Божественное вмешательство

Бри Деспейн

Темная богиня

 

Темная богиня – 1

 

 

Бри Деспейн

ТЕМНАЯ БОГИНЯ

 

Посвящаю эту книгу тебе, Брик, за то, что когда‑то ты принес домой ноутбук и сказал: «А давай‑ка ты начнешь писать».

Всегда твоя,

Бри

 

Мой рот наполняется кровью, резкая боль обжигает вены. Я давлюсь собственным воплем. Взмах серебристого лезвия – выбор за мной.

Я смерть или жизнь, спасение или гибель… ангел или демон.

Я – благодать.

Я вонзаю нож.

Это моя жертва – ведь я и есть чудовище.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВУНДЕРКИНД

 

– Грейс, ты просто обязана его увидеть! – Эйприл вихрем налетела на меня в коридоре для младших классов. Порой она ужасно напоминала моего покойного кокер‑спаниеля – бедняжка тоже тряслась от возбуждения по любому пустячному поводу.

– Что, такой симпатичный? – Я чуть не уронила рюкзак. Чертов кодовый замок!

– Если бы! Отвратный тип, его вышибли уже из двух школ. Бретт Джонсон говорит, он на учете в полиции. – Тут Эйприл ухмыльнулась: – А главный симпатяга у нас – Джуд, это всем известно.

Она игриво пихнула меня локтем в бок, и рюкзак все‑таки грохнулся на пол. Пастельные мелки со стуком выкатились из своей коробки мне под ноги.

– Лично я об этом не в курсе. Джуд приходится мне братом, если ты забыла, – пробурчала я и присела на корточки, чтобы собрать свое имущество.

Эйприл закатила глаза.

– Он ведь упоминал обо мне за обедом?

– Ага, – отозвалась я, перебирая обломки мела, – он спросил: «Как там Эйприл?», – я ответила: «Все нормально», а потом он поделился со мной сэндвичем с индейкой.

Эйприл – самый искренний человек на свете. Не знай я этого, поклялась бы, что она набилась ко мне в подруги с одной целью: подобраться поближе к моему братцу, как добрая половина девчонок в нашей школе.

– Давай быстрее! – крикнула она на ходу, глянув на меня через плечо.

– Нет чтобы помочь, – я помахала сломанным мелком. – Вообще‑то, они новые, я их купила по дороге из кафе.

Эйприл нагнулась и подняла с пола кусок голубой пастели.

– Зачем они тебе? Я думала, ты рисуешь углем.

– Не получается довести картину до ума. – Я выхватила мелок у нее из рук и сунула его обратно в коробку. – Решила начать с чистого листа.

– Но ведь сдать работу нужно завтра.

– Я не могу сдавать рисунок, которым недовольна.

– А мне кажется, сойдет. К тому же новому парню он явно нравится!

– О чем ты?

Подпрыгнув от нетерпения, Эйприл схватила меня за руку:

– Пошли! Ты должна это видеть, – и помчалась в класс рисования, увлекая меня за собой.

– Да что с тобой такое? – буркнула я, сжимая покрепче коробку с мелками.

Эйприл только рассмеялась и ускорила шаг.

 

– А вот и она! – воскликнула Линн Бишоп, как только мы свернули в коридор, где находился класс изобразительного искусства. Перед открытой дверью толпилась кучка учеников. Они расступились, давая нам дорогу. Дженни Уилсон метнула на меня короткий взгляд и что‑то прошептала на ухо Линн.

– Что случилось‑то? – спросила я.

– А ты сама погляди, – ответила Эйприл, ткнув пальцем в сторону моей парты.

Я остолбенела. Новому парню явно было плевать на форму одежды, принятую в школе Холи Тринити: об этом свидетельствовали дырявая футболка с логотипом группы «Волфсбейн» и грязные джинсы, протертые на коленях. Крашеные черные космы скрывали его лицо, бледные пальцы сжимали большой лист бумаги. Незнакомец сидел на моем месте и рассматривал мой набросок углем!

Отделившись от толпы зрителей, я направилась к своему рабочему столу.

– Прости, но здесь сижу я.

– Значит, ты и есть Грейс, – отозвался новенький, не поднимая на меня глаз. При звуках его хриплого голоса я ощутила, как мурашки бегут по спине, и отступила назад.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Он указал на этикетку с моим именем, приклеенную изолентой к ящику для рисовальных принадлежностей, который я забыла убрать на время перемены.

– Грейс Дивайн,[1]– фыркнул он. – Не иначе у твоих родителей сдвиг на почве религии. Отец, часом, не проповедник?

– Он пастор. Тебе‑то что?

Нахал вновь уставился на мою работу.

– «Милость Божья»… наверное, они возлагают на тебя большие надежды.

– Угадал. А теперь проваливай!

– Вот только это творение на шедевр никак не тянет, – не унимался незваный гость. – Ветки нарисованы неправильно, вон тот сучок смотрит вверх, а не вниз. – Взяв тонкими пальцами кусок угля, он принялся чертить поверх моего эскиза.

Несмотря на то что наглость захватчика приводила меня в бешенство, я невольно восхитилась его мастерством: из переплетения тонких и толстых штрихов на глазах проступали черные ветви. Дерево, над которым я билась всю неделю, словно ожило. Краем мизинца новенький растушевал очертания ствола; Барлоу строго‑настрого запрещал пользоваться этим приемом, но тот идеально передавал текстуру древесной коры. Я молча наблюдала, как незнакомец рисует тень, падающую от веток, но потом он занялся сучком на самой нижней из них, и тут я не выдержала. Откуда он знает, как выглядит наше дерево?

– Прекрати! Это мое. Отдай немедленно! – Я потянула лист к себе, но он выдернул рисунок у меня из рук.

– Поцелуй меня.

Эйприл издала сдавленный писк.

– Что? – переспросила я.

Он склонился над рисунком; неопрятные волосы по‑прежнему свисали на лицо, из ворота футболки выскользнул кулон с черным камнем.

– Поцелуй меня, тогда отдам.

Я схватила его за руку, в которой он держал уголь.

– Какого черта ты о себе возомнил?

– Значит, не узнаешь. – Он наконец посмотрел на меня и откинул волосы назад. Я мимоходом отметила бескровные впалые щеки, но тут же у меня перехватило дыхание от его взгляда. Те самые глаза, которые я называла «тихими омутами».

– Дэниел? – Я отпустила его руку. Угольный карандаш со стуком упал на стол. Тысячи вопросов хлынули потоком в мое сознание, тесня друг друга.

– Джуд знает, что ты здесь?

Дэниел судорожно сжал свой черный кулон и пошевелил губами, словно хотел что‑то сказать, но тут перед нами вырос мистер Барлоу, скрестив руки на бочкоподобной груди.

– Я велел вам отчитаться на школьном совете перед тем, как являться в класс, – сказал он Дэниелу. – Если у вас нет ни капли уважения ко мне, юноша, то здесь вам делать нечего!

– Я уже ухожу, – Дэниел отодвинул стул и небрежной походкой направился к двери, пряча глаза под черными крашеными прядями. – Пока, Грейси.

Я поглядела на рисунок, оставшийся лежать на парте. Темные линии сплетались в знакомый силуэт одинокого дерева. Метнувшись вон из класса мимо мистера Барлоу и ребят, я крикнула:

– Дэниел!

Но коридор уже опустел.

Дэниел бесследно исчез. В этом ему не было равных.

 

Ужин.

 

Прислушиваясь к звяканью ножей и вилок, я с замиранием сердца ожидала своей очереди в кошмарном ежевечернем ритуале семьи Дивайн – отчете о том, как прошел день.

Папа начал первым. Он не сдерживал энтузиазма по поводу благотворительной акции, организованной в его приходе. Я подумала, что для него это глоток свежего воздуха: в последнее время он целыми днями сидел в своем кабинете, изучая литературу, и мы с Джудом шутили, что отец готовится основать собственную религию. Мама рассказала о новом интерне в своей клинике и сообщила, что Крошка Джеймс выучил в детском садике слова «горох», «яблоко» и «черепаха». Черити похвасталась пятеркой за контрольную по естествознанию.

– Я уговорил друзей подарить нашей церкви несколько курток, – поделился Джуд, разрезая мясной рулет на маленькие удобные кусочки для Крошки Джеймса.

Меня это нисколько не удивило. Кое‑кто в Роуз‑Крест утверждал, что великодушие Джуда – всего лишь игра на публику, но они ошибались: такой уж он человек, вот и все. Какой еще старшеклассник пожертвовал бы три свободных вечера в неделю, чтобы посвятить их социальному опросу прихожан? Или отказался бы выступать за школьную хоккейную команду, где играют все его друзья, лишь потому, что не желает проявлять агрессию? Роль младшей сестры Джуда порой давалась мне с трудом, но не любить его было просто невозможно.

Я содрогнулась, подумав о том, какую боль причиню ему своим известием.

– Отлично! – похвалил Джуда отец.

– Ага, – брат усмехнулся. – Вчера я всем сказал, что отдам на благотворительные нужды свою собственную куртку, вот они и подтянулись.

– О какой именно куртке ты говоришь? – поинтересовалась мама.

– О красной.

– «North Face»? Она же совсем как новая.

– Конечно, я ведь надевал ее от силы пару раз за последние три года. Зачем одежде без толку висеть в шкафу, если кому‑то она нужнее, чем мне?

– Джуд прав, – сказал отец. – Нам нужны хорошие, теплые вещи. До Дня благодарения еще далеко, а синоптики уже обещают рекордные холода.

– Ура! – возликовала Черити, но мама нахмурилась. Она никогда не понимала, что коренные жители Миннесоты находят в трескучих морозах.

Я вяло ковыряла вилкой картофельное пюре. Наконец папа обратился ко мне с вопросом, которого я так боялась:

– Что‑то ты сегодня неразговорчива, Грейс. Как день прошел?

Я отложила вилку и с трудом проглотила кусок мясного рулета, который вдруг приобрел вкус пенопласта.

– Я видела Дэниела.

Мама оторвалась от Крошки Джеймса, затеявшего бросаться едой, и одарила меня взглядом, в котором явно читалось: «В нашем доме запрещено упоминать это имя».

За кухонным столом обсуждалось все на свете: смерть, подростковая беременность, политика и даже религиозный экстремизм в Судане, – одним словом, любые злободневные темы… кроме Дэниела.

Папа вытер рот салфеткой.

– Грейс, Джуд, завтра вечером мне понадобится ваша помощь в церкви. Люди принесли столько пожертвований, что мне даже не войти в кабинет – проход заставлен банками с консервированной кукурузой, – при этих словах он усмехнулся.

Кашлянув, я продолжала:

– Я говорила с ним.

Отец умолк, словно подавился собственным смешком.

– Ну и ну, – протянула Черити, не донеся вилку до рта, – у Грейс сегодня вечер откровений.

Отложив салфетку, Джуд встал из‑за стола.

– Вы не против, если я пойду? – спросил он и вышел из кухни, не дожидаясь ответа.

Я посмотрела на маму. Теперь ее взгляд говорил: «Ну что, довольна?»

– Горох! – взвизгнул Джеймс и швырнул пригоршню зеленых шариков мне в лицо.

– Извините, – прошептала я и выскочила за дверь.

 

Пару минут спустя.

 

Я нашла Джуда снаружи: он сидел на крыльце, кутаясь в синий шерстяной плед, позаимствованный с дивана. Его дыхание застывало облачками белого пара.

– Джуд, на улице мороз. Пошли домой.

– Мне не холодно.

Я знала, что это неправда. Лишь несколько вещей на свете могли вывести Джуда из себя. Например, он терпеть не мог, когда девчонки в школе говорили всякие гадости, а потом прикидывались, что шутят. Еще он не выносил, когда люди упоминали Господа всуе, и впадал в ярость, если слышал, что «Дикарям»[2]ни за что не выиграть Кубок Стэнли. Но Джуд никогда не кричал и не ругался, как бы ни был зол. Наоборот, он умолкал и замыкался в себе.

Потирая руки, чтобы согреться, я присела на ступеньку рядом с ним.

– Прости, что я общалась с Дэниелом. Я вовсе не хотела тебя рассердить.

Джуд поглаживал шрамы, параллельными линиями рассекавшие тыльную сторону его левой руки. Этот жест уже превратился в привычку; думаю, он даже не отдавал себе в ней отчета.

– Я не сержусь, – наконец сказал он. – Просто беспокоюсь.

– Из‑за Дэниела?

– Из‑за тебя. – Джуд пристально посмотрел на меня. У нас с ним были одинаковые носы с горбинкой и темные каштановые волосы, но именно фиалковые глаза придавали нам поразительное сходство, от которого порой становилось не по себе, – особенно сейчас, когда в его взгляде читалось столько боли. – Я знаю, что ты к нему неравнодушна.

– С тех пор прошло больше трех лет, я тогда была маленькой.

– Ты и сейчас еще ребенок.

Долю секунды я боролась с желанием сказать брату что‑нибудь ядовитое. Он всего лишь на год старше меня! Но я знала: Джуд не хотел меня обидеть. Впрочем, пора бы ему понять, что мне почти семнадцать, я уже год как вожу машину и встречаюсь с мальчиками.

Ледяной воздух просочился сквозь мой тонкий хлопковый свитер. Я было встала, чтобы вернуться в дом, но Джуд взял меня за руку.

– Грейси, обещай мне кое‑что.

– Да?

– Если снова увидишь Дэниела, поклянись, что не будешь с ним разговаривать.

– Но…

– Послушай, Дэниел опасен, он уже не тот, кем был раньше. Обещай держаться от него подальше.

Я молча теребила бахрому пледа.

– Я говорю серьезно, Грейс. Ты должна дать мне слово.

– Ладно, обещаю.

Джуд крепко сжал мою ладонь и отвел глаза. Со стороны казалось, будто он смотрит в бескрайнюю даль, но я поняла, что его взгляд упал на видавшее виды ореховое дерево – то самое, с моего рисунка, – которое отделяло наш двор от соседского. Быть может, брат вспомнил о том роковом вечере три года назад, когда он, как и все остальные члены семьи Дивайн, видел Дэниела в последний раз?

– Что тогда случилось? – прошептала я. Много воды утекло с тех пор как я осмелилась задать этот вопрос впервые. Родители вели себя так, словно ничего не произошло, даже и не подумав объяснить, по какой причине нас с Черити услали к бабушке с дедушкой на три недели. Но почему тогда имя Дэниела было предано забвению? И откуда взялся тонкий белый шрам над левой бровью Джуда – такой же, как рубцы на его руке?

– О мертвых не говорят плохо, – глухо произнес Джуд.

Я покачала головой.

– Дэниел жив.

– Для меня он умер.

Лицо Джуда побелело. Таким я его никогда не видела.

Втягивая в себя холодный воздух, я пыталась проникнуть в мысли, что таились за непроницаемыми глазами Джуда.

– Ты ведь знаешь, что можешь обо всем мне рассказать.

– Нет, Грейси, не могу.

Его слова прозвучали так резко, что я отдернула руку, как ужаленная, и замолкла, не зная что ответить.

Джуд встал и накинул шерстяное покрывало мне на плечи.

– Просто забудь обо всем, – тихо сказал он, затем поднялся по ступенькам и со щелчком закрыл за собой дверь‑ширму. В окне гостиной мелькали голубые блики от телевизора.

Безлюдную улицу пересек неслышными шагами огромный черный пес; остановившись под ореховым деревом, он уставился в мою сторону. Вывалив язык, собака смотрела на меня немигающим взглядом, ее глаза отсвечивали синим. Передернувшись от внезапной дрожи, я обратила внимание на дерево.

Накануне Хеллоуина выпал снег, но он уже несколько дней как стаял, и до Рождества не приходилось рассчитывать на новые метели, так что в нашем дворе, усеянном ломкой старой листвой, по‑прежнему преобладали коричнево‑желтые тона. Одно лишь ореховое дерево белело в свете полной луны, как призрак, раскачиваясь и поскрипывая на ветру.

Дэниел справедливо раскритиковал мой рисунок. Действительно, крона выглядела совсем по‑другому, а сучок на нижней ветви смотрел вверх. Мистер Барлоу велел изобразить предмет, больше всего напоминающий нам о детстве. Не успела я взять чистый лист, как передо мной встал образ старого дерева. Правда, в течение последних трех лет я приобрела привычку отворачиваться, проходя мимо него: меня слишком ранили мысли о Дэниеле. Но теперь, сидя на крыльце и глядя, как раскидистые ветви колышутся в лунном свете, я предалась воспоминаниям. Одно из них заставило меня встрепенуться.

Плед соскользнул с моих плеч. Переведя взгляд с окна гостиной на дерево, я обнаружила, что пес исчез. Смешно сказать, но меня порадовало, что собака не смотрит, как я крадусь за крыльцо и протискиваюсь между кустами барбариса. Изрядно ободрав руку о колючки, я пошарила под ступенькой, не особенно надеясь на удачу, и тут же коснулась прохладного металла. Ухватив находку поудобнее, я вытащила ее наружу.

Коробка для завтрака обожгла мои пальцы холодом, как кусок льда. Она заросла ржавчиной, но, счистив многолетний слой грязи, я все же разглядела полинявшего Микки‑Мауса на крышке. Настоящее ископаемое! Когда‑то коробка служила сокровищницей: мы с Джудом и Дэниелом прятали в ней ценности вроде бейсбольных карточек и фотографий игроков, а еще длинный клык неизвестного зверя, найденный в лесу за домом. Теперь она походила на жестяной гробик, где хранилось прошлое, о котором я предпочла бы навсегда забыть.

Откинув крышку, я достала потрепанный альбом в кожаной обложке, пролистала пахнущие плесенью страницы и остановилась на последнем наброске. Это лицо я рисовала вновь и вновь – мне никак не удавалось поймать его выражение. Светлые, почти белоснежные волосы вместо сальных и спутанных черных косм, ямочка на подбородке и насмешливая, почти презрительная улыбка. Только глубина его взгляда никак не давалась моему неопытному карандашу. Темные, непроницаемые глаза напоминали густой ил, по которому мы бродили босиком на озерной отмели. Тихие омуты…

 

Воспоминания.

 

– Попробуй, отними! – Дэниел спрятал бутыль скипидара за спиной и отскочил в сторону, делая вид, что сейчас убежит.

Скрестив руки на груди, я прислонилась к стволу, утомленная погоней за Дэниелом по всему дому, через палисадник и вокруг орехового дерева, – а все потому, что он прокрался на кухню, пока я рисовала, и стянул мою бутылку с растворителем.

– Отдай сейчас же!

– Поцелуй меня, – сказал Дэниел.

– Что?!

– Один поцелуй, и ты получишь свой скипидар назад, – поглаживая сучок на самой нижней ветви, изогнутый в виде полумесяца, он одарил меня кривой усмешкой. – Я ведь знаю, ты не против.

Я зарделась. Конечно, я мечтала поцеловать его со всем жаром, на который была способна в одиннадцать с половиной лет, и знала, что он об этом догадывается. Дэниел и Джуд были неразлучны с двух лет, а я повсюду таскалась за ними хвостиком на правах младшей сестры. В отличие от Джуда, который никогда не возражал против моего присутствия, Дэниел терпеть меня не мог, но для игры в «звездные войны» им, как ни крути, требовалась девчонка на роль королевы Амидалы. Несмотря на все издевки Дэниела, именно он стал моей первой любовью.

– Я пожалуюсь маме с папой, – неубедительно промямлила я.

– Как же, – Дэниел подался ко мне, все еще усмехаясь. – Давай, поцелуй меня.

– Дэниел!!! – завопила его мать из открытого окна. – Немедленно вытри краску!

Дэниел подскочил на месте, его глаза расширились от страха. Он бросил взгляд на бутылку, которую все еще сжимал в руке.

– Грейси, пожалуйста! Мне очень нужно.

– Нельзя было попросить по‑человечески?

– А ну иди сюда, щенок! – раздался рев его отца.

Дэниела трясло.

– Прошу тебя!

Я кивнула, и он опрометью кинулся к дому. Спрятавшись за деревом, я слушала, как отец орет на него. Не помню, что он говорил, но не слова заставили меня замереть от ужаса, а голос – низкий, угрожающий, переходящий в злобный рык. Я опустилась на траву и обхватила колени, стиснув зубы от сознания собственного бессилия.

Это произошло пять с половиной лет назад, за два года и семь месяцев до его исчезновения и за год до того, как он стал жить с нами. За год до того, как он стал нашим братом.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПУСТЫЕ ОБЕЩАНИЯ

 

На следующий день, четвертый урок.

 

У мамы имелось одно занятное правило насчет секретов. Когда мне было четыре года, она усадила меня перед собой и сообщила, что нет таких тайн, которые мне следовало бы хранить. Не прошло и десяти минут, как я отправилась прямиком к Джуду и объявила, что родители собираются подарить ему замок «Лего» на день рождения. Джуд разревелся, а мама снова попросила меня сесть и объяснила, что сюрприз – то, что рано или поздно станет известно всем, а секрет – тайное знание, которое ото всех скрывают. Глядя мне прямо в глаза, она сказала торжественным тоном, который приберегался для особых случаев, что в секретах нет ничего хорошего, и никто не имеет права просить меня сохранить что‑либо в тайне.

Вот бы она так же относилась к обещаниям! С ними у меня вечная проблема – стоит дать клятву, как тут же приходится ее нарушить, будто так гласит неписаный закон мироздания. Если папа берет с меня слово вернуться домой до определенного часа, можно не сомневаться: машина обязательно заглохнет или часы встанут. При этом родители упорно не желают купить мне мобильный телефон, так что позвонить и предупредить, что опаздываешь, тоже не выйдет.

Я серьезно: по‑моему, никто не имеет права ожидать, что я сдержу обещание, если этот кто‑то не принимает в расчет все обстоятельства.

К примеру, с какой стати Джуд заставил меня поклясться, что я не буду общаться с Дэниелом? Он не учитывает, что тот вернулся в нашу школу, к тому же понятия не имеет, какие воспоминания у меня с ним связаны. Я не собиралась заговаривать с Дэниелом, но слово, данное Джуду, внушало мне серьезные опасения, что именно это и случится.

Замирая от волнения, я долго не решалась войти в класс, потом наконец обхватила ручку влажной от пота ладонью, рывком открыла дверь и воззрилась на переднюю парту.

– Привет, Грейс! – послышался чей‑то голос.

Это была Эйприл. Она уже заняла свое привычное место рядом с моим и выкладывала на стол пастельные карандаши, энергично жуя жвачку.

– Ты записала вчера передачу про Эдварда Хоппера, которую нам задали посмотреть? Мой видик, похоже, накрылся.

– Нет, совсем о ней забыла. – Я быстро огляделась в поисках Дэниела. Линн Бишоп сплетничала с Мелиссой Харрис на последнем ряду. Мистер Барлоу трудился над очередной скульптурой, призванной восславить утилизацию отходов. Одноклассники по одному просачивались внутрь в ожидании звонка на урок.

– Вот черт! Как думаешь, будет сегодня тест? – спросила Эйприл.

– Это класс изобразительного искусства, здесь полагается рисовать под звуки классического рока. – Я обвела комнату взглядом в последний раз. – Сомневаюсь, что нас заставят писать какой‑то дурацкий тест.

– Что‑то ты не в духе.

– Ну, извини. – Я извлекла ящик с материалами из чулана и села на свое место рядом с подругой. – Просто задумалась.

Эскиз дерева лежал на самом верху. «Ненавижу!» – неубедительно произнесла я про себя, затем представила, как рву рисунок на части и выбрасываю в мусорное ведро. Вместо этого я взяла лист и провела пальцем вдоль безупречных линий, едва касаясь бумаги, чтобы не смазать угольные штрихи.

– Все равно не понимаю, что ты в нем нашла, – сказала Эйприл, должно быть, в шестой раз со вчерашнего дня. – Ты же говорила, что он крутой.

– Это было давно. – Я не сводила глаз с наброска.

Треск звонка возвестил о начале урока, и дверь со скрипом распахнулась. Я уставилась на нее, ожидая появления Дэниела. Сколько раз после его исчезновения мне мерещилось, что я вот‑вот наткнусь на него в торговом центре или увижу, как он сворачивает за угол на одной из городских улиц!

Но в класс вошел Пит Брэдшоу, которого назначили дежурным на четвертом уроке. Он помахал нам с Эйприл, затем вручил мистеру Барлоу записку.

– Вот кто настоящий красавчик, – шепнула Эйприл и помахала в ответ. – Поверить не могу, что вы с ним в паре на химии!

Я тоже едва не подняла руку, но вдруг ощутила, что у меня засосало под ложечкой. Пит положил листок на стол Барлоу и подошел к нам.

– Мы хватились тебя вчера, – сказал он, обращаясь ко мне.

– А что было вчера?

– Встреча в библиотеке. Мы готовились к контрольной по химии. – Пит забарабанил пальцами по столу в шутливом возмущении. – Вообще‑то, была твоя очередь угощать всех пончиками!

– Ой, – от смущения под ложечкой засосало еще сильнее. Я целый вечер просидела на крыльце, думая о Дэниеле и тая, как фруктовое мороженое, – и напрочь забыла о встрече и контрольной.

– Прости, так уж вышло. – Я вертела в руках рисунок.

– Ладно, главное, что ты жива‑здорова, – Пит ухмыльнулся и вытащил из заднего кармана тетрадь, свернутую в трубку. – Если хочешь, могу одолжить конспект на большую перемену.

– Спасибо, – я залилась краской. – Он мне пригодится.

– Рисуем, не болтаем! – прогудел мистер Барлоу.

– До скорого, – Пит подмигнул и выскочил из класса.

– Спорим, он пригласит тебя на рождественский бал! – прошептала Эйприл.

– С чего ты взяла? – Я тупо глядела на эскиз дерева, пытаясь вспомнить, чем собиралась заняться. – Не так уж я ему и нравлюсь.

– Ты что, слепая? – Эйприл невольно повысила голос, и мистер Барлоу метнул на нее гневный взгляд.

– Пастель в сто раз лучше угля, – быстро сказала Эйприл. Косясь на учительский стол, она зашипела: – Пит втрескался в тебя по уши! Линн говорит, что Мисти слышала от Бретта Джонсона, что Пит от тебя без ума и хочет позвать на свидание!

– Правда?

– Правда! – Она выразительно задвигала бровями. – Как же тебе повезло!

– Это точно. – Переводя взгляд с конспекта Пита на рисунок, я подумала, что и впрямь должна радоваться своей удаче. По меткому выражению Эйприл, Пит – «универсальный гений»: красивый, на год старше, играет в хоккей, да к тому же редкий умница… не говоря уже о том, что он лучший друг Джуда. Но при чем же тут везение? Какое отношение имеет удача к тому, что кто‑то находит меня привлекательной?

Прошло двадцать минут, но Дэниел так и не появился. Барлоу поднялся из‑за стола и воздвигся посреди класса, оглаживая закрученные усы, что обрамляли его двойной подбородок.

– Пожалуй, сегодня мы попробуем кое‑что новенькое, – сказал он. – Проверим не только ваши творческие способности, но и эрудицию! Как насчет контрольной по Эдварду Хопперу?[3]

Класс разразился досадливым стоном.

– Вот дерьмо! – шепотом выругалась Эйприл.

– Вот дерьмо! – эхом отозвалась я.

 

Большая перемена.

 

Мистер Барлоу вновь и вновь раздраженно откашливался, раздавая проверенные контрольные. Вернувшись к своей скульптуре, он принялся судорожными рывками наматывать проволоку на банку из‑под пепси. Когда прозвенел звонок на большую перемену, он стремительно покинул класс вместе с большей частью учеников.

Мы с Эйприл остались. Сдвоенный урок изобразительного искусства для особо одаренных делился пополам обеденным перерывом, но мы были самыми младшими в группе и потому обычно трудились даже во время большой перемены, дабы показать мистеру Барлоу, как мы ценим возможность заниматься по усиленной программе. Впрочем, иногда Джуд приглашал нас пообедать вместе с ним и его друзьями в кафе «Роуз‑Крест» – излюбленном прибежище модных старшеклассников за пределами школьной территории.

Эйприл доводила до совершенства штриховку роликовых коньков, нарисованных цветной пастелью, а я пыталась вникнуть в содержание Питова конспекта. Однако чем больше я пыталась сосредоточиться, тем быстрее слова на тетрадных страницах сливались в неразборчивые кляксы. Тревожное чувство, возникшее ранее, ворочалось внутри меня, пока не превратилось в кипящую ярость и не вытеснило все остальные мысли. Как смел Дэниел явиться после стольких лет и снова пропасть – ничего не объяснив, не попросив прощения, не поставив точку?!

Я знала, что на отсутствие Дэниела найдется миллион причин, но мне до смерти надело оправдывать его. Что бы он раньше ни творил: крал мои школьные обеды, дразнил меня до слез, забывал вернуть мои рисовальные принадлежности, – я всегда прощала его, списывая все на тяжелое детство. Но последняя выходка перешла все границы. По какому праву он снова ворвался в мою жизнь? Из‑за него я огорчила родителей и брата, подвела Пита, завалила контрольную и скорее всего опозорюсь на химии. Какая же я дура! Потратила столько времени зря, думая о нем, а он даже не соизволил прийти. Теперь, пожалуй, я даже не против увидеть его еще один раз – чтобы как следует наорать на него и влепить пощечину, а то и хуже.

Эскиз дерева, преображенный рукой Дэниела, словно дразнил меня своим совершенством. Не в силах больше смотреть на изящные, выверенные линии, в которых так и сквозило превосходство, я отнесла рисунок к мусорному ведру и бесцеремонно запихнула его внутрь, сказав на прощание: «Счастливо оставаться!»

– Ты совсем спятила, – сказала Эйприл. – До сдачи домашнего задания осталось меньше часа.

– Все равно это уже не моя работа.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ТАБУЛА РАСА

 

Послеобеденное происшествие.

 

Когда перерыв закончился, я взяла чистый лист бумаги и быстро набросала портрет своего любимого плюшевого мишки. Эскиз не дотягивал до моего обычного уровня – по правде говоря, даже в девять лет я рисовала лучше, – но мистер Барлоу был неумолим, когда дело касалось не сданных в срок домашних заданий. Сказав себе, что «сырая» работа все же лучше, чем ничего, в конце урока я положила свое скороспелое творение в самый низ стопки рисунков, выросшей на столе мистера Барлоу.

Эйприл задержалась, чтобы обсудить с учителем свое портфолио, а я нехотя потащилась на химию, томимая зловещим предчувствием. Приняв решение забыть о Дэниеле, я почувствовала себя лучше, но мысль о грядущей контрольной не давала мне покоя. Вряд ли ее результаты порадуют маму… Я бегло просмотрела конспект Пита на большой перемене, но даже целая ночь, проведенная над учебниками, гарантировала бы мне в лучшем случае четверку с минусом. Не то чтобы я плохо училась – мой средний балл составляет 3,8. Просто у меня ярко выраженный гуманитарный склад ума.

Это мама настояла на том, чтобы я усиленно занималась химией. Папа только радовался, когда я рисовала, примостившись за кухонным столом. По его словам, это напоминало ему о собственных занятиях в художественной школе, когда он еще не решил стать священником, пойдя по стопам отца и деда. Но мама хотела, чтобы я «не спешила с выбором», то есть стала психологом или медсестрой, как она сама.

Я скользнула за парту, где уже сидел Пит Бредшоу, и набрала побольше воздуха, чтобы томным вздохом замаскировать свое волнение, но свежий пряный аромат, исходивший от моего соседа, застал меня врасплох. Пит только что пришел с физкультуры, и его волосы не успели высохнуть после душа. Я и раньше замечала, что от него пахнет цитрусовым мылом и дезодорантом, но сегодня мне даже захотелось подсесть к Питу поближе от избытка чувств. Наверное, все дело в словах Эйприл, будто я ему нравлюсь.

Я полезла в рюкзак и трижды уронила ручку, прежде чем мне удалось аккуратно положить ее на парту.

– Что, поджилки трясутся?

– А? – Тут на пол хлопнулся мой учебник по химии.

– Трусишь из‑за контрольной? – Пит поднял книгу. – Все распсиховались. Ты не поверишь, Бретт Джонсон осилил только половину отличной пиццы за обедом. Я думал, хуже быть уже не может, но ты выглядишь так, будто увидала Маркхэмского монстра!

Я поморщилась – эта шутка никогда не казалась мне смешной. Выхватив учебник у Пита из рук, я заявила:

– Ничего я не трушу, – потом сделала над собой усилие, чтобы дышать ровно и глубоко.

Пит одарил меня своей универсально‑гениальной улыбкой, и книга вновь полетела на пол. Я хихикнула, когда Пит за ней нагнулся, и ощутила волну жара, приняв учебник из его рук.

«Ну что я за тупица? А ну, соберись!»

Не считая Пита, лишь один человек на свете мог заставить меня почувствовать себя такой дурой, но поскольку я решила не думать о нем, то сосредоточилась на миссис Хауэлл, которая раздавала задания для контрольной.

– Мы с Бреттом идем после практики к Пуллману, гонять шары, – шепнул Пит, вновь обдав меня знакомым ароматом. – Давай с нами.

– Кто, я? – Тут перед моим носом мелькнула рука миссис Хауэлл, положившая передо мной перевернутый тест по химии.

– Ага, приходите вместе с Джудом. Повеселимся. – Пит легонько толкнул меня в бок и широко улыбнулся. – Заодно вернешь мне должок – принесешь коробку пончиков.

– Мы с Джудом сегодня помогаем папе – надо разобрать пожертвования для приюта.

На лице Пита отразилось секундное разочарование, но тут же он снова оживился:

– Хочешь, зайду помочь вам после практики? Это ведь займет часа два, не больше. А потом пойдем в боулинг.

– Отличная идея!

– По сторонам не смотреть, – объявила миссис Хауэлл и щелкнула по наручным часам. – Время пошло.

Ухмыльнувшись, Пит перевернул свой тест. Я сделала то же самое и написала сверху свою фамилию. Внутри зарождалось теплое чувство, будто я стояла на пороге нового, захватывающего приключения.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

БОЖЕСТВЕННОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО

 

Школьный вестибюль, после уроков.

 

– Ну ты и темнила! Почему не рассказала мне обо всем еще на английском? – Эйприл вприпрыжку обежала вокруг палатки для сбора пожертвований в пользу церковного клуба. – Я же говорила, что он хочет пригласить тебя на свидание!

– Никакое это не свидание, – улыбнулась я.

– С кем это ты встречаешься? – раздался голос Джуда. Выйдя из кабинета директора, он очутился прямо передо мной и Эйприл. Его вопрос прозвучал как обвинение, а лицо было мрачнее хмурого зимнего неба за окнами вестибюля.

– Ни с кем, – сказала я.

– С Питом Брэдшоу! – выпалила Эйприл. – Он назначил ей свидание сегодня вечером.

– Это не свидание, – гневно уставилась я на Эйприл. – Он предложил помочь с приходскими делами после практики, а потом пойти в боулинг. Кстати, тебя он тоже приглашает, – я повернулась к Джуду.

Джуд бренчал ключами от приходского грузовичка. Я понятия не имела, как он отреагирует на известие, что мне нравится его друг, особенно если учесть, кем именно из его друзей я увлеклась в прошлый раз. Однако Джуд просветлел лицом и даже улыбнулся.

– Долго же Пит тянул.

– Вот видишь! – Эйприл ущипнула меня за руку. – Я же говорила, что он в тебя втюрился!

Джуд шутливо хлопнул ее по плечу:

– Тебя ждать в этот раз?

Эйприл залилась румянцем.

– Э‑э‑э… нет, я не могу. – От волнения она пошла малиновыми пятнышками до самых ушей. – Я, м‑м‑м, мне нужно…

– Работать? – подсказала я.

Я знала по опыту, что никакие уговоры не заставят ее к нам присоединиться. Одна мысль, что Джуд сочтет ее навязчивой, приводила Эйприл в ужас. Вытащить ее в кафе на обед в компании Джуда было так же сложно, как отвести собаку к ветеринару.

– Да, работать, точно, – Эйприл вскинула на плечо свой розовый рюкзак «Дженспорт». – Мне пора! До скорого, – сказала она и потрусила к дверям.

– Она… забавная, – заметил Джуд, проводив ее взглядом.

– Это уж точно.

– Итак, – Джуд покровительственно положил мне руку на плечо, и мы направились к выходу сквозь толпу второклассников, – расскажи‑ка, что там у тебя за свидание.

– Это не свидание!..

 

Полтора часа спустя.

 

– Пастор Дивайн и вправду ангел Божий, – восхищенно протянул Дон Муни, окинув взглядом битком набитый зал собраний в приходском доме. Повсюду высились груды коробок, полных одежды и припасов, и нам с Джудом предстояло их разобрать.

– Надеюсь, это вам тоже пригодится, – Дон поудобнее перехватил огромную упаковку с консервами из тунца. – Я раздобыл их на рынке и в этот раз даже не забыл заплатить! Можете позвонить мистеру Дею и проверить. Но если вдруг они вам не нужны…

– Спасибо, Дон, – сказал Джуд. – Любое пожертвование ценно для нас, особенно еда, богатая протеином, вроде тунца. Правда, Грейс?

Я кивнула, пытаясь запихнуть последнее пальто в лопающуюся по швам коробку с надписью «Мужская одежда», потом сдалась и кинула его в полупустой ящик для женщин.

– И ты, конечно, молодец, что заплатил мистеру Дею, – добавил Джуд.

Дон расплылся в широкой ухмылке. Размерами он походил на медведя гризли, и улыбка вышла похожей на звериный оскал.

– Вы, ребятки, и сами будто ангелы. Точно как ваш отец.

– Мы ничем не лучше всех остальных, – ответил Джуд вежливым тоном, позаимствованным у папы, – так у него получалось возражать людям, не теряя подобающей скромности. Приняв коробку из ручищ Дона, он прокряхтел:

– Вот это да! Тут целая прорва тунца.

– Чего ни сделаешь для семьи Дивайн! Ангелы Божьи, вот вы кто.

Не только Дон относился к нашему семейству, как к сонму небожителей. Папа часто повторял, что священник в Нью‑Хоуп руководствуется в своих наставлениях той же священной книгой, что и он сам, однако все непременно желали услышать проповедь из уст пастора Дивайна.

Что бы они сказали, узнав, что когда‑то наша фамилия была «Дивинович»? Мой прапрадед изменил ее, эмигрировав в Америку, а прадедушка решил, что так даже лучше, когда принял сан. Впрочем, лично мне всегда казалось, что соответствовать такому имени – дело нелегкое.

– Так‑с, не мог бы ты теперь вынести эту коробку обратно на улицу? – Джуд хлопнул Дона по плечу. – Заодно поможешь нам погрузить вещи в машину.

Дон гордо прошествовал через зал с неизменной хищной ухмылкой на лице, таща тяжеленую коробку. Подхватив ящик с мужской одеждой, Джуд последовал за ним к черному ходу.

Как только Дон вышел за дверь, я наконец расслабилась. Он вечно слонялся по приходу, предлагая «с чем‑нибудь пособить», но я старалась его избегать. Ни за что не призналась бы в этом папе или брату, но в присутствии Дона мне до сих пор было не по себе. Он напоминал мне Ленни из фильма «О мышах и людях»[4]– с виду такой же неповоротливый и добродушный, он мог свернуть вам шею одним движением руки, размером походившей на бейсбольную перчатку. Воспоминание о том, на что он способен, никак не шло у меня из головы.

Пять лет назад мы с Джудом и еще один человек, чье имя начинается на «Д» и кончается на «эниел», помогали папе с уборкой в алтаре, когда Дон Муни впервые вошел, точнее, вломился в часовню. Несмотря на исходившую от него кислую вонь и грязные лохмотья, папа радушно приветствовал гостя, но Дон сгреб его в охапку и приставил к горлу ржавый нож, требуя денег.

Я так испугалась, что чуть не изменила своему главному правилу: «Никогда не плакать». Но отец не дрогнул, даже когда по его шее заструилась кровь. Указав на большое витражное окно, изображавшее Христа у деревянной двери, он сказал:

– Просите, и дано будет вам, – а затем обещал помочь Дону найти то, в чем тот действительно нуждался: работу и жилье.

С тех пор Дон стал едва ли не самым истовым прихожанином отца. Кажется, все уже позабыли, при каких обстоятельствах мы с ним впервые повстречались, – все, кроме меня.

Возможно, я единственный изгой в семье, осененной благодатью?

 

Вечер.

 

– Не знаю, что и сказать тебе, Грейс, – Пит опустил капот сине‑зеленой «Тойоты Короллы» отца, прослужившей нам не меньше полутора десятка лет. – Похоже, мы попали.

Меня совсем не удивило, что машина снова отказалась заводиться. Мы с Черити то и дело упрашивали родителей избавиться от старушки и купить новый «Хайлендер», но отец упрямо качал головой:

– Что скажут люди, если мы купим новый автомобиль, в то время как старый еще на ходу?

Выражение «на ходу» в данном случае имело скорее переносный смысл. Конечно, после прочувствованной молитвы и клятвенного обещания Господу использовать машину только для помощи страждущим она обычно заводилась с третьего или четвертого поворота ключа, но в этот раз, судя по всему, даже божественное вмешательство не заставило бы ее сдвинуться с места.

– Вроде бы я видел автозаправку в двух кварталах отсюда, – сказал Пит. – Может, сходить туда за подмогой?

– Там никого нет, – я подышала на заледеневшие руки. – Она давно закрылась.

Пит оглядел улицу. Всюду, куда не достигал тусклый оранжевый свет фонаря, видимость оставляла желать лучшего. Ночное небо затянули густые облака, ледяной ветер ерошил рыжеватые волосы Пита.

– Подумать только, именно сегодня я забыл зарядить мобильный телефон!

– У тебя он хотя бы есть, – сказала я. – Мои родители наглухо застряли в двадцатом веке.

Пит натянуто улыбнулся.

– Ладно, попробую тогда найти телефон‑автомат, – проворчал он.

Внезапно я почувствовала себя виноватой во всем. Всего лишь несколько минут назад мы с Питом трунили над Бреттом Джонсоном, которого одолела икота посреди контрольной по химии. Все еще смеясь, Пит посмотрел на меня, и наши глаза встретились. Это было потрясающе, но тут машина издала ужасный скрежет, дернулась и заглохла прямо посреди улицы, на полпути к приюту.

– Я пойду с тобой. – Звон бьющегося неподалеку стекла заставил меня вздрогнуть. – Какое‑никакое приключение.

– Нет уж, кто‑то должен приглядеть за этим добром.

«Королла» была доверху набита коробками, которые не влезли в грузовик, но я сомневалась, что с моей стороны будет правильно остаться.

– Я сама схожу. Ты и так уже достаточно помог.

– Перестань, Грейси. Будь твой отец хоть тысячу раз пастор, он убьет меня, если узнает, что я отпустил тебя расхаживать одну по этому району. – Открыв дверцу, Пит подтолкнул меня внутрь. – Здесь безопаснее и теплее.

– Но…

– Нет. – Пит указал на приземистое здание на другой стороне улицы. Из разбитого окна доносились вопли двух типов, оравших друг на друга. – Пойду постучусь в двери.

– Гениально! Слушай, тогда уж лучше дойти до приюта, до него отсюда километра два в ту сторону. – Я ткнула пальцем в темноту. Мы стояли под единственным работающим фонарем во всем квартале. – По пути туда ты увидишь жилые дома и пару баров, но лучше держись от них подальше, если не хочешь проглотить собственные зубы.

Пит ухмыльнулся.

– Ты что, знакома с трущобами не понаслышке?

– Типа того, – хмуро ответила я. – Давай быстрее и будь осторожен, ладно?

Пит нагнулся ко мне, сияя фирменной улыбкой.

– У нас ведь вроде как свидание, – сказал он и поцеловал меня в щеку.

Я вспыхнула.

– Так значит, это правда?

Пит усмехнулся, покачиваясь на каблуках.

– Запрись изнутри.

Он захлопнул дверцу, сунул руки в карманы своей почтальонской куртки и пошагал прочь, по дороге наподдав по пустой банке из‑под пива. Защелкнув замок, я проводила его взглядом. Едва покинув пятачок света от уличного фонаря, Пит растворился в темноте. Я скрючилась на сиденье, пытаясь согреться, и вздохнула. Как бы там ни было, я на свидании с самим Питом Брэдшоу.

 

– Хр‑р‑рясь.

Я резко выпрямилась. Похоже на скрип гравия по асфальту. Неужели Пит уже вернулся? Я оглянулась – никого. Проверив дверь со стороны пассажира, я убедилась, что она тоже заблокирована, и уселась обратно, нащупав хоккейную клюшку Пита, которая лежала между сиденьями.

Когда Дон Муни предложил составить нам с Питом компанию, я обмерла. Трудно сказать, догадывался ли он о чем‑нибудь или просто счел, что нам необходим компаньон. К счастью, Джуд спас меня: плюхнув на заднее сиденье коробку с женской одеждой, он заявил: «Место занято», и уговорил Дона втиснуться вместе с ним и папой в грузовик. Они уехали первыми, мы с Питом последовали за ними, но по пути мне пришлось остановиться, чтобы занести Мэри‑Энн Дюк пакет с лекарствами. Несмотря на усталый вид Мэри‑Энн предложила нам выпить чаю с ее знаменитым ревеневым пирогом, но я знала, что она устроит Питу допрос похуже, чем моя родная бабушка, и обещала задержаться подольше в следующий раз. Потом, чтобы наверстать упущенное время, я решила срезать и повернула на Маркхэм‑стрит, о чем сейчас так горько сожалела.

Прежде этот район славился загадочными происшествиями и исчезновениями, но в последние годы слухи поулеглись. И вот, в течение последнего месяца, тут и там вдруг начали объявляться трупы, словно грибы по осени. Полиция и газетчики твердили о серийном убийце, но обыватели перешептывались о мохнатом чудище, которое якобы рыскало по городу ночами. Его прозвали Маркхэмским монстром.

Ну и бред.

Как я уже сказала, с момента последнего таинственного события прошло несколько лет, но все же мне не давал покоя один вопрос: что, если бы Дон и вправду поехал с нами? Было бы мне спокойнее или, наоборот, страшнее, окажись я с ним сейчас наедине?

«Страшнее».

Не успела я об этом подумать, как вновь ощутила угрызения совести. Закрыв глаза, я дала волю своим мыслям, пытаясь при этом не терять самообладания. Мне вспомнилось, как я спросила папу, зачем он помогает тому, кто на него напал.

– Ты ведь знаешь, что означает твое имя, Грейс?

– Да, помощь небес, божественное милосердие или благодать, – повторила я то, что всегда говорил мне отец.

– В этой жизни никто не может обойтись без благодати. Всем нам нужна поддержка, – сказал он. – Есть разница между людьми, которые творят зло, потому что такова их природа, и теми, кого толкают на это обстоятельства. Иные порой впадают в отчаяние, ибо не знают, как просить у Него милости.

– Но как узнать, кто из них злой, а кто нуждается в помощи?

– Лишь Богу дано судить, что скрывается в глубинах человеческой души, мы же должны прощать всех.

На этом папа закончил разговор. Честно говоря, меня по‑прежнему раздирали сомнения: что, если наш обидчик не заслуживает прощения? А если он совершил нечто поистине ужасное?

Тут снова раздался треск гравия, на этот раз с двух сторон. Я покрепче сжала хоккейную клюшку.

– Пит?

Тишина в ответ.

– Хр‑рясь! Щелк!

Неужели дверца? Меня будто дернуло током, руки онемели от ужаса. Сердце гулко стучало в груди, в груди саднило. Я выглянула из окна. Почему ничего не видно?

Шарк, шарк, шарк.

Машину качнуло. Я взвизгнула, мой пронзительный вопль эхом разнесся за пределами машины. Окна заскрежетали, словно вот‑вот готовы были разлететься на осколки. Зажав уши ладонями, я завизжала еще громче. Снаружи вдруг стало тихо. За моей дверцей что‑то звякнуло об асфальт. В висках стучало, будто в голове отдавались торопливые шаги.

Тихо.

Каждый мускул в моем теле изнемогал от напряжения. Чуть шевельнувшись, я вновь услышала звяканье металла, но тут же поняла, что задела дрожащим коленом ключи от машины, которые так и свисали из замка. Нервно усмехнувшись, я прикрыла глаза, задержала дыхание и прислушалась к тишине снаружи, потом испустила долгий вздох и расслабила пальцы, сжимающие клюшку.

Тук‑тук‑тук.

Рука невольно дернулась вверх, и я получила клюшкой по лбу.

За мутным окном появилось чье‑то лицо, неразличимое в густой тени.

– Подними капот, – сказал сдавленный голос. Это был не Пит.

– Убирайся! – завопила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как более хрипло.

– Ну же, Грейси, все будет хорошо, я обещаю.

Я прижала ладонь ко рту. И голос, и лицо были мне знакомы. Помимо собственной воли я сказала: «Ладно», и подняла крышку капота.

Скрипя ботинками по мерзлой мостовой, он обошел машину. Я открыла дверцу и чуть не споткнулась о лом, лежащий прямо на земле. Покрывшись мурашками, я перешагнула через него и пошла за Дэниелом. Он наполовину скрылся за капотом, но даже так было ясно: на нем те же драные джинсы и футболка, что и вчера. Интересно, у него вообще есть другая одежда?

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Сама, что ли, не видишь? – Дэниел отвинтил колпак от какой‑то детали двигателя и извлек оттуда скользкий от масла металлический стержень. – Ты встречаешься с этим Брэдшоу? – Он прикрутил колпак на место.

Его вопрос прозвучал так обыденно, что я на миг задумалась – а не приснилось ли мне это все? Быть может, я задремала, пока ждала Пита? Но лома здесь раньше точно не было.

– В чем дело? – спросила я. – Ты, что, следил за мной?

– Ты не ответила на мой вопрос.

– А ты – на мой! – Я шагнула к нему. – Ты видел, что тут произошло?

«А может, ты предотвратил то, что могло бы случиться?»

– Возможно.

Я нырнула под капот, чтобы лучше видеть его лицо.

– Рассказывай.

Дэниел вытер замасленные руки о штаны.

– Какие‑то дети играли рядом с машиной.

– А лом у них, значит, вместо игрушки?

– Такие уж нынче дети.

– Думаешь, я тебе поверю?

Дэниел пожал плечами.

– Дело твое. Это все, что я видел.

Он снова принялся ковыряться в двигателе.

– Теперь твоя очередь. Ты встречаешься с Брэдшоу?

– Возможно.

– Гляди‑ка, нашла себе настоящего принца, – ядовито заметил Дэниел.

– Пит славный.

Он фыркнул.

– На твоем месте я б не доверял этому самодовольному козлу.

– Заткнись! – Я схватила Дэниела за руку. Его кожа была холодна, как лед.

– Как ты смеешь говорить такое о моих друзьях? Какое у тебя право являться ни с того ни с сего и лезть в мою жизнь? Хватит за мной таскаться. – Я оттолкнула его от отцовской машины. – Вали отсюда! И оставь меня в покое.

Дэниел усмехнулся.

– Старая добрая Грейси, – сказал он. – По‑прежнему командуешь всеми подряд. Скажи‑ка мне…

– Пошел вон!

– Пусти.

– Заткнись!

– Твой папочка знает, как ты теперь выражаешься?

Он рывком выдернул руку и вновь повернулся к двигателю.

– Дай мне починить эту рухлядь, и больше ты никогда не увидишь мою гнусную рожу.

Отступив в сторону, я смотрела, как он работает. Дэниел обладал некой силой, которая в одно мгновение заставляла меня замолчать. Потирая руки, я прыгала на месте, чтобы хоть немного согреться. У большинства жителей Миннесоты горячая кровь, но как же Дэниел выдерживает такой мороз в футболке с короткими рукавами? Несколько раз пнув гравий, я наконец собралась с духом:

– Слушай… Зачем ты вернулся? Я имею в виду, почему именно сейчас? Ведь столько времени прошло.

Темные глаза Дэниела скользнули по моему лицу. В их выражении появилось что‑то новое; быть может, виной тому был оранжевый отблеск фонарного света или манера смотреть не мигая. В любом случае мне почудился в них голод.

Он отвел взгляд.

– Тебе не понять.

Я скрестила руки на груди.

– Неужели?

Отвернувшись к двигателю, Дэниел помедлил, затем снова посмотрел на меня.

– Ты была в MoMA?[5]

– В Музее современного искусства? Нет, я никогда не бывала в Нью‑Йорке.

– Меня занесло туда какое‑то время назад. Представляешь, там лежат мобильники, айподы и даже пылесосы – самые обычные штуки, но в то же время это произведения искусства. – Теперь его голос звучал мягче и казался не таким хриплым. – Обтекаемые формы, идеально подогнанные детали. Функциональное искусство, которое можно взять в руки… оно меняет нашу жизнь.

– И что?

Дэниел подошел ко мне вплотную.

– А то, что кто‑то создал все эти вещи. Кто‑то зарабатывает себе этим на жизнь.

Он сделал шаг вперед, и его лицо оказалось всего в паре сантиметров от моего. У меня перехватило дыхание.

– Вот чем я хочу заниматься.

В словах Дэниела сквозила такая страсть, что мое сердце бешено заколотилось, но его голодный взгляд заставил меня отстраниться.

Резко повернувшись к машине, он забренчал какой‑то железкой.

– Только этому все равно не бывать, – Дэниел склонился над открытым капотом, и из ворота его футболки снова выскользнул черный кулон.

– Почему?

– Слыхала о Трентонском институте искусств?

Я кивнула. Едва ли не все мои товарищи по художественному классу для одаренных учеников мечтали поступить в Трентон. Как правило, это удавалось лишь одному из выпуска.

– Там лучший факультет промышленного дизайна во всей стране. Я отнес туда несколько своих рисунков и чертежей. Одна женщина, миссис Френч, посмотрела на них и сказала, что я «подаю надежды», – при этих словах Дэниел поморщился, словно они были горьки на вкус, – но нуждаюсь в практике. Они готовы дать мне второй шанс, если я получу аттестат и выполню программу приличной художественной школы.

– Это же просто здорово! – Я придвинулась поближе к нему. И как он это делает? Ведь всего минуту назад я была вне себя от ярости.

– Дело в том, что Холи Тринити входит в число немногих школ, которые пользуются уважением даже в Трентоне. Потому я и вернулся. – Он взглянул на меня, будто хотел добавить что‑то еще, и покрутил в пальцах свой кулон. Гладкий черный камень напоминал по форме сплюснутый овал. – Но этот чертов Барлоу выставил меня в первый же день.

– Что? – Я помнила, что Барлоу разозлился на Дэниела, но не могла поверить, что он и вправду его выгнал. – Это же несправедливо!

На лице Дэниела появилась знакомая глумливая ухмылка.

– Именно это мне всегда нравилось в тебе, Грейс, – непоколебимая уверенность, что все в жизни должно быть справедливо.

– Неправда. Просто это… – я осеклась. – Неправильно.

Дэниел рассмеялся и почесал у себя за ухом.

– Помнишь, как мы ходили на ферму к Мак‑Артурам смотреть щенят? У одного из них было три лапы, и Рик Мак‑Артур собирался усыпить его, потому что никто не взял бы такую собаку. Тогда ты сказала: «Это нечестно!» – и унесла щенка домой, даже не спросив разрешения.

– Дэйзи. Я так любила ее.

– Знаю. Она тебя тоже любила – лаяла как ненормальная, стоило тебе уйти из дома.

– Точно. Кто‑то из соседей столько раз звонил шерифу, что родители пригрозили отобрать собаку, если это случится снова. Я понимала, что никто не захочет приютить Дэйзи, и запирала ее у себя в комнате, когда надо было отлучиться. – Я шмыгнула носом. – Однажды она сбежала, и кто‑то убил ее. Вырвал ей горло. – От воспоминаний в моем собственном горле встал комок. – Меня потом целый месяц мучили кошмары.

– Это был мой отец, – тихо сказал Дэниел.

– Что?

– Это он звонил в полицию. – Дэниел вытер нос о плечо. – Просыпался ближе к вечеру – как всегда, не в духе – и хватался за трубку… Он залез под капот и чем‑то звякнул. – Заводи машину.

Попятившись, я залезла на водительское сиденье, произнесла короткую молитву и повернула ключ зажигания. Машина запыхтела, потом издала астматический хрип. Еще один поворот ключа – и «Тойота» завелась! Сложив ладони, я возблагодарила Господа.

Дэниел захлопнул капот.

– Тебе надо выбираться отсюда. – Он обхватил себя руками за плечи, оставляя на коже сальные черные пятна. – Счастливо.

Пнув напоследок колесо, Дэниел пошел прочь.

Не успел он исчезнуть за пределами светового круга, как я выскочила из машины.

– И это все?! Ты опять собираешься удрать?

– Разве ты не этого хотела?

– Нет! То есть… ты что, не будешь больше ходить в школу?

Дэниел пожал плечами, не поворачиваясь ко мне.

– А зачем? Без художественного класса в этом нет никакого смысла.

Он шагнул во мрак.

– Дэниел! – Отчаяние вспыхнуло во мне, как огонь в гончарной печи. Я знала, что должна поблагодарить его за машину, за то, что он явился так вовремя, или хотя бы попрощаться, но не могла выдавить из себя ни слова.

Он наконец повернулся и взглянул на меня из темноты.

– Тебя подвезти? Хочешь, съездим в приют, найдем тебе одежду и что‑нибудь поесть.

– Нечего мне там делать. К тому же у меня есть крыша над головой. Я живу вон там с парой других ребят, – Дэниел ткнул пальцем в сторону приземистой постройки на другой стороне улицы.

– Вот как. – Я потупилась. Быть может, он вовсе не следил за мной, как я вначале решила, а просто увидел нас с Питом по дороге домой?

– Подожди‑ка. – Бросившись к машине, я распотрошила одну из коробок на заднем сиденье, покопалась в ней и вытащила наружу черно‑красную куртку, потом вручила ее Дэниелу. Он замер на мгновение, погладил нашивку с логотипом «Нортфейс» на рукаве и сказал:

– Я не могу ее принять, – и сунул куртку мне обратно, но я отстранила его руку.

– Это не подачка. Ты ведь был мне братом.

Лицо Дэниела дернулось.

– Как трогательно.

– Я бы дала тебе другую куртку, но у меня здесь только женская одежда. Все остальное у Джуда. Ты точно не хочешь заехать в приют?

– Нет.

Из дома напротив снова послышались крики, из‑за угла вырвался свет фар.

– Ладно, возьму. – Кивнув на прощание, Дэниел шагнул в густую тень.

Я стояла и смотрела ему вслед, не замечая, что чужие фары остановились рядом с «Тойотой», пока кто‑то меня не окликнул:

– Грейс?

Это был Пит.

– Все нормально? Почему ты вышла из машины?

Глянув ему через плечо, я увидела медленно подъезжающий белый грузовик. Тусклая лампочка едва освещала Джуда, сидевшего за рулем с непроницаемым, будто каменным, выражением лица.

– Мне удалось ее завести, – соврала я.

– Здорово, но ты ведь совсем замерзла. – Пит заключил меня в объятия и прижал к груди. От него пахло пряно и свежо, как прежде, но теперь мне вовсе не хотелось быть рядом с ним.

– Может, не пойдем сегодня в боулинг? – спросила я, отстранившись. – Уже поздно, да и настроения что‑то нет. Лучше в другой раз.

– Конечно, но за тобой должок, – Пит повел меня к грузовику, обнимая за плечи. – Поедешь с Джудом, там тепло и уютно. Я поведу «Короллу», а потом отвезу тебя домой, когда разгрузимся. Может, выпьем кофе на обратном пути?

– Отличная идея. – На самом деле меня затошнило при одной только мысли о крепком кофе, а от вида пасмурного лица брата вообще захотелось провалиться сквозь землю.

– Он не должен был оставлять тебя одну, – процедил Джуд себе под нос.

– Да, но Пит думал, что так будет безопаснее для меня. – Я вытянула пальцы к обогревателю.

– Кто знает, что могло случиться. – Джуд нажал на газ. За весь вечер он не проронил ни слова.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

ЧЕРИТИ НИКОГДА НЕ ПОДВОДИТ [6]

 

Я бесцельно прослонялась по дому целое утро, как призрак, с той разницей, что это за мной по пятам гнались привидения.

Все ночь напролет мне снилось лязганье машинной дверцы и таинственный звук, несшийся на высокой ноте непонятно откуда. Горящие глаза Дэниела вновь следили за мной, в них полыхало голодное пламя. Несколько раз я просыпалась, обливаясь холодным липким потом.

После полудня я села за сочинение о войне 1812 года, но то и дело устремлялась взглядом, а заодно и помыслами к ореховому дереву за окном. Переписав вступительное предложение в десятый раз, я мысленно дала себе пинка и спустилась в кухню, чтобы заварить ромашкового чая.

Пошарив в кладовке, я достала бутыль жидкого меда в виде медведя. Именно этот сорт я обожала в ту пору, когда готова была питаться одними бутербродами с заботливо срезанной коркой, щедро намазанными арахисовым маслом и медом одновременно. Но теперь масса, по каплям вытекавшая из бутылки в крепкий чай, показалась мне слишком тягучей и зернистой. Я завороженно наблюдала, как сгустки меда исчезают в глубинах дымящейся кружки.

– Найдется еще чайку?

Я подпрыгнула от неожиданности, услышав отцовский голос.

Стянув кожаные перчатки, он расстегнул шерстяное пальто. Его нос и щеки раскраснелись от мороза.

– Мне не помешало бы выпить чего‑нибудь бодрящего.

– М‑м‑м, конечно, – я вытерла лужицу чая с кухонного стола. – Будешь ромашковый?

Папа сморщил красный, как у оленя Рудольфа,[7]нос.

– В шкафу был еще мятный, сейчас достану.

– Спасибо, Грейси. – Отец пододвинул себе стул.

Сняв с плиты чайник, я налила ему в кружку кипятка.

– Тяжелый день?

В течение последнего месяца отец был так занят сбором пожертвований и бесконечным чтением у себя в кабинете, что мы уже давно толком не разговаривали.

Папа обхватил пальцами горячую кружку.

– У Мэри‑Энн Дюк опять воспаление легких. По крайней мере, очень похоже на то.

– Как жаль. Я заходила к ней только вчера вечером, она казалась усталой, но я и подумать не могла… Она поправится?

Мэри‑Энн Дюк была старейшей прихожанкой отца. Я знала ее, сколько помнила саму себя; мы с Джудом помогали ей по хозяйству с тех пор, как последняя из ее дочерей переехала в Висконсин. Тогда мне было двенадцать. Мэри‑Энн, в сущности, заменила нам бабушку.

– Она отказывается идти к врачу. Все, на что она согласна, – это чтобы я молился за нее, – вздохнул отец. Он совсем осунулся от усталости, будто здание приюта давило на его плечи своей тяжестью. – Некоторые люди верят в чудеса.

Я вручила ему пакетик мятного чая.

– Разве не для этого Господь создал медицину?

Отец фыркнул.

– Вот иди и скажи об этом Мэри‑Энн. Даже твоему брату не удается вразумить ее, а ты ведь знаешь, как она его любит. Если бы она вовремя обратилась к врачу, то спокойно могла бы завтра петь. – Отец печально опустил голову, чуть не задев кончиком носа край своей кружки. – Где же я теперь найду ей замену? Сбор средств на следующий семестр начнется уже завтра!

Папа считал, что каждый имеет право на добротное христианское образование, а потому дважды в год устраивал благотворительные встречи в своем приюте и принимал пожертвования для Академии Святой Троицы. Мэри‑Энн Дюк, которой уже перевалило за восемьдесят, всегда исполняла печально известное соло «Святый отче, помилуй нас», а папа, директор и другие члены попечительского совета распространялись о милосердии и любви к ближнему. По мнению мамы, отец столько сделал для общины, что мы с братом уже сами могли претендовать на собранные средства.

– Наверное, стоило позвать в этот раз детский хор, – сказал папа и отпил из кружки. – Помнишь, как было весело, когда вы с Джудом пели вместе с друзьями? Лучшего хора не нашлось бы в целом штате.

– Да, правда, – тихо сказала я и поболтала ложкой в чае.

На кухне вдруг стало холодно, а может, мне просто показалось. Меня удивило, что отец вспомнил о нашем хоре. Действительно, в ту пору, когда Дэниел еще жил у нас, мы с ним и Джудом организовали домашний кружок пения, но просуществовал он всего несколько месяцев, пока не лишился ведущего тенора. Голос Дэниела, нынче хриплый и резкий, прежде сделал бы честь даже ангелу – он обладал глубиной и чистотой, невероятными для такого сорванца. Забрав Дэниела от нас, его мать нанесла тяжелый удар не только хору и нашей семье, но в первую очередь своему сыну.

– Попробуй ты, – сказал папа.

Я опять пролила чай.

– Что – я?

– Ты могла бы спеть вместо Мэри‑Энн, – папа оживился, на его лице появилась широкая улыбка. – У тебя прекрасный голос.

– Я уже лет сто не практиковалась! Буду квакать, как жаба.

– Для нас это было бы спасением, – отец ласково накрыл мою руку своей ладо