Часть вторая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАХИД-ИБН-РАБАХА 7 страница

«Похоже, и на этот раз не смогу придумать ничего стоящего, — констатирую я и решаю: — Ладно. Продолжу слежку за Золотым и буду держаться к нему как можно ближе». — «И буду в постоянной готовности! — настраивает меня Кровожадная Мысль. — Чтобы не упустить свой шанс!» — А Язвительная Мысль надсмехается: «Вот только слежка эта до сих пор ничего не дала».

Напоминает о себе Тревожная Мысль: «У меня такое чувство, словно вокруг Золотого происходит что-то подозрительное». — Язвительная Мысль не удерживается от укола: «Очень трудно уловить такое тонкое чувство. Тут необходим хотя бы намёк». — Тревожная Мысль разъясняет: «Рядом с ним постоянно вьются какие-то люди, и происходят различные события». — Но я всё ещё не могу уловить до конца эту мысль: «И что?» — Тревожная Мысль продолжает: «Этих людей и событий немножко больше, чем должно быть. Да и общая атмосфера всё больше и больше накаляется, словно перед грозою». — Я начинаю волноваться: «Беспокоит предчувствие, что меня могут опередить?» — «Да, — подтверждает Тревожная Мысль. — И поэтому следить сейчас надо не только за Золотым, но и за всей обстановкой на базе». — Язвительная Мысль насмешливо спрашивает: «Считать всех подозреваемыми? Вести тотальную слежку?» — И я, с учётом обстоятельств, принимаюсь оценивать свои возможности: «Сейчас на базе из-за непрерывного дождя «секретные» разговоры можно вести либо в пустующем складе ГСМ, либо в беседке, которая стоит рядом с моим домиком. А это очень облегчает мою задачу. Если кто-нибудь заберётся в беседку, я услышу их из сеней, и даже немножко увижу сквозь щели. Но если люди отправятся под навес склада ГСМ, то их разговоров я не разберу, смогу только наблюдать за ними в теодолит». — Язвительная Мысль ёрничает: «Что ж! Нет в жизни полной гармонии».

Примерно через час после ухода Золотого я слышу звук выстрела. Из бараков и домиков высыпают все, кто не задействован на работах по ремонту техники. Возбуждённо переговариваясь, одни остаются под навесами, а другие, не обращая внимания на сеющий дождь, собираются вместе возле второго барака — эпицентра события. Я, само собою, нахожусь среди более любопытных.

Слышу обрывок рассказа одного из старателей:

— …Там прямо в своей комнате Геологиня из револьвера стрельнула в Золотого…

При виде стоящего на крыльце Золотого, понимаю, что покушение на его жизнь не удалось. В одной руке он держит отнятый у Геологини револьвер, а другую прижимает к собственной окровавленной шее.

Тут к Золотому быстрым шагом подходит тяжело дышащий Серафимыч и, изъяв у него оружие, властно спрашивает:

— Тарас! Что тут у вас творится?

И Золотой отвечает ему заплетающимся языком:

— У Адки крыша поехала! Шмальнула[35] она в меня!

С озабоченным видом Серафимыч интересуется:

— А как твоя шея?

Кривясь от боли, Золотой извещает:

— Царапина.

Облегчённо вздохнув, Серафимыч велит ему:

— Иди в столовую, там аптечка есть. Перевяжись, потом ко мне зайдёшь.

Согласно кивнув головой председателю, Золотой скрывается в столовой.

А Серафимыч, зайдя в сени барака, направляется в комнату к Геологине. Но разговор с нею, похоже, у него не получается, потому что вскоре он возвращается и, грозно оглядев собравшуюся толпу, рычит:

— Что же вы за народ-то такой! Как только появляется свободное время, сразу же чудить начинаете!

У всех тут же находятся дела, и, осторожно обходя глубокие лужи, люди немедленно расходятся. И председатель тоже быстрым шагом направляется к своему домику, унося в руке револьвер.

А я, стоя по-прежнему возле того барака, в котором живёт Геологиня, и продолжая наблюдать за происходящим из-под навеса, образованного выступом крыши, задумываюсь: «Как же узнать все подробности? Мне ведь это крайне необходимо». — Язвительная Мысль надсмехается: «Вовремя я хватился. Когда здесь уже никого не осталось. И кто же теперь поделится со мною нужной информацией?» — И я принимаюсь решать дилемму: «Куда вначале пойти? В комнату к Геологине или в столовую за Золотым?»

Но пока я колеблюсь перед выбором, из сеней барака выходит сама Геологиня. Одета она очень легко, не по погоде. Её пышная короткая стрижка в полном беспорядке, и растрёпанные пряди светлых волос облепляют мокрое от слёз лицо. Не заметив меня, она тихо бредёт куда-то, плачет и вертит головою по сторонам. Но вот из столовой навстречу ей в накинутом на голову дождевике выходит артельная повариха, и Геологиня бросается к ней с вопросом:

— Жив?

Толстая неуклюжая женщина успокаивает её:

— Да живой он, живой. Пойдём скорее обратно. Промокла вся. Я тебе лекарства дам. Поспишь.

И, приобняв Геологиню за плечи, ведёт её обратно в комнату.

А еле перебирающая ногами Геологиня рыдает:

— Боже! Что я натворила!

Провожая Геологиню глазами, я мысленно отмечаю: «Кажется, она совершенно не обращает внимания на этот холодный дождь». — «Который уже успел пропитать влагой всю её одежду, — подхватывает моя Похотливая Мысль и с бесстыдством добавляет: — Сделал её почти прозрачной».

И тут прямо под моим ухом неожиданно раздаётся:

— …У меня остались лишь две канистры спирта.

Лишь две канистры спирта остались у меня…

Обернувшись на поющего, я вижу Сиплого, который по своему обыкновению появился неслышно и незаметно.

Хихикая, он сообщает мне на ухо:

— А Геологиня-то — икряная!

Я внимательнее прохожусь взглядом по линиям тела уходящей Геологини. И, действительно, пропорции округлившегося животика недвусмысленно указывают на физиологические изменения в состоянии этой женщины.

— Да, похоже, беременная, — соглашаюсь я.

Тут из столовой выходит Золотой с уже перебинтованной шеей и, увидев рядом со мною Сиплого, направляется к нам.

— Держи краба! — протягивает ему руку Сиплый. — Смотрю, влип ты, баклан, со своей ежовой марухой[36]! Чуть не пришила[37] тебя эта заряженная[38]!

Отвечая на его рукопожатие, Золотой со злобою говорит:

— Погуляли, и хватит!

Сиплый презрительно спрашивает:

— Наверное, решила скорпиона[39] завести, чтобы охомутать[40] жигана[41]?

Золотой морщится:

— Не подписывался я на такое!

Нравоучительным тоном Сиплый произносит:

— Ну, добился ты палки[42], так и жарил[43] бы в галоше[44]. С сибрухами[45] по-другому нельзя. Для таких баб это последний шанс. Они ищут таких, какие думали бы, что раз им подсунули дырку, то и всё! И ошибаются! Это лишь для дурачка дырка может стать тупиком!

Золотой цедит:

— Побеспокоиться об этом должна была она. Так что сама виновата.

— Это правильно! В натуре! — хвалит его Сиплый. — Зачем корзина[46], если есть батончик[47]? Да такая рыбинка[48]! Просто пальчики оближешь!

На его слова Золотой криво ухмыляется:

— Всё-то ты знаешь!

А, издевательски подмигнув мне, говорит:

— Ладно, хватит пургу мести[49], пойду к Серафимычу.

И сразу же уходит.

Находясь под властью дурного предчувствия, я мысленно шепчу: «От их разговора внутри что-то оборвалось и всё холодеет». — Но Рассудительная Мысль заявляет трезво и жёстко: «Своими грязными языками они только что коснулись Марии. Ведь других девушек здесь просто нет».

Сиплый что-то говорит мне. Но я не понимаю, вернее, уже больше не хочу ничего слышать, и отмахиваюсь от него. Он хмыкает и уходит по своим делам. Шуршит дождевиком повариха, возвращаясь в столовую. И через какое-то время я иду вслед за нею. Там, в столовой, должна находиться Мария, и я хочу её увидеть.

Вхожу, тихонько затворяя за собою дверь, и слышу, как за загородкой, отделяющей столовую от кухни, разговаривает повариха:

— …У Адки-то с Золотым точно всё разладилось. Не зевай, доча! Студентик-то твой не мычит, не телится. Да и какой из него муж? Пацан ещё. Тут, девка, выбирать больше не из кого. Ты уж мне поверь, ведь я от Урала и до Колымы на спине проползла. А Золотой мужик фартовый, по крайней мере, ты с ним хоть на материк вырвешься. А то будешь всю жизнь здесь гнить, как я.

— Да я, мама, с ним уже и так, — слышится голос Марии.

Повариха радостно удивляется:

— Когда ж ты успела-то?

— Прошлой ночью, — отвечает ей Мария.

Мать восторгается своей дочерью:

— А! Так вот ты зачем брала ключи от бани. Молодец, девка!

Но тут же озабоченно произносит:

— А Адка-то знает? Ой, боюсь я, доча, эту бешенную...

Я хорошо помню помещение приземистой полутёмной артельной бани. Ведь однажды я провёл там полдня пытаясь отстирать свои вещи от гидравлического масла, под горячую струю которого случайно попал, проходя мимо ремонтируемого экскаватора. И теперь перед моим мысленным взором возникают её широкие полки, на которых Мария провела прошлую ночь.

У меня начинает кружиться голова, и я еле нахожу в себе силы, чтобы выйти и добраться до своего жилища.

Почти целый день я сижу в маркшейдерском домике, наблюдаю в окно и размышляю о случившемся с Марией: «Как же горько на душе! Как же сердце саднит!» — А Язвительная Мысль отвлекает от этих переживаний: «Но ведь у меня уже были подобные истории. Пора бы и привыкнуть». — И я возмущаюсь: «К такому привыкнуть невозможно!» — Но Язвительная Мысль продолжает разъедать: «Тогда хотя бы надо сделать выводы. Ведь каждый раз я совершаю одни и те же ошибки». — Это заставляет меня включиться в обсуждение, и я спрашиваю у себя: «И какие же ошибки?» — Язвительная Мысль принимается порицать меня: «Каждый раз, когда я присматриваюсь к красивой девушке, делаю это слишком долго. Сначала выясняю, а по-настоящему ли я влюбился в неё? Потом начинаю мечтать о том, как нам будет хорошо вместе. Затем свыкаюсь с этой мыслью. И, наконец, когда уже приходит пора раскрывать девушке свои чувства, я делаю что?» — И я отвечаю: «Что я делаю? Жду благоприятного момента». — Язвительная Мысль продолжает отчитывать: «Вот именно! Опять жду, опять тяну. Пока птичка не упорхнёт. Как та, из института». — С неизбывной грустью я вспоминаю свою сокурсницу: «Да уж! Такой же красавчик-нахал, как Золотой, увёл её прямо у меня из-под носа». — Язвительная Мысль бередит рану: «И ладно бы сделал он это из-за высокой любви. Так нет же. Лишь для утехи, ради развлечения. И, само собою разумеется, с тем красавчиком счастье у девушки было непродолжительным». — Я досадую: «Но мои-то мечты были разбиты!» — Дотошная Язвительная Мысль не отстаёт: «А любил ли я её?» — Я уверенно заявляю: «В то время, конечно же, любил. Даже сейчас иногда её вспоминаю». — Язвительная Мысль интересуется: «А почему же тогда я отверг её, когда после всего случившегося, она сама попыталась сблизиться со мною?» — «Сложно ответить так сразу, — затрудняюсь я и неуверенно предполагаю: — Наверное, не простил предательства?» — «Ну, какого ещё предательства? Ведь она мне ничего не обещала, — противится Язвительная Мысль и подсказывает: — Потому что «порченной» она мне уже была не нужна». — Я спохватываюсь: «Верно. Но ведь дело-то тут совсем не в каких-то «пережитках», обидах или злорадстве». — Подключается Рассудительная Мысль: «Конечно же, дело не в этом. И я даже искренне жалел эту глупышку». — Я вспоминаю: «Ведь как раз перед тем событием я прочёл статью о телегонии. О том, что потомство получает многие генетические признаки именно того мужчины, который у женщины был первым». — Язвительная Мысль иронизирует: «Но ведь я не считаю, что у меня какая-то исключительно хорошая наследственность?» — Я самокритично признаю: «Нет, не считаю. Однако не желаю видеть у своих детей черты ненавистных мне мужчин, подобных Золотому». — Рассудительная Мысль заключает: «И потому я хочу, чтобы моя избранница была обязательно девственницей. Верно?». — Я задумываюсь: «Верно-то оно верно. Но вопрос так и остаётся открытым. Я по-прежнему не понимаю, как мне надо себя вести, чтобы снова и снова не попадать в такую грустную ситуацию?» — «Чтобы меня никто не успел опередить? — уточняет Язвительная Мысль и предлагает: — А может, очертя голову немедленно добиваться близости с первой попавшейся красоткою?» — Однако я твёрдо заявляю: «Нет. Знаю точно, такой путь не для меня».

Незадолго до начала ужина со своего наблюдательного пункта я вижу, как повариха с подносом еды исчезает в домике председателя. Проходит четверть часа, и окна там зашториваются.

Язвительная Мысль насмешничает: «Похоже, я раскрыл чью-то маленькую интимную тайну!» — Но я отмахиваюсь от этой мысли: «Эта тайна мне совершенно неинтересна». — А Рассудительная Мысль вкрадчиво вопрошает: «А может сейчас это мне на руку? Пока повариха воркует с Серафимычем, в столовой на раздаче осталась одна Мария». — И я спохватываюсь: «Верно! Ведь я всё ещё хочу увидеть её и поговорить». — Язвительная Мысль интересуется: «О чём же? Неужели я ещё что-то не понял?» — Уже лихорадочно надевая плащ, я отвечаю: «Пока не знаю». — А Язвительная Мысль продолжает донимать: «Надеюсь на чудо?» — Выходя под дождь, я отбиваюсь от последних сомнений: «Хочу, и всё! А может заодно и пойму что-нибудь».

Войдя в столовую, я вижу Марию в окне раздачи. Когда она ставит передо мною металлические чашки с ужином, вполголоса, чтобы не услышали старатели, прошу её:

— Приходи в беседку. У меня к тебе разговор. Очень важный.

От неожиданности она удивлённо пожимает плечами, но после недолгих колебаний соглашается:

— Не возражаю. Но рандеву может состояться не раньше десять часов вечера, когда закончится работа в пищеблоке.

Отужинав, я возвращаюсь к себе в маркшейдерский домик. Чтобы ожидание встречи с Марией было не столь утомительным, продолжаю читать начатую накануне приключенческую книгу. И ещё я время от времени кидаю взгляды за окно, следя за жизнью артельной базы.

Вот замечаю, как довольная повариха идёт не спеша от домика председателя. А через несколько минут туда входит Золотой.

Тревожная Мысль заостряет моё внимание: «Это уже интереснее!»

Ещё через некоторое время Золотой возвращается в первый барак, видимо, в свою комнату.

И я начинаю посматривать на свой тяжёлый ещё не просохший плащ. Язвительная Мысль подзуживает: «Что? Не сидится на месте? Так надо пойти и посмотреть, что там делается».

Войдя в длинные сени барака, слышу азартные выкрики из приоткрытой двери комнаты, где живёт Золотой. Приблизившись, вижу группу старателей, которые плотно обступили картёжников.

Рассудительная Мысль мимоходом предугадывает состав героев ежевечернего развлечения: «Наверное, это опять Сиплый и Золотой режутся друг с другом». — А Язвительная Мысль надсмехается: «Как ещё уголовники должны проводить своё свободное от преступлений время? Не книжки же читать?» — И Рассудительная Мысль принимается объяснять: «Разве не понятно, откуда у уголовников появилась такая традиция? В замкнутом пространстве карты — едва ли не единственное развлечение». — Я любопытствую: «Интересно, а из старателей-украинцев сегодня к ним кто-нибудь присоединился?» — Рассудительная Мысль отмечает: «Азарта у украинцев хватает ненадолго, лишь до той поры, пока не проиграют определённую сумму денег. Ведь в чём они здесь видят спортивный интерес? Они пытаются поймать за руку этих двух опытных шулеров». — И я мысленно признаю выдающиеся способности уголовников: «Насколько мне известно, добиться этого пока никому не удалось». — И тут прорывается Азартная Мысль: «А я смог бы? Мне уже не раз говорили, что я обладаю математическим складом ума». — Но Рассудительная Мысль пресекает: «С шулерами не стоит и пытаться. Тем более картёжные игры меня никогда не интересовали. Я даже не знаю, как называется их игра».

Когда я вхожу в комнату с картёжниками, удивляюсь: «Глянь-ка! Сегодня вместо украинцев против Сиплого с Золотым выступает Старый Научник». — А Рассудительная Мысль, указывая на старателей, которые расселись на соседних кроватях, отмечает: «И, похоже, играют они по-крупному. Ведь не зря же все они, затаив дыхание, так внимательно следят за этой игрою?»

Старый Научник достаёт из внутреннего кармана пиджака большой кожаный бумажник, вынимает из него толстую пачку крупных купюр, отделяет половину и отдаёт проигранные деньги Золотому. Этот крупный и рослый, но уже чересчур рыхлый шестидесятилетний человек очень суетится, и заметно, что он очень расстроен. За отсветом очков в золотистой оправе не видны его глаза, но, кажется, будто они блестят слезами. На его обрамлённой удлинёнными волосами лысине выступают капельки пота, а «профессорская» бородка выглядит неуместной и жалкой. Картавым дребезжащим голосом этот старик предлагает:

— Геванш?

В руках у Золотого уже примерно половина годового заработка старателя, но алчно переглянувшись с Сиплым, он соглашается продолжить игру. В полной тишине туда-сюда мелькают карты. Хоть я ничего и не понимаю, но по задёргавшейся левой щеке Золотого, вижу, что картёжное счастье изменяет артельным шулерам. Лицо Сиплого сморщивается, как у какой-нибудь заморской обезьянки.

А Старый Научник, сделав на листе бумаги какие-то подсчёты, забирает отыгранные деньги и, расправив широкие плечи, хорошо поставленным баритоном спрашивает у Золотого:

— Итак, милейший, надеюсь, вы не заставите меня ждать со своим долгом?

Облизав свои пересохшие губы, Золотой отвечает ему:

— У меня сейчас нет столько.

Старый Научник подымается во весь свой немаленький рост и говорит:

— Я напгавлю к вам своего помощника. С ним всё и гешите. Увеген, у вас есть, что мне пгедложить.

Он наклоняется к сидящему на кровати Золотому, что-то быстро шепчет ему, вновь выпрямляется и обращается уже ко всем присутствующим:

— А за сим до свидания!

После чего сразу же направляется к выходу сквозь почтительно раздвигающуюся толпу собравшихся старателей.

Слышу, как кто из наблюдавших за игрою ошеломлённо делится с кем-то:

— …Да он грошей проиграл больше, чем заработает за весь сезон!...

Кинув взгляд на примолкшего Золотого, который, будто загнанный зверь, хищно скалит зубы и сверкает цыганскими глазами, я направляюсь обратно в маркшейдерский домик, на свой наблюдательный пункт.

Вижу через окно, как от домика для гостей, отделяется гигантская фигура Молодого Научника и с ленивою грацией движется в сторону первого барака.

При виде этого русоволосого и голубоглазого великана я восклицаю: «Вот же чёрт! Никак не могу привыкнуть к его виду». — Рассудительная Мысль подхватывает: «В артели немало высоких мужчин, взять хотя бы Серафимыча или Золотого, не говоря уже о большинстве украинцев. Но Молодой Научник выше любого из них на целую голову». — А я отдаю должное физической форме этого человека: «И вместе с тем, он необычайно атлетичный, ловкий и быстрый в движениях». — Рассудительная Мысль соглашается: «Да уж! Такое впечатление, будто он, словно сжатая пружина, всегда предельно собран и готов к действию». — И ещё я отмечаю: «Однако по его лицу этого не скажешь. Оно абсолютно бесстрастное. По крайней мере, ещё ни разу не видел, чтобы его физиономия или глаза выражали хоть какое-то чувство». — Подключается Тревожная Мысль: «Наверное, так должен выглядеть идеальный убийца!»

Через минуту Молодой Научник и Золотой уже идут мимо моего домика и сворачивают к беседке. С той стороны у меня нет окна, и, осторожно открыв дверь, я перехожу в сени, чтобы оттуда подслушивать их. Когда, перестав чавкать по грязи и шуршать дождевиками, они, наконец-то, устраиваются в беседке, я начинаю разбирать слова их разговора.

Слышу удивлённый голос Золотого:

— А почему не золотой футляр? Как я понял, твой катала[50] ведь на футляр намекал.

Тоном, в котором сквозит полнейшее равнодушие к собеседнику, Молодой Научник объясняет ему:

— Да потому что Книга стоит в десятки раз дороже этой золотая цацки.

Золотой силится сообразить:

— Сколько же это?

Молодой Научник бесцветным голосом сообщает:

— Минимум миллион. Баксов.

И добавляет:

— Но только тебе за неё никто не даст ни копейки. Гораздо проще тебя грохнуть. Понимаешь? Мой тебе совет, отдай Евгению Львовичу эту Книгу за долг. И у тебя останутся ещё жизнь и золотой футляр. Думаю, тебе этого хватит.

Золотой с сомнением спрашивает:

— Для чего ты мне это всё говоришь? Если бы просто сказал, что её цена покрывает мой должок, я, не раздумывая, отдал бы сразу. А так… Ты меня случаем не разводишь[51]?

Молодой Научник ровным голосом разъясняет:

— Говорю с тобой столь откровенно для того, чтобы ты проникся серьёзностью дела. И ещё это должно заставить тебя поменьше болтать об этой Книге. Во-первых, тебе мало кто поверит, что Книга может стоить столько. А во-вторых, сам не захочешь показать себя лохом в этой истории.

Чувствую, как Золотой буквально давится воздухом от возмущения:

— Это же беспредел! Я проиграл-то всего десять косарей деревянными, а вы хотите взять с меня миллион баксов. Дайте мне неделю, и я погашу этот должок.

Молодой Научник лениво вздыхает:

— Ты, похоже, глупее, чем я о тебе думал.

И чуть ли не по слогам произносит:

— Книга уже не твоя. И повторяю. Тебе за неё никто не даст ни копейки. Тебя просто замочат.

Перед такой весомой аргументацией Золотой идёт на попятный:

— Надо подумать.

Молодой Научник говорит:

— Думай. А как надумаешь, знаешь, где меня найти. Времени на раздумья у тебя до утра. А может, и не только на раздумья.

И глядит в мою сторону, должно быть, расслышав шум случайно сдвинутых мною поленьев. Затем он делает жест перед лицом Золотого, словно вяло отгоняет комара, и тот сразу же уходит. А ещё через минуту гигант сам выбирается из беседки и исчезает из поля моего зрения.

Выжидаю, замерев в неудобной позе. А когда мои нервы почти успокаиваются, и я собираюсь вернуться в домик, дверной проём сеней заполняет бесшумно возникшая гигантская фигура. Делается неуютно перед его равнодушным пустым взглядом.

В форме вопроса, он утверждает:

— Всё слышал?

Мне отчего-то совершенно не хочется лгать ему, и я утвердительно киваю.

Он принимается допрашивать меня:

— Фотографии ты делал?

И я снова киваю, не видя причин для лжи или запирательства.

Звучит следующий вопрос:

— В доле?

Кивать становится невежливо, поэтому я говорю:

— Да.

А Молодой Научник задаёт мне свой очередной вопрос:

— Знаешь, где он хранит Книгу?

Я вздрагиваю. Но не от слов Молодого Научника, а оттого, что в моём мозгу вдруг раздаётся шелест Внутреннего Голоса:

— Он поможет мне!

И я тут же принимаюсь откровенно рассказывать Молодому Научнику о своих неудачных попытках обнаружить Книгу. Замечаю, что по мере этого изложения, выражение лица у него неуловимо меняется. И мысленно говорю себе: «Ого! В его глазах впервые мелькает какое-то выражение». — Но Язвительная Мысль сомневается: «И какое же? С каким я в тысячный раз гляжу на муравья?»

А Молодой Научник спрашивает у меня:

— Хочешь знать, что это за Книга?

И я с замиранием сердца признаюсь ему:

— Ещё бы. Конечно, хочу.

Будто бы сам для себя, он задумчиво произносит:

— Я, пожалуй, расскажу тебе об этом.

И затем предлагает:

— Ну, тогда приглашай в дом.

Он входит первым и, прежде чем усесться, оглядывает моё жилище. В первую очередь его привлекают многочисленные ящики с геодезическими приборами, которые он изучает внимательно и не спеша. Расположенная в углу фотолаборатория его совершенно не интересует, а вот установленный на штативе теодолит вызывает еле заметную одобрительную ухмылку. Затем он долго и испытующе смотрит на меня.

«Хотелось бы знать, почему люди с такими каменными лицами всегда раздражают?» — начинает Язвительная Мысль, но не успевает закончить, потому что я перевожу взгляд на могучие запястья Молодого Научника. — И возникает Тревожная Мысль: «Такие запястья, наверное, имеют горные гориллы. Говорят, что эти обезьяны могут отрывать человеку голову, прилагая такое же усилие, как если бы человек отрывал мухе крылышко».

Молодой Научник, вынув из своего кармана сделанную мной фотографию Книги и поглядев на неё, начинает говорить без всяких предисловий:

— На обложке найденной вами Книги изображён Процветающий ромб или, по-другому, Ромб земли, Глаз огня. Одни люди не жалеют жизни для охраны таких Книг, другие же уничтожают их при первой возможности. Эти Книги или свитки были известны с самых древних времён. Они все наперечёт, но изредка появляются новые. И что примечательно, чем ближе к современности была создана такая Книга, тем она ценнее. Ваша, судя по всему, — самая свежая.

Он замолкает, а я, посчитав, что мне уже пора проявить реакцию на его сообщение, спрашиваю:

— И стоит она миллион баксов?

«Лучше бы не спрашивал! — смущаюсь я под его взглядом и соглашаюсь с одной из недавно промелькнувших мыслей: — Да уж! Когда он так глядит, и впрямь начинаю чувствовать себя муравьём».

Еле шевеля губами, он с удручающим равнодушием отвечает мне:

— Точной суммы не знаю. Скорее всего, миллиард. А Золотому об её настоящей цене я сказал специально. И теперь он её никому не отдаст. Жадность не позволит.

Я ещё не успел поразмыслить над только что услышанными словами, как он интересуется:

— Но ведь тебе Книга нужна не из-за её стоимости?

И я делюсь с ним воспоминанием о том недавнем событии, когда потерял сознание, и меня посетило видение или глюк:

— …В этом чувствуется какая-то высшая неотвратимость. И с тех пор меня не покидает острое желание видеть Книгу. Она буквально притягивает меня.

«Точно так же, как металлы притягиваются к магниту и мужские взоры — к интимным вещицам дамского туалета», — дополняет Язвительная Мысль. — «А мотыльки — к пламени свечи», — оставляет за собою последнее слово Тревожная Мысль.

Молодой Научник реагирует на моё откровение долгим недоверчивым молчанием.

Тогда я спохватываюсь и задаю ему, как мне кажется, правильный вопрос:

— Так о чём же она? Ведь ты обещал рассказать.

Он отрезает:

— Нет. Я обещал рассказать лишь о значении Книги, а не об её содержании.

Затем, после небольшой паузы, продолжает:

— Однако так и быть. Предлагаю тебе сделку. Ты помогаешь мне добыть Книгу, а я дам тебе её перевод.

На такое неожиданное предложение я могу лишь произнести:

— А не обманешь?

Он снимает со своей шеи серебристую цепочку и показывает мне подвешенный к ней большой круглый и тоже серебристый медальон, на котором изображён точно такой же знак, как на обложке Книги. Затем он кладёт этот медальон с цепочкой в мою ладонь и говорит:

— Это моя самая ценная вещь. Сохрани как залог.

Поняв, что пришла пора кое-что прояснить, я спрашиваю:

— Но почему я?

С обычным для него минимумом эмоций, он изрекает:

— Хочешь знать честный ответ?

На что я хмыкаю:

— Само собою.

И он сообщает мне:

— Во-первых, тебя уже проверили. Мало ли, вдруг ты и есть тот самый осведомитель из госбезопасности, которого тут давно и тщётно вычисляют. Но ты чист. А во-вторых, мне действительно нужна помощь. Тут есть те, которые хотят уничтожить Книгу, а я здесь единственный, кто обязан её сохранить. Их задача гораздо проще, чем моя. Понятно, что Золотой где-то надёжно её спрятал. Поэтому достаточно просто ликвидировать его, и их дело будет сделано. Книга будет потеряна. Исчезнет.

Я решаю уточнить:

— А этот, как его, Евгений Львович? Разве вы не вместе?

Молодой Научник объясняет:

— И да, и нет. Лёва очень хитёр. На Книгу он взял сразу два заказа: один от желающих её прочесть, а другой от стремящихся уничтожить её без промедления. Кроме того, мы на территории Колымского Папы. Слышал о таком?

Я отрицательно мотаю головою.

И он принимается просвещать меня:

— Это хорошо. И лучше тебе его не знать. Дольше проживешь. Через него здесь проходит весь незаконный оборот золота.

Я не могу сообразить, что ему сказать на эти слова, и поэтому возникает пауза. «Эта скала снова молчит и лупится на меня, — мысленно отмечаю я, переваривая обрушившуюся на меня информацию. — И я лучше тоже помолчу».

Однако он прерывает мои размышления вопросом:

— Так я могу на тебя рассчитывать?

Удивляясь тому, что он до сих пор ещё не понял, каково моё решение, я подтверждаю:

— Конечно.

И тогда он предлагает:

— Давай, обговорим различные варианты развития событий, и наше с тобою взаимодействие. Да и подготовить кое-что тоже будет не лишним.

Я мысленно восхищаюсь способностями Молодого Научника: «Как же кратко и вместе с тем ёмко он всё формулирует!» — Язвительная Мысль тоже делится впечатлениями: «Он будто зачитывает давно и тщательно продуманную инструкцию» — Я удивляюсь: «И какое же огромное количество информации он вкачал в меня! И она настолько неожиданная, что уже почти и не воспринимается мною». — А возникшая Кровожадная Мысль удовлетворённо отмечает: «Больше всего меня радует участь Золотого! Она будет незавидной и неотвратимой! В любом случае его ждёт смерть!»

А когда я смотрю на свои наручные часы, Тревожная Мысль напоминает: «Вот-вот у беседки должна появиться Мария!»

Молодой Научник встаёт и для прощального рукопожатия протягивает мне свою ручищу:

— Удачи, Евстафий!

И впервые назвав его по имени, я отвечаю:

— Пока, Максим!

«Надо напрячь пальцы! — предупреждает Тревожная Мысль. — Сейчас придётся выдержать чудовищное давление!» — «Всё нормально! — мысленно смеюсь я над своим страхом. — Эта процедура оказалась вполне терпимой».

Молодой Научник уходит, а я уже вижу через окно милую фигурку Марии, которая, аккуратно обходя лужи, шагает в мою сторону. И я выбегаю к ней навстречу.