Идеализированный образ себя

У каждого из нас имеется скрытая картина самих себя, какими нам хотелось бы быть. Такой идеализированный образ «я» не вполне сознателен, на самом деле большая его часть, подобно айсбергу, скрыта. Как и любое скрытое чув­ство, этот образ иррационален, преувеличен и свойственен более раннему, детскому уровню рассуждений. Абсолют­но Идеальный Родитель (чьи дети всегда счастливы), Абсо­лютно Идеальная Жена (которую никогда не раздражает муж, что бы он ни делал, которая готова разделять с ним все его интересы и увлечения), Абсолютно Самодостаточный Взрослый (ни от кого и ни в чем не зависящий) и т.д. — все эти невозможные, фантастические требования, которые зрелый разум отверг бы как абсурдные, подвергни он их реалистичному исследованию и оценке. Однако образ «я» скрыт, и потому мы невольно позволяем ему определять наши установки и действия: втайне мы всегда стараемся соответствовать нашей внутренней картине. Как и любой скрытый мотив, это ведет к проблемам. Невыполнимые тре­бования нашего образа «я» нередко вступают в противоре­чие с другими устремлениями. Порой встречаются даже два конфликтующих образа себя, которые тянут в разные сто­роны. Что происходит, когда ваш образ себя противоречит какой-то другой потребности? Вы страдаете: вас мучают внешние эмоции, наподобие тревожности или депрессии, или физические симптомы, например, головная боль или напряжение.

Каков выход из этой дилеммы? Самотерапия: снять внеш­ний слой и почувствовать то, что лежит под ним. Шаг 5. Оп­ределить паттерн. Это позволит вам увидеть идеализиро­ванный образ себя и то, насколько он по-детски искажен.

К примеру, вы имеете два конфликтующих образа «я»: Абсолютно Идеальная Домохозяйка (любит сидеть дома, сама печет хлеб) и Женщина с Успешной Карьерой (созда­на для великих свершений, готова перевернуть мир). Од­ного из них вполне достаточно, чтобы вызвать огромное на­пряжение, но попробуйте соответствовать обоим одновре­менно, и вас ожидают серьезные проблемы. Вы бегаете туда-сюда, из одной роли в другую, и ваша цель — убить одним выстрелом двух зайцев — недостижима. Разоблаче­ние посредством самотерапии (или любого другого вида психотерапии) ваших идеализированных образов «я» при­несет вам некоторое облегчение.

Пример: однажды утром моя младшая дочь пропустила автобус, и я подвозила ее в школу. Когда мы уже подъезжа­ли к зданию, из-за угла появилась пара подростков, кото­рые, не торопясь, пошли прямо перед моей машиной. Каза­лось, они настолько поглощены разговором, что не замеча­ют, где идут, и поэтому я решила предупредить их сигналом. Они обернулись и нагло рассмеялись нам прямо в лобовое стекло с нескрываемой враждебностью. Дочь посмотрела на меня с таким испугом, что я улыбнулась ей ободряюще и сказала: «Всего лишь глупые мальчишки». На какой-то мо­мент я почувствовала напряжение, вслед за которым при­шла мысль: «Какие ужасные отношения должны были сло­житься у этих мальчиков с взрослыми, чтобы они вознена­видели нас с первого взгляда». Потом я вернулась домой и забыла об этом.

Несколько часов спустя, в самом разгаре повседневных домашних хлопот я почувствовала симптомы легкой депрес­сии. Я попыталась понять, что же меня тревожит, но в голо­ву ничего не приходило. Эта неопределенность дала мне понять: я что-то от себя скрываю (депрессия всегда являет­ся верным признаком). Шаг 1. Обратить внимание на не­адекватную реакцию. Я позвонила подруге, рассказала о своей внезапно нахлынувшей меланхолии и напросилась к ней на пару часов в гости.

Вскоре я оживленно болтала с подругой за чашечкой кофе, начисто позабыв о депрессии, которая меня к ней привела. Точно так же как, выпив обезболивающего, уже не хочется идти к дантисту, легко отвлечься от самотера­пии: у вас появляется естественное желание отложить не­приятное дело, не будить спящую собаку. Я заставила себя вспомнить, зачем пришла, памятуя, что проигнорирован­ная депрессия с новой силой вернется позже, описала подруге, что чувствовала до прихода сюда, и вскоре деп­рессия вернулась — Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмо­цию. Шаг 3. Что еще я чувствовала, когда это только на­чиналось? Когда это началось? Я повела расследование, как детектив. Как я себя чувствовала, когда проснулась сегодня утром? Прекрасно. Сейчас было только десять ча­сов утра, поэтому то, что угрожало мне скрытым чувством, должно было произойти сегодняшним утром. Что-нибудь из ряда вон выходящее? Просто подвезла Джинни в шко­лу, вот и все. Может, по дороге случилось что-то необыч­ное? Сначала ничего особенного вспомнить не удавалось, но потом на ум пришли те мальчишки с их отвратитель­ным смехом. Что я тогда почувствовала? Кратковремен­ное напряжение. Было ли что-то еще, что я боялась почувствовать? Гнев? О нет, только не я. Я ведь не из тех невежественных взрослых во власти предрассудков, ко­торые питают ненависть вперемежку со страхом к типич­ному трудному подростку. Это никак не может относить­ся ко мне — той, что глубоко изучала проблемы подрост­ков с эмоциональной депривацией; той, что уделяла столько внимания потенциальным малолетним преступ­никам и знала все об их происхождении!

И вдруг я заплакала. Меня охватили две эмоции, стреми­тельно сменившие одна другую и обе ставшие причиной слез: гнев к этим двум паршивцам, а затем стыд, возник­ший из-за конфликта гнева и моего идеализированного об­раза себя — этакого Святого Понимающего Взрослого, ко­торый все прощает и неуязвим для мерзостей подобного рода. Я проплакала несколько минут (стыд продолжался дольше, чем гнев), а потом мое душевное равновесие было восстановлено. Депрессия прошла, и весь остаток дня я чувствовала себя хорошо.

Открывая что-то новое об идеализированном образе себя, вы неизменно обнаруживаете, насколько фантас­тичным он является, насколько нереально высоки его стандарты, насколько невозможно ему соответствовать. Означает ли это, что идеализированный образ себя — фальшивка? Что «вы настоящий» — совершенно другой? Нет. Если всю жизнь вы стремились соответствовать оп­ределенному типу человека, то отчасти вы им и являетесь. Сумев распознать, насколько далека от реальности ваша цель, как много противоположных устремлений движут вами, вы освободите себя для сознательного выбора. Пос­ле переживания скрытых чувств вам станет легче действо­вать в соответствии с образом человека, которым вы хоти­те быть, вы будете руководствоваться этой целью в своем выборе. Но теперь, время от времени изменяя себе, вам не придется ненавидеть себя за несоответствие этому об­разу. Возможно, на какой-то момент вам станет стыдно, как это было со мной, но потом вы сможете принять всю сложность своей личности, вместо того чтобы вести себя так, будто в вашей жизни существует только одна прямая дорога.

Несколько лет назад приступы головной боли по выход­ным составляли регулярное явление в моей жизни. Этот физический симптом всегда означает для меня, что я скры­ваю какое-то чувство. Озадачившись этим, я стала высле­живать неадекватную реакцию, и вот что мне удалось об­наружить. Пять дней в неделю я вставала спозаранку и как отменный повар готовила всем домочадцам завтраки — для каждого в свое время, укладывала им обеды с собой и зани­малась всем этим без единого слова жалобы, провожая всех вовремя на работу и учебу. Но потом наступали выходные, когда хотелось делать то, что угодно моей душе. По субботам и воскресеньям, сразу по окончании завтрака я усажива­лась за какую-нибудь книгу. Мои дочери тогда пребывали в том возрасте, когда стоит вам только расслабиться, как они тут же вбегают со своими вопросами, разговорами и други­ми проблемами, и это случается каждые пять минут.

Еще раньше при помощи самотерапии мне удалось рас­крыть один из множества моих идиотских образов себя: Абсолютно Идеальный Родитель. Это означало, по-видимо- му, что я должна была дорожить «близостью» любой це­ной: всегда радоваться, когда детки врываются ко мне со своей болтовней и быть благодарной за такое чудесное утро в кругу семьи. С другой стороны, моя увлеченность книга­ми не знает границ: я читаю приблизительно так же, как ал­коголик пьет. Лишите меня книг, и я буду страдать из-за «син­дрома отмены». Для таких людей, как я, постоянное преры­вание чтения посреди страницы подобно изощренной пытке. Однако мой идеализированный образ себя, Абсолютно Иде­альный Родитель, не позволял мне испытывать раздраже­ние. Я никогда не жаловалась, отрывая глаза от книги с улыб­кой и добрым словом каждые несколько минут.

Этот конфликт между страстным желанием читать и потребностью быть лучшим родителем в мире являлся при­чиной жестоких головных болей, которые продолжались все выходные и превращали меня в измученную несчаст­ную мать, которая была не в состоянии составить хорошую компанию домочадцам. Это прекрасный пример проваль­ного поведения.

Мне не нужна была самотерапия, чтобы это понять, по­скольку этот идеализированный образ себя был уже давно мне известен. Все, что потребовалось сделать, — это к двум прибавить два и осознать всю глупость моего поведения. Тогда я получила полную свободу использовать свой разум и опыт для решения проблемы.

На следующее утро в воскресенье я взяла с полки книгу и отправилась в постель. Я закрыла дверь в спальню с ин­струкциями не беспокоить, за исключением крайне важ­ных случаев. Пока меня не было в поле зрения, дети, как и следовало ожидать, принялись за отца. Где-то около часа я читала в полной тишине и спокойствии, чтобы позже уде­лить максимум своего внимания семье безо всяких мигре­ней, мешающих мне быть той самой матерью, которой хо­телось быть.

Я вспомнила свой идеализированный образ себя, при­няла свою потребность изредка не соответствовать его тре­бованиям, а потом с новыми силами устремилась к идеалу на весь остаток выходных.

Одна моя подруга собиралась в поездку вместе с мужем и тремя детьми. «Но младший, — она качала головой и горестно вздыхала, — даже не знаю, как мы справимся с малышом». Мальчик был совершенно очаровательным, и я очень любила его. Но когда Мэри начала жаловаться на смену подгузников и кормление ребенка в дороге, я почув­ствовала, как сжимаюсь от тревоги. Я поняла, что она пы­талась этим сказать: что она хочет, чтобы я взяла на себя заботы о ее ребенке на время их отдыха; она надеялась, что я предложу это сама и избавлю ее от неловкости просьбы. На какой-то момент мысль об огромной ответственности за чужого ребенка привела меня в ужас. Но мне казалось, она хотела, ожидала от меня предложения, и я не могла отка­зать этой невысказанной просьбе. С чувством легкого по­трясения я услышала, как упрашиваю оставить малыша у себя, перекрикивая ее протесты, повторяя, какое огром­ное удовольствие мне это доставит.

Итак, я оказалась наедине с чужим ребенком, чьих по­требностей я не понимала, и который не мог высказать мне своих желаний. «Ему нравится детское питание прямо из баночки. Он так хорошо играет целый день в манеже. Его не надо укачивать, он спит всю ночь». Слова его матери эхом звучали в моих ушах все следующие две недели. Ма­лыш на второй же день отказался от своих привычных ба­ночек, и пришлось употребить всю изобретательность и бесконечное терпение всех членов моей семьи, чтобы уз­нать методом проб и ошибок, чего бы ему хотелось на обед. Он начал ходить и яростно сопротивлялся заточению в манеж. Поскольку мои собственные дети давно уже вы­росли из младенческого возраста, и интерьер дома не был специально приспособлен для маленького ребенка, мне приходилось целый день ходить за ним по пятам, чтобы защитить от опасности. Он начал хуже спать (естествен­но, раз мамы не было рядом), и ночами я сидела с ним, пыта­ясь укачать его.

Когда одной особенно кошмарной ночью, отчаянно бо­рясь со сном, я держала его на коленях и вдруг поймала себя на том, что при взгляде на его упрямое маленькое личико меня переполняет ярость, я поняла, что все последние дни только и делаю, что злюсь на его мать. Я начала изливать эмоции прямо в присутствии бедного невинного малыша. Какая мать могла вот так бросить своего ребенка и уехать (я не позволяла себе таких поездок с маленькими детьми)? Как она посмела так меня использовать (я никогда не ис­пользовала людей); сыграть на моем благородстве (я никог­да так не поступала)?! Моя злость все росла и росла. Мне вдруг захотелось, как только Мэри переступит порог моего дома, высказать ей все это прямо в глаза, пусть даже потом я об этом пожалею. Такой встречи допускать было нельзя, вспышка давно копившейся ярости могла быть просто ужасной. Я чувствовала необходимость выпустить заранее хотя бы часть этих эмоций.

Поэтому на следующий день я отправилась к подруге и рассказала ей всю историю. Она искренне посочувствова­ла моим бедам, и мне удалось выпустить значительное коли­чество пара. «Но я не понимаю одного, — сказала она, — ты говоришь, что сама предложила взять ребенка еще до того, как она попросила тебя об этом? Но почему?» Я не знала, почему, но вдруг, взглянув на ситуацию ее глазами, распоз­нала неадекватную реакцию. Шаг 1.

Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. Позже, уже наедине с собой я продолжала об этом размышлять. Как я себя почувствовала, когда Мэри только начала говорить о предстоящей поездке? Мне казалось, я читаю ее мысли: она хочет, чтобы я взяла ребенка, но боится попросить меня из страха услышать отказ. Я вспомнила возникшее жела­ние избежать надвигающейся проблемы, не дать себя в это втянуть, и вспомнила также противоположную потреб­ность быть «хорошей», лучше любого обычного человека. Мне не только надо было освободить ее от ребенка на вре­мя, но и избавить ее от смущения просить об этом. Я дала ей понять, будто, доверяя свое дитя, она оказывает мне честь.

Шаг 3. Что еще я чувствовала? Надеялась втайне, что, несмотря на все мои уговоры, она откажется оставить ре­бенка, что у меня совершенно бесплатно получится сделать красивый жест, что я убью двух зайцев сразу.

Шаг 4. О чем мне это напомнило? Пока ничего в голову не приходило. Какое впечатление со стороны производи­ли мои действия? Если бы я была сторонним наблюдате­лем, что можно было подумать о таком поведении? Я дей­ствовала весьма благородно, чувствовала себя благородным человеком, но почему-то оказалась в глупом положении. Было что-то компульсивное в этом благородстве, не хвата­ло спонтанности. Я проявила себя с хорошей стороны, но мне этого совсем не хотелось: взялась за работу, которой опасалась. Я действовала, перевернув смысл благородства, будто бы по принуждению.

О чем еще мне это напомнило? Я попыталась зайти с дру­гой стороны, успокоившись, увидев новое направление. Что мне известно о подлинном смысле благородства? Ка­ков наш первый опыт, когда мы что-то даем? Что в действи­тельности имеется в распоряжении у маленького ребенка, чем он может поделиться? Психология утверждает, что ре­бенок, которого приучают к горшку, «отдает» продукты деятельности своего организма, чтобы порадовать мать, учась таким образом давать. О чем мне это напомнило? Как и большинство родителей того поколения, мою мать чрез­мерно заботила «регулярность»: каждый день мы проходи­ли через целый ритуал подробного обсуждения моих есте­ственных отправлений. Нет, она не наказывала меня за не­удачи, но щедро вознаграждала ласками и одобрением за достижения. Потом мой маленький мирок рухнул: родите­ли расстались, и я была сослана на два года в общество эк­сцентричной, жестокой приемной матери. Среди прочих причуд, которыми отличались ее воспитательные методы, эта странная женщина запрещала мне пользоваться туа­летом. Не сказать, чтобы это доставляло огромные физи­ческие тяготы (мы жили в деревне, и я всегда могла уеди­ниться где-нибудь в кустах), но я, выросший в городе ребе­нок, всякий раз при этом испытывала чувство мучительно­го стыда. Самое важное здесь то, что я была совершенно потрясена и сбита с толку. Я имела перед собой фигуру с авторитетом матери, которая наказывала за функцию, все­гда служившую для меня источником похвалы. Поскольку эта проблема была лишь каплей в море трудностей, сва­лившихся на меня в тот период, я давно забыла ее. Но те­перь я пережила все заново. На какой-то момент я снова стала той несчастной запутавшейся маленькой девочкой в мире, который неожиданно перевернулся вверх тормаш­ками, и где старые правила больше уже не действовали. И снова я испытала старое знакомое чувство беспомощно­сти человека, которого застали врасплох.

Шаг 5. Определить паттерн. Теперь, пережив это скры­тое чувство, я увидела себя в новом свете. Я вспомнила дру­гие случаи, когда вела себя, по словам Берни, как «добро­душная растяпа», когда собственное «благородство» обра­щалось против меня самой. Взять, к примеру, соседку, которую я не любила и общества которой усердно избега­ла, пока та не заболела. Тогда я взялась носить ей горячую пищу дважды в день, и не выходила из роли самой Леди Щедрость еще долго после того, как она выздоровела. Она предпочитала спокойно бездействовать, пока я, чувствуя себя полной идиоткой, ломала голову над тем, под каким бы благовидным предлогом перестать ее обслуживать. Я припомнила и другие аналогичные ситуации, которые за­ставляли меня чувствовать себя униженной и бессовестно эксплуатируемой.

Теперь паттерн стал мне ясен. У меня был идеализиро­ванный образ себя как щедро дающего человека, всегда благородного, у которого просто не может возникнуть не­благородной мысли. Всякий раз, чувствуя себя недостаточ­но щедрой (боялась взять на себя заботу о ребенке; нена­видела свою потребность кормить соседку, которую с тру­дом выносила), я быстро скрывала это запретное чувство стремлением сделать что-то благородное, доказать самой себе (и другим), какой я замечательный человек. Теперь я вспомнила полный удивления взгляд матери ребенка, ког­да я настаивала на том, чтобы взять его. До меня впервые дошло, что, может быть, она вовсе ни на что и не намекала; может быть, она вовсе и не намеревалась «эксплуатиро­вать» меня. Я сама, собственной персоной форсировала этот вопрос. Моя недостаточно благородная установка на­столько напугала меня, что я тут же бросилась скрывать ее за импульсивным действием.

Ко времени возвращения Мэри из поездки мой гнев по­чти совсем прошел. Я уже была способна посмеяться над любой проблемой, неожиданно возникшей в ее отсутствие, и избежать ужасной сцены, которая заставила бы страдать нас обоих. Мы по-прежнему оставались друзьями.

После этого случая я научилась контролировать свое навязчивое благородство. Вот пример. Однажды позвони­ла соседка и попросила подвезти ее вместе с маленькой дочкой к врачу. Моим первым побуждением было любезно согласиться выполнить ее просьбу. Когда она спросила: «Ты уверена, что это тебя не затруднит?» — я уже была го­това убеждать ее в том, что просто мечтала об этом. Но мне удалось вспомнить старое скрытое чувство и вниматель­нее посмотреть на себя в данный момент. В моей голове отыскались неблагородные мысли («Почему бы ей самой не научиться водить? Сколько можно просить соседей во­зить ее туда-сюда? И кроме того, она вполне может позво­лить себе такси. Их доктор находится довольно далеко; и эта поездка вырвет из моего дня несколько часов»). Все эти размышления пронеслись в моем уме за какую-то секунду, и после почти незаметной паузы я нашла в себе силы веж­ливо отказаться и объяснить ей сильную загруженность моего дня. Она приняла это без тени обиды: я была лишь одним пунктом в ее длинном списке потенциальных води­телей, поэтому она не держала на меня зла за отказ. Конеч­но, в моих собственных глазах мой поступок выглядел воз­мутительным, но я почувствовала себя просто прекрасно, не испытывая никаких угрызений совести. Никогда не уз­наете, сколько безнаказанных «провинностей» может по­зволить вам ваш идеализированный образ себя, пока не решитесь сами проверить это на практике.

У меня по-прежнему бывают с этим проблемы, и я время от времени опять втягиваюсь в старый паттерн, но тут же напоминаю себе, как это опасно — притворяться лучшим человеком, чем я есть на самом деле, — и мне удается снова вырваться на свободу. Таким способом я избегаю чувства ненависти к людям, которые, по моему мнению, «эксплуа­тируют» меня. Это такая мука — ненавидеть людей, тогда как ваш идеальный образ требует бесконечной любви и всепрощения, поэтому навязчивое благородство может очень быстро обернуться против вас самих.

Внутренний ребенок

Каждый из нас отчасти продолжает чувствовать себя ребенком, вынашивая в себе детские желания и потребно­сти. Если вы удерживаете этого ребенка взаперти, если не выясняете, чего он хочет, то он обманом провоцирует вас на безрассудное, провальное поведение. Этот ребенок — часть вас самих, которому так и не удалось получить того, в чем он нуждался давным-давно, который так и не узнал, как это получать. Он заставляет вас совершать поступки, ко­торые фрустрируют детские потребности и обостряют ста­рые желания.

Как-то летом я отправилась в университет для прохож­дения нескольких дополнительных курсов. На одном из них преподавал молодой человек с возмутительно дерзкими манерами. Среди нас были учителя, директора школ, школьные инспекторы — большинство гораздо старше, чем этот юнец, «мальчишка». Легко себе представить, ка­кие эмоции у нас кипели все лето, причиной которых отча­сти было справедливое возмущение, но в основании — же­лание скрыть от себя чувство унижения от такой регрес­сии до начинающих учеников нас — людей, которые сами управляют детьми на своих рабочих местах. По окончании курса мы дружно подписали жалобу, адресовав ее декану факультета образования. Должна заметить, что тогда гнев мне казался полностью адекватным: я была не одна, почти вся аудитория подписалась под этой бумагой. Мне и в голо­ву не пришло задуматься, почему именно я приняла на себя роль лидера: я взялась лично доставить письмо, содержа­щее тщательно подобранные, выражающие всю глубину нашего возмущения слова. Как и следовало ожидать, де­кан высказал свою озабоченность и принес извинения; я отправилась домой с чувством удовлетворения от достиг­нутого.

Но почему-то мой гнев на этом не исчерпал себя. На носу были выпускные экзамены, но мне было не до зубрежки: меня целиком поглотила ненависть к преподавателю. Я не могла заставить себя сосредоточиться ни на чем, кроме это­го отвратительного человека. С все возрастающей яростью я продолжала прокручивать в голове мысли о нем.

Как-то ночью я лежала, ворочаясь с боку на бок и при­поминая все эти мерзости, которые он говорил и делал. По­степенно до меня дошло: здесь явно что-то не так. Допус­тим, вся аудитория кипела возмущением, но ведь не каж­дый студент страдал бессонницей от неуемной ярости. (Шаг 1. Распознать неадекватную реакцию.) Вот тогда я и заявила бедному Берни (который только начинал засыпать), что незамедлительно должна поговорить с ним о своей проб­леме. Он терпеливо выслушал мои излияния, а потом попы­тался убедить, что в моей гневной реакции не было ничего неадекватного. «Я не знаю, зачем ты терпела этого пустоз­вона все лето, — высказался он. — Тебе в первый же день следовало встать и выйти из аудитории!» Часто, когда вы практикуете мысли вслух в самотерапии, со стороны вне­шняя эмоция может выглядеть полностью разумной. Толь­ко вы сами способны распознать, что, несмотря на адек­ватность в типе, ваше чувство неадекватно в своей степе­ни; вы дали гиперреакцию. Поэтому так нелегко объяснить, почему вам необходимо исследовать гнев подобного рода.

Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. В качестве разминки я прошлась по наиболее выразительным эпизо­дам вопиющего поведения преподавателя. Достигнув пика ярости, я почувствовала свою готовность к Шагу 3. Что еще я чувствовала в начале курса, перед тем, как мой гнев раз­росся до таких невероятных размеров? Разочарование, раз­рушенные иллюзии. Для меня, которая всегда считала про­фессию преподавателя священной, невыносимо было ви­деть такое несоответствие моему эталону.

Шаг 4. О чем мне это напоминает? Некоторое время я размышляла. Потом меня осенило, впервые в жизни, что я уже через все это проходила. Я уже испытывала это разоча­рование, обманутые надежды и гнев с другими мужчинами, занимавшими авторитетные позиции, например, с некото­рыми работодателями. «Странно, — сказала я Берни, — ведь я не из тех, кому нравится судить других. Я не хочу навязы­вать другим свои личные ценности: для меня совершенно нормальна мысль, что все люди разные. В сущности, я весь­ма терпима. Почему я так строго отношусь к этим... этим отцовским фигурам?»

Слова «эти отцовские фигуры», просто сорвались у меня с языка, вызвав во мне огромное удивление. Что за абсурд! Этот учитель был гораздо моложе меня. Но по опыту мне известно, что нельзя игнорировать подобные сигналы, ко­торые вот так выскакивают из потайного укрытия. Ну что же, посмотрим, куда приведет эта нить. Как насчет моих чувств к собственному отцу? В детстве я принимала его за Бога: такой всеведущий и всесильный. И только повзрос­лев и собравшись замуж, я запоздало обратилась к этой жизненно важной задаче юношеского периода, которую раньше упускала: увидеть в своих родителях обычных лю­дей из плоти и крови. Как я себя тогда чувствовала? Берни воевал, а отцу было так одиноко после недавней смерти мачехи. Он отчаянно боролся за то, чтобы удержать меня рядом с собой до послевоенного периода. Мое разочарова­ние и гнев на его эгоизм были несколько иррациональны­ми. Почему это представлялось таким кошмаром? Несом­ненно, запоздалое взросление после затянувшегося перио­да детского обожания всегда происходит мучительно. Возможно, мне даже пришлось какое-то время ненавидеть отца, чтобы освободиться от его власти и выйти замуж. Я не щаю — я не психоаналитик себе.

«Каковы теперь мои чувства к отцу?» — спросила я себя. Гот старый гнев исчез давным-давно, я испытывала к отцу любовь, как и всякий нормальный человек. И все же, если призадуматься, в действительности мое отношение к нему отличалось некоторой странностью. Теперь, когда нас раз­делял континент, я писала ему письма, и в этом было что-то компульсивное. Сразу же по прочтении его письма я чув­ствовала себя обязанной сесть и незамедлительно на него ответить. Все препятствия отметались. Вдобавок, всякий раз, когда в нашей жизни случалось что-то хорошее (повышение Берни в должности, малейшее признание по моей работе), я просто не могла дождаться, когда сяду и напишу об этом папе. После чего ждала, как на иголках, его ответа, который неизбежно нес с собой горькое разочарование: ни единого словечка похвалы, которая так много для меня значила, ни явного одобрения. Впервые в жизни я обнаружила, насколь­ко странной и насколько детской была моя установка, впер­вые я увидела, будто со стороны, свои поступки.

«Какое же впечатление производит мое поведение в дан­ной ситуации?» — подумала я о прошедшем курсе. И вдруг все предстало с совершенно другой стороны. С самого на­чала лета я вела себя безобразно, постоянно провоцируя учителя: критиковала план занятий, насмехалась над пред­метом, выказывала недовольство домашними заданиями и бессмысленной «писаниной» — изо всех сил старалась вы­ставить себя всезнайкой. Я умудрилась превратить для учи­теля этот курс в сущий ад — неудивительно, что он искрен­не меня возненавидел.

А теперь я плачу, как ребенок, обиженный на учителя за то, что он меня не любит! Таким было мое скрытое чув­ство — что за кошмарный сюрприз для меня: я чувствовала себя полной идиоткой. Представить только: я хотела понра­виться этому ужасному человеку! И если мне это было так необходимо, то зачем было нужно вести себя так глупо и из кожи вон лезть, вызывая в нем ненависть?

Шаг 5. Определить паттерн. Я вела себя как плохой ре­бенок, который жаждет одобрения, но не знает, как его до­биться. Он, как может, надоедает своему объекту, исполь­зуя единственный известный ему способ привлечь к себе внимание. Мой внутренний ребенок стремился к призна­нию и одобрению. Скрывая свои чувства от самой себя, я вела себя абсолютно провально. Вместо одобрения я доби­лась признания другого рода: меня отвергли. Стремясь за­нять место любимчика, я стала досадной помехой, бельмом на глазу.

Впервые в жизни я оглянулась назад и увидела целую череду аналогичных отношений: преподаватели, начальни­ки по работе, мужчины, занимавшие ту или иную позицию власти, с которыми я вела себя в несносной провоцирую­щей манере — обращая на себя внимание и заставляя себя отвергать. (Знать меня — значит ненавидеть.) И каждый раз отвержение приносило мне страдания: иногда меня ох­ватывал гнев, как сейчас, иногда депрессия — и все пото­му, что я ничего не знала о своем внутреннем ребенке, сго­равшем от желания получить одобрение.

Что случилось после того, как я пережила скрытое чув­ство и смогла понять свой паттерн? Прежде всего, я успо­коилась: навязчивые мысли об этом человеке прошли, и я погрузилась в хороший полноценный сон. На следующий день меня, освободившуюся от той надоевшей одержимос­ти, ожидали другие насущные дела.

Месяц спустя я заметила, что переросла свою компуль- сивную переписку с отцом. Теперь я была способна отве­чать на его письма тогда, когда удобно, иногда забывая о них, точно так же, как случается в переписке с друзьями.

Хорошо познакомившись со своим паттерном, я стала предсказуемой для самой себя. Теперь можно было ожи­дать появления старой реакции на ту или иную отцовскую фигуру, того же детского желания, замаскированного бес­смысленно дерзким поведением. И конечно, не прошло и года, как мне повстречался очередной авторитет, человек, который, в конце концов, довел меня до того, что дома из-за него я прорыдала несколько часов кряду. В конце концов, ближе к завершению того изнурительного дня, я увидела в случившемся что-то до боли знакомое. В памяти всплыло скрытое чувство к преподавателю, и в момент все прошед­шие несколько месяцев предстали передо мной в совсем ином свете: я осознала, что опять вела себя с детской до­кучливостью. Этот человек, которого я внешне так не одоб­ряла и к которому испытывала столь сильную неприязнь, занимал для меня положение отца, и очевидно, мой внут­ренний ребенок снова проживал тот самый старый пат­терн. Теперь, осознав свое поведение, я смогла увидеть в своих слезах плач отверженного ребенка. С драмой было покончено: я смогла освободиться из этих пут и продолжать жизнь нормального взрослого человека.

Позже, поэкспериментировав немного, я обнаружила, что неспособна на здравые отношения с этим человеком: каждый раз, оказываясь рядом с ним, я снова испытывала старое детское стремление обратить на себя его внимание вперемежку с некоторыми симптомами тревожности. Иног­да вас тянет к человеку, который, по собственным скры­тым причинам слишком хорошо удовлетворяет вашим ир­рациональным потребностям. В этом случае излишний риск вряд ли был оправдан: раскрыв паттерн наших отно­шений, я старалась избегать этого человека.

Через два года старая проблема опять дала о себе знать, но на этот раз я получила несколько необычный знак. В одну субботу в синагоге, сосредоточив свое внимание на пропо­веди раввина, я неожиданно для себя увидела в нем сход­ство с моим отцом. Шепотом сообщив о своем открытии Берни, я была разочарована ответом: «Ничего подобного, никакого сходства!» Я повернулась к дочерям: «Разве рав­вин не похож на нашего дедушку?» Они тоже ничего тако­го не заметили.

Горькая правда заключалась в том, что я пережила что- то вроде галлюцинации. О чем это говорило? Мне было чер­товски хорошо известно, о чем. На этот раз я сразу вспом­нила свои проблемы с отцовскими фигурами: мне следова­ло быть осторожнее. У меня было море возможностей для самонаблюдения, поскольку я пела в хоре, и раввин посе­щал все репетиции. Понемногу я стала замечать за собой стремление вести себя как его любимый ребенок: задавать «интересные» вопросы по истории литургической музыки (по образованию он был музыковедом), беспокоиться о том, как бы он не подхватил простуду («Вы не забыли надеть галоши, равви?»), делиться с ним своими потрясающими впечатлениями от службы и т.д. Однако, благодаря своей предсказуемости, я теперь располагала хорошим сред­ством для самоконтроля. Мой выбор был мне хорошо изве­стен: я могла уйти из хора, чтобы избежать связанного с этим соблазна, или остаться там на какое-то время, чтобы испытать свои силы и узнать, смогу ли я намеренными, со­знательными действиями избежать глупого положения.

На этот раз я решила проявить мужество, остаться и по­смотреть, что произойдет дальше. Это был эксперимент, и я всегда могла его прервать, если бы ситуация стала выхо­дить из-под контроля. Забегая вперед, с радостью сообщаю вам, что в действительности, выражаясь терминологией Виктора Франкла, мне удалось «превзойти свой невроз». Постоянно напоминая себе о внутреннем ребенке, его жаж­де одобрения и особого признания, взрослая часть меня смогла удержать рот на замке и позволить разуму управ­лять моим поведением. Я пропела в этом хоре еще целых два года, и мое поведение оставалось безупречным. Равви­ну не пришлось меня отвергать.

Скрытое детское стремление к чему-то обманным путем толкает вас на провальное поведение, которое в результа­те только усиливает это стремление, обостряет его. Рань­ше, еще не зная, что мне нужно от лиц с отцовским автори­тетом, я продолжала провоцировать их, заставляя отвергать меня. Каждый опыт такого неприятия, оборачиваясь насто­ящим мучением, еще больше усиливал неудовлетворен­ность моего внутреннего ребенка, еще больше обострял его депривацию. Это скрытое желание иррационально: про­исходя из раннего периода вашей жизни, оно функциони­рует на другом уровне, не совпадающем с вашим взрослым «я», и не получает реального места в вашей настоящей жиз­ни. Он так ненасытен, этот внутренний ребенок! Мое стрем­ление к особому признанию, которое получал не по годам смышленый ребенок, каким я была, во взрослой жизни не может получить удовлетворения. Лучшее, что мы можем сделать с этими архаическими желаниями, несоответству­ющими реалиям жизни, — избегать связанной с ними фру­страции. Я не могла стать любимым ребенком для раввина, но, по меньшей мере, могла избавить и избавила себя от страданий, связанных с его неприятием и чувством униже­ния от наблюдения за собственными глупыми поступками.

Через несколько лет я опять получила идентичное пре­дупреждение. На этот раз новым раввином был молодой муж­чина. И снова прямо посреди службы мне пришло в голову, что он копия моего отца на фотографии в молодости. Вернув­шись домой, я отыскала эту фотографию, и мы стали рас­сматривать ее всей семьей. И снова никто не увидел сход­ства, кроме меня. Берни посмеялся надо мной, и я не могла его за это винить: опять я чуть не попалась на старую удочку.

Я постаралась припомнить во всех деталях события не­скольких прошедших месяцев. И конечно мне вспомнились долгие, увлекательные интеллектуальные дискуссии с рав­вином, где я до отвращения настойчиво демонстрировала ему, какая я умная, восприимчивая, духовная и т.д., и т.п. Однако на этот раз все это не успело зайти слишком дале­ко. Мне удалось поймать себя на знакомом паттерне гораз­до быстрее, чем когда-либо раньше. Теперь уже было не­трудно обуздать своего скрытого ребенка и не позволить ему запутать себя в сети бессмысленного поведения.

Будет ли этот паттерн сопровождать меня вечно? Когда я превращусь дряхлую старушку, буду ли я продолжать реагировать на любого мужчину (который по возрасту сго­дился бы мне во внуки), как на своего отца? Придется ли мне и дальше продолжать быть внимательной к себе, что­бы не попасться в глупое положение? Кто даст на это от­вет? Я не психотерапевт себе. Все, что я могу, — справлять­ся с проблемами по мере их возникновения. Но заметьте, мне пришлось пережить скрытую эмоцию всего один раз, когда я прослеживала свой гнев к преподавателю. Тогда мне потребовалось целое лето, чтобы распознать эту не­адекватную реакцию. В дальнейшем все, что от меня тре­бовалось, — вспомнить ее умом, а не чувствовать. И с каж­дым разом я замечала неадекватную реакцию все быстрее и быстрее. В последние два случая мне удавалось остано­вить себя до осуществления этого старого, провального пат­терна: я не заставляла этих двух людей себя отвергать. Цель самотерапии — действовать зрело, когда чувствуешь себя, как ребенок.

В последние годы я часто замечаю за собой, что забываю упомянуть в письме к отцу ту или иную важную новость о нашей семье (повышение Берни и т.д.), что раньше, при моей компульсивности, было бы совершенно исключено. А однажды от отца пришло замечательное письмо, полное теплых слов с похвалой за какое-то мое достижение, и я почувствовала, как мои глаза наполняются слезами от вос­поминаний о старых огорчениях. Изменился ли мой отец за все эти годы? Может быть, я научилась общаться с ним по- другому, и ему стало легче выражать свое одобрение? Или он и раньше делал это в своих письмах:, а я просто не могла этого увидеть за плотной завесой неумеренных требований своего внутреннего ребенка? Этого я не знаю.