География, история и уклад жизни

В первой главе мы рассмотрим традиционную культуру островитян, относящуюся к периоду до христианизации. Глубинное понимание этой ранней культуры необходимо для того, чтобы оценить внутреннюю логику христианизации - событий 1938 года и их последствий.

Мы рассмотрим историю появления племен на Реннелле и Беллоне; архаичные хозяйственные практики; кланово-родовую структуру и память, рационализирующую постоянные межродовые конфликты на Беллоне; институт брака и гендерные роли. Затем будет описана мифологическая и религиозная система реннелльцев-беллонцев.

В последующих главах мы увидим, как некоторые из перечисленных аспектов культуры туземцев были разрушены или видоизменены в процессе и вследствие “безумия» 1938 года. Это непростая и трудновыполнимая задача, однако в нашем распоряжении подробный материал, кропотливо собранный антропологами через двадцать лет после христианизации. Обзор, представленный в настоящей главе, является скорее результатом историографического анализа, нежели самостоятельного исследования.

Начнем с появления полинезийцев на двух островах. Для Океании это нередкое явление, когда представители одного ареала (в основном это касается полинезийцев) со схожими элементами в языке, культуре и религии, находятся на территории другого. В англоязычной научной литературе полинезийские острова на территории Меланезии или Микронезии принято называть полинезийскими аутлаерами (outlier – остров-останец). Так, Хаддон в 1937 году насчитывает до пятнадцати Полинезийских аутлаеров в пределах Меланезии[12]. Касательно Реннелла и Беллоны – антропологи дискутируют по поводу локализации “родины” островитян и времени их прибытия. Кай Биркет-Смит в своей книге “An Ethnological Sketch of Rennell Island” отводит целую главу вопросам происхождения Полинезийских аутлаеров и миграций жителей Реннелла, в частности[13]. Там же он охарактеризовывает некоторые культурные элементы реннелльцев как прото-полинезийские. В главе о религиях в “Polynesian Outliers: The State of the Art” Фейнберг, Макдональд и Лохманн пишут, что “традиционные религии аутлаеров зародились на островах Западной Полинезии и на протяжении длительного периода времени развивались, распадались и смешивались, когда их жители встречались или отделялись друг от друга”[14].

Согласно общепринятому сказанию, предки островитян во главе с вождем Каитуу более двадцати поколений назад прибыли на Реннелл и Беллону из далекой земли под названием Убеанганго (букв. Западная Убеа), на которую, в свою очередь они приплыли из Убеаматанги (Восточная Убеа)[15]. Элберт и Монберг, основываясь на сказании, предполагают, что такое путешествие могло иметь место, и что Западная Убеа – это остров Увеа, входящий в состав островов Луайоте возле Новой Каледонии, а Восточная – это Увеа островов Уоллис и Футуна[16].

Обзор дискуссии на тему датировки прибытия плавателей с Убеи на Реннелл и Беллону кратко представлен в монографии Рольфа Кушеля “ Vengeance is Their Reply”. Основная сложность, с которой здесь исследователям приходиться иметь дело – это расхождение устной традиции и научного подхода. На обоих островах всем известно, что когда их предки 24 поколения назад приплыли на нынешнюю родину, они встретили так называемых хити – коренных в то время (ок. 600 лет назад) обитателей атоллов. В рассказах о народе хити[17] достаточно четко обозначена разница между ними и переселившимися на острова новыми племенами. Хити, согласно сказаниям, были небольшого роста и с длинными волосами, жили в лесах и пещерах и часто прибегали к разным хитростям для причинения вреда или принесения пользы людям. Между хити и переселенцами назрел конфликт, и последние истребили аборигенов, хотя мы и видим, что на мифологическом уровне истории о редких случаях встречи с ними всё же присутствуют[18]. Однако археологические раскопки на островах не смогли подтвердить или опровергнуть существование некого иного народа, помимо ныне существующего. Более того, радиоуглеродный анализ показал, что человеческое присутствие на Беллоне прослеживается более, чем на два тысячелетия назад, а одно из важнейших захоронений беллонцев датируется 120 годом н.э. В своей книге, Кушель рассматривает несколько мнений о сложившейся ситуации, которые нам нет надобности здесь представлять[19]. Важно отметить, что антропологи предпочитают относить хити скорее к сверхъестественным, мифическим персонажам, чем к историческому населению.

Итак, оказавшись много веков тому назад на Реннелле и Беллоне, переселенцы прочно укоренились на новом месте. Известно немало примеров, когда географические особенности местности прямо влияют на социальную организацию, культуру и образ жизни ее обитателей. Яркий пример приводит антрополог Ричард Фейнберг, сравнивая социально-пространственный символизм двух других Полинезийских аутлаеров – Ануты и Нукуману[20].
Сравнительно поздняя христианизация Реннелла и Беллоны обуславливается не только культурной, но и географической изоляцией. Ближайший населенный пункт на Соломоновых островах находится в 160 километрах. Береговая линия обоих островов сильно возвышена и образует что-то напоминающее форму каноэ (“From Two Canoes”): практически полностью они окружены высокими известняковыми скалами. На Реннелле скалы достигают ста двадцати метров, и только два пляжа обеспечивают выход к морю. К тому же островитяне были убеждены, что немногочисленные пляжи населяли танцующие духи предков – это частенько не давало им спокойно выходить на берег. Страх перед меланезийцами-каннибалами только усиливал их изоляционизм. В итоге, обработка земли сильно опередила рыболовство по популярности среди Реннельцев и Беллонцев. Более того, на Реннелле находится одно из крупнейших озер островной Океании, которое обеспечивало население острова рыбой, и делало его в определенной степени независимым от даров моря[21]. Всё это уменьшало возможности островитян на контакты и культурный обмен с внешним миром.

Скажем несколько слов о взаимодействии жителей островов с их экосферой. Как уже было сказано, организация пропитания состояла из огородничества и рыболовства; реже – охоты и собирания диких фруктов и корешков. К моменту сбора информации антропологами, такое положение не сильно изменилось. Каждое поселение было самодостаточным, и потребности в родовой специализации не было. Огороды сажали кустами около домохозяйств, для неоднократной культивации почвы применялся подсечно-огневой метод. Основные земледельческие культуры – это ямс, таро и несколько других видов клубней, бананы и орехи (бетель, например). Клубневые растения пеклись в специальных типичных для Полинезии земляных печах: вырывалась яма, в которую клали раскаленные коралловые камни, а на них ставили клубни[22]. Из-за молока и мякоти очень ценились кокосы. Из них также делали емкости, а листья кокосовых деревьев использовали для производства матов и корзин.
Во время нечастых выходов в море, по большей части островитяне ловили летучих рыб и акул. Последние очень ценились, и поймавший большое количество акул заслуживал почет и уважение обществе. У Реннельцев всегда был доступ к озеру, в котором обитало немало живности, включая угря, бычков, и телапий и проч. Наиболее подробный рассказ о флоре и фауне Беллоны, а также о способах добычи пропитания и обеспечения жизнедеятельности можно найти в объемном исследовании Софуса Кристиансена “Subsistence on Bellona Island” 1975 года. Там же датский географ рассматривает изменения в способах обеспечения пропитания после христианизации 1938 года[23].

Монберг, Элберт и Кушель хорошо и подробно рассказывают о социальной организации и материальной культуре островитян, хотя, такое описание присутствует у них скорее в качестве введения к основным темам их англоязычных монографий (религия, междоусобицы и тд). Еще одна трудность состоит в том, что на Беллоне, христианизация которой происходила гораздо медленнее, общество было подробнее изучено, чем на Реннелле. С одной стороны, антропологи объединяют оба острова в целостное культурное поле, но и считают нужным предупредить о возможных различиях[24]. Такие различия, по-видимому, могли возникать в сфере родства, в локальных религиозных практиках и так далее.

Всё общество подразделялось на три перетекающие одна в другую части. Первая – это население островов в целом, а именно потомки первых переселенцев. Считается, что, переселенцами были восемь пар, которые образовали на Реннелле и Беллоне восемь семей внутри одного клана. Так они себя и называли – “саа Каитуу” (sa’a Kaitu’u) – то есть клан Каитуу. Однако в западной части Беллоны проживало некоторое количество семей, объединенных под клановым именем другого иммигранта – Таупонги. Существование двух кланов на острове привело к множественным ссорам и случаям кровавой вражды.
Далее общество сегментируется на более мелкие субкланы – какаи ‘анга (kakai ‘anga) – группы семей, связанные именем общего предка – одного из потомков первых мигрантов. Все члены какаи ‘анга обитали в границах одного земельного округа (дистрикта). Третий уровень дифференциации – большие семьи, или линиджи, называемые хонохано (honohano) или манах а (manaha).

Члены одного линиджа возводили свое происхождение к общему предку по мужской линии, который когда-то отделился от поселения своих родственников и основал собственное, хотя, обычно, и на участке земли, наследуемой от отца. Монберг и Элберт акцентируют внимание на внутреннем различии между хонохано и манаха. В то время, как хонохано было термином, определяющим исключительно родословные отношения, манаха относилась к более широкому кругу социальных понятий. Манаха обозначала не только родовую группу, но и, например, огород, кокосовую рощу или любую территорию, в которой обитает нуклеарная семья. В целом, антропологи предпочитают переводить его как поселение. Такое деление отсылает нас к “гипотезе крови и грязи”, которую в 1971 году Мартин Сильверман ввел в антропологию Океании[25]. В целом, идея ставила под сомнение традиционное понимание генеалогических линий, поскольку во многих племенах были обнаружены такие группы, которые, несмотря на экономическое единство, не были связаны прямым родством. Исследователи обществ Полинезийских аутлаеров обнаруживают схожие принципы у изучаемых ими островитян. На острове Анута, например, приемные дети или иммигранты с других островов могли быть условно включены в генеалогическое древо, что достигалось при особом поведении, выражаемом терминами любви, симпатии, сострадания и так далее. А на Капингамаранги, для получения какого-то родового статуса, чужаку достаточно следовать определенным обязанностям и предписаниям, связанных преимущественно с землёй. Антропологи считают, что в системе родства упомянутых выше аутлаеров и жителей Реннелла и Беллона есть схожие по этому принципу механизмы[26]

Так, деление продолжалось, и к году христианизации на Беллоне с населением в 430 человек пребывало 20 линиджей. Это были экзогамные патрилинейные и патрилокальные группы: супругами могли становиться члены одного какаи ‘анга, но не одного хонохано. Правда история свидетельствует о множественных прецедентах брака внутри рода в результате, например, сильного увеличения численности одного из субкланов.

В “Vengeance is their reply” (1988) Кушель подробно исследует зафиксированные в истории случаи кровавой вражды (blood feud) в обществе Беллоны, ее логику и структуру. Частые ссоры, перепалки и даже убийства имели системный характер, правильное устроение атак занимало определенное время. В этом смысле, деление на группы и подгруппы часто имело решающий характер. В зависимости от обстоятельств, враждовать друг с другом могли как субкланы, так и линиджи внутри одно субклана, и чем больше родственников атакующая сторона собирала на помощь, тем больше у нее было шансов на успех[27].

В конце концов, родовые группы могли делиться на несколько домохозяйств – самый мелкий вид поселения, в котором жил независимый взрослый мужчина со своей семьей (нуклеарная семья)[28]. Чаще всего домохозяйство до христианизации представлялось небольшим, окруженным кокосовой рощей участком земли с единственным жилым домом (hut) по центру. В доме каждый спал в положенной ему части, вещи, особенно связанные с ритуалами, также находились на своих местах. Мужчина с женой (или женами), детьми и иногда другими родственниками жили в одном доме вместе, что давало им больше возможностей для защиты от возможных нападений противников. Это несколько упрощенная модель, ведь бывали случаи, когда мужчина мог иметь несколько домохозяйств в разных местах, или, если у хозяйственника было несколько жен, каждая из них могла иметь собственный дом[29]. Перед домом находилась ритуальная площадка, на которой выполнялись обряды, посвященные высшим богам. В доме также проходили ритуалы, предназначенные менее сильным, местным божествам. О ритуальном пространстве и его символике будет сказано немного позже. За хатой стоял кухонный домик, куда доступ был открыт только для женщин. На противоположной от дома стороне в два ряда находились женские и мужские могилы родственников и предков[30].

Во главе линиджа или семьи стоял вождь – взрослый и влиятельный член рода, который управлял своей землей, разрешал разногласия и споры, распределял пищу среди своего хозяйства, а также руководил религиозными обрядами. Яркий пример такого вождя – Таупонги, устроивший фестиваль на Реннелле, за которым последовало исследуемое нами “безумие”. Управление хозяйством переходило от отца к старшему сыну или, реже, к одному из младших сыновей, если первый не казался ему достойным. Монберг избегает слова “вождь”, поскольку управление ограничивалось одним или несколькими домохозяйствами, в то время как во многих других Полинезийских обществах вождь управлял большими территориями, если не целым островом[31]. Вообще институт вождества, дифференцирующий правителя и подчиненных, как и социальное деление у реннельцев-беллонев был несильно развит, в отличие от многих обществ, населявший Полинезийский треугольник. В этом смысле Реннелл и Беллона принято сближать с некоторыми Полинезийскими аутлаерами, например, Таумако или Тикопия на которых социальная стратификация была также слабо выражена[32].

Поворотный момент в процессе христианизации Реннелла, как мы увидим, частично коснулся института брака, временно разрушив его. Чтобы понять, собственно, что могло быть подвергнуто изменениям, мы посмотрим на некоторые особенности брака у островитян. Как уже было упомянуто ранее, экзогамное табу не позволяло членам одного рода вступать в брак друг с другом. Островитяне одного матрилинейного или патрилинейного линиджа и одного поколения классифицировались как братья и сестры, и половые связи между ними считались инцестуальными. Хотя подобные отношения были строго запрещены, информанты не смогли вспомнить случаев наказания со стороны общества на этой почве. Монберг и Элберт это связывают с довольно высоким уровнем сексуальной свободы в целом. Так, например, внебрачные половые контакты были порицаемы, но являлись чуть ли не общим местом. Выделяют две причины, по которым реннельцы-беллонцы могли вступать в брак: продолжение рода мужа и установление альянса двух родов. Брак всегда, за исключением пары случаев, был патрилокальным: жена переходила в поселение мужа.

Бракосочетание происходило, после того как муж умыкал будущую невесту из дома ее отца, но через некоторое время возвращался с подарками.
Разделение труда в семье было четко распределено. Жена готовила еду, убирала на участке и в доме, очищала землю для урожая, собирала рифовых морских обитателей (напр. моллюсков), фрукты, корешки и дрова. Также жены следили за детьми и ухаживали за воинами между сражениями. Из изделий они плели половые и декоративные ковры, сумки и корзины. Мужья занимались более физически сложной работой: строили дома, вырезали каноэ и многочисленные виды охотничьего и боевого оружия, охотились, рыбачили и расставляли рыболовные сети. Мужчины выполняли всю сложную работу в огородах. Сражения и основные ритуалы были также прерогативой мужа,[33].