Немного о родителях, решившихся нато, чтобы разобраться со своим прошлым, чтобы помочь себе и своим детям 5 страница

И тут, в начале второй четверти у нашей примерной Сороки­ной пропал мобильный телефон. У нас у некоторых есть такие те­лефоны. Сорокина всегда домой с няней ходит, они живут далеко. Наверное, поэтому ей его и дали. Так вот. Она после третьего уро­ка подходит к Вере Дмитриевне и плачет, говорит, что телефон ук­рали. Они вместе с Верой Дмитриевной все обыскали и на охрану сходили, спросили. Нигде не нашли. Она нас на уроке потом спра­шивает, не видел ли кто телефона, чтобы в портфелях своих по­смотрели, мало ли... Тут этот Вова как заржет:

· Ну и попадет тебе, Сорокина! Ну и взбучку же ты получишь!

Вера Дмитриевна, конечно, его остановила. Но мы все стали

на него оглядываться и думать, что это, наверное, он и украл, раз так радуется. Мы, когда урок закончился, еще раз стали везде ис­кать, а этот только бегал и дразнился:

· А Сорокиной сегодня влетит! А Сорокина сегодня получит!

На что ему Вера Дмитриевна так строго говорит:

· Ты хорошо в своем портфеле посмотрел, Вова? Можно я тоже там посмотрю?

Но он ей не дал посмотреть. И я тогда еще раз подумал, что это он украл.

Когда мы домой с Дашкой шли, стали этот случай обсуждать. Мне не то чтобы Сорокину было жалко, она мне не очень нрави­лась, она — задавака. Но мне хотелось, чтобы этого противного Вовку вывели на чистую воду. Ведь это как неприятно думать, что у нас в классе — вор!

· Но мы же не знаем точно, что это он. У нас же нет доказа­тельств, — ни с того ни с сего говорит Дашка. Я аж подпрыгнул на месте:

· Но он же дразнил ее! И радовался! И не дал Вере Дмитриев­не свой портфель посмотреть! — я удивлялся тому, что она гово­рит. Она ж умная! Как она может такое говорить! Ведь все же так ясно!

· Ну и что, что дразнил? Но телефона ее у него же никто не нашел.

· Так потому что он не дал проверить свой портфель!

Мы тогда чуть не поссорились, потому что потом я стал кри­чать на Дашку, что она, видимо, тоже в него втюрилась, раз так его защищает. Она посмотрела тогда на меня зло и сказала:

· Ну и дурак же ты, Синельников, — и пошла к себе домой, а я к себе. Даже уроки врозь делали.

Я дома маме с бабушкой все рассказал. Бабушка долго ворча­ла, что сейчас время такое и такая молодежь, что с малолетства уже бандиты растут. И что надо исключить его из школы немедленно. И что если не исключат, то она пойдет куда-то жаловаться. В об­щем, я был с ней согласен, если б этот Вовка перестал у нас учить­ся, всем было бы легче. А мама почему-то меня спросила:

· А что, Даша тоже так считает?

Тоже мне, нашла подружку.

Наутро этого Вовку к директору вызвали. И вообще в тот день его на уроках почти и не было. И я торжествующе смотрел на Даш­ку: я был прав! Он взял телефон! К концу дня кто-то рассказал, что этот Вовка такой скандал у директора учинил, орал и плакал даже, говорят. Дашка от этих слов все больше хмурилась. Ну, еще бы, я ж был прав! Неприятно, поди, понимать, что глупости говорила.

На следующий день в классе его стали дразнить «вором». Он сна­чала огрызался: «я ничего не брал!», потом стал врезать тому, кто его дразнил. А под конец дня, перед последним уроком, как закричит как резаный: «Да вы все! Сами тут все воры! Уроды вы все, поняли кто?!» Вера Дмитриевна давай его усаживать, успокаивать, ругать­ся, ничего не помогает, он орет, а в глазах слезы стоят. Нам аж страш­но стало. Тут Дашка встает, подходит к нему и говорит:

· Я не верю, Вова, что это ты украл. Ты не мог. У тебя злости много. Но ты не вор. Я это точно знаю.

Все так рты и пооткрывали. Вера Дмитриевна аж где стояла, там и села от неожиданности. Этот Вовка посмотрел на Дашку и тоже сел сразу, голову на руки уронил и стал просто плакать, как маленький. А она его по голове стояла и гладила. И говорила:

· Ты не мог. Это не ты, я знаю.

А потом звонок прозвенел. А мы все сдвинуться не можем. Только через несколько минут Вера Дмитриевна сказала:

· Садись, Даша. Спасибо. Начнем урок.

Так вы знаете, на другой день телефон нашелся. Его какой-то старшеклассник в столовой нашел и отдал в учительскую старшей школы, а там он какое-то время на подоконнике лежал, пока там не узнали, что это может быть тот самый телефон. Вот так и оказа­лось, что Дашка была права. И что этот Вовка вовсе не вор. И мне от этого стало немного стыдно, о чем я Дашке и сказал, когда мы домой шли, а она и отвечает мне:

· И правильно, что тебе стыдно. Как можно так обвинять че­ловека! Тебе бы было приятно, если бы тебя ни с того ни с сего вором назвали?

· Ну меня-то за что? Я же хорошо себя веду. Ни с кем не де­русь, никого не обзываю. А он? Он же хулиган! Все и подумали, что раз хулиган, то и вор.

· Знаешь, Синельников, что ты и другие из класса так подума­ли, я не удивляюсь. Но Вера Дмитриевна! Не ожидала от нее. Она же должна знать, как ему живется. Что он в многодетной семье са­мый старший, и отец у него чуть что, драться сразу начинает, и он тогда за мать вступается, и ему же больше всех и достается. Как тут не быть злым, сам подумай? Но вор — это же совсем другое.

· Откуда ты знаешь все это? Ну, про Вовку этого.

· Синельников, а ты с людьми разговаривать не пробовал? А ты попробуй. Много нового узнаешь.

Я понимал, что Дашка еще злится на меня сильно за что-то. Но вот за что? Что я, как все, подумал, что он вор? Так все же так ду­мали, даже Вера Дмитриевна.

Я вечером у мамы решил спросить. Мама так внимательно меня слушала, даже от раковины отвернулась и за стол села. А потом сказала:

· Какое все-таки мудрое сердце у этой девочки!

И все. Так и не объяснила мне, за что же Дашка на меня так злилась.

Кстати, про драки. Мнетут как-то пришлось подраться. Я вооб­ще-то это не люблю: драться. Ну, потому что бабушка всегда гово­рила, что это нехорошо. Еще и потому, что я как-то боюсь, что мне будет больно. Вот с этими драками вообще сложно все. Подерешь­ся — будешь плохим, тебя заругают, и больно будет, кровь даже мо­жет пойти. А не подерешься, трусом будут обзывать. Потому что у нас, у мальчиков так принято: если не дерешься, то ты — трус. Вот и поди разберись, что надо делать. Как ни сделай, все неприятно по­лучается. Поэтому я стараюсь хорошо себя вести и мальчишек сто­ронюсь немного. Но некоторые все равно задираться любят.

Я даже у папы все хотел спросить, что же с этими драками де­лать. Но я его редко вижу, и когда видимся, то он всегда с этой На­деждой, а при ней мне как-то неудобно. Стесняюсь я при ней важ­ные вопросы обсуждать, тем более такие... про трусость. Да и папе страшновато признаться, что я драться боюсь. Вдруг решит, что сын у него такой трусишка маленький, и отречется от меня, совсем ви­деться перестанет. В общем, не мог я у папы спросить, да и все.

А тут такое дело.

Дашка мне как-то дала такую интересную штуку поиграть. У нее от бабушки осталась. Измеритель давления называется. Она мне у себя дома показывала. Там надо на руку одевать. А потом там такая груша, на нее нажимаешь несколько раз, и руке становится тесно- тесно так, там еще стрелочки что-то показывать начинают, сердце в руке начинает стучать. В общем, клево. Как там что меряется, я не понял, хоть мне Дашка и объясняла. Но вот чувствовать, как руке тесно и как сердце стучать там начинает, было очень здорово. Мне осо­бенно нравилось, что я могу сделать так: раз — и застучит, покрутишь винтик, воздух выйдет — и перестанет. Вот когда у меня раньше под коленками сердце билось, я не мог никакой винтик повернуть, вот это было неприятно, когда твое сердце тебя не слушает.

Поэтому такую штуку, которая сердцем управлять может, я не мог в школу не принести. Когда меня потом мама спрашивала, за­чем же я его в школу понес, я не мог ей признаться, что хотел Ко- ляну нос утереть. А чего он все время какие-то интересные штуки приносит. И плеер у него есть, музыку играет, и штука такая, пи эс пи называется. Там у него игры всякие. Видно, что интересно, хоть ему и запрещают в школе с этим играться. А он играть никому не дает, только хвастается и сам на переменках играет.

Ну, я и решил утереть ему нос: принести в школу не какую-то глупость, типа игр всяких, а прибор, который сердцем управлять мо­жет! На переменке стал всем показывать, как круто, когда сердце сту­чать начинает. Многим нравилось. Все сгрудились возле меня. Дев­чонки, правда, начинали ныть, когда им руку сжимало, но что они понимают, глупые. Ведь без этого никак. А этот Колька специально на своих играх звук погромче включил, чтобы все снова к нему полез­ли: «дай поиграть, дай поиграть». А к нему никто и не подходит.

Тут он разозлился, подошел к моей парте и давай завывать:

· Ой-ой, у нас тут Синельников сердцем управляет! Да это все прошлый век! Сейчас уже другие приборчики есть, современные. Я видел, у моей бабушки такой. Это все старье!

И злит меня нарочно. А потом как за шланг этот схватится, ко­торый к груше идет, и начал тянуть на себя. Я как заору:

· Отпусти, гад такой, ты же его сейчас сломаешь!

Штука-тоне моя. Мне ж Дашка дала, понимаете, только поиг­рать. Вещь-то серьезная, а она мне ее доверила. А тут какой-то про­тивный Колька может его поломать! Он увидел, что я испугался, и давай еще больше тянуть. Ну, тут чего-то как чпокнет да как раз­летится. Я тут и понимаю, что он все сломал! Я бросился на него, мы на пол упали. Ну, в общем, подрались.

Мне так, ничего особенного, а ему я губу разбил, головой мот­нул как-то и попал ему куда-то, и у него кровь потекла. Он как это увидел, как давай верещать, что я его избил. А тут как раз звонок прозвенел, Вера Дмитриевна вошла, а с нею Дашка и еще другие девчонки. Влетело мне!

К завучу меня водили. Первый раз! Ну да это все не так страш­но было. Завуч, конечно, ругалась. Но она так похожа на мою ба­бушку, что мне было не очень страшно. Я знал, что в таких случаях надо просто извиняться и говорить, что так больше не буду. Они почему-то этому очень верят.

Страшнее было то, что я не знал, как теперь с Дашкой-то быть. Я же такую важную штуку сломал. Но она не очень ругалась за это, сказала только:

· Зачем ты в школу-то это притащил?

· Ну, всем хотел показать. Да и чтобы Колька перестал зада­ваться. Что теперь будет-то, Даш? Тебя ж тетя Галя ругать будет. Но ты ей сразу скажи, что это из-за меня сломалось. Пусть меня ругает.

· Да ладно, он все равно старый был, потом бабушке новый купили, этот уже привирать начал. Драгься-то ты зачем полез? Тебе же и попадет теперь, особенно от твоей бабушки. Они же ей по­звонили уже наверняка, и маме твоей тоже. В школу теперь их вы­зовут. Ты же этого Котельникова почти покалечил.

· Да никого я не калечил! Случайно головой мотнул, потому что он меня за рубашку держал, а я вырывался.

Дома, конечно, скандал был. Бабушка меня «бандитом мало­летним» обзывала, маме моим воспитанием опять тыкала, папу вспоминала и то, что я «весь в отца». Кричала, что все от того, что «не слушали, когда говорила, что детьми надо заниматься, не слу­шали! Все больно умные стали, и сами знают, как детей растить. Вот и пусть теперь плоды пожинают, что в семье бандит растет». Мне было не страшно, я уж привык к этой ее ругани. Только маму жалко было, она опять немного как девочка маленькая рядом с бабушкой выглядела.

 

А слово «бандит» мне понравилось. Я про них кино видел. Ба­бушка, конечно, считает, что они все нехорошие. Но я так не ду­маю. Бандит все же лучше, чем трус. Но драться мне все равно не нравится. Проблем потом много. Хотя и не страшно. Когда дерешь­ся за правое дело (я где-то слово такое слышал), то не страшно. Но проблем все же потом тоже не хочется, к тому же этим взрослым не объяснишь про это «правое дело». Они почему-то считают, что если ты дерешься, то ты совсем пропащий и очень злой. Но ведь иногда, даже если совсем не хочешь, не подраться просто невоз­можно. А злой становишься вовсе не от этого. А когда достают.

Это у нас как-то такой день с бабушкой выдался. У нас были каникулы, мы в школу не ходили. Ну и бабушка в свою школу не ходила, со мной сидела. С утра приготовила мне эту противную рисовую кашу с молоком. Хотя знала, что все, что с молоком, я терпеть не могу. А эта была еще такая, с какой-то пенкой сверху. Брр! Мне даже смотреть на нее тошно было. Ненавижу пенки.

· Ну-ка ешь, давай, чего ложкой по каше возишь. Давай ешь быстро, мне еще в магазин идти.

· Я это не буду, бабушка, — говорю ей вежливо, — я же это не ем, ты же знаешь.

· Что значит «не ем»? Я с утра на кухне ему завтрак готовлю, готовлю, хотя у самой сердце щемит с утра, и голова кружится, а он — «не ем». Ишь, барин какой выискался!

· Я не могу, когда с молоком и пенка еще эта...

· Ешь, кому говорю, а то матери сейчас пойду на работу зво­нить!

Я обреченно засунул одну ложку каши в рот, в надежде, что не будет так противно. Но когда я пытался это все проглотить, у меня это как назад полезет! Я со стула и в ванну. Там меня чуть не выр­вало. А бабушка как психанет, как швырнет всю тарелку в ракови­ну с недоеденной кашей. Она там хрясь — и разбилась. Я вижу, покраснела опять. Как бы не приступ. Я ей говорю:

· Извини, бабушка. Я лучше пойду в свою комнату.

 

Потом слышу, звонит все же, маме, наверное. Потом ушла куда- то. Сижу, рисую. Новую модель корабля придумал. Пушек много и длинная такая палуба, чтобы бомболеты на них тоже могли са­диться, бомбами подзаправляться.

Приходит. Кричит мне с кухни:

· Иди сюда. Что там делаешь-то?

Прихожу.

· Ничего, рисую корабли и бомболеты.

· Вот то-то и дело что — ничего! Лучше б бабушке помог. Я еле сумки эти из магазина дотащила! Прихожу домой, хоть бы вышел, до кухни помог бы дотащить. А еще мужчина называется!

· Ну, я же не знал, что тебе тяжело. Сказала бы мне, я бы и вышел, дотащил, — мне стало как-то не по себе, что я не знал, что тащить что-то надо было.

· «Сказала бы». Вам все скажи! А самому догадаться? Куда там! Дети пошли, совсем никудышние. Дармоеды... — ворчала она, рас­паковывая пакеты. Я стоял и не знал, что мне делать. Она все не унималась, тогда я стал помогать ей из пакетов все вынимать.

· Куда ты грязную капусту на стол кладешь? Куда на стол, если здесь хлеб лежит, не видишь разве? — еще больше раскричалась она.

· Я ж не знал, я ж просто помочь хотел, — совсем уж потерялся я.

· Помочь! Знаю я вас, помощников таких! Без глаз как будто, не видят ничего. Кто ж из таких вырастет? Вот кто из тебя такого вырастет?

Я и не знал, как ответить. Бабушка, конечно, любила повор­чать. Но в этот день она как-то особенно была ворчливая, никак не унималась. Я уж даже забеспокоился. Как бы опять до приступа не дошло. А дома даже мамы нет. Что я один с ней буду делать-то?

· Кто, я тебя спрашиваю?

· «Бандит малолетний»? — пытался подсказать ей я ее же обыч­ные слова, а то вдруг забыла и потому так горячится.

· Что-о-о? Вот именно, что бандит! Не иначе! Уходи с глаз моих долой! Чтобы не видела тебя. Иди, давай!

Ну, я и ушел. Сидел, сражение рисовал. Потом скучно стало, я стал из книжек и деталек всяких вражеский корабль строить. А потом как будто наши бомболеты летят, стал его подушками бом­бить. Детальки разлетались хорошо, а вот книжки не очень, поэто­му я прибавил огня. Ну и в это время, конечно, бабушка заходит:

· Это что ж ты здесь творишь такое, ирод? Ты что здесь устро­ил? Книжки почему на полу? И что за бардак? И подушки почему валяются? Да что это за ребенок такой! Убирай все немедленно!

Я ей хотел было объяснить, что это просто игра такая.

· Быстро, я сказала, что встал как истукан! Кому говорю?! — и опять красными пятнами пошла. Я понял, что про игру объяснять бесполезно и стал все собирать, а она опять звонить побежала.

Я все собрал, стал тихо сидеть. Но тихо сидеть было скучно. Почитал книжку, но долго читать я еще не умею, я же не Дашка. С Ботей хотел поиграть, но он днем всегда дрыхнет. Решил в окно смотреть. Что-то вспомнилось, я стал песенку напевать, ее наши соседи любят включать очень громко: «Отпустите меня в Гималаи. Отпустите меня насовсем. А не то я завою, а не то я залаю, а не то я кого-нибудь съе-е-ем». Смешная песня, я как представлял себе, как эта тетя залает, мне всегда смешно становилось. И тут она сно­ва врывается в мою комнату:

· Ты что это на окне сидишь? Ты что поешь эту глупость? Кто тебя этой глупости научил? Ну-ка слезай немедленно! Лучше бы делом каким-нибудь занялся. Чем всякую глупость петь!

Я слез с окна и стал думать, каким делом заняться, чтобы она уж перестала меня ругать. А то уж я от этого уставать начал. Я стал ду­мать, какое дело ей может понравиться. Вспомнил, что она любит уборкой заниматься и при этом всегда говорит: «Не лезь, видишь, я делом занимаюсь». Тогда я тоже решил заняться уборкой, в ванной нашел такой небольшой тазик, налил в него воды. Решил помыть подоконник, на нем всегда быстро черная пыль собирается. Нашел тряпку, бросил ее в тазик с водой, и потащил в комнату, а он тяже­лый такой почему-то оказался. Когда я его вытаскивал из-под ван­ны, легкий был. А с водой почему-то такой тяжелю-ю-ющий. Несу аккуратно, еще ведь не расплескать надо! И тут бабушка как выско­чит из-за двери, дверь по тазику со всего размаху, вода как распле­щется. Бабушка в крик. Я от неожиданности и страха его и уронил.

Воды кругом, бабушка орет, а я стою и не знаю, что делать. И от испуга и отчаяния, наверное, так ей и говорю:

 

· Ну что ж ты орешь-то все время! Я ж как лучше хотел!

Не знаю, что она потом про меня маме нарассказывала, но мама мне вечером говорит с таким упреком:

· Петя, ну нельзя быть таким грубым и злым по отношению к бабушке, она все-таки пожилой человек. Ты уважать ее должен.

Я уважал, мне кажется. А злым, по-моему, и грубым был все- таки кто-то другой. Но маме все этого не объяснишь. Они при­выкли, что виноватые и плохие у них всегда дети.

Наверное, поэтому я всегда мечтал побыстрее вырасти и стать взрослым. Мне кажется, что все дети об этом мечтают. Вот Дашка мечтает, чтобы быстрее лекарство от всех болезней придумать, а я про лекарство тоже думаю, конечно. Но еще я хотел вырасти для того, чтобы я мог бы делать все, что захочу.

Я бы тоже, как и папа, на фирму пошел работать, там обязатель­ства подходящие. Еще бы я на Дашке женился, и она бы всегда у нас жила и никуда бы не уходила. Ну, если только свою тетю Галю захо­чет навестить, так это можно. Маму бы я с ее работы забрал и часто возил ее на дачу вместе с Дашкой, чтобы она там смеялась, как тог­да. Бабушке я бы дал покой. Она его все время хочет. У меня была бы большая квартира. Так вот, у бабушки была бы там своя комна­та, са-а-а-мая дальняя, подальше от всех. Я бы дверь в эту комнату закрыл бы поплотнее, чтобы никто ей не мешал. И она этого покою бы имела, сколько влезет. А своим детям я бы купил компьютер.

Я считаю, что у ребенка должен быть компьютер. Это все наша бабушка не соглашается, чтобы мы его купили, все время ворчит: «Все зло от них, пусть лучше дети книги читают», ну и еще там всякое: что она не допустит того, чтобы я окончательно покатился по наклонной плоскости. Это на их языке значит то же самое, что и промалолетнего бандита.

Но ведь у всех детей он есть! Ну или почти у всех. У Дашки, правда, тоже нет. Но у ее тети Гали есть на работе, Дашка там даже в игры играла. Говорит, что ничего интересного, но я ей не верю. Как это может быть, чтобы «ничего интересного», когда это ком­пьютер! У нас в классе все мальчишки только про это и говорят. А я как дурак все стою и глазами хлопаю. От этого они даже не берут меня дружить. Хорошо еще, что у меня Дашка есть. А так я бы был один-одинешенек в классе. А это знаете, как неудобно, сидишь, как клоун на арене, который свою роль позабыл, все на тебя пялятся, а ты и не знаешь, куда руки деть и что делать. Я этого в подготовке к школе натерпелся.

А еще я бы стал в телевизоре сниматься, чтобы меня побыст­рее президентом сделали. Вот тогда много чего напридумывал бы. Объявил бы указ или даже закон такой. Я его хорошо обдумал.

Выдать каждому ребенку по компьютеру. А если их бабушки возражают, то приструнить их.

Собрать всех самых умных врачей, чтобы помогли нам с Даш­кой лекарство найти.

Всем пьяницам помочь вылечиться.

Открыть такую школу, где бы учили взрослых понимать детей. И если экзамены не сдадут, то из школы не выпускать!

Запретить взрослым орать на детей. Если орут, то брать штраф.

Сделать так, чтобы у каждого была такая работа, на которой были бы только интересные обязательства.

Запретить в садиках утренники с зайцами.

Разрешить не уважать тех, кто развязывает войну. Я по телеви­зору видел. Война — это неправильно. Там люди умирают, и дети даже.

Спасти Москву от землетрясений (я их очень боюсь).

Сделать все, чтобы все мамы всегда улыбались.

Вот такой закон. По-моему, неплохой. Ну, может, мне еще что- то в голову придет к тому времени. И еще я бы в советники детей взял. У королей всегда бывали советники, я в книжках читал. Зна­чит, и у президентов они есть. Так вот, я бы взял кого-нибудь из детей. Вот Дашка, например. По-моему, из нее отличный совет­ник бы получился. А то, мне кажется, что взрослые не всегда полу­чаются умными. Они строгие, но умные — не всегда. А должны были быть, взрослые же... Поэтому с ними легко ошибиться. Возьмешь взрослого в советники, он, вроде, серьезный и строгий, а умного ничего и не скажет, когда нужно будет. Поэтому лучше всего дети, если про советников думать. Ну и папу я бы еще взял, конечно.

Еще я у Дашки потом спрашивал, чтобы она делала, если бы стала президентом. Она почему-то сказала, что не хочет президен­том. Но советником моим согласилась бы. И мой закон ей понра­вился, особенно то место, где о лекарстве и пьяницах говорится. Она сказала, что еще законы понадобились бы. Например, чтобы в больницы новое оборудование завезли и там всегда были все нуж­ные лекарства. Чтобы было много медицинских вертолетов в Моск­ве, потому что «скорые» по пробкам всегда долго едут, а в это вре­мя люди умирают. Еще чтобы книжки в магазинах без денег продавали, и каждый мог бы взять любую, какую пожелает. И еще, чтобы Бог был бы справедливым.

Про Бога я, конечно, не понял. Хотя я про него много думал. Потому что о нем часто говорят. Еще в садике мы как-то болтали, и кто-то, вроде Ванька, рассказывал, что он с бородой, сидит там, на небесах, и делает все по-доброму. Его надо слушаться, и тогда все будет хорошо.

То, что его надо слушаться, мне не понравилось, мне и бабуш­ки хватает. То, что он сидит где-то на небесах, мне тоже кажется, что глупость. Там же всякие самолеты летают, ракеты, бомболеты. Они ж его могут не заметить и случайно сбить. Что же он, совсем глупый, что ли, чтобы себе такое место выбрать?

А вот то, что он делает все по-доброму, мне понравилось. Вот это, мне кажется, правильно. Но Дашка говорит, что у него всегда по-доброму что-то не получается. Потому что гибнут и умирают не только злодеи всякие и преступники, а хорошие люди тоже. Атак не должно быть, так несправедливо. Я согласен. Но, может, у него просто много дел, и на все рук не хватает. Он же там один, а нас вон сколько. Как тут успеешь? Я думаю, что ему тоже советни­ков хороших не хватает.

Я тут из-за этого Бога стал думать о том, кто такой хороший человек. И решил, что хороший — это тот, кто не делает ничего злого, ну то есть тот, кто не делает так, чтобы у другого было пако­стно на душе. А Дашка сказала, что хороший — тот, кто делает доб­ро. Бабушка сказала, что тот, кто слушается своих родителей и в школе учится на пятерки. Мама — тот, который уважает себя и ок­ружающих. А папа сказал, что тот, который следует за собой. А его улыбчивая Надежда, что хороший — тот, кто способен любить. И как тут разобраться? Кто из них прав? Наверное, разберусь, ког­да вырасту.

И вот случилось все то, о чем я так мечтал тогда. Я вырос. Мо­ему сыну четыре года. Он носится по песчаной отмели в компании таких же, как и он, — «святых и голых». В них столько воодушев­ления, столько энергии. Их загорелые тела открыты солнцу, их босые ноги — неутомимые производители холодных брызг, их го­лоса и невыразимое ощущение простого счастья заполняют собой всю эту часть пляжа.

Я — взрослый. И я готов к тому, что мой сын скоро будет зада­вать мне свои трудные детские вопросы. Готов ли? Давай проверим:

· А почему дети так любят задавать вопросы, а взрослые нет?

· Потому что взрослым кажется, что они уже знают все ответы.

· А почему дети не знают всех ответов?

· Они знают, но не всегда умеют это выразить.

· А кто им может помочь?

· Взрослые, если хотя бы попытаются их понять.

Я немного завидую им, бегающим и голосящим мальчишкам. Что-то мешает мне подняться с кресла и вот так же побежать. И хочется, и невозможно. Что-то оставляет меня в кресле, застав­ляя скорее размышлять, чем бегать, творя удивительное счастье, просто шлепая босыми ногами по воде. Наверное, все потому, что я вырос. Тогда где же та предвкушаемая радость, от того, что сбы­лась, наконец, мечта?

Горный Алтай, 2010

 

СОДЕРЖАНИЕ

Часть 1. ПЕТЛЯ ВРЕМЕНИ

1. Уроки времени ……………………………………………….

Прошлое будущее время ………………………………….…….

Настоящее будущее. Оно случилось. Оно уже здесь ….……..

Настоящее. Будущее. Прошлое. Три в одном …………..…….

Ребенок в реальном времени ……………………………………

Мы с тобой одной крови …………………………………..……

«Найди десять отличий» …………………………………..……

«Я хочу, чтобы он стал...» ………………………………………

2. Вы удивитесь, насколько ваше «вчера» создает их «завтра» …

Противоречивые родительские послания ………………….…

Особенно трудно в нашей стране стать настоящим мужчиной …

Не менее трудно вырасти в нашей стране настоящей женщиной...

Что поможет вырастить из своих детей настоящих мужчинуи женщину …………………………………………………………………

Вырваться из магического треугольника ……………………….

Здоровое чувство власти, или Почему некоторые так не любятТиранов ……………………………………………………….

Что такое детская психологическая травма и как сделать так, чтобы прошлое так сильно не влияло на будущее

и настоящее..............................................................................

Что поможет вам лучше понять своих детей ………………….

3. Типичные и особенные проблемы нашего времени, или……

С какими запросами приходит родитель, думая, что это проблемаего ребенка ………………………………………..………

«Он не хочет делать уроки» …………………………………….

«Он никого не слушается, на него жалуются в школе (детском саду)» ………………………………………………………………..

«Он не умеет за себя постоять», «он ведет себя слишком агрессивно» …………………………………………………………..

«Он все время сидит за компьютером» …………………………

«Он не ладит со своим братом (или сестрой)» …………………

«Он слишком серьезен, ответственен и не умеетрадоваться, как все дети» ……………..

4. Немного о родителях, решившихся на то, чтобы разобраться со своим прошлым, чтобы помочь себе и своим детям ………

Часть 2. ПОЙМИ МЕНЯ …………………………………………

 

Мы хотим, чтобы дети были предметом любования

И восхищения, а не предметом скорби! ^Благотворительный

Серия «Родительская библиотека»