Переход от инфантильных к взрослым травматическим паттернам

В каком возрасте можно ожидать, что психическая травма примет свою "взрослую" форму? Фрейд (1939) изучал те травмы, главными последствиями которых были неврозы. Он пришел к заключению: "Все эти травмы происходят в раннем детстве до пятилетнего возраста. Периоды между двухлетним и четырехлетним возрастом представляются наиболее важными" (р.74). Так как существует множество факторов в психической травме, нам приходится принимать индивидуальные пути развития. Инфантильная форма травмы продолжается до тех пор, пока аффекты являются недифференцированными, невербализованными и по большей части соматическими. Взрослая форма психической травмы выходит на передний план в связи с развитием эго функций и способности к мобилизации таких защит, как отрицание, деперсонализация и дереализация.

Таким образом, хотя мы можем постулировать постепенное развитие способности к предотвращению инфантильного травматического состояния, мы можем сказать, что в первые два года жизни это состояние в целом преобладает. Инфантильная форма травмы совпадает по времени с доэдипальными конфликтами и придает им некоторые характерные черты, например, повышая интенсивность страхов ночных кошмаров. К тому времени, когда становятся заметны фантазии идентификации с родителями в связи с "семейным романом", ребенок уже осуществил идентификацию с родительским способом справляться с аффектами и добился значительного прогресса в вербализации, десоматизации и дифференциации аффектов. В той степени, в какой продвинулся этот процесс и начала развиваться аффективная толерантность, мы можем ожидать постепенного перехода травмы от инфантильной к "взрослой" форме.

Так как аффективное развитие у ребенка подвержено быстрой регрессии, природа травматического инцидента, его тяжесть и продолжительность могут вызвать сдвиг в форме аффективного развития. Ребенок мог первоначально быть способен реагировать с аффективной блокировкой и когнитивным сужением, но если травматическая ситуация продолжается, может наступить регрессия с массивным откликом примитивных аффективных предшественников.

Возьмем, например, случай, сообщенный Солнитом и Крисом (1967). Это был случай девочки 3,5 лет, которая плохо вела себя в машине, хныча и шумя, в то время как они с матерью ехали через болотистую, пустынную местность. Мать, вне себя от ярости, остановила машину и закричала: "Вон отсюда!" - после чего девочка испугалась и пообещала вести себя хорошо. В этот момент ребенок "демонстрировал свидетельство своей травматизации. Она тут же позволила пристегнуть себе ремнем на переднем сидении машины и стала хорошим, застывшим ребенком. Она была драматически заторможена. Со времени этого инцидента посреди болотистой местности ее подавляющие страхи оставления и кастрации неоднократно отыгрывались слегка замаскированным образом в аналитическом лечении" (р.209).

Ранее я сказал, что этот ребенок показывал взрослый тип травматического отклика, так как она была способна реагировать путем блокировки своих аффективных откликов и, как можно предположить, осознания. Что могло бы произойти, если бы мать действительно оставила ребенка в пустынной местности и уехала прочь? Блокировка аффектов могла бы еще продолжаться некоторое время и стать даже еще более тяжелой. Более вероятно, однако, что ребенок сразу же начал бы отчаянно звать свою мать и просить о прощении и спасении и, возможно, обещал бы с тех пор вести себя хорошо. Если бы она не была тут же спасена, ее эмоциональное выражение становилось бы все более и более яростным, и в этом процессе аффекты становились бы главным образом соматическими и буквально наполнили бы ее паникой. Спустя некоторое время она могла бы стать изнемогшей, или ступорозной, или на некоторое время заснуть, чтобы спустя некоторое время в испуге проснуться, чтобы возобновить свой отчаянный аффективный паттерн до следующей точки изнеможения. Когда такие аффективные паттерны достигли бы стадии подавляющего, безутешного инфантильного паттерна, они стали бы подобны аффектам у младенца, и мы бы очевидно стали иметь дело с инфантильной формой психической травмы. Мы можем также себе представить, что последствия такого события будут в большей мере находиться в согласии с последствиями, намеченными в общих чертах в этой главе. Последействия, описанные Солнитом и Крисом, не были бы, конечно же, нейтрализованы, но они, вероятно, были бы похоронены под более тяжелыми последствиями травматического события per se (самого по себе).

Таким образом, при оценке психической травмы детства мы должны принимать во внимание развитие аффектов и их переносимость по сравнению с регрессивным потенциалом данного события. Другие функции, связанные с предотвращением травмы - стимульный барьер и способность совершить переход в форму психической травмы - сравнительно медленны. Установление исполнительных функций такой надежности и автономии, которые сохраняют функции самонаблюдения при травматическом состоянии походит на временное погружение в кататоноидное состояние афанизиса и последующее возвращение к жизни. Эти функции самомониторинга и самоинтеграции должны действовать перед лицом угрозы надвигающегося уничтожения и несмотря на утрату того, что поддерживает их. В то время как при более длительных травматических состояниях возможно вспоминание милосердной объектной репрезентации для фантазийной защиты, в остром травматическом состоянии индивид остается один, лишенный всех источников чувства безопасности. Чтобы быть в состоянии уцелеть в таких переплетах, в которых оказываются солдаты, им требуется способность смотреть в лицо беспомощности и смерти. Стабильность саморепрезентации должна быть такова, что она может оставаться сохранной в то время, когда все исполнительные функции и функции саморегуляции уступают автоматическим, даже вегетативным реакциям. Если в данных обстоятельствах функция самонаблюдения сохраняется, тогда становится возможным переживание травматического опыта в качестве сигнала, что разительно отличается от переживания инфантильной травмы детства, когда ужас столь громаден, что он сметает все исполнительные функции. При таких обстоятельствах наблюдается дальнейшее усовершенствование ресурсов индивида для адаптивного обращения с аффектами как с сигналами, которое не дает возможности самим аффектам становиться главной угрозой.

Травма включает в себя подавление нормальных функций самосохранения перед лицом неизбежной опасности. Признание существования неизбежной опасности и капитуляция перед ней знаменуют начало травматического состояния, а с ним и начало травматического процесса, который, если он не будет прерван, заканчивается психогенной смертью. Мое рассмотрение психической травмы свидетельствует о том, что полностью развившееся взрослое травматическое состояние сравнительно редко. По большей части, когда его причины проистекают от интрапсихических конфликтов, данный процесс прерывается посредством использования различных защит, которые могут, однако, приводить в результате к развитию симптомов или симптоматического поведения. Данное наблюдение дает мне возможность примирить две теории травмы в трудах Фрейда, как этот сделал сам Фрейд в работе "Торможение, симптом и страх (1926).

То, что часто описывается как психическая травма, в действительности имеет отношение к околотравматическим ситуациям, которые не становятся травматическим состоянием но которые в процессе предотвращения порождают невротические или другие симптомы. То, что мы наблюдаем, обычно соответствует данному Сандлером (1967) описанию "перегрузке эго", однако такая ситуация описывается в психоаналитической литературе как "травма", и данное положение дел не легко преодолеть. По этой причине я считаю, что лучше всего обозначить полный травматический процесс, описанный здесь, как катастрофическую травму. Ее психологические последствия накладываются на все различные другие проблемы, которые могут развиваться, если данный процесс останавливается вдоль этого пути (Furst, 1967).

В предотвращении травмы используется иерархия сигналов, и таким образом порождаются различные патологические реакции. В этом устройстве объяснение Фрейдом (1926) функции сигнальной тревоги описывает сигналы первого порядка; сигнал травмы Петти (1975, личное сообщение) представляет второй уровень тревоги, специфически связанный с опасностью "катастрофической травмы". В предшествующих дискуссиях и исследованиях психоаналитических чрезвычайных обстоятельств (Petty et al., 1974) предполагается использование других сигналов и защит для предотвращения психогенной смерти, что говорит о потребности дальнейшего исследования.