Чем женщины, и девочки-подростки

Каково отношение «матерей в большей степени, чем женщин» к своим дочерям подросткового возраста? Ма­тери, которых мы называем «собственницы», «захватив­шие в плен» своих дочерей, моментально подмечают в поведении объектов своей неуемной любви малейшие изменения. Взрослея, дочь все больше выходит из-под материнского контроля и все чаще обращается к новым источникам удовлетворения своих потребностей и инте­ресов: сначала это - подружки, затем в ее жизни появ­ляются первые мужчины. Мужчины восполняют то, что не в состоянии дать даже самая сильная материнская любовь. Взрослея, девочка становится женщиной и обре­тает сексуальность. Отныне она больше не мамина доч­ка, как прежде, когда она была ребенком, — теперь мать вынуждена, хоть и скрепя сердце, но все же принимать эту разницу и, следовательно, интегрировать изменения в свои отношения с дочерью. Даже если теоретически мать прекрасно понимает и принимает неизбежность подобных изменений, они все равно причиняют ей боль. Ис­ключенная из дружеской или любовной жизни своей до­чери, мать пытается как можно дольше оттянуть роковой

момент отделения жизни дочери от своей собственной. Она может попытаться отрезать дочь от внешнего мира, сведя к минимуму любые ее потенциальные контакты, или паразитическим образом вмешиваться в ее личную жизнь, постоянно сохраняя контроль над нею - история, старая как мир: «Я сделаю все, что в моих силах, только бы не дать ребенку сойти с пути истинного».

Дочь также болезненно переживает разрушение от­ношений, которые казались вневременными, идилли­чески-безупречными. Когда она была ребенком, она лишь играла в игру, она и сама была игрушкой, пас­сивным объектом, полностью подчиненным «матери, поглощенной материнством». Повзрослев, дочь пре­кращает жить во вневременном измерении детства, как прежде. Напротив, в настоящем каждый ее шаг созда­ет ее собственную историю, за которую она в полной мере должна нести ответственность. Впредь она должна действовать активно, принимать самостоятельные реше­ния, обрывать одни связи и завязывать другие, четко осознавать, что прошлого не вернешь, а будущего не избежать. В прошлом у нее остались слишком близкие и сковывающие отношения «тет-а-тет» с матерью, в ко­торых не хватало «кислорода» - контактов с другими людьми, и мало-помалу ей начинает все больше недоста­вать их. В будущем ее ждет неизвестность, новые отно­шения, абсолютно отличающиеся от известных ей ранее образцов. В то же время она сильно рискует воссоздать прежние: то же сплавление в одно целое, единое и не­делимое, сращение, симбиоз, то же поглощение другим; та же скорлупа замкнутых отношений пары прилипших друг к другу подростков, подражающих сексуальному поведению взрослых.

Добиться успеха в создании собственной истории жизни означает совершить то, что англосаксонские пси­хоаналитики называют «cut-off», то есть «способ реши­тельно расстаться с прошлым, чтобы найти свое место

в нише, занимаемой своим поколением». Однако не так-то просто осуществить это решительное расставание, как и стать настоящей женщиной, особенно, если рань­ше не была никем другим, кроме «маменькиной дочки», никогда не получала другой обратной связи, кроме как от собственной матери и не знала другой идентифика­ционной модели, кроме модели «мать своей дочери». Некоторые девочки никогда не преуспеют в этом. Им могут помешать ошибки в выборе критериев, ошибки возможной самоидентификации — какой из существу­ющих моделей женской самореализации ей следовать, если рядом не было никого, кроме родной матери? Те лее, кто все-таки сумеют преодолеть зависимость от ма­тери и от прошлого, очевидно, будут вынуждены долго расплачиваться тяжким чувством вины: как могла дочь оставить мать, которая так ее любит?

Замкнутый круг Кароль

Мировое искусство не обделено сценами яростного выяснения отношений между матерью и дочерью, в ко­торых младшая восстает против диктата и бесконечных запретов старшей. Порой авторы художественных про­изведений упорно стараются представить так, будто вся их жизнь протекает в беспрерывных попытках изменить ее - в классически бурных столкновениях материнской суровости и жесткого контроля над контактами дочери, с желанием обрести независимость и стремлением поз­навать окружающий мир у девочки, девушки и даже у ставшей уже взрослой женщины. В оправдание следует заметить, что, хотя и крайне редко, но в художествен­ных произведениях авторы все же обращаются к весьма актуальной на сегодняшний день ситуации, когда дочь должна противостоять «совершенной» матери. «Совер­шенной» в нашем случае означает внимательно слушаю­щей и понимающей, разрешающей самостоятельность, не

стремящейся установить определенные правила и огра­ничения для любой мелочи. Каким образом конструктив­но преодолеть конфликт, если он полностью протекает латентно, никогда не принимая форму открытой конф­ронтации? В таком конфликте материнская претензия всегда формулируется опосредовано, и никогда - явно. В ответ на потребность дочери в самостоятельности: «Но мама! Я хочу пойти туда!», следует утверждение матери: «Дорогая, делай, что хочешь, ведь это твоя жизнь», ко­торое довольно часто при этом сопровождается тяжелым вздохом и скрытым, оказывающим паралитическое дейс­твие упреком, вроде: «но это меня убивает!».

Именно такое не проявленное противостояние пы­тается показать в своем фильме «Замкнутый круг Кароль» (1990) Эмманюэль Кюо. Мать (Бюль Ожье) и ее дочь Мари (Лоране Кот) живут вдвоем, без отца, который не упоминается даже намеком, — в доме нет ни одной его фотографии. Груз неразрешенных роди­тельских проблем явным образом перекладывается на дочь, тем более что ей не в чем всерьез упрекнуть свою всегда спокойную, уравновешенную, «идеальную» мать. Она терпеливо слушает, как Мари пробует свои силы в пении, заботится о ее пропитании, старается найти спо­собы лишний раз порадовать дочь. Мать, не считая мел­ких бытовых упреков, не способна вступить в малейший конфликт с дочерью, которая с целью вывести мать из равновесия и услышать ее подлинный голос постоянно провоцирует мелкие и крупные неприятности, то приворовывая по мелочам в магазине, то теряя почту и т.п.

Мари в любом случае удается, причем с такой уди­вительной ясностью, что это выглядит умышленным сценарным ходом, наглядно продемонстрировать болез­ненность замкнутых парных отношений с матерью, из которых исключен третий. Однажды, наедине с мате­рью она взрывается: «Ты думаешь, ты даешь мне чувс-

тво безопасности, защищенности? Нет, это — не защи­щенность, это - паника!».

Мать не реагирует и Мари продолжает:

«По мне было бы лучше, если б ты жила для себя, мне было бы легче, я смогла бы почувствовать себя действительно взрослой. Как бы мне хотелось хоть раз услышать, что ты способна кричать, плакать, пережи­вать. Что с тобой будет, если однажды ты меня не дож­дешься? Умрешь от огорчения?»

Онемевшая, парализованная шоком, мать не отвеча­ет ни слова и неотрывно смотрит на дочь.

«Да помоги же мне, наконец! Прекрати таращить­ся на меня, как побитая собака!» (Этот безжизненный неподвижный взгляд, вероятно, и является подлинной причиной «паники» Мари).

«Я хочу, чтобы ты сделала хоть что-нибудь, чтобы ты поговорила со мной, рассказала о себе», — продол­жает Мари, поменявшись с матерью ролями: «Чего ты хочешь от жизни? Ответь!».

«Не знаю», — глухим, сдавленным голосом отвеча­ет мать. Кажется, будто она отреклась от каких-либо чувств и предоставила дочери переживать все эмоции вместо себя.

«Знаешь, чему бы я была по-настоящему рада?» - под­водя итог, спрашивает дочь.

Мать, в конце концов, приходит в себя и торопит­ся угодить дочери, вновь занимая привычную позицию

- позицию дающего, и послушно выдает свою реплику:

«Что же?»

«Чтобы ты меньше меня любила!» — безжалостно от­резает дочь.

Так или иначе, она бьет в самую больную точку,

— отталкивая свою мать, она отталкивает вместе с ней и квинтэссенцию их взаимоотношений - материнскую любовь.

 

Неизменно сохраняя верность дочери, мать занима­ется поисками работы для нее, а на самом деле вмес­то нее, и находит вакансию на предприятии в пригоро­де, вблизи трассы для мотогонок, которая называется «Круг Кароль» в память о ровеснице Мари — молодой девушке, разбившейся на мотоцикле в возрасте двадца­ти лет. Здесь Мари встречает мотоциклиста, который становится ее другом и приобщает ее к своей страсти - мотогонкам.

Мать, конечно же, страдает от разлуки с дочерью, и ее тревога усиливается потенциальной физической опас­ностью, символом которой становится мотоциклетный шлем в руках Мари, подаренный ей новым приятелем. Эта объективная угроза для жизни дочери (риск несчас­тного случая) позволяет матери использовать ее как вне­шнюю причину, чтобы перенести на нее все внутреннее беспокойство, вызванное отделением Мари, окончанием их совместной жизни. Именно мать настолько привяза­на к дочери, что не в состоянии противостоять ей, и вы­нуждена примкнуть к происходящим с ней переменам. Безгласная, она никогда не посмеет высказать ни едино­го упрека, отягощая свою дочь бременем вины за при­чиняемое беспокойство. Однажды ночью Мари возвра­щается позже обычного с шлемом в руке и встречается с матерью, которая все еще на ногах, хотя давно уже должна была спать:

«- Почему ты все еще не легла?» - с упреком спраши­вает Мари».

Этой фразой она переворачивает ситуацию с ног на голову, путая свою и материнскую роли и меняя мес­тами обвинение с защитой, что прямо противоречит традиционному вопросу матерей: «Почему ты так поз­дно?».

«- Я не могу уснуть, пока тебя нет, — отвечает мать, виртуозно переводя собственное беспокойство и раздра­жение в виновность дочери.

— Не смотри так на шлем!

— Ты ездила на мотоцикле!

— Да, мама! С парнем по имени Александр, мы ката­лись на «Круге Кароль». Пусть это опасно, но никто не вечен! И не делай такие глаза! Я пока еще жива!»

Она действительно пока жива, это правда, скорее ее мать умирает от безнадежности, несмотря на ее абсо­лютно показные безучастность и спокойствие. Но что в итоге должна сделать дочь, чтобы вырвать из нее ре­шительное «НЕТ!», чтобы заставить отделиться от нее, открыто обвинить и, наконец, отпустить дочь? Разбить­ся? Начать употреблять наркотики? Покалечиться? Или совсем уйти?

Однажды в воскресенье, когда Мари, как обычно, проводит время на гонках, мать приезжает туда, что­бы собственными глазами увидеть, как и где дочь мо­жет чувствовать себя счастливой без нее. Мать будто пытается сократить дистанцию между собой и дочерью, возникшую с появлением бой-френда и мотоцикла в жизни Мари, и восстановить утраченную связь со все более отдаляющейся от нее дочерью. Одинокая, блед­ная, потерянная, она блуждает в толпе многочисленных мотогонщиков в тщетной попытке высмотреть дочь. В конце концов, поздно вечером в одиночестве она воз­вращается в пустую квартиру.

Позже Мари предоставит матери возможность втор­гнуться в свое новое существование, когда попросит у нее в долг деньги на оплату страховки мотоцикла: «Мне нужны деньги, чтобы застраховаться, я тебе отдам к концу года». Мать могла бы ответить отказом, но - нет. «Я дам тебе денег. Я найду, где их взять!» — обещает она без тени сомнения. Она не только не отказывается помочь дочери отделиться от нее, но пытается подарить эти деньги, а не одолжить их: «Ты не обязана мне их воз­вращать». Разумеется, Мари отклоняет этот подарок, на самом деле являющийся лишь способом вновь сделать

 

ее маленькой девочкой и укрепить связь с матерью, в то время как она старается обрести независимость: «Я так и знала, что ты постараешься раздуть из этого историю! Ты пытаешься заставить меня почувствовать вину и уни­зить, отказываясь принять их обратно!».

Отсутствие дочери постепенно затягивается, оставляет мать наедине со своим бездействием, с одиночеством и пустотой. Она мечется по квартире, стирает несущест­вующую пыль, звонит в службу ремонта, чтобы пожа­ловаться, что телефон неисправен, так как он ни разу не зазвонил... Потом она совсем не поднимает трубку, пока ей звонят, чтобы проверить его исправность.

Отсутствие Мари лишает мать всякой возможности перенести на дочь свое беспокойство и погружает ее в состояние тревожного бреда, заставляя представлять себе (или желать?), что Мари попала в больницу из-за несчастного случая на мотоцикле: «Она в больнице, она у вас, я знаю, она попала в аварию на своем мо­тоцикле. Почему вы не хотите, чтобы я увидела ее?» Мать приходит в себя на больничной койке, в психиат­рической лечебнице, куда навестить ее приходит дочь и клянется в вечной преданности: «Мама, я никогда не покину тебя, ты ведь знаешь. Я никогда не расстанусь с тобой!»

Чувство вины

Молодая девушка у постели больной матери навсегда отказывается покинуть ее, и следовательно, жить для себя самой. Чувство вины сделало свое дело. Она пони­мает, что платит за свою свободу и, очевидно, за право на счастье страданиями, которые причиняет матери по­пыткой жить без нее, вдали от нее и вне ее.

Материнский захват и собственничество проявляется здесь в наиболее классической форме - в отказе разде-

литься. Потому что как иначе дочь, неблагодарная, посмеет упрекать ту, что отдала ей все и продолжает жить ради нее? Как, бессердечная, она может не призна­вать все величие любви матери? Как может она оскор­бить эту самую святую из всех возможных добродете­лей - материнскую любовь? Как дерзнет она отвергнуть самый прекрасный дар, который был ей принесен - дар любви матери к своему ребенку?

Но ведь Мари - больше не дитя. Мать не может сми­риться с этим, потому что рискует разрушить свой мате­ринский статус, который служит основой ее идентичнос­ти, то есть она рискует потерять все, что у нее есть, - и ребенка, и саму себя. Дочь стремится выбраться из материнской оболочки, которая душит ее, потому что она выросла из ставшей слишком тесной роли. Подоб­но кристаллу, который растет и меняет свою структуру, она тоже должна изменяться, превращаясь из девочки в девушку, из девушки в женщину. Женщина - это, в лю­бом случае, совсем не то, кем она была, это не девочка, во всем послушная своей мамочке. Дочь ищет выхода, мать - способ ее удержать, для каждой это вопрос вы­живания, разве что не физического, хотя в некоторых случаях и физического в том числе.

Одна стремится в будущее, другая тянет в прошлое, но по одну и другую сторону расплывчатых границ меж­ду детством и взрослостью, в которых и располагается подростковый возраст, «одна» и «другая» не находятся в равных, симметричных позициях. Так как «другая» — это мать, с ее представлениями о материнской доб-

* «Отношения «материнского захватничества» основываются на неспособности некоторых матерей вынести малейшее разделение со своим ребенком, невозможности оставить хоть немного свободного пространства между ним и собой. Можно привести в пример тех женщин, которые способны заниматься какой-либо другой деятель­ностью только в тех случаях, когда ребенок постоянно находится в их поле зрения. (Франсуаза Кушар, там же.)

родетели, социальными нормами, призывающими мате­рей становиться именно и только матерями, «в большей степени матерями, чем женщинами». Согласно этим нормам и представлениям, считается, что «в большей степени матери, чем женщины» отдают своим детям свои самые лучшие чувства, сострадание и жалость, а в ответ на свою любовь получают равнодушие или от­торжение. В то же время дочь, в противоположность матери, несет реальное бремя этих норм, в течение дли­тельного времени интериоризируя* в форме ответной любви к матери чувство благодарности и зависимости, а вместе с ними и чувство вины, усиливающееся с каждой попыткой вырваться на свободу. Таким образом, пози­ции отнюдь не симметричны: чистой совести и чувству выполненного долга матери соответствует чувство вины дочери, то есть на одном полюсе полное оправдание первой, а на другом - бесконечные угрызения совести у второй.

В худшем случае дочь не выдержит давления этого слишком тяжкого бремени и сдастся, может быть (к счастью для себя) временно: «Мама, я никогда не уеду от тебя!» — настолько тяжело бунтовать против любя­щей матери. Будет лучше, если она все же сумеет реа­лизовать свою женскую судьбу, перестав быть только «ребенком своей матери», а, может быть, чувство вины окажется настолько сильным, что заблокирует всю ее будущую жизнь. Постоянно представленная в дочери в

*Интериоризация - процесс усвоения структур и символов со­циальной деятельности и межличностных отношений, которые пе­реходят во внутренний план и становятся внутриличностными, от­ношениями с самим собой. На их основе формируется внутреннее содержание психики. Не следует путать с усвоением информации, т.к. в процессе интериоризации это содержание присваивается, т.е. начинает восприниматься как собственное. Аналогичным образом в психоанализе объясняется способ формирования структуры бессо­знательного. (Прим, переводчика).

 

виде внутреннего голоса и паразитирующая на ее жизни, мать может никогда не отпустить дочь, не способную, в свою очередь, избавиться от ее присутствия. Вполне воз­можно, что дочь обретет всего лишь суррогатную замену матери в своем будущем муже или спутнике, с которым она воспроизведет все ту же схему отношений - такую же мучительную смесь зависимости и ненависти.

Недостаточно просто вырасти и стать взрослой, что­бы освободиться от материнского влияния, которое выходит далеко за рамки обыкновенных детско-родительских взаимоотношений. Далее, на утрированном примере из художественных произведений мы рассмот­рим, что происходит, если такое освобождение так и не произошло.

 

 

Глава 4 Матери в большей степени,