Глава 1. Духовный материализм 4 страница

Мы должны приходить к духовности с особого рода трудным пониманием. Если мы идем слушать, как говорит какой‑то учитель, нам не следует разрешать себе оказаться увлеченными его репутацией и харизмой; нам необходимо должным образом пережить каждое слово его лекции, каждый аспект той техники медитации, которой он учит. Мы должны установить ясные и разумные взаимоотношения с учением и человеком, который нас учит. Такое понимание не имеет ничего общего с эмоциональностью или с романтическим отношением к гуру, ничего общего с легковерием, безоговорочным приятием впечатляющих рекомендаций, со вступлением в какой‑то клуб, способный обогатить нас.

Дело не в том, чтобы найти мудрого гуру, у которого можно купить или украсть мудрость. Истинное посвящение означает честные и прямые взаимоотношения между нами и духовным другом. Поэтому нам надо сделать некоторое усилие, чтобы раскрыть самих себя и свой самообман. Мы должны покориться и раскрыть шероховатые и грубые качества своего эго.

Санскритский эквивалент слова «посвящение» — это «абхишека», что означает «окропить», «излить», «помазать». А если есть излияние, то должен быть и какой‑то сосуд, куда можно излить нечто. Если мы действительно отдаемся делу раскрытия перед духовным другом и раскрываемся правильно, целиком, если мы становимся сосудом, куда может излиться общение, тогда раскроется также и гуру — и произойдет посвящение. Таково значение понятия «абхишека», или «встреча двух умов» — учителя и ученика.

Это раскрытие не заключает в себе поклонения, попыток понравиться духовному другу или произвести на него благоприятное впечатление. Обстановка скорее сходна с ситуацией, когда врач понял, что ваши дела плохи, и забирает вас из дома, если нужно — насильно, и производит на вашем теле операцию, не применяя при этом обезболивания. Возможно, вы сочтете такой способ жестоким и болезненным, однако впоследствии вы начнете понимать, как дорого стоит подлинное общение, подлинное соприкосновение.

Денежные пожертвования, отданные на какое‑нибудь духовное дело, помощь физическим трудом, связь с отдельным гуру — ничто из этого не означает непременно, что мы на самом деле заняты раскрытием. Более вероятно, что эти виды занятости просто являются способом доказать, что мы стоим на стороне «правого дела». гуру кажется мудрой личностью; он знает, что делает, и нам хотелось бы оказаться на его стороне, на стороне добра, на безопасной стороне, чтобы обеспечить себе благополучие и успех. Но когда мы прочно привязаны к его стороне, к стороне разума, устойчивости и мудрости, тогда, к своему удивлению, мы обнаруживаем, что нам совершенно не удалось обезопасить себя, потому что мы все еще целиком заняты лишь фасадом, лицом, своими доспехами. Мы не заняты целиком и полностью самими собой.

Тогда нам приходится раскрываться сзади. С ужасом мы обнаруживаем, что у нас нет места, куда можно убежать: когда мы прячемся за фасадом, оказывается, что мы обнажены со всех сторон, все прикрытия, все доспехи сброшены. Какой стыд! Все раскрыто: и наше мелкое притворство, и наш эгоизм. В этой точке мы можем уяснить, что наши неустанные попытки сбросить маску всегда были и остаются напрасными.

Но все же мы пытаемся дать объяснения этой болезненной ситуации, найти какой‑то способ предохранить себя, объяснить наше неприятное положение таким образом, чтобы удовлетворить эго. Мы смотрим на свое положение, рассматриваем его и так и эдак; наш ум оказывается чрезвычайно занят. Эго обладает своеобразным профессионализмом, оно невероятно действенно. Когда мы думаем, что работаем над идущим вперед процессом, пытаясь опустошить себя, мы находим, что на самом деле движемся назад, стремясь обезопасить самих себя. Путаница продолжается и усиливается до тех пор, пока мы, в конце концов, не обнаружим, что полностью растеряны, утратили почву под ногами, что у нас нет ни исходного пункта, ни середины, ни конца, ибо ум настолько подавлен нашим собственным защитным механизмом, что единственной альтернативой для него остается прекратить все усилия и ни во что не вмешиваться. Наши хитрые решения и красивые идеи не приносят никакой пользы, потому что мы подавлены невероятным множеством идей; мы не знаем, какие из них выбрать, какие из них снабдят нас наилучшим способом работы над собой. Ум загроможден необычайно тонкими, логичными, научными предположениями. Но их что‑то оказывается очень много, и мы не можем сообразить, какое из них принять.

Поэтому мы могли бы в конце концов отбросить все эти сложности, и просто дать возможность проявиться некоторому пространству, просто прекратить усилия. Это и есть тот момент, когда имеет место абхишека в подлинном смысле, окропление и излияние, потому что мы оказываемся открыты, ибо по‑настоящему отбросили все старания что‑то сделать, отбросили всю свою занятость и загроможденность. Наконец мы вынуждены как следует остановиться, а это случается с нами так редко! Мы располагаем огромным множеством защитных механизмов, построенных из того знания, которое мы получили, из того, что мы прочли, из наших переживаний, из наших мечтаний. Но в конце концов мы начинаем исследовать вопрос о том, что в действительности значит духовность. Или это просто попытки быть религиозными, благочестивыми и добрыми? Или это старания узнать больше, чем знают другие люди, попытки узнать больше о смысле жизни? Что такое духовность на самом деле? Нам всегда доступны знакомые теории и доктрины нашей традиционной религии, но каким‑то образом они дают не те ответы, которых мы ищем; они оказываются слишком уж неэффективными, неприменимыми. Поэтому мы отходим от доктрин и догм той религии, в которой были рождены.

Возможно, мы решим, что духовность представляет собой что‑то очень возбуждающее и красочное. Это некоторое предприятие по исследованию самих себя согласно традиции какой‑нибудь экзотической или необычной секты или религии. Мы принимаем духовность какого‑то другого рода, определенным образом регулируем свое поведение, пытаемся изменить тон голоса, привычное питание и вообще образ жизни. Но спустя некоторое время мы начинаем чувствовать, что эти сознательные попытки быть духовной личностью оказываются чересчур неуклюжими, показными, слишком для нас знакомыми. Мы намерены сделать так, чтобы эти образцы поведения стали для нас привычными, стали второй натурой; но почему‑то они не становятся вполне частью нас самих. Хотя нам очень хочется, чтобы стандарты «просветленного» поведения стали естественной частью нашего психического склада, в нашем уме все еще присутствует невроз. Мы начинаем недоумевать: «Как же это могло случиться, если мы действовали и действуем в соответствии со священными писаниями такой‑то традиции? Конечно это обстоятельство должно быть следствием нашего несовершенства. Но что же делать дальше?» Смятение продолжается, несмотря на нашу ревностную приверженность писаниям. Невротические явления и неудовлетворенность по‑прежнему существуют; настоящего совпадения нет; мы не обладаем связью с писаниями. В этом месте мы действительно нуждаемся во «встрече двух умов». Без абхишека наши попытки достичь духовности дадут в результате не более чем огромную духовную коллекцию, но не подлинную покорность. Мы собираем различные образцы поведения, разнообразные манеры речи, стили одежды и мышления, всевозможные способы жизни в целом. И все это — только коллекция, которую мы стараемся навязать себе.

Абхишека, истинное поведение, рождено из покорности. Мы раскрываемся перед ситуацией какова он есть, — и тогда осуществляется подлинное общение с учителем. В любом событии гуру всегда с нами в состоянии раскрытия; и если мы сами раскрываемся, если мы желаем отказаться от своих коллекций, — тогда имеет место посвящение. Для этого нет необходимости в какой‑то тайной церемонии. Фактически в том, что касается посвящения, понятие «священного», по всей вероятности, есть искушение, то самое искушение, которое буддисты подразумевают под «дочерьми Мары». Мара представляет собой невротическую склонность ума, состояние неуравновешенного бытия; и он посылает своих дочерей соблазнять нас. Когда дочери Мары принимают участие в посвящении, где в действительности происходит встреча двух умов, они скажут: «Вы чувствуете мир? Это потому, что вы получаете духовные наставления, потому что внутри вас происходят духовные феномены; они священны!» У них сладкие голоса; они приносят нам приятные и прекрасные послания, они соблазняют нас, внушая мысли, что это общение, эта «встреча двух умов», есть нечто «великое». Тогда мы начинаем порождать новые сансарические стереотипы ума. Такое явление сходно с христианской идеей «добра и зла», которое символизирует искушение. Когда мы считаем абхишека священным, — немедленно начинают отпадать его точность и острота, потому что мы принялись оценивать происшедшее. Мы слышим голоса дочерей Мары, поздравляющих нас с тем, что нам удалось совершить такое святое дело. Они пляшут вокруг нас и играют на музыкальных инструментах, изображая наше чествование в приличествующей случаю церемонии.

В действительности встреча двух умов происходит весьма естественно. Наставник и ученик встречаются в состоянии раскрытия, и в этом состоянии оба понимают, что раскрытие есть самая незначительная вещь в мире. Это совершенно неважный факт, поистине ординарный, абсолютное ничто. Когда мы способны видеть таким образом себя и мир, именно тогда имеет место передача. В тибетской традиции этот способ видеть вещи называется «обычным умом», тхамал‑гьишепа. Это самая незначительная вещь из всех, полная открытость, отсутствие каких бы то ни было оценок или собирания. Мы могли бы сказать, что такая незначительность очень значительна, такая ординарность в действительности экстраординарна; и они, эти слова, были бы дальнейшим искушением дочерей Мары. В конечном счете, нам необходимо оставить попытки быть чем‑то особенным.

Вопрос: Мне кажется, что я не могу избавиться от старания обезопасить себя, что же мне делать?

Ответ: Вы так сильно желаете безопасности, что идея не создавать для себя безопасности стала игрой, огромной шуткой, способом обезопасить себя. Вы все время заняты самонаблюдением и наблюдением за самонаблюдением, и наблюдением за наблюдением за самонаблюдением. И так идет все дальше и дальше, дальше и дальше. Это вполне обычное явление.

То, что вам действительно нужно, — это полностью прекратить всякие заботы, совершенно отбросить всяческое беспокойство. Перекрывающие друг друга сложности, создающие чрезвычайно гонкий детектор лжи, а также детектор этого детектора, — такие гонкие структуры необходимо отмести прочь. Вы стараетесь обезопасить себя и, достигнув безопасности, пытаетесь также упрочить и это состояние. Подобные укрепления могут распространиться и дальше, образуя бесконечную империю. Вы, возможно, владеете крошечным замком, а размах ваших защитных сооружений может простираться так далеко, что охватит всю Землю. Если вы на самом деле желаете обезопасить себя, тогда буквально нет границ тем усилиям, которые вы способны совершить.

Поэтому необходимо совсем отбросить идею безопасности, увидеть всю иронию своих попыток создать безопасность, иронию своей многослойной структуры самосохранения. Вы должны отказаться от наблюдателя. Чтобы сделать это — надо убрать первого наблюдателя — само это намерение охранить себя.

Вопрос: Я не знаю о какой национальности начать разговор; но если бы мы, например, были индийцами, ведь вы не говорили бы с нами так, как сейчас, не правда ли? Я хочу сказать, что вам приходится так разговаривать с нами потому, что мы американцы, потому, что мы так сильно погружены в действие. А если бы мы ничем не занимались, просто сидели, вы говорили бы с нами иначе.

Ответ: Это очень интересный вопрос. Я думаю, что стиль предлагаемых учений зависит от того, насколько аудитория захвачена скоростью материализма. Америка достигла чрезвычайно тонкого уровня материализма в физической сфере. Однако потенциальные возможности вовлеченности в этот вид скорости не ограничиваются лишь американцами; они универсальны, охватывают целый мир. Если Индия достигнет тех ступеней экономического развития, каких достигла Америка, где люди достигли многого и разочаровались в физическом материализме, — тогда и индийцы пойдут слушать такую лекцию. Но я думаю, что в настоящее время для лекции такого рода аудитория найдется только на Западе, ибо в других местах люди еще не достаточно устали от физического материализма. Они как бы продолжают копить деньги на покупку велосипедов, мечтая в дальнейшем приобрести автомобиль.

 

Глава 5. Самообман

 

По мере того, как мы продвигаемся вперед по духовному пути, мы обнаруживаем, что постоянной проблемой для нас становится самообман. эго всегда старается приобрести духовность: и это сильно похоже на желание присутствовать на собственных похоронах. Вначале, например, мы можем приблизиться к духовному другу в надежде получить от него нечто чудесное. Такой подход называется «охотой на гуру»; согласно традиции, его сравнивают с охотой на мускусного оленя. Охотник подкрадывается к оленю, убивает его и добывает мускус. Мы можем проявлять подобное отношение к гуру и к духовности; однако оно будет проявлением самообмана. Такой подход к духовности не имеет ничего общего с раскрытием, с покорностью.

Или мы можем ошибочно предполагать, что посвящение означает какую‑то пересадку — перемещение духовной силы учения из сердца гуру в наше собственное сердце. Этот способ мышления рассматривает учения как нечто нам чуждое. Он сходен с идеей пересадки настоящего сердца или, в данном случае, головы. Чуждый нам элемент пересажен внутрь нашего тела извне. Мы, возможно, склонны высоко оценивать будущий трансплантат; а наша старая голова нам не подходит, пожалуй, ее стоит выбросить на мусорную кучу. Мы заслуживаем лучшей головы — свежей, более разумной, с большим мозгом. Мы настолько заняты мыслями о том, что собираемся получить благодаря предстоящей операции, что забыли о враче, который будет ее производить. Не прекратились ли наши взаимоотношения с этим врачом? Компетентен ли он? Подойдет ли нам выбранная нами голова? А может, врач скажет что‑нибудь по поводу нашего выбора головы? Может быть, наше тело отвергнет эту голову? Мы настолько заняты тем, что, как нам представляется, получим, что не обращаем внимания на действительное положение вещей — на свои взаимоотношения с врачом, на свою болезнь, на то, что собой представляет в действительности эта новая голова.

Такой подход к процессу посвящения весьма романтичен — и весьма не основателен. Поэтому мы нуждаемся в ком‑то, кто лично внесет ясность в вопрос о том, что мы такое; нам нужен человек, который бы играл роль зеркала. Всякий раз, когда мы окажемся вовлеченными в какой‑то вид самообмана, необходимо, чтобы весь этот процесс был обнаружен, раскрыт; необходимо выявлять любое проявление стяжательства.

Подлинное посвящение имеет место в смысле «встречи двух умов». Это значит, что вы являетесь самим собой и вступаете во взаимоотношения с духовным другом, каков он (или она) есть на самом деле.

Такова истинная ситуация, в которой может произойти посвящение, потому что идея некоторой операции и вашей фундаментальной перемены совершенно не реалистична. По‑настоящему абсолютно никто не может изменить вашу личность, никто не может перевернуть вас с ног на голову и вывернуть наизнанку. Необходимо использовать существующий материал, то, что уже имеется. Вы должны принять себя такими, каковы есть, вместо того, чтобы думать о том, какими бы вы хотели быть, — это значит оставить самообман и мысли о желаемом. Необходимо признать и принять свое существо в целостности, все характерные свойства личности; тогда вы, возможно, найдете в них источник вдохновения.

Если в этом пункте вы проявите готовность к сотрудничеству с врачом, согласитесь, чтобы вас поместили в больницу, — тогда врач со своей стороны устроит подходящее для вас помещение и все прочее, что может понадобиться. Так обе стороны создадут обстановку открытого общения, которое и является основным смыслом «встречи двух умов». Это и есть подлинный способ объединить благословение, или абхишека, т.е. духовную сущность гуру, с вашей собственной сущностью. Внешний учитель раскрывает себя; и поскольку вы тоже раскрыты, поскольку вы «пробуждены», происходит встреча двух идентичных элементов. Таково действительное значение абхишека, посвящения. Это не вступление в какой‑то клуб, не способ стать членом какого‑нибудь стада, овцой, на спине которой выжжены инициалы ее владельца.

И вот теперь мы можем рассмотреть то, что наступает после абхишека. Пережив встречу двух умов, мы установили подлинные отношения с духовным другом. Мы не только раскрылись сами, но также испытали вспышку прозрения, мгновенное понимание какой‑то части учения. Учитель создал ситуацию, мы пережили вспышку, и все кажется прекрасным.

Вначале мы возбуждены, все идет прекрасно. Возможно, мы обнаружим, что в течение нескольких дней чувствуем себя «возвышенными» и радостными; нам кажется, что мы уже достигли состояния будды. Нас не тревожат никакие мирские заботы, все развертывается очень гладко; постоянно возникает состояние мгновенной медитации. Это непрерывное переживание момента вашего раскрытия в присутствии гуру, и оно вполне обычно. В данном пункте многие люди могут чувствовать, что более не нуждаются в работе с духовным другом, могут оставить его, уйти. На Востоке я слышал немало рассказов о таких случаях; какой‑то ученик встречается с учителем, получает мгновенное переживание просветления, а затем оставляет учителя. Такие люди стараются сохранить свое переживание; но с течением времени оно становится всего лишь воспоминанием, словами и идеями, которые эти люди повторяют сами себе.

Возможно, что вашей первой реакцией после такого переживания будет — записать его в дневнике, объяснить все происшедшее при помощи слов. Вам захочется прикрепить себя к переживанию этими записями и воспоминаниями или рассказами и беседами о нем с людьми, видевшими вас во время просветления.

Или может случиться, что какой‑то человек побывал на Востоке, имел там переживание подобного рода и. затем вернулся на Запад. Друзья могут найти в нем огромную перемену; он кажется более спокойным, уравновешенным, мудрым. Возможно, многие станут просить у него помощи и совета в своих личных проблемах, спрашивать его мнения о собственных переживаниях в духовной сфере. Вначале его помощь может быть подлинной, ибо он связывает свое переживание на Востоке с их проблемами, рассказывает людям прекрасные и истинные истории о том, что с ним произошло. Все это будет для него весьма вдохновляющим.

Но вот на некоторой ступени развития подобной ситуации что‑то начинает идти не в ту сторону. Память о внезапной вспышке прозрения, пережитой данным лицом, теряет свою остроту. Она не сохраняется прочно, потому что этот человек считает ее чем‑то внешним по отношению к себе. Он чувствует, что имел внезапное переживание пробужденности ума, что оно принадлежит к категории священного духовного опыта. Он высоко оценивает переживание и затем сообщает о нем обычному и знакомому миру родной страны, врагам и друзьям, родителям и родственникам, всем людям, к которым он был привязан, и, которых, как он теперь чувствует, превзошел и оставил позади. Однако, провозгласив свой опыт и свое знание перед другими людьми, он, очевидно, не в состоянии идти назад и говорить, что сказанное им раньше было ошибкой. Этого он сделать никак не может, такой поворот был бы чересчур унизительным. Да и кроме того, он еще верит в свое переживание, верит, что тогда произошло нечто действительно глубокое. Но, к несчастью, в данный момент это переживание отсутствует, потому что он использовал его и оценил. Вообще говоря, тут происходит вот что. Если мы действительно открыты, «озарены», то уже следующее мгновение приносит нам понимание того, что мы открыты, и внезапно возникает идея оценки: «Боже мой! Это так невероятно! Мне надо уловить это переживание, удержать его, сохранить, ведь оно так редко и драгоценно!» Таким образом мы стараемся держаться за переживание; и здесь возникает проблема, которая начинается с того, что мы рассматриваем переживание раскрытия как нечто ценное. И как только мы пытаемся его удержать, происходит целая серия цепных реакций.

Если мы считаем нечто ценным и необыкновенным, тогда оно становится совершенно отдельным от нас фактом. Например, мы не считаем ценными свои глаза, тело, руки, ноги, свою голову, так как знаем, что они составляют часть нас самих. Конечно, потеряв какую‑нибудь из этих частей тела, мы автоматически реагируем на это так, как будто потеряли нечто ценное: «Я потерял руку, я потерял голову! Их невозможно заменить!» Только тогда мы понимаем ценность чего‑то, когда у нас это отнимают. Но когда мы постоянно имеем эту вещь при себе, когда она является частью нашего организма, нашего существа, тогда мы не можем придавать ей особой ценности, она просто находится здесь. Оценка происходит из страха оказаться отделенными, а как раз это и удерживает нас в состоянии отделенности. Мы считаем любое внезапное вдохновение чрезвычайно важным, потому что боимся ее утратить. И в то самое мгновение, когда мы так думаем, именно в этой точке вкрадывается самообман. Иными словами, мы утратили веру в переживание раскрытия и в нашу связь с ним.

Каким‑то образом получается, что мы утратили единство состояния раскрытия и того, что мы такое. Состояние раскрытия становится отдельным явлением; тогда мы начинаем игру. Ведь само собой разумеется, мы не можем сказать, что утратили состояние раскрытия, не можем заявить: «Я обладал им, но утратил его». Мы не в состоянии сказать это — такие слова разрушат наше положение завершенной личности. Поэтому повторение рассказов становится частью самообмана. Нам больше хотелось бы рассказывать, чем действительно переживать состояние раскрытия, так как рассказы очень живы и доставляют нам удовольствие: «Когда я был со своим гуру, произошло то‑то и то‑то; он сказал мне такие‑то слова; он раскрыл меня таким‑то способом…» и т.д. и т.п. Следовательно, в данном случае самообман означает попытки снова и снова воссоздавать процесс прошлых переживаний вместо того, чтобы иметь действительное переживание в данный момент. Для того, чтобы иметь это переживание сейчас, нужно отбросить всякую оценку, все воспоминания о том, каким замечательным был этот проблеск, — потому что именно память удерживает его на расстоянии. Если бы мы постоянно обладали этим переживанием, оно было бы вполне обычным, и вот эту ординарность мы не можем принять. «Если бы я только мог снова иметь это чудесное переживание раскрытия!» Таким образом мы оказываемся заняты тем, что, не имея переживания, продолжаем его вспоминать. Это игра самообмана.

Самообман нуждается в идее оценки и в очень продолжительной памяти. Думая о прошедшем, мы тоскуем о нем; воспоминания как бы дают нам толчок; и мы не знаем, где сами находимся именно в это мгновение. Мы вспоминаем «доброе старое время», «славные былые деньки». Мы никак не позволяем проявиться чувству подавленности, не хотим согласиться даже с подозрением о том, что лишены соприкосновения с тем, что было раньше. Когда бы ни возникла возможность подавленного настроения, когда вот‑вот должно появиться чувство утраты, защитная природа эго, чтобы успокоить нас, немедленно вызывает в уме воспоминания, слова, слышанные в прошлом. Таким образом, эго постоянно ищет вдохновения, не имеющего корней в настоящем; это — непрерывный бег назад, более сложное действие самообмана. Мы вообще не даем возможности проявиться депрессии: «Поскольку я получил такую великую благодать, поскольку мне так повезло с этими замечательными духовными переживаниями, как же я могу сказать, что нахожусь в состоянии подавленности? Невозможно! Для подавленности здесь нет места!»

Есть один рассказ о великом тибетском учителе Марпе. Марпа впервые встретился с Наропой, и тот построил алтарь, сказав, что этот алтарь является воплощением мудрости, отдельной херука. И святилище, и сам Наропа заключали в себе колоссальную духовную энергию и силу. Как‑то Наропа спросил Марпу, перед чем бы он желал совершить простирание, чтобы пережить внезапное просветление. Марпа как ученый подумал, что гуру живет во плоти, в обыкновенном человеческом теле, тогда как созданный им алтарь являет собой чистое тело мудрости, не имеющее ничего общего с человеческим несовершенством. Поэтому Марпа простерся перед святилищем. И тогда Наропа сказал: «Боюсь, твое вдохновение скоро угаснет; ты сделал неправильный выбор. Это святилище — мое творение, и без меня его вообще бы не было здесь. Тело мудрости несравнимо с человеческим телом. Великое зрелище мандалы было всего лишь моим творением».

Рассказ иллюстрирует тот факт, что принцип мечты, надежды, желания — это самообман. До тех пор, пока вы рассматриваете себя или какую‑то часть своего переживания, как «мечту, ставшую явью», вы вовлечены в самообман. Самообман как будто всегда зависит от мира мечты, потому что вам хотелось бы увидеть то, чего вы еще не видели, а не то, что вы видите сейчас. Вы не хотели принять все то, что существует здесь и сейчас; не хотите вы также продолжения ситуации какова она есть. Таким образом, самообман всегда проявляется в виде попыток создать или воссоздать мир мечты, в форме тоски о переживаемой мечте. Противоположностью самообмана будет просто работа с реальностью жизни.

Если мы стремимся к какому‑то особому блаженству, к какой‑то радости, к осуществлению мечты или фантазии, тогда мы обязательно в равной мере идем к тому, чтобы потерпеть неудачу, и придем к подавленности. В этом вся суть: страх отдельности, надежда на достижение единства — это не просто проявление или действие эго, это самообман, уверяющий нас, будто бы «я» является какой‑то реальностью, которая совершает некоторые действия. Но эго и есть действие, событие душевной жизни; эго и есть боязнь утраты состояния раскрытия, боязнь утратить состояние отсутствия «я». Таков смысл самообмана; в данном случае эго плачется о том, что оно потеряло состояние отсутствия «я», свою мечту о достижении. Страх, надежда, утрата, приобретение — это продолжение действий мечтаний эго, самоподдерживающихся и утверждающих себя структур, которые и есть самообман.

Поэтому подлинное переживание за пределами мира мечты — это красота, многокрасочность и восторг реального переживания настоящего в повседневной жизни. Когда мы стоим лицом к лицу с фактами, с вещами каковы они есть, мы оставляем надежду на нечто лучшее. Здесь не будет ничего чудесного, потому что мы не можем приказать себе выйти из состояния подавленности. Подавленность и незнание, эмоции, все, что мы переживаем, — все это реально и содержит в себе колоссальную истину. Если мы действительно хотим учиться и увидеть переживание истины, мы должны быть самими собой. Все дело в том, чтобы остаться песчинкой.

Вопрос: Не скажете ли вы что‑нибудь еще о механизме этой силы отчаяния? Я могу понять, как может возникнуть отчаяние; но как возникает блаженство?

Ответ: В начале практики есть возможность силой ввести себя в состояние блаженства. Это своеобразный самогипноз, в котором мы отказываемся видеть свою глубинную основу, то, что мы есть на самом деле. Мы сосредоточиваемся на непосредственном переживании блаженства, игнорируя, гак сказать, свою глубинную основу, на которой в действительности стоим; мы разжигаем в себе переживание огромной радости. Беда в том, что переживание подобного рода основано исключительно на наблюдении за собой; это целиком и полностью дуалистический подход. Нам хотелось бы пережить нечто, и вот при помощи очень упорного труда мы действительно достигаем этого. Однако, когда затем мы спускаемся со своей «высоты», когда понимаем, что все еще находимся здесь, подобно черному утесу среди океанских волн, — тогда наступает состояние подавленности. Нам хочется состояния опьянения, хочется забвения, нам хочется быть поглощенными глубиной вселенной; но почему‑то этого не происходит. Мы по‑прежнему остаемся здесь, это всегда оказывается первым фактом, который тянет нас вниз. Далее начинает действовать и вся множественность прочих игр самообмана, стремление и далее питать свою личность, — потому что мы стараемся создать для себя полную безопасность. Это принцип «наблюдателя».

Вопрос: Вы говорите, что существуют люди, которые имеют некоторое переживание, а затем стремятся к нему интеллектуально, классифицируют его, говоря: «Это невероятно!» Но такая реакция кажется почти автоматической. Не можете ли вы рассмотреть способы, при помощи которых люди начинают освобождаться от этого образа действий? Мне кажется, что чем больше мы стараемся прекратить оценочную деятельность, тем больше мы выносим оценки.

Ответ: Видите ли, когда вы поняли, что в действительности выносите оценки и ничего от этого не получаете, я думаю, вы одновременно начинаете обнаруживать для себя какой‑то выход. Вы начинаете видеть, что весь процесс представляет собой часть гигантской игры, которая на самом деле не приносит пользы, потому что вы постоянно строите, но не приходите к какому‑нибудь пониманию. Этот новый подход не содержит никакой магии, никаких фокусов. Единственное, что надо сделать — это сбросить маску; однако это очень болезненно.

Может быть, вам придется строить и строить, пока вы не постигнете бесплодность всех попыток достичь духовности. Ваш ум может стать полностью загроможденным этой борьбой. Фактически, вы можете не подозревать, куда идете — вперед или назад, — пока не дойдете до полного изнеможения. Тогда вы, вероятно, усвоите очень полезный урок: надо оставить все, стать ничем. Пожалуй, вы даже ощутите стремление быть ничем. Здесь возможны два решения: или вы просто снимаете маску, или будете продолжать строить и бороться, пока борьба не достигнет апогея, — и тогда вы прекратите ее.