-мать. Но постарайтесь пригреть и утешить каждую из встреченных Вами. Лилии, что я подал Вам сегодня в чаше великого Будды, примите как дар моего уважения Вашей чистоте и любви. Храните чистоту отношений с мужем и детьми и раскрывайте все шире сознание, все выше ищите источников вдохновения, и Вы придете к тому моменту самообладания, когда сможете вступить в путь ученичества.

Тот, кто слышит в искусстве голос сияющего Бога, тот уже носит в себе знание вечности Жизни. Поняв однажды Жизнь как вечное милосердие, нельзя быть несчастным.

В Ваш счастливый день, в счастливой любви, помните о несчастном дне и несчастной любви других. Ищите знания, чтобы понять, что несчастья нет как такового. Все: все чудеса и все несчастья — носит в себе сам человек. Когда человеку открывается знание, он становится спокойным, ибо Мудрость оживает в нем. Не ищите чудес, их нет. Ищите знания — оно есть. И все, что люди зовут чудесами, — все только та или иная степень знания.

Ваш вечный друг Флорентиец».

Чувство особенной радости, какое-то еще не испытанное сознание большого и светлого счастья наполнило Лизу. Она спрятала драгоценное письмо на груди и подошла к матери, державшей чудесную рамку с портретами.

— Я думала, что красивее лорда Бенедикта не может быть мужчины, — говорила графиня. — Теперь я не знаю, кому отдать предпочтение. Быть может, этот незнакомец и не так классически прекрасен, как лорд Бенедикт. Но в его лице есть что-то особенное, какая-то пленительная, светящаяся доброта, перед которой даже трудно устоять на ногах. Хочется пасть ниц. Но возможно, что это только иллюзия на портрете, а в жизни этого нет.

— Недолго ждать, чтобы решить этот вопрос. Завтра вы его увидите, — сказал Николай. — Во всяком случае, стоит вам посмотреть на сияющего Джемса, и вы, графиня, убедитесь, что живой облик Ананды превосходит его портрет. Джемс, по-моему, молится на Ананду и употребляет все усилия воли, чтобы сейчас не выхватить из ваших рук портреты своих обожаемых друзей.

Графиня возвратила портреты капитану, не обратив внимания на чудесный рисунок рамки, где Лиза тотчас заметила тождественность его с рисунком ее головного убора, в переплетавшимися лилиями и фиалками на медальоне и браслете.

— Джемс, фиалка и лилия должны стать нашими цветами. Выберем их как путь к самообладанию. Ах, если бы научиться никогда не раздражаться и никого не судить! Как легко было бы тогда жить на свете, как просто общаться с людьми, потому что больше всего меня тяготит моя раздражительность и требовательность к людям.

— Чем больше ты будешь понимать, чего достигли эти люди, — тем яснее будет тебе, куда и как направлять мысли, когда будешь неустойчива. Любя так, как мы любим друг друга, надо помнить только, с кем, где и для чего мы живем. В своей любви мы не забудем тех, кто сделал нас такими счастливыми. И в свою очередь, в своем счастье не забудем тех несчастных, которые будут встречаться нам.

Граф пришел звать всех обедать, извиняясь, что экстренный обед может и не ответить своему назначению, особенно в части вегетарианского меню. Но видно было, что он в своей сфере, что любовь угощать людей в своем доме не последнее удовольствие графа и что обед будет на славу.

Весело летел обед, за которым Лиза много и тепло говорила с Алисой, впервые оценив большую музыкальность и вокальную образованность новой подруги. Сегодня Алиса особенно сильно действовала на Лизу своей простой добротой, простой сердечностью. Лизе казалось, что Алиса совершенно забыла, что она молода и прекрасна, что ее игра увлекает сердца людей, что ей надо жить тоже личной жизнью. Лизе казалось, что Алиса жила только ее, Лизиными, интересами, счастьем, только ее игрой, ее интересами ближайшего будущего. Лиза не представляла себе, как бы она могла забыть о себе, о своем счастье, о своей любви хотя бы на миг.

— Вы, Алиса, все еще говорите Лизе «вы», — вмешался в их разговор Джемс, сидевший рядом с Лизой. — Как это возможно, при вашей любви к людям вообще и ко мне и Лизе в частности?

— Ты или вы, какое это имеет значение, дядюшка? Кроме того, Лиза, благодаря вашей милости, попала мне в тетки. Должна же я оказывать ей двойное почтение, — смеялась Алиса.

— Это не по-русски, дочка, — поддержал капитана граф. — Раз у мужа племянница — ты должна в ней любить его самого. Изволь пить с Алисой брудершафт, и я примажусь к этому делу.

— Как много вам придется выпить брудершафтов, папа! У Алисы есть еще кузен Генри и тетя Цецилия. А дальше и еще найдутся родные. И обед пролетел, и вечер пролетел, и гости уехали, а Лизе все казалось, что пролетело одно мгновение. Когда Джемс подошел к ней проститься до завтра, ей и жаль было его отпускать, и хотелось побыть одной, чтобы подумать о массе всего пережитого за такое короткое время.

— Думай, дорогая, о белом Будде и о письме Ананды. Мы будем врозь сегодня, но в мыслях я буду весь с тобой. И всю остальную мою жизнь каждая разлука с тобой будет только внешней. Где бы я ни был — ты будешь рядом.

Простившись, Джемс уехал в очаровательный тихий домик, чтобы провести ночь подле белого Будды.

Войдя в маленькую комнату, где еле виднелась статуя мудреца, подножие которой, как и вся комната, все еще были убраны цветами, наполнявшими все вокруг своим ароматом, Джемс сел на низенький диван напротив статуи и в полумраке вглядывался в божественное лицо царевича, оставившего все в поисках истины.

Впервые Джемс был один в этой комнате после своей фактической свадьбы. Как он и обещал Лизе, мысли его были с нею.

Джемс вспомнил все их давнее знакомство и такой короткий по времени, но напряженный по чувству роман. Ему казалось чудом все совершившееся. Сколько лет своей жизни он прожил, ни разу не подумав о женитьбе и даже гордясь репутацией безнадежного холостяка, которая прочно за ним утвердилась. И вдруг девушка, едва вышедшая из детских лет, стала его женой, частью его собственной жизни. Глаза его привыкли к темноте, и он различал гирлянду цветов, брошенных рукой Ананды в чашу, вместе с письмом и браслетом Лизе. Цветы спускались из чаши почти до полу, и капитану казалось, что каждая чашечка цветка — кусочек его собственного сердца, разорванного на клочки, чтобы легче впитать в себя горе и радость земли и нести их в чашу Мудреца.

Мудрец сумел раскрыть земле Свет и указать путь, как освободиться от страстей простому человеку. Капитан думал, что, не чисто прожив до сих пор жизнь, он только и делал, что указывал всем путь, как закрепощать себя в страстях. В эту ночь он сознавал себя на рубиконе. Ему вспомнилась страшная ночь бури, бесстрашие Левушки, сунувшего ему со смехом конфету в рот в момент наивысшей опасности и грозящей смерти. Вспоминал он и необычный вид моря и столкнувшиеся в нем два водяных столба в том месте, где минуту назад был его пароход, и странное выражение на лице И., выражение гармонии, мира и тихой радости, с которым он смотрел на этот ужас водяных гор.

«Человек должен жить так, — прозвучали в его памяти слова И., — чтобы от него лились эманации мира и отдыха каждому, кто его встречает. Вовсе не задача простого человека стать или пыжиться стать святым. Но задача — непременная, обязательная задача каждого человека — прожить свое простое, будничное сегодня так, чтобы внести в свое и чужое существование каплю мира и радости».

И снова он стал думать, внес ли он за всю свою жизнь хоть десятку людей каплю мира и радости? Капитан смотрел в лицо Мудреца, сумевшего, не ища популярности, стать не только известным всему миру, но и Богом для половины мира. Жизнь казалась капитану прожитой бесцельно и бессмысленно. Если бы сейчас ему предстояло кончить свою земную фазу жизни, с чем бы он ушел с земли? Добра, что он сделал людям, и в кулачке, пожалуй, не зажмешь, а радости и того меньше. Как же теперь начинать новую жизнь? Чем руководствоваться в семейной жизни?

Не раз передумывал капитан разговор с Флорентийцем в его кабинете в деревне. И сейчас, как и каждый раз, когда он думал об этих замечательных словах, ему казалось, что он не в силах выполнить и сотой доли их. Он уже склонен был прийти в уныние, как услышал легкий стук в наружную дверь. Капитан прислушался, убедился, что стук повторился так же негромко, но настойчиво, спустился вниз, чтобы не беспокоить семьи старого слуги, единственных обитателей дома. Открыв дверь, капитан был изумлен, увидев на пороге своего дома высокую фигуру в плаще, в которой тотчас же признал Ананду.

— Вы, капитан, конечно, меня не ждали. Да и я, признаться, сам не знал час назад, что зайду к вам. Я бродил по утихшему городу с дядей, и он указал мне, что в вашем доме есть свет. И тут же, смеясь, прибавил, что в вашей душе не чернильная, но довольно серенькая тьма. Ананда засмеялся своим особенным металлическим смехом, и капитан вспомнил, как Левушка называл смех Ананды звоном мечей.

— А так как дядя мой большой прозорливец, то он послал меня к вам вас развлечь и рассеять мглу вашего духа, совершенно неосновательную.

Капитан хотел провести своего позднего гостя к себе в кабинет, но Ананда, пристально поглядев на него, сказал:

— Зачем нам в этот миг, когда я пришел, минуя все условности, условный этикет и условный свет? Пойдем туда, где вы только что были, и попробуем побыть в том мире и свете, которыми наполнена атмосфера великого Мудреца.

— Как здесь хорошо, капитан, — вновь сказал Ананда, когда оба они сели на низенький диванчик, где несколько времени назад сидел Джемс Ретедли один. — Какая счастливая идея пришла вам на ум, капитан, украсить тайную комнату жены этой прекрасной статуей. Я не сомневаюсь, что ваш дед, собравший в этом маленьком доме несколько редких сокровищ, был большим и мудрым человеком.

— Не знаю. Для меня было полным сюрпризом найти Будду и старинную скрипку, не говоря обо всем прочем. Я был еще мал и не мог понять ссоры брата и деда. А также и о Будде я не слыхал разговоров в родном доме. Но то, что я нашел здесь Будду после того, как я нашел вас и... человека моих мечтаний, Флорентийца, — это помогло мне постичь величие Того, у чьих ног мы с вами сейчас.

— Мой дорогой друг, взгляните на эти вдохновенные черты, на эту доброту, льющуюся потоками. Путь этого принца-мудреца пусть даст каждому человеку возможность понять все величие жизни каждой человеческой души. Ни в одном мгновении земной жизни в человеке не должно звучать только одно его животное, плотское «я». Если хоть один раз человек дошел до знания вечности жизни, если он один раз ощутил себя в мантии этой вечности, он уже ни разу не выйдет из нее, ни разу не сможет жить в душных объятиях одних плотских, земных интересов. Перспектива, открываемая знанием, открывается каждому, как художнику чувство перспективы, вовсе не сразу. Вовсе не потому, что человек захотел узнать то или иное из духовного мира. Книга духовного знания не лежит вовне — она в сердце человека. И читать ее может только тот, кто учится жить свой каждый новый день, в который он вступил, все повышая свое творчество. Нельзя сказать себе: я хочу совершенствоваться. Или: я всю жизнь презирал среднее, брал только то, что мог поставить на пьедестал. И думать, что желание совершенствоваться или желание жить среди великих может

привести к чему-либо высокому. Это только умствование, не имеющее в себе ничего творческого, здорового, могучего, что могло бы привести к Истине. Действие, действие и действие — вот путь труда земли. Для чего вы разбираетесь в вашем прошлом, которого не существует и которое вы один воссоздаете в ваших мыслях? Что дает вам право в эту ночь, последнюю перед объявленным всем браком, сидеть в унынии и отрицании, вместо силы, радости, утверждения всего лучшего, до чего дорос ваш дух? Смотрите на этого божественно доброго мудреца. За ним шли толпы учеников и последователей, и он им не ставил препон и законов. Он говорил одно: «Не отрицай». И если видел шедшего за ним и отрицавшего свою современность, он говорил ему: «Иди, друг, от меня. Научись жить, не отрицая, и тогда возвращайся». Вы начинаете новую жизнь. Не мудрствуйте.

Знайте твердо только одно: надо сегодня приготовить себя, чтобы завтра возле вас человек смог отдохнуть, а не задыхаться. Надо сегодня самому отойти ко сну счастливым, зная, что сердце ваше жило в Вечном, высоко чтя огонь сердца встречного. Нельзя искать счастья жить ни в чем ином, кроме сил той Вечности, что звучит в собственном сердце. Человеку, воспитанному кое-как суетливыми и суетными родителями, не знавшими даже о смысле ином, кроме благ земных, невозможно сразу перескочить в атмосферу гармонии и мудрости. Но каждый может, любя ближнего, думать о величии Света в нем самом и нести свой поклон Свету во встречном. Я взял на себя вас, вашу жену и вашу семью, потому что вы — не зная и не догадываясь — оказали мне величайшую услугу, возвратив мне кольцо дяди. Я пришел к вам сегодня, чтобы сказать вам, что у вас есть верный друг и хранитель жизни, во все минуты разлада в себе зовите мое имя, и где бы я ни был, я всюду услышу вас. Вы можете и не услышать моего ответа, но я непременно услышу вас, и ответ мой придет к вам как действие фактов вашей жизни, как развязка вашей внутренней драмы. Вы напрасно страдаете о тех или иных обстоятельствах вашей личной жизни. Для вас искусство жить на земле лежит в одном: достичь полной верности. У каждого человека своя задача жизни. И иногда земная жизнь дается только для того, чтобы человек выработал какое-то одно качество. Ваша задача: цельность. Цельность в мыслях и чувствах, в верности. Вам надо достичь гармонии как таковой, то есть

силы равновесия духа и устойчивости его, когда весь организм, психический, физический и духовный, может начать творить.

Ананда подошел к самой статуе Будды, взял руки капитана в свои и положил их на чашу святого.

— Этими руками да прольется помощь из чаши Твоей на землю. Да помнит это сердце, как Твое дыхание мира и доброты, любви и сострадания, забыв о себе, лилось на землю радостью. Да идет по земле это плотское сердце, в плотном теле перенося радость и уверенность каждому. Радуя и ободряя встречных, да растет это сердце в бесстрашии и верности Тебе, Твоим мудрости и миру. Капитану казалось, что слова Ананды бегут по всему его телу, как электрический ток. Волна спокойствия и уверенности точно смыла с него налет грязи и печали. Капитан почувствовал себя включенным в какую-то новую силу, которой еще никогда в себе не ощущал. Ананда положил руки на плечи капитана, своими глазами-звездами обласкал его и молча вышел из комнаты.