Знакомство с бессознательным 5 страница

Психиатрическая практика

Годы работы в Бургхольцли, психиатрической клинике при Цюрихскомуниверситете, были годами ученичества, когда главным для меня вопросом былодин-единственный: что же происходит с душевнобольным человеком? Тогда я немог на него ответить, а никого из моих коллег, похоже, эта проблема незанимала. Работа психиатра заключалась в следующем: абстрагировавшись ввозможно большей степени от того, что говорит пациент, врач должен былпоставить диагноз, описать симптомы и составить статистику. С так называемойклинической точки зрения, которая тогда господствовала, врач занималсябольным не как отдельным человеком, обладающим индивидуальностью, а какпациентом Икс с соответствующей клинической картиной. Пациент получал ярлык,ему приписывался диагноз, чем обычно все и заканчивалось. Психологиядушевнобольного никого не интересовала. В этом отношении велика роль Фрейда, и прежде всего его фундаментальныхисследований по психологии истерии и сновидений. Его концепции указали мнепуть и помогли как в моих последующих исследованиях, так и в пониманиикаждого конкретного случая. Фрейд подошел к психиатрии именно как психолог,хотя сам был вовсе не психологом, а невропатологом. Я до сих пор отлично помню случай, который тогда произвел на менясильное впечатление. В клинику привезли молодую женщину, страдающуюмеланхолией, она поступила в мое отделение. Обследование проводилось собычной тщательностью: анамнез, исследование, анализ физического состояния ит. д. Диагноз: шизофрения (или, как тогда говорили, dementia praecox).Прогноз: негативный. Поначалу я не осмеливался усомниться в диагнозе, молодому человеку, итем более новичку, не пристало высказывать свою точку зрения. Но случайпоказался мне странным. У меня возникло подозрение, что это не шизофрения, аобыкновенная депрессия, и я решил применить собственный метод. В то времямоим увлечением был ассоциативный метод в диагностике, и я попыталсяпровести ассоциативный эксперимент с этой пациенткой. Мы много говорили о иее снах, что позволило мне узнать нечто существенное о ее прошлом, нечтотакое, чего анамнез прояснить не мог. Таким образом я получил информациюнепосредственно из бессознательного, и мне открылась история мрачная итрагическая. До замужества у этой женщины был знакомый, сын богатого промышленника.В него были влюблены все девушки в округе, но моя пациентка была оченьпривлекательной и считала, что у нее есть шанс. Он же, казалось, ею неинтересовался, и она вышла замуж за другого. Пять лет спустя к ней зашел давний приятель. Они вспоминали прошлое,когда вдруг тот сказал: "Когда ты вышла замуж, кое-кто был в шоке - этот вашNN". С этого момента и началась ее депрессия, а спустя несколько недель этопривело к несчастью. Она купала своих детей, четырехлетнюю дочь и двухлетнего сына. Семьяжила в деревне, где вода не отвечала гигиеническим стандартам: чистуюродниковую воду пили, речную использовали для купания и стирки. Заметив, чтодочь сосет мочалку, она не придала этому значения, сыну же разрешила выпитьстакан речной воды. Естественно, она не вполне отдавала себе отчет в том,что делает, ее сознание уже было омрачено тенью надвигающейся депрессии. Когда прошел инкубационный период, девочка заболела брюшным тифом иумерла. Она была любимицей матери. Мальчик не пострадал. В состоянии остройстадии депрессии женщина попала в клинику. Проведя ассоциативный тест, я выяснил, что пациентка считала себяубийцей. Таким образом, у ее депрессии была серьезная причина. По сути этобыло психогенное расстройство. Встал вопрос, как ее лечить. Прежде ей давали снотворное и наркотики,чтобы предотвратить попытки самоубийства. Ничего другого не делалось.Физическое ее состояние было вполне удовлетворительным. Я долго размышлял над проблемой, возможно ли и стоит ли мне поговоритьс ней откровенно? Должен ли я вмешаться, имею ли на это право? Это быловопросом моей совести, и решить его мог только я. Обратись я к коллегам,они, вероятно, предупредили бы меня: "Ради Бога, не говорите женщине ничегоподобного. Она окончательно сойдет с ума". Но на мой взгляд, эффект мог бытьи противоположным. В психологии вообще нет однозначных истин - ответы налюбой вопрос могут быть самыми различными. Все зависит от того, принимаем лимы во внимание фактор бессознательного. Конечно, я знал, что рискую и чтоесли пациентка сорвется, то я последую за ней. Тем не менее я решился, хотя уверенности в благополучном исходе у меняне было. Я рассказал ей все, что выяснил благодаря ассоциативномуэксперименту. Можно себе представить, как это было тяжело. Это не пустяк -взвалить на человека убийство. И каково было больной выслушать и принять всеэто. Но эффект был поразительный: через две недели она выписалась из клиникии никогда больше туда не возвращалась. Коллегам я ничего не рассказал, и на то были причины. Я опасался, что,обсудив этот случай, они сделают его достоянием общественности, что можетпривести к осложнениям. Конечно, доказать что-либо вряд ли возможно, но дляпациентки все эти разбирательства могли оказаться фатальными. Куда важнеебыло, чтобы она вернулась к нормальной жизни. Судьба и так достаточнонаказала ее! Выписавшись из клиники, она уехала домой с тяжелым сердцем. Ейпредстояло пережить все это. Ее наказание уже началось ее болезнью, а потеряребенка причинила ей глубокие страдания. В психиатрии пациент нередко скрывает свою историю. Для меня жесобственно терапия начинается с изучения этой - очень личной - истории. Ибов ней заключена самая тайна, которая явилась причиной болезни и разрушилапсихику. Если я открою ее, то получу ключ к лечению. Иными словами, задачаврача заключается в том, чтобы узнать историю пациента, причем он можетзадавать вопросы, касающиеся личности пациента в целом, а не толькосимптомов его болезни. Нередко того, что лежит на поверхности сознания,оказывается мало. А ассоциативный тест может открыть какой-нибудь ход.Иногда помогает толкование сновидений или длительный и терпеливыйчеловеческий контакт с пациентом. В 1905 году я читал курс психиатрии в Цюрихском университете и в том жегоду стал главврачом университетской клиники. Я занимал эту должность четырегода, но в 1909 году подал в отставку - у меня просто не хватало времени.Из-за обширной частной практики я уже не справлялся со своими обязанностямив клинике, но в должности приват-доцента оставался до 1913 года. Я читалкурс психопатологии и основы фрейдовского психоанализа и, кроме того,психологию примитивов. Таковы были мои основные предметы. Первые семестры яотводил в основном лекциям по гипнозу, а также теориям Жане и Флурнуа, затемна первый план вышли проблемы фрейдовского психоанализа. В лекциях по гипнозу я приводил истории моих пациентов, которых обычнопредставлял студентам. Один такой случай очень хорошо мне запомнился. Как-то раз ко мне обратилась очень религиозная пожилая женщина (ей было58 лет). Она пришла на костылях, с трудом передвигалась на них с помощьюслужанки. Уже семнадцать лет она страдала от паралича. Я усадил женщину вудобное кресло и попросил рассказать о себе. Она со слезами начала говорить,и вся история ее болезни разворачивалась передо мной в мельчайшихподробностях. Не выдержав, я остановил ее: "Достаточно, у нас мало времени.Сейчас мы проведем сеанс гипноза". Едва я успел произнести эти слова, оназакрыла глаза и впала в глубокий транс - без всякого гипноза! Я был крайнеизумлен, но не стал прерывать больную, которая говорила, не умолкая, о своихснах, весьма выразительных. Значение их стало мне ясно лишь через нескольколет. Тогда же я решил, что это своего рода бред. Ситуация становилась всеболее неловкой, - ведь передо мной были студенты. Попытка разбудить пациентку через полчаса не удалась - она непросыпалась. Я не на шутку испугался, что своими расспросами спровоцировал убольной скрытый психоз. Лишь через 10 минут мне удалось разбудить ее. Мнестоило огромных усилий скрыть от студентов свое волнение. Когда женщинапришла в себя, у нее кружилась голова, она была растеряна. Я бросилсяуспокаивать ее: "Я ваш доктор, все в порядке". В ответ она воскликнула: "И ятеперь здорова!" Отбросив костыли, она без посторонней помощи встала наноги. Я постарался как можно спокойнее обратиться к студентам: "Теперь вывидите, на что способен гипноз!" Хотя на самом деле я и понятия не имел, чтоже произошло. Это был один из опытов, заставивших меня отказаться от гипноза. Ничегоеще не понимая, я увидел, что женщина действительно исцелилась и быласовершенно счастлива. Ожидая наступления рецидива самое позднее через 24часа, я попросил ее связаться со мной. Но боли больше не повторялись. И мнепришлось признать, что она вылечилась. На первую лекцию летнего семестра следующего года она пришла опять, наэтот раз с жалобами на сильные боли в спине, которые, по ее словам, началисьсовсем недавно. Естественно, что мне пришла мысль, не связано ли это сначалом моих занятий. Похоже, она прочла в газете объявление о лекциях. Япоинтересовался, когда начались боли и чем они были вызваны. Она невспомнила ничего определенного, и ничего не могла объяснить. Наконец мнеудалось все-таки выяснить, что боли фактически начались в тот самый день ичас, когда газета с объявлением попалась ей на глаза. Это подтверждало моиподозрения, однако мне по-прежнему была неизвестна причина ее неожиданногоисцеления. Я загипнотизировал ее снова - то есть она снова, как и тогда,спонтанно впала в транс - и после этого боли исчезли. После лекции я остался, чтобы подробнее побеседовать с ней. Выяснилось,что сын ее страдал слабоумием и содержался в этой клинике, в моем отделении.Я об этом не догадывался, поскольку она носила фамилию второго мужа, сын жебыл ребенком от первого брака. Других детей у нее не было, и она,естественно, надеялась, что ее сын талантлив и добьется успеха в жизни. Длянее было ужасным ударом, когда в раннем детстве у него обнаружилось душевноезаболевание. Я тогда был совсем еще молодым врачом и воплощал в себе, как ейказалось, все то, что она мечтала найти в сыне. Ее неуемное желание бытьматерью выдающегося человека сфокусировалось на мне - она мысленно сделаламеня своим сыном, рассказывая о своем чудесном исцелении urbi et orbi(городу и миру. - лат.). И получилось так, что я благодаря ей приобрел популярность как врач иобзавелся первыми частными пациентами, поскольку история передавалась из уств уста. Итак, моя психотерапевтическая практика началась с того, что ввоображении любящей матери я занял место ее сумасшедшего сына! Все этимеханизмы я попытался объяснить ей, и она отнеслась к этому с большимпониманием. Рецидивы у нее больше не повторялись. Таким был мой первый настоящий терапевтический опыт и, можно сказать,мой первый психоанализ. Я отлично помню эту женщину и нашу беседу, она быладовольно умна и испытывала чрезвычайную благодарность за участие в ее судьбеи судьбе ее сына. В конечном счете это помогло ей. Поначалу я применял гипноз и в частной практике, но вскоре отказался отнего, потому что не хотел больше действовать вслепую, наугад. Никогда нельзябыло сказать, как долго продлится улучшение, и внутренне я противился этойнеопределенности. Кроме того, мне не нравилось решать самому, что долженделать пациент, я предпочитал узнавать от него самого, куда ведут егособственные склонности. Но для этого был необходим тщательный анализсновидений и других проявлений бессознательного. В 1904 - 1905 годах я создал при клинике лабораторию экспериментальнойпсихопатологии. С группой студентов я изучал психические реакции (как то:ассоциации и т. д.). Со мной работал и Франц Риклин-старший. ЛюдвигБиневангер готовил тогда докторскую диссертацию о связи ассоциативныхэкспериментов с психогальваническими эффектами, а я - работу "О сущностипсихологической диагностики". С нами сотрудничали и американцы, среди нихКарл Петерсен и Чарльз Рикшер, публиковавшиеся в американских научныхжурналах. Именно исследованиям ассоциативных механизмов я обязан приглашением водин из американских университетов (университет Кларка, 1909), где прочелдоклад о своей работе. В то же время туда независимо от меня пригласилиФрейда. Нам обоим присвоили степень доктора honoris causa. Благодаря ассоциативным и психогальваническим экспериментам я стализвестен в Америке, и вскоре оттуда ко мне стали обращаться пациенты. Одиниз первых случаев хорошо сохранился в моей памяти. Один из американских психиатров направил ко мне больного с диагнозом:"алкоголическая неврастения". В прогнозе значилось: "неизлечим". Изпредосторожности мой коллега порекомендовал больному обратиться еще к одномуавторитетному невропатологу в Берлине, опасаясь, видимо, что мои попытки ник чему не приведут. Больной пришел ко мне на консультацию. Из беседы с ним японял, что он страдает обычным неврозом, не имея никакого представления опсихологических предпосылках своей болезни. Ассоциативный тест показал, чтоон страдает материнским комплексом в весьма тяжелой форме. Выходец из семьибогатой и почтенной, он был женат на прекрасной женщине и не имел никакихпроблем - вот то, что лежало на поверхности. Но его что-то угнетало, и онслишком много пил, отчаянно пытаясь одурманить себя, чтобы это забыть,естественно, безуспешно. Его мать владела крупной компанией, и он занимал в ней один из важныхпостов. Собственно, он уже давно мог освободиться от этой тягостнойподчиненности. Но, не решаясь оставить высокий пост, он оставался взависимости от матери, которой был обязан положением. Находясь рядом с ней ибудучи вынужденным терпеть ее вмешательство в свои дела, он начинал пить,чтобы как-то забыться или скрыть свое раздражение. В глубине души он вовсене желал оставлять тепленькое местечко, отказаться от комфорта истабильности. Он предпочитал поддерживать этот status quo, даже вопрекисобственному внутреннему дискомфорту. После короткого курса лечения больной бросил пить и считал себя вполнездоровым. Но, я предупредил его: "Нет гарантии, что вы не вернетесь кпрежнему состоянию, если окажетесь в привычной ситуации". Он не поверил мне,поскольку чувствовал себя хорошо, и уехал в Америку. Но стоило ему вновь ощутить материнскую опеку, все вернулось на своиместа. Теперь в Швейцарию прибыла его мать и обратилась ко мне законсультацией. В этой неглупой женщине я сразу ощутил какую-то прямо-такидьявольскую силу. Понял, с чем приходилось бороться ее сыну, осознал, что унего нет шансов. Он был хрупкого сложения и даже физически не выдерживалсравнения с матерью. Я решился на насильственный шаг: сказал матери, чтоалкоголизм ее сына впрямую связан с тем постом, который он занимает, ипорекомендовал его уволить. Мать приняла мой совет - сын, естественно, былвне себя. Подобный поступок в нормальной ситуации считается неэтичным - врач недолжен позволять себе такое. Но я знал, что вынужден был пойти на это радисамого пациента. Как сложилась его дальнейшая жизнь? Расставание с матерью позволило егособственной индивидуальности раскрыться в полной мере. Он сделал блестящуюкарьеру - вопреки, а может быть, благодаря моему "лечению". Чувствоблагодарности его жены ко мне невозможно передать: ее муж не толькосправился с алкоголизмом, но и нашел себя, свою собственную дорогу, причемсделал это чрезвычайно успешно. Тем не менее некоторое время меня мучило чувство вины перед этимчеловеком - диагноз был поставлен за его спиной. Но я был твердо убежден,что только так - насильственным образом - возможно помочь ему. И ондействительно излечился от невроза. У меня был еще один аналогичный случай, который я вряд ли когда-нибудьзабуду. Ко мне обратилась дама, отказавшись назвать себя. Он заявила, чтохочет только проконсультироваться. Похоже, она принадлежала к высшим кругамобщества. По ее словам, она тоже была врачом. То, что я услышал от нее, былопризнанием: около 20 лет назад она совершила убийство - отравила свою лучшуюподругу, потому что была влюблена в ее мужа. Ей казалось, что раз убийствоне раскрыто, то оно не имеет никакого значения. Она мечтала выйти замуж замужа подруги и нашла, как ей думалось, простейший путь - убийство. Таков былмотив, а моральная сторона дела ее не волновала. И что же? Она действительно вышла замуж за этого молодого человека, ноон вскоре умер. Но позже с ней стали происходить странные вещи. Дочь отэтого брака оставила ее, едва повзрослев. Она рано вышла замуж и стараласьне встречаться с матерью. Наконец она вовсе исчезла из поля зрения матери -утратила с ней всякий контакт. Эта дама владела несколькими скаковыми лошадьми. Увлечение верховойездой поглощало ее полностью. И вот в какой-то момент она обнаружила, чтолошади под ней начинают нервничать, даже ее любимец однажды сбросил ее. Витоге ей пришлось отказаться от верховой езды. Привязанность к собакам непринесла ей облегчения. У нее был замечательный волкодав, которого онапросто обожала. И снова удар судьбы: именно эту собаку разбил паралич. Этостало последней каплей: она почувствовала, что "морально разбита"; ей нужнобыло кому-то исповедаться, и она пришла ко мне. Она была убийцей, но нетолько: она стала и самоубийцей, потому что тот, кто совершил преступление,разрушает и свою душу. Убийца судит себя сам. Когда преступление, раскрыто,преступник несет наказание согласно закону. Если преступление осталосьтайной и человек совершил его без нравственных колебаний, наказание всеравно настигнет его, о чем и свидетельствует этот случай, - просто онопридет днем позже. Нередко бывает, что животные и растения знают опреступлении. Из-за убийства от этой женщины отвернулись даже ее животные. Не в силахвынести одиночества, в котором она оказалась, эта женщина, чтобы как-тосправиться с ним, сделала меня своим исповедником. Она искала человеканейтрального, без предрассудков, который не был бы убийцей, кому она моглабы признаться и тем самым восстановить утраченную связь с людьми. Онануждалась во враче больше, нежели в священнике, испытывая страх, чтопоследний выслушает ее из чувства долга, но в душе вынесет моральныйприговор. Она видела, что люди и животные отвернулись от нее, и быланастолько подавлена, что не могла более выносить это проклятие. Я так и не узнал, кто она, и даже не знаю, правдива ли ее история.Временами вспоминая об этом, я размышлял, что с ней стало, ведь на нашейвстрече история не закончилась. Возможно, она покончила с собой. Не могусебе представить, что можно жить дальше в таком предельном одиночестве. Клинические диагнозы важны, поскольку каким-то образом ориентируютврача, но помочь пациенту они не могут. Все зависит от "истории" последнего,ибо только она способна выявить внутренние причины человеческого поведения ичеловеческих страданий и только она открывает возможность эффективноголечения. Вот еще один случай, который служит достаточно убедительнымдоказательством. Речь идет об одной 75-летней пациентке, которая с 40 лет находилась вклинике. Не осталось уже никого, кто бы мог вспомнить, при какихобстоятельствах она сюда попала. Все, кто был при этом, умерли, лишь старшаясестра, которая работала здесь 35 лет, что-то смутно припоминала. Старушкане могла говорить и ела исключительно полужидкую и протертую пишу, причемела руками - из ладошки. Иногда она тратила почти два часа на то, чтобывыпить чашку молока. Во время еды ее руки как-то странно и ритмичнодвигались, смысл этих движений был абсолютно неясен. Я был поражен тем,насколько разрушительно сказалась на ней болезнь, но объяснить этого не мог.На лекциях в клинике ее обычно представляли как пример кататонической формыdementia рrаесох, но мне это ничего не говорило. Этот диагноз никоим образомне проливал свет на смысл и происхождение ее странных жестов. Мои впечатления от этого случая характеризуют мой взгляд на тогдашнююпсихиатрию. Став ассистентом, я совершенно не представлял, зачем вообщенужна психиатрия. Мне было крайне неловко рядом с моим научным руководителеми коллегами, которые, казалось, ни в чем не сомневались, тогда как я блуждалв потемках. Главную задачу психиатрии я видел в объяснении явлений,происходивших в сознании больного, явлений, о которых я еще ничего не знал.Выходило, что я занимаюсь делом, смысла которого мне не дано постичь. Однажды, во время вечернего обхода, я вновь обратил внимание настарушку с загадочными жестами и вновь спросил себя: "Что бы это значило?" Язашел к старшей сестре и постарался выяснить, всегда ли пациентка так веласебя. "Да, - отвечала та, - но моя предшественница рассказывала, чтокогда-то эта старушка воображала себя сапожником". Я вновь перелисталпожелтевшую историю ее болезни и действительно нашел там подтверждающуюзапись. Раньше сапожники зажимали обувь между коленями и тянули дратву черезкожу именно такими движениями. (Даже сегодня можно увидеть, как это делаютдеревенские сапожники.) Вскоре старушка умерла и на похоронах я увидел еестаршего брата. "Как заболела ваша сестра?" - спросил я его. Он рассказал,что в молодости она была влюблена в сапожника, и когда тот по какой-топричине не захотел на ней жениться, она "свихнулась". И до конца своих днейона повторяла движения сапожника, чтобы продлить свою связь с возлюбленным. Именно тогда у меня появились первые подозрения о психологическихпредпосылках так называемой dementia рrаесох, и я все свое внимание направилна выяснение смысловой обусловленности психозов. Мне вспоминается другая пациентка, история которой прояснила для менязначение психологических причин психоза и прежде всего "бессмысленных"галлюцинаций. Тогда же я впервые стал понимать "бессмысленный" языкшизофреников. Речь идет о Бабетте 3., историю которой я уже однаждыописывал. В 1908 году в Цюрихе я делал доклад об этом. Больная жила раньше в старой части города, в узком и грязном переулке.Она росла в нищете. Ее сестра была проституткой, отец - алкоголиком. В 39лет Бабетта заболела параноидной формой dementia рrаесох с характернойманией величия. Она находилась в клинике уже 20 лет, когда я впервые увиделее. Сотни студентов изучали на ее примере тяжелые последствия психическогорасстройства, она представляла собой классический случай. Бабетта былаабсолютно сумасшедшая и, как правило, несла всякую околесицу. Любая попыткапонять ее изначально казалась бессмысленной. Я приложил немало усилий, чтобыпрояснить для себя смысл ее безумных построений. Например, она говорила: "Я- Лорелея", и когда врач спрашивал у нее, что это значит, обычно отвечала:"Я не знаю". Или она могла пожаловаться: "Я как Сократ". Это, насколько японял, должно было значить: "Меня, как Сократа, несправедливо обвиняют".Совершенно абсурдные высказывания, вроде: "Я - двойной незаменимыйполитехникум", или "Я - сливовый пирог, приготовленный из гречневой муки икукурузных зерен", или "Я - Германия и Швейцария исключительно на нежноммасле", "Неаполь и я - мы должны обеспечить всех макаронами" - все этоозначало ее высокую самооценку, то есть компенсацию определенного чувствасобственной неполноценности. Занимаясь Бабеттой и другими сходными случаями, я убедился, что многоеиз того, что говорили больные и что до сих пор считалось бессмысленным,вовсе не так "безумно", как кажется на первый взгляд. Не раз я замечал, чтодаже у таких пациентов всегда как бы в тени прячется их эго, которое можносчитать относительно нормальным. Эго в какой-то мере наблюдает со стороны.Временами - вслух или про себя - оно делает вполне разумные замечания илиоговорки, более того, иногда, например при серьезных физических поражениях,оно может снова выдвинуться на передний план, тогда пациент производитвпечатление почти нормального. У меня была пациентка - старая женщина, страдавшая шизофренией, укоторой нормальное эго проявлялось довольно отчетливо. Ей требовалось нестолько лечение, сколько уход. Как у любого врача, у меня были безнадежныебольные, которым можно было лишь облегчить путь к смерти. Эта женщинаслышала голоса, они звучали во всем ее теле, и голос в ее груди был "Божьимгласом". "Мы должны полагаться на этот голос", - сказал я ей, и сам удивилсясвоей дерзости. Этот голос был относительно разумен, и с его помощью мнекак-то удавалось справляться с пациенткой. Однажды голос предложил: "Пустьон почитает с тобой Библию!" Больная принесла старую, зачитанную Библию, якаждый раз поручал ей прочитать одну главу. При следующей встрече яэкзаменовал ее по заданной главе. Эти библейские чтения продолжались почти 7лет, раз в 2 недели. Вначале я чувствовал себя неловко в этой роли, носпустя некоторое время понял, что означают наши уроки. Они помогали держатьвнимание больной в постоянном напряжении, не позволяя ему погружаться вразрушительный хаос бессознательного. В результате через 6 лет голоса,которые прежде звучали повсюду, остались лишь в левой половине ее тела, в товремя как правая - совершенно освободилась от них. При этом интенсивностьявлений в левой части не удвоилась, а осталась прежней. Можно сказать, чтопациентка по крайней мере наполовину вылечилась. Я не ожидал такого успеха идаже представить себе не мог, что наши чтения могли иметь какой-тотерапевтический эффект. Моя практика работы с больными позволила мне понять, что бред игаллюцинации, как правило, содержат некоторое разумное зерно. За ними стоитличность, ее история, ее надежды и желания. И если мы не находим в этомсмысла, то, видимо, дело в нас - нашем нежелании понять и неуменииобъяснить. За психозом, я считаю, стоит общая психология личности. Мынаходим здесь все те же вечные человеческие проблемы. Больной может казатьсятупым, апатичным, вялым или совершенно слабоумным, но это лишь видимость.При детальном изучении в основе умственных расстройств мы не обнаружимничего нового и неожиданного, а столкнемся с теми же вещами, которые лежат воснове нашего собственного существования. И это открытие имело для меняогромное значение. Я всегда поражался, почему психиатрии потребовалось столько времени,чтобы проникнуть в содержание психозов. Причем никто почему-то и вопросасебе не задавал, что означают фантазии больных, почему фантазия одногосовершенно отлична от фантазии другого: один, например, воображает, что егопреследуют иезуиты, другой убежден, что его хотят отравить евреи, а третий -что его разыскивает полиция. Игру больного воображения не принимали всерьез,все это называя "манией преследования". Точно так же меня удивляет, что моитогдашние исследования почти забыты в наши дни. Уже в начале века яиспользовал психотерапевтические методы при лечении шизофрении, - это несегодняшнее открытие. На самом же деле потребовалось много времени, преждечем медики осознали необходимость применять психологию при лечении душевныхзаболеваний. Работая в клинике, я был очень осторожен с пациентами-шизофрениками,иначе меня непременно обвинили бы в заведомой фальсификации. Шизофрения,или, как ее тогда называли, dementia рrаесох, считалась неизлечимой. Если жекто-то добивался успеха в лечении таких больных, считалось, что это была нешизофрения. Когда Фрейд в 1908 году посетил меня в Цюрихе, я продемонстрировал емуслучай Бабетты. После он сказал: "Знаете, Юнг, то, что вы узнали об этойпациентке, безусловно, очень интересно. Но как вы могли убить стольковремени на общение с такой феноменально безобразной женщиной?" Я растерялся,подобная мысль ни разу не приходила мне в голову. Я считал ее милойстарушкой с необыкновенно богатыми галлюцинациями, и она говорила такиеинтересные вещи. Я радовался, когда сквозь туман гротесковой нелепицыпроглядывало человеческое существо. Вылечить Бабетту было невозможно -слишком давно она болела. Но ведь были у меня и другие случаи, когдаподобным образом, вникая во все подробности, удавалось добиватьсясущественного улучшения. Если наблюдать душевное расстройство со стороны, то мы увидим лишьтрагедию разрушения личности, нам редко удается рассмотреть жизнь тойстороны души, которая отвернулась от нас. Внешность зачастую обманчива, вчем я не без удивления убедился на случае с одной молодой пациенткой,страдающей кататонией. Это была восемнадцатилетняя девушка из интеллигентнойсемьи. В 15 лет ее совратил брат, потом изнасиловал одноклассник. С 16 летона совершенно замкнулась. Девушка отвернулась от людей, единственным живымсуществом, к которому она привязалась, была соседская сторожевая собака. Онавела себя все более странно, и в 17 лет была помещена в психиатрическуюклинику, где провела полтора года. Ее беспокоили голоса, она отказывалась отпищи, ни с кем не разговаривала и в конце концов впала в характерноекататоническое состояние. Такой я впервые ее увидел. Только спустя несколько недель мне удалось ее разговорить. Не безвнутреннего сопротивления она призналась, что жила на Луне. Луна, в еевоображении, была обитаема, но сначала ей встречались там только мужчины.Они увели ее с собой, переместив в некую "подлунную" обитель, где находилисьих жены и дети. Причиной "подлунного" их существования был вампир,поселившийся высоко в горах. Он похищал женщин и детей и убивал их. Моя пациентка решила помочь обитателям Луны и придумала, как ейуничтожить вампира. После долгих приготовлений она стала стеречь его наплощадке башни, построенной специально для этой цели. В одну из ночей надней появилась огромная черная птица. Девушка схватила длинный жертвенныйнож, спрятала его в складках платья и стала ждать. И вот вампир предсталперед ней. У него было несколько пар крыльев, закрывавших лицо и фигуру так,что кроме перьев она не видела ничего. Пораженная - ей нестерпимо захотелосьувидеть его, - она двинулась к нему, сжимая рукоять ножа. В этот моменткрылья распахнулись и перед ней предстал юноша неземной красоты. Своимикрылатыми руками он стиснул ее так, что нож выпал из рук, взгляд вампирабуквально зачаровал девушку, и она не могла нанести удара. Он легко поднялее над землей и взмыл вверх. После этой "исповеди" пациентка вновь смогла свободно общаться. Но чутьпозже опять возникли трудности. Возвратиться на Луну я ей, кажется, помешал,но земной мир показался ей уродливым и неприютным. Зато на Луне всепрекрасно, и жизнь там полна смысла. Несколько позже у больной произошелрецидив кататонии, на какое-то время она даже впала в буйство. Через несколько месяцев она выписалась. С ней уже можно былоразговаривать, и она постепенно привыкала к мысли о неизбежности земногосуществования. Но преодолеть отчаянное внутреннее сопротивление она несмогла, и ее снова пришлось поместить в клинику. Однажды я зашел к ней впалату и сказал: "Помочь вам невозможно, боюсь, на Луну вы уже невернетесь!" Она приняла это молча и безучастно. Вскоре она выписалась и,казалось, примирилась со своей судьбой, устроившись работать няней вкаком-то санатории. Тамошний ассистент довольно неосторожно попыталсясблизиться с ней, и она чуть не застрелила его из револьвера. К счастью,рана оказалась легкой. При этом выяснилось, что револьвер у нее был всегдапри себе. Перед самой выпиской она сказала мне об этом и на мой удивленныйвопрос ответила: "А я застрелила бы вас, если бы вы подвели меня!" Когда улеглись неприятности, связанные с ее выстрелом, пациенткавернулась в свой город. Она вышла замуж, родила нескольких детей, пережиладве мировые войны. Болезнь ее больше не возвращалась. Как и чем были вызваны ее фантазии? Из-за инцеста она ощущала себяуниженной и только в мире фантазий обретала чувство собственногодостоинства. Она переживала своего рода миф, а инцест в мифологиитрадиционно считается прерогативой королей и богов. Следствием стал психоз исовершенное отчуждение от мира. Девушка создала своего рода extramunde(отдельный мир. - лат.) и утратила всякую связь с людьми, пребывая где-то вкосмических далях, где встретила крылатого демона. В период, когда я еелечил, этот образ, как обычно бывает в подобных случаях, у нееидентифицировался со мной. На меня была автоматически перенесена угрозасмерти, как, впрочем, и на любого другого, кто стал бы уговаривать еевернуться к нормальной человеческой жизни. Раскрыв мне тайну о демоне, онакак бы предала его и тем самым установила связь с земным человеком. Потомуона смогла вернуться к жизни и даже выйти замуж. С тех пор я стал смотретьна душевнобольных людей по-другому. Теперь я понимал, сколь насыщенна ихвнутренняя жизнь. Меня часто спрашивают о моем психотерапевтическом илипсихоаналитическом методе. Здесь трудно ответить однозначно, каждый случайдиктует свою терапию. Когда я слышу от какого-нибудь врача, что он "строгопридерживается" того или иного метода, у меня возникают сомнения в успехеего лечения. В литературе тогда так много говорилось о внутреннемсопротивлении больного, что можно подумать, будто врач силой пытается емунечто навязать, тогда как лечение и выздоровление должно происходитьестественно, само собой. Психотерапия и психоанализ предполагаютиндивидуальный подход к каждому. Каждого пациента я лечил единственновозможным для него образом, потому что решение проблемы всегдаиндивидуально. Общее правило можно принять только cum grano salis (сизвестной оговоркой. - лат.). Истина в психологии лишь тогда имеет ценность,когда ей возможно найти применение. Поэтому неприемлемое для меня решениевполне может подойти для кого-то другого. Конечно, врач должен владеть так называемыми "методами", но ему следуетбыть чрезвычайно осмотрительным, чтобы не пойти по привычному, рутинномупути. Вообще нужно с некоторой опаской относиться к теоретическимспекуляциям - сегодня они кажутся удовлетворительными, а завтра их сменятдругие. Для моего психоанализа подобные вещи ничего на значат, я намеренноизбегаю педантизма в этих вопросах. Для меня прежде всего существуетиндивидуум и индивидуальный подход. И для каждого пациента я стараюсь найтиособый язык. Поэтому одни говорят, что я следую Адлеру, другие - что Фрейду. А принципиально лишь то, что я обращаюсь к больному как человек кдругому человеку. Психоанализ - это диалог, и он требует партнерства.Психоаналитик и пациент сидят друг против друга, глаза в глаза. И врачу естьчто сказать, и больному - в той же степени. Поскольку суть психотерапии не в применении какого-то определенного"метода", то одних специальных психиатрических знаний здесь явнонедостаточно. Я очень долго работал, прежде чем смог набрать необходимыйбагаж. Уже в 1909 году мне стало ясно, что лечить скрытые психозы я несмогу, если не пойму их символики. Так я начал изучать мифологию. В работе с интеллектуально развитыми и образованными пациентамипсихиатру мало одних профессиональных знаний. Кроме всякого родатеоретических положений он должен выяснить, чем на самом делеруководствуется пациент, иначе преодолеть его внутреннее сопротивлениеневозможно. В конце концов, главное не в том, подтвердилась ли та или инаятеория, а в том, что представляет собой больной, каков его внутренний мир.Последнее не поддается пониманию без знания привычной для него среды совсеми ее установлениями и предрассудками. Одной лишь медицинской подготовкинедостаточно еще и потому, что пространство человеческого сознаниябезгранично и вмещает оно гораздо больше, нежели кабинет психиатра. Человеческая душа безусловно более сложна и менее доступна дляисследования, нежели человеческое тело. Она, скажем так, начинаетсуществовать в тот момент, когда мы начинаем осознавать ее. Поэтому здесьсталкиваешься с проблемой не только индивидуального, но и общечеловеческогопорядка, и психиатру приходится иметь дело со всем многообразием мира. Сегодня, как никогда прежде, становится очевидным, что опасность, всемнам угрожающая, исходит не от природы, а от человека, она коренится впсихологии личности и психологии массы. Психическое расстройствопредставляет собой грозную опасность. От того, правильно или нетфункционирует наше сознание, зависит все. Если определенные люди сегодняпотеряют голову, завтра будет взорвана водородная бомба! Но психотерапевт должен понимать не только своего пациента, в такой жестепени он должен понимать и себя. Поэтому - conditio sine qua non(необходимое условие. - лат.) - не менее важным является обучение собственноанализу, или так называемому тренировочному психоанализу, тому, что можноназвать "Врачу, исцелися сам". Только в том случае, если врач способенсправиться с собственными проблемами, он может научить этому пациента. Итолько так! В ходе тренировочного анализа аналитик должен постичь своюсобственную психику и проделать это со всей серьезностью. Если сам он с этимне справится, пациенту он ничего не даст. Не сумев объяснить себе какую-точасть своего сознания, психотерапевт точно так же теряет часть сознанияпациента. Поэтому в тренировочном психоанализе недостаточноруководствоваться некоей системой понятий. Психоаналитик должен уяснитьпрежде всего для себя, что анализ имеет самое прямое отношение к немусамому, что этот анализ - часть реальной жизни, а никакой не метод, и егонельзя (в буквальном смысле!) заучить наизусть. Врача, терапевта, который неосознал этого в процессе собственного тренировочного анализа, в будущем ждутнеудачи. При том что существует так называемая "малая психотерапия", собственнопсихоанализ требует всего человека, без каких бы то ни было ограничений,будь то врач или пациент. Бывают случаи, когда врач не в состоянии помочьбольному, пока не ощутит себя соучастником его драмы, пока не избавится отгруза собственной авторитарности. При серьезных кризисах, в экстремальныхситуациях, когда решается вопрос "быть или не быть", не помогают всякие тамгипнотические фокусы, здесь испытанию подвергаются внутренние духовныересурсы врача. Терапевт должен ежеминутно отслеживать то противостояние, котороевозникает у него с пациентом. Ведь наши реакции обусловлены не толькосознанием. Мы постоянно должны задаваться вопросом: "А каким образомпереживает эту ситуацию мое бессознательное?" Нужно стараться понятьсобственные сны и самым пристальным образом изучать себя - с тем жевниманием, с каким мы изучаем пациента, иначе мы рискуем пойти по ложномупути. Я попытаюсь показать это на примере. У меня была пациентка, очень развитая в умственном отношении женщина,но по ряду причин мне не удавалось установить с ней тесный контакт. Спервавсе шло хорошо, но через какое-то время у меня возникло впечатление, что яне совсем верно толкую ее сны, что наши беседы принимают все болеерасплывчатый характер. Я решил обсудить это с ней, тем более что и она немогла не почувствовать что-то неладное. Ночью, накануне очередного сеанса, мне приснился сон. Я шел по проселкучерез залитую предвечерним солнцем долину. Справа от меня возвышался крутойобрывистый холм. Наверху был замок, на самой высокой башне которого, начем-то вроде балюстрады, сидела женщина. Чтобы хорошенько разглядеть ее, мнепришлось запрокинуть голову. Проснулся я от судорожной боли в затылке. Ещево сне я узнал в этой женщине свою пациентку. И сразу все стало на свои места: если во сне мне пришлось смотреть напациентку снизу вверх, то в действительности я, похоже, смотрел на неесвысока. Ведь сны - это компенсация сознательной установки. Я рассказал ейэтот сон, объяснив его смысл. Ситуация мгновенно переменилась, и процесслечения опять вошел в свое нормальное русло. Как врач, я все время задавал себе вопрос, какую "весть" несет мойпациент? Что она означает? Коль для меня это ничего не значит, то я не смогунайти точку приложения своих сил и, естественно, ничем не смогу помочьбольному. Лечение дает эффект лишь тогда, когда сам врач чувствует себязадетым. Лишь "уязвленный" исцеляет. Если же врач - "человек в панцире", онбессилен. Так было и в случае, который я привел. Возможно, я был поставленперед такой же проблемой, что заставило меня серьезно отнестись к пациентке.Нередко бывает, что больной чувствует уязвимые места самого врача, и онспособен ему помочь. Так возникают щекотливые ситуации - и для врача тоже,или, точнее, - именно для врача. Каждый терапевт должен находиться под контролем некоего "третьего", темсамым он обретает еще одну, иную точку зрения. Даже Папа имеет своегодуховника. Я всегда советую психоаналитикам: "Ищите себе исповедника илиисповедницу!" Для этой роли лучше подходят именно женщины, они частообладают особой интуицией, им ведомы все слабые стороны мужчины и всепроиски его анимы. Они проницательны, как гадалки на картах, и видят то, очем мужчины даже не догадываются. Вероятно, поэтому еще ни одной женщине неприходило в голову считать собственного мужа сверхчеловеком! Если у кого-либо развивается невроз, то его обращение к психоаналитикувполне понятно и обоснованно, но для "нормального" человека в этом вроде бынет никакой необходимости. Однако я должен отметить, что с так называемой"нормальностью" мне приходилось проделывать удивительнейшие опыты. Такимсовершенно "нормальным" человеком был один из моих учеников. Сам он былврачом и пришел ко мне с отличными рекомендациями от моего давнишнегоколлеги, у которого работал ассистентом и практика которого позже перешла кнему. У этого человека была нормальная карьера, нормальная практика,нормальная жена, нормальные дети, жил он в нормальном доме и в нормальномнебольшом городе, он получал нормальные деньги и, вероятно, нормальнопитался! Но ему захотелось стать психоаналитиком. Я тогда сказал ему:"Знаете ли вы, что это значит? А значит это вот что: прежде всего вы должныпонять самого себя. Если же с вами не все в порядке, что же говорить о вашемпациенте? Если вы не убеждены сами, как вы сможете убедить пациента? Вы сами- свой инструмент. И вы сами - свой материал. В противном же случае -сохрани вас Бог! Вы просто обманете пациента. Итак, вы должны начать ссебя!" Он не возражал, но тотчас же заявил: "У меня нет проблем, мне нечегорассказать вам!" Меня это насторожило. Я сказал ему: "Ну что ж, давайтетогда займемся вашими сновидениями". Он ответил: "Я не вижу снов". Я:"Ничего, скоро увидите". Другому на его месте, вероятно, уже на следующуюночь что-нибудь да приснилось бы, он же не мог вспомнить ничего. Такпродолжалось недели две, и мне даже стало как-то не по себе. Наконец ему приснился примечательный сон. Он ехал по железной дороге.Поезд на два часа остановился в каком-то неизвестном ему городе. Он захотелпосмотреть его и направился к центру. Там он увидел средневековое здание -похоже, это была ратуша - и зашел внутрь. Он бродил по длинным коридорам,заходил в прекрасные залы, где на стенах висели старинные картины игобелены. Повсюду стояли дорогие антикварные вещи. Внезапно он заметил, что уже стемнело. "Нужно возвращаться на вокзал",- подумал он и вдруг сообразил, что заблудился и не знает, где выход. Впанике он бросался в разные стороны, но не встретил ни единого человека. Этобыло и странно, и страшно. Он пошел быстрее, надеясь хоть кого-нибудьвстретить. Но никого не было. Затем он набрел на большую дверь и соблегчением подумал: вот выход. Но открыв ее, он попал в огромный зал, гдебыло так темно, что нельзя было разглядеть стены напротив. Перепуганный, онпобежал через этот зал, решив, что на противоположной стороне есть дверь ион сможет выйти. Вдруг он увидел прямо в центре зала на полу что-то белое.Он подошел ближе и обнаружил ребенка лет двух с признаками идиотизма налице. Ребенок сидел на горшке и обмазывал себя фекалиями. В этот момент онзакричал и в ужасе проснулся. Итак, все необходимое я узнал, - это был скрытый психоз! Должензаметить, что я сам вспотел, пытаясь как-то отвлечь его от этих болезненныхобразов. Я старался говорить бодрым голосом и представить все как можноболее благополучным образом, не вдаваясь в детали. Сон означал приблизительно следующее: путешествие, в которое онотправился, - его поездка в Цюрих. Но он пробыл там недолго. Ребенок,обмазывающий себя фекалиями, - он сам. Такие вещи с маленькими детьми нечасто, но иногда случаются. Фекалии, их цвет и запах вызывают у нихопределенный интерес. Городской ребенок, да еще воспитанный в строгихправилах, легко может вспомнить такую свою провинность. Но сновидец не был ребенком, он - взрослый человек. Потому главныйобраз его сновидения показался мне зловещим знаком. Когда он пересказал мнесвой сон, я понял, что его "нормальность" имела компенсаторную природу. Этовсплыло как раз вовремя - его скрытый психоз мог вот-вот проявиться. Этонужно было предотвратить. Я попытался перевести разговор на какой-то другойсон и тем самым неловко замял этот неудачный опыт тренировочного анализа. Мыоба были рады покончить с этим. Я не стал говорить с ним о своем диагнозе,но он вероятно ощутил приближение панического страха, ему снилось, что егопреследует опасный маньяк. Вскоре он уехал домой и больше никогда не делалпопыток заглянуть в свое подсознание. Его демонстративная "нормальность"находилась в конфронтации с его подсознанием, обратная тенденция привела быне столько к развитию, сколько к разрушению его личности. Такие скрытыепсихозы - "betes noires" (кошмар. - фр.) психотерапевтов, зачастую их оченьтрудно распознать. И в этих случаях многое зависит от толкования сновидений. Итак, мы остановились на проблеме "любительского" психоанализа. Тотфакт, что люди, далекие от медицины, изучают психотерапию и занимаются ею,можно только приветствовать, но в случаях со скрытыми психозами им оченьлегко ошибиться. Ничего не имею и против того, чтобы дилетанты занималисьпсихоанализом, но при условии, что они это делают под контролем специалиста.В каждом сомнительном случае совет последнего им просто необходим. Дажеврачу трудно бывает распознать скрытую шизофрению и подобратьсоответствующее лечение, а тем более сложно это для непрофессионала. И темне менее мой опыт свидетельствует: непрофессионалы, которые годамизанимаются психотерапией и сами проходили курс психоанализа, кое-что знают икое-что могут. Кроме того, практикующих психотерапевтов-медиков не так ужмного. Это требует длительной и основательной подготовки, достаточношироких, а не только специальных, знаний - таким багажом обладают немногие. Отношения между врачом и пациентом, особенно когда они строятся понаправлению от пациента к врачу или когда пациент бессознательноотождествляет себя с врачом, такие отношения иногда порождают явленияпарапсихологического характера. Я сам часто сталкивался с подобным. В моейпамяти остался случай с пациентом, которого я вывел из состояния психогеннойдепрессии. Он вернулся домой и женился. Однако жена его мне не понравилась,после нашего знакомства мне стало как-то не по себе. Я заметил, что моевлияние на ее мужа и то чувство благодарности, которое он ко мне испытывал,- для нее как кость в горле. Так бывает, когда женщина на самом деле нелюбит мужа - она ревнует его к друзьям и старается разрушить его дружбу скем бы то ни было. Такая женщина хочет, чтобы муж принадлежал ей всецело, иименно потому, что сама она мужу не принадлежит. В основе любой ревности явижу недостаток любви. Отношение жены было невыносимо тягостным для моего пациента. Через годпосле женитьбы, скорее всего, из-за этого, он снова впал в депрессию. Япредполагал, что такое может случиться, и условился с ним, что он сразу жесвяжется со мной, как только заметит в своем состоянии что-то неладное. Ноон не сделал этого, отчасти из-за насмешек жены, не известил меня. В то время я был в Б., выступал там с лекцией. Вернувшись в гостиницуоколо полуночи, я посидел немного с друзьями и пошел спать, но заснуть никакне мог. Часа в два ночи, едва начав засыпать, я пробудился от страха: мнепоказалось, будто кто-то зашел в комнату, резко открыв дверь. Я тотчас зажегсвет, но все было в порядке. Решив, что кто-то перепутал двери, я выглянул вкоридор. Но там стояла мертвая тишина. "Странно, - подумал я, - ведь кто-тоже заходил в комнату!" Я лег, стараясь припомнить, что же случилось, ипонял, что проснулся от боли, - как если бы что-то, ударив меня по лбу,затем отозвалось тупой болью в затылке. Назавтра мне принесли телеграмму:мой пациент покончил с собой. Он застрелился. Позже я узнал, что пулязастряла у него в затылке. Этот опыт - настоящий феномен синхронности, подобная связь нередковозникает в архетипических ситуациях, здесь такой ситуацией была смерть.Время и пространство относительны, и вполне возможно, что бессознательно яощутил то, что в действительности случилось совсем в другом месте.Коллективное бессознательное присуще всем, оно лежит в основе того, чтодревние называли "связью всего со всем". В этом случае мое бессознательноезнало о состоянии моего пациента. В тот вечер я испытывал странноебеспокойство и нервозность, что мне обычно несвойственно. Я никогда не пытался склонить или принудить к чему-либо своихпациентов. Важнее всего было, чтобы пациент сам определился в своихустановках. Пусть язычник остается язычником, христианин - христианином,иудей - иудеем, как определила ему судьба. Мне запомнился случай с одной еврейкой, которая отошла от своейрелигии. А началось все с моего сна, в котором ко мне обратилась неизвестнаядевушка и стала рассказывать мне о своих проблемах. И пока она говорила, ядумал: "Я ее совсем не понимаю. Я совершенно не понимаю, в чем дело". Новнезапно мне пришло в голову, что у нее особого рода отцовский комплекс.Таков был мой сон. На следующий день в моей регистрационной книге я нашел запись:консультация на 4 часа. Пришла девушка. Она была дочерью богатого еврейскогобанкира, хорошенькая, элегантная и неглупая. Она уже обращалась кпсихоаналитику, но тот влюбился в нее и попросил больше не приходить - этомогло разрушить его семью. Девушка не один год переживала невротические страхи, а после неудачногоопыта с психоаналитиком ее состояние ухудшилось. Я начал с анамнеза, но необнаружил ничего особенного. Она была вполне ассимилированной еврейкой,европеизированной и утонченной. Поначалу я ничего не понимал, пока мне невспомнился мой сон. "Бог мой, - подумал я, - да это же та самая девушка".Однако мне не удалось обнаружить у нее ни малейших признаков отцовскогокомплекса, и я попросил ее, как всегда делаю в подобных случаях, рассказатьпро своего деда. В какой-то момент она закрыла глаза, и я тотчас понял, чтопопал в точку. С ее слов выяснилось, что дед ее был раввином и принадлежал ккакой-то секте. "Вы полагаете, он был хасидом?" - спросил я. Она кивнула. Япродолжал: "Он был раввином, а не был ли он цадиком?" - "Да, - ответила она,- говорили, что он был в своем роде святой и еще ясновидящий. Но это жесовершенная чушь. Такого быть не может!" Итак, с историей ее невроза уже все было понятно. Я сказал ей: "Теперья сообщу вам нечто такое, с чем вы, возможно, не согласитесь. Ваш дед былцадиком. А ваш отец отказался от своей религии, он выдал тайну и забыл Бога.И ваш невроз - это страх перед Богом". Она была потрясена. В следующую ночь я снова увидел сон. У меня в доме собрались гости исреди них моя маленькая пациентка. Она подходит ко мне и спрашивает: "Нет лиу вас зонтика? Идет такой сильный дождь". Я нахожу зонт, неуклюже пытаюсьоткрыть его и уже собираюсь отдать ей. Но что это? Я опускаюсь перед ней наколени, словно перед божеством. Я рассказал ей об этом сне, и через неделю ее невроз исчез. Сонобъяснил мне, что за внешними проявлениями, за легким покровом, скрыта некаясакральность. Но сознание девушки не было мифологическим, и потому ееглубинная сущность не могла себя выразить. Вся ее сознательная жизнь уходилана флирт, секс и наряды, но лишь потому, что она не знала ничего другого. Ейхватало здравого смысла, и жизнь ее была бессмысленна. Но в действительностиона была Божье дитя, и ей предстояло исполнить Его тайную волю. Я видел своюзадачу в том, чтобы пробудить в ней религиозное и мифологическое сознание,поскольку она принадлежала к тому типу людей, которым необходима некаядуховная работа. Таким образом, в ее жизни появился смысл, и от невроза неосталось следа. В этом случае я не прибегал к какому-либо определенному "методу",поскольку чувствовал присутствие нумена. Я вылечил пациентку, объяснив ейэто. Дело здесь было не в "методе", а в "страхе Божьем". Мне часто приходилось видеть, как люди становились невротиками, оттогочто довольствовались неполными или неправильными ответами на те вопросы,которые ставила им жизнь. Они искали успеха, положения, удачного брака,славы, а оставались несчастными и мучались от неврозов, даже достигнуввсего, к чему так стремились. Этим людям не хватает духовности, жизнь ихобычно бедна содержанием и лишена смысла. Как только они находят путь кдуховному развитию и самовыражению, невроз, как правило, исчезает. Поэтому явсегда придавал столько значения самой идее развития личности. Мои пациенты, как правило, люди, утратившие веру. Ко мне приходят"заблудшие овцы". Церковь и сегодня живет символикой. Вспомним хотя быпричастие и крещение, разного рода обозначения Христа и т. д. Но такоепереживание символа предполагает воодушевленное соучастие верующего, то,чего сегодня так часто не хватает людям. А невротикам этого не хватаетпрактически всегда. В итоге приходится ждать, не появятся ли бессознательноспонтанные символы взамен отсутствующих. Но и тогда остается вопрос:способен ли человек воспринимать соответствующие сны и видения, понять ихсмысл и отвечать за последствия? Похожий случай я описал в работе "Об архетипах коллективногобессознательного". Некий человек, он был теологом, часто видел один и тот жесон. Ему снилось, что он стоит на склоне, а далеко внизу открываетсяпрекрасная долина. Во сне он знал, что там есть озеро, но что-то всегдаудерживало его, мешало спуститься. Тем не менее однажды он решился. По мереприближения к озеру ему все больше становилось не по себе. Вдруг легкийпорыв ветра прошел по поверхности воды, подняв темную рябь. Он проснулся отужаса и собственного крика. Поначалу этот сон казался неясным. Но как теолог он должен былвспомнить это озеро, воды которого покрылись рябью от внезапного ветра, водыкоторого исцеляли страждущих, - это купальня у Вифсаиды. Ангел спустился наводы, и они обрели целительную силу. Легкий ветер был Духом, что веет, гдехочет. Отсюда смертельный страх сновидца - он происходил от неясногоприсутствия Духа, что живет Своей жизнью, и это ощущение чего-то невидимогорядом способно напугать человека до дрожи. Но мой пациент не пожелалпризнать, что видел во сне купальню у Вифсаиды. Он предпочел бы, чтобы вещи,которые существуют в Библии, оставались там или, по крайней мере, былипредметом воскресной проповеди. О Духе Святом следует говорить, лишь когдаподобает, но он не может быть чем-то, что можно пережить. Я знал, что моему пациенту необходимо преодолеть страх, избавиться отпанического состояния. Но я никогда не позволяю себе спорить с тем, ктохочет идти своей собственной дорогой и принимает на себя всю ответственностьза это. Однако было бы легкомысленным полагать, что в подобных случаях речьидет об обычном сопротивлении больного и ни о чем другом. Внутреннеесопротивление, тем более упорное, заслуживает внимания, оно зачастуюпредупреждает о вещах, которыми опасно пренебрегать. Лекарство, если онопротивопоказано, может стать ядом, операция - смертельной. Когда дело доходит до глубоких внутренних переживаний, до самой сутичеловеческой личности, люди в большинстве своем начинают испытывать страх, имногие не выдерживают - уходят. Так было и с этим теологом. Понятно, чтотеологам, безусловно, труднее, чем другим, - с одной стороны, они ближе крелигии, с другой же - в большей степени ограничены церковью и догмой. Рисквнутреннего переживания, своего рода духовный авантюризм, как правило, людямне свойственен; возможность психической реализации невыносима для них. Такиевещи могут иметь место в "сверхъестественном" или, по крайней мере, в"историческом" проявлении, но к собственной психике люди почему-то относятсяс удивительным пренебрежением. Современная психотерапия, как правило, не рекомендует перебиватьпациента в его так называемом "эмоциональном потоке". Не думаю, что этовсегда правильно. Активное вмешательство врача в ряде случаев не простовозможно, но и крайне необходимо. Однажды ко мне на прием записалась дама, у которой была болезненнаяпривычка раздавать пощечины слугам, и врачам в том числе. Она страдаланавязчивым неврозом и уже проходила курс лечения в какой-то клинике.Разумеется, она немедленно отвесила оплеуху главврачу, в ее глазах он былчем-то вроде старшего камердинера. Так она считала! Этот врач направил ее кдругому, и сцена повторилась. На самом деле эта дама не была сумасшедшей,хотя обращаться с ней следовало чрезвычайно осторожно. В конце концов не безнекоторого смущения последний врач направил ее ко мне. Это была очень крупная статная женщина, под два метра ростом, - думаю,она могла и прибить. Итак, она явилась, и мы с ней отлично поладили. Нонаступил момент, когда я сказал ей что-то неприятное. В бешенстве онавскочила и замахнулась. Вскочил и я, заявив ей: "Ладно, вы - дама, у васправо первого удара. Но потом бить буду я". Я сказал это вполне серьезно. Идама тут же опустилась на стул, успокоилась - прямо на глазах. "Со мной такникогда не разговаривали!" - пожаловалась она. С того момента лечение сталоприносить плоды. Ей явно не хватало мужской реакции, и в этом случае было бы ошибкой "неперебивать" ее, идти у нее на поводу, что ей не только не помогло бы, ноповредило. Невроз у нее развился потому, что ей не удавалось установить длясебя определенные этические границы. Такие люди по природе своей требуютограничения - если не внутреннего, то насильственного. Я как-то поднял статистику результатов моего лечения. Уже не припомнюточные цифры, но с некоторой долей осторожности могу сказать, что третьслучаев закончилась полным излечением, в еще одной трети удалось добитьсясерьезного улучшения, но в остальных случаях никаких существенных измененийне было. Но именно последние оценивать труднее всего, потому что многоеосознается лишь спустя годы и только тогда оказывает действие. Как часто моибывшие пациенты писали мне: "Только сейчас, через 10 лет после нашейвстречи, я понял, что же собственно произошло". У меня было не так много случаев, когда я испытывал непреодолимыезатруднения и вынужден был отказаться от пациента. Но и тогда бывало, что яполучал известия о положительных результатах. Поэтому трудно делатьзаключения об успешности лечения. В жизни врача присутствует некая обязательная закономерность, сутькоторой заключается в том, что люди, обращающиеся к нему за помощью,становятся частью его собственной жизни. Люди, которые приходят к нему, - ксчастью или нет, - никогда не находились в центре всеобщего внимания, но этолюди по разным причинам необыкновенные, с неординарной судьбой, - пережившиени с чем не сравнимые внутренние катастрофы. Часто они обладают выдающимисяспособностями, такими, за которые не жаль отдать жизнь, - но эти талантыразвиваются на такой странной и психологически неблагоприятной почве, что мызачастую не можем сказать, гений перед нами или это лишь какие-то крупицыодаренности. Нередко в самых невероятных обстоятельствах вдруг сталкиваешьсяс таким душевным богатством, которое менее всего ожидаешь встретить средилюдей невыдающихся, социально приниженных. Психотерапия лишь в том случаеприведет к успеху, если врач не позволит себе отстраниться от человеческихстраданий. Врач обязан вести постоянный диалог с пациентом, постоянносравнивать себя с ним, свое душевное состояние - с его состоянием. Если покакой-то причине этого не происходит, психотерапевтический процессстановится неэффективным, и состояние пациента не меняется. Если один изэтих двоих не станет проблемой для другого, решения они не найдут. Среди так называемых невротиков есть много людей, которые, если быродились раньше, не были бы невротиками, то есть не ощущали бы внутреннююраздвоенность. Живи они тогда, когда человек был связан с природой и миромсвоих предков посредством мифа, когда природа являлась для него источникомдуховного опыта, а не только окружающей средой, у этих людей не было бывнутренних разладов. Я говорю о тех, для кого утрата мифа явилась тяжелымиспытанием и кто не может обрести свой путь в этом мире, довольствуясьестественнонаучными представлениями о нем, причудливыми словеснымиспекуляциями, не имеющими ничего общего с мудростью. Наши страдающие от внутренних разладов современники - только лишь"ситуативные невротики", их болезненное состояние исчезает, как толькоисчезает пропасть между эго и бессознательным. Кто сам ощутил внутреннююраздвоенность и побывал в подобном положении, сможет лучше понятьбессознательные процессы психики и будет застрахован от опасностипреувеличивать размеры невроза, чем часто грешат психологи. Кто насобственном опыте не испытал нуменозное действие архетипов, вряд ли сможетизбежать путаницы, когда столкнется с этим на практике. И переоценки, инедооценки этого приведут к одному: его критерии будут иметь исключительнорациональный, а не эмпирический характер. Именно отсюда берут началогубительные заблуждения (и этим страдают не только врачи), первое из них -предпочтение рационального пути остальным. За такого рода попытками прячетсятайная цель - по возможности отгородиться от собственного подсознания, отархетипических состояний, от реального психологического опыта и заменить егос виду надежной, но искусственной и ограниченной, двухмерной идеологическойдействительностью, где настоящая жизнь со всеми ее сложностями заслонена такназываемыми "отчетливыми понятиями" - идеологемами. Таким образом, значениеприобретает не реальный опыт, а пустые имена, которые замещают его. Это ни кчему не обязывает и весьма удобно, поскольку защищает нас от испытанияопытом и осознания последнего. Но ведь дух обитает не в концепциях, а впоступках и реальных вещах. Слова никого не согревают, тем не менее этубесплодную процедуру повторяют бесконечно. Подводя итог, скажу, что самыми трудными, как и самыми неблагодарнымидля меня пациентами (за исключением "патологических фантазеров"), являютсятак называемые интеллектуалы. У них, как правило, правая рука не знает, чтоделает левая. Они исповедуют своего рода psychologie r compartiments(психологию "в футляре". - фр.), не позволяя себе ни единого чувства, неконтролируемого интеллектом, то есть пытаются все уладить и причесать, но врезультате больше, чем остальные, подвержены разнообразным неврозам. Благодаря моим пациентам и той ни с чем не сравнимой чередепсихологических явлений, что прошли передо мной, я прежде всего очень многоузнал о самом себе, и зачастую шел к этому через ошибки и поражения. Восновном моими пациентами были женщины, в большинстве своем, они были умны,впечатлительны и проницательны. И если мне посчастливилось найти какие-тоновые пути в терапии, то в этом, безусловно, и их заслуга. Некоторые из пациентов стали в буквальном смысле слова моими учениками,они распространили мои идеи по всему миру. Среди них были люди, с которыми ядесятилетиями поддерживал дружеские отношения. Пациенты заставили менявплотную столкнуться с реалиями человеческой жизни, мне удалось испытать ипонять очень многое. Встречи с людьми, такими разными, с таким различнымпсихологическим опытом, значили для меня несравненно больше, чемэпизодические беседы со знаменитостями. Самый волнующий и памятный след вмоей душе оставило общение именно с безвестными людьми.

Зигмунд Фрейд

Наиболее плодотворный период моей внутренней жизни наступил после того,как я стал психиатром. Я начал исследовать душевные болезни, их внешниепроявления без какой бы то ни было предвзятости. В результате мне удалосьстолкнуться с такими психическими процессами, природа которых меня поразила:я понял, что в суть их никто никогда не пытался вникнуть, их простоклассифицировали как "патологические". Со временем я сосредоточил своевнимание на случаях, в которых, как полагал, был способен разобраться; этобыли паранойя, маниакально-депрессивный психоз и психогенные расстройства. Сработами Брейера и Фрейда я познакомился уже в самом начале моейпсихиатрической деятельности, и наряду с работами Пьера Жане они оказалисьдля меня чрезвычайно полезными. Прежде всего я обнаружил, что основныепринципы и методы фрейдовского толкования сновидений исключительноплодотворны и способны объяснить шизофренические формы поведения."Толкование сновидений" Фрейда я прочел еще в 1900 году. Тогда я отложилкнигу в сторону, поскольку не понял ее. Мне было 25 лет, и мне еще нехватало опыта, чтобы оценить значение теории Фрейда. Это случилось позже. В1903 году я снова взялся за "Толкование сновидений" и осознал, насколькоидеи Фрейда близки моим собственным. Главным образом меня заинтересовал такназываемый "механизм вытеснения", заимствованный Фрейдом из психологииневрозов и используемый им в толковании сновидений. Всю важность его яоценил сразу. Ведь в своих ассоциативных тестах я часто встречался среакциями подобного рода: пациент не мог найти ответ на то или иноестимулирующее слово или медлил более обычного. Затем было установлено, чтотакие аномалии имеют место всякий раз, когда стимулирующие слова затрагиваютнекие болезненные или конфликтные психические зоны. Пациенты, как правило,не осознавали этого и на мой вопрос о причине затруднений обычно даваливесьма странные, а то и неестественные ответы. Из "Толкования сновидений" явыяснил, что здесь срабатывает механизм вытеснения и что наблюдаемые мнойявления вполне согласуются с теорией Фрейда. Таким образом, я как быподкреплял фрейдовскую аргументацию. Иначе было с тем, что же именно "вытеснялось", здесь я не соглашался сФрейдом. Он видел причины вытеснения только в сексуа