Эффект и парадокс психологической включенности

Отключенность как условие включения и включенности.

Максимальная психологическая включенность человека в деятельность, конкретную ситуацию, предполагающая использование его внутренних резервов, становится практически возможной лишь при достаточно высоком уровне его сосредоточенности на предмете деятельности.

А это предполагает, в свою очередь, полное выключение из сознания личности всех других, как внешних, так и внутренних, факторов, которые бы могли деформировать ее отношение к деятельности.

Школьник, мечтающий о путешествиях на уроке химии или истории, продавщица магазина, обслуживающая покупателей, у которой не выходит из головы мысль о предстоящей встрече после работы, и т. д. — все это ситуации, в которых та или иная конкретная деятельность оказывается опосредованной и определенным образом деформированной посторонними по отношению к ней раздражителями. Чтобы этого не произошло, необходим более высокий уровень включенности индивида в его конкретную текущую деятельность.

Глубокое торможение всех других, не имеющих отношения к деятельности опосредовании в сознании индивида означает его серьезную внутреннюю психологическую перестройку.

С этим связан, в частности, тот результат, который дает применение гипноза и внушения как средств активизации психической деятельности человека в учебном процессе [9]—[11].

Интересные результаты получены здесь болгарским ученым Г. Лозановым. Его исследования в области суггестологии (отрасли социально-психологической науки, изучающей феномен внушения) показали эффективность научно обоснованного вторжения в глубинные запасники психической энергии человека. Метод, разработанный Г. Лозановым, позволяет, в частности, сократить сроки и повысить результативность изучения иностранных языков [9].

Механизм максимальной непосредственной включенности в значимую ситуацию вызывает определенные структурно-функциональные сдвиги в психической деятельности индивида, которые не могут пройти для него бесследно.

Инерция как один из эффектов включенности. Преодолевая все предыдущие опосредования, полностью исключая их на время из сознания, эти сдвиги порождают, в свою очередь, стойкий эффект психологической вовлеченности в деятельность или, что то же самое, ее инерцию, инерцию включенности.

Инерция настроя индивида на определенную деятельность, с одной стороны, многократно усиливает эффект его сосредоточения на ней, а следовательно, и эффективность деятельности. С другой стороны, инерция включенности мешает человеку переключить внимание на новые жизненные обстоятельства и ситуации, порождает определенный консерватизм, может привести к сужению поля зрения и т. д.

Инерция включенности имеет достаточно глубокие корни и основания в самом характере деятельности человека.

Возрастающая сила инерции переживания прошлого опыта объясняется не только постоянно растущим уровнем психического напряжения и концентрации внимания, которых требует включение человека в деятельность. В числе факторов, которые ведут к усилению этой инерции, находится и фактор обогащения и усложнения самой деятельности, а также связанных с нею отношений.

Большая, чем раньше, сложность деятельности и необходимость ее постоянной самопроверки и самооценки способны длительное время приковывать внимание человека к решаемой им задаче и даже заставить его возвратиться к ней уже в другой ситуации. Здесь же сказывается и потребность человека в больших, чем раньше, затратах времени, необходимых для решения новых и все более сложных задач.

Природа инерции психологической включенности. Следовательно, феномен инерции включенности оказывается механизмом социально-психологической адаптации индивида к решению все более сложных вопросов в условиях жесткого регламента времени, отводимого на непосредственную деятельность. В силу инерции включенности индивид продолжает и в новых условиях (хотя, конечно, только в мыслях, в воображении) пребывать в прежней ситуации, переживая связанные с ней осложнения и трудности.

Высокий уровень инерции психологической включенности в результате максимального сосредоточения внимания и мысли на каком-то предмете весьма характерен для представителей творческих профессий, особенно для ученых, одержимых какой-либо идеей.

Парадокс включенности. Погруженный в глубокие раздумья, решающий сложную задачу, исследователь, пребывающий в таком состоянии, как правило, не способен к адекватному восприятию внешней по отношению к нему среды. Инерция его творческой включенности оборачивается, таким образом, полной невключенностью в реальную жизненную ситуацию. В этом состоит так названный нами парадокс психологической включенности. Его суть в том, что за высокий уровень психологической включенности в какой-то сфере деятельности человек, как правило, неизбежно расплачивается психологической невключенностью во многих (иногда даже во всех) других сферах.

Убедительную серию иллюстраций этого дает основоположник космонавтики Константин Эдуардович Циолковский в написанной в 1918 году и не опубликованной при его жизни работе "Гений среди людей" [12]. Он обращает внимание на то обстоятельство, что гении развиваются рано, но они не выделяются официально своими успехами в школе. Гоголь был аттестован в школе, в которой некоторое время учился, как тупица и шалопай. Пушкин очень слабо успевал в Лицее и плакал на уроках арифметики. Л. Толстой на экзаменах в университете наполучал единиц. Чехов два раза в гимназии оставался на второй год. «...Гении, — писал К. Э. Циолковский, — умиляют нас бескорыстием, сосредоточенностью и преданностью своей идее. Гении до того сосредоточиваются, что не сознают окружающего мира и слывут сумасшедшими или больными. Когда Ньютон писал свои "Принципы", то он, поглощенный своими мыслями, забывал одеваться и есть. Однажды он пообедал, но не заметил этого. И когда пошел по ошибке обедать в другой раз, то очень удивился, что кто-то съел его кушанья. Лейбниц был целыми месяцами как бы прикован к письменному столу. Кюри был раздавлен в таком же состоянии ломовым. То же было с Костомаровым, но его раздавили не до смерти. Дидро забывал дни, месяцы, годы и имена близких людей. Гоголь, Гете, Сократ, Архимед не замечали смертельной опасности во время своей работы. Ампер, уходя из своей квартиры, написал мелом у себя на дверях: "Ампер будет дома только вечером". Но он случайно возвращается днем домой. Читает надпись на своих дверях и уходит обратно, так как забыл, что он сам и есть Ампер. Он же сморкался в тряпку, которой стирал мел во время лекций, и, намазанный мелом, возбуждал веселость студентов. Другие писали на карете вычисления и гонялись за ней, когда она уходила. Садились на тумбу вместо экипажа. Архимед в бане, полоскаясь, наведен был на открытие своего гидростатического закона. Забыв, что раздет, он выскакивает голый на улицу и, радуясь, кричит неистово: "Теперь понял, понял"» [12, с. 9].

Психологические следствия инерции включенности. Таким образом, инерция включенности в уже несуществующую ситуацию сама превращается в фильтр, препятствующий непосредственному восприятию новой информации и более активной вовлеченности индивида в изменившуюся обстановку. Иными словами, максимальная и непосредственная включенность в одном случае оборачивается опосредованностью восприятия и реагирования в других случаях.

Нарастающая динамичность внешних условий деятельности и общения может прийти в несоответствие с замедленным механизмом переключения психической активности человека при изменении обстоятельств. Доминирование же в сознании индивида прошлого опыта и, как следствие этого, невключенность или недостаточная включенность в новый цикл деятельности могут переживаться им как внутренний психологический диссонанс, как состояние дискомфорта, которое требует своего разрешения.

Казалось бы, выход из этого лежит на путях преодоления всех механизмов опосредования эмоциональных движений, влияющих на психическую активность человека. Однако такой способ означал бы на деле десоциализацию индивида, его выключение из социального контекста.

Частным случаем такой социально-психологической вык-люченности может служить феномен невключенности человека в ситуацию дорожно-транспортного общения.

В свое время (в 1978 г.) работниками службы безопасности движения Санкт-Петербурга мне как социальному психологу было предложено выступить по телевидению с ответом на такой вопрос: "Почему количество наездов транспортных средств на пешеходов почти в два раза больше случаев столкновения друг с другом самих транспортных средств?".

Мой ответ:

— В этом факте есть некоторая парадоксальность. Казалось бы, управлять транспортным средством намного сложнее, чем самому пешеходу осуществлять контроль и регулировать свое поведение на улице.

Чем же объяснить тогда большую сложность тех отношений, которые возникают между водителем и пешеходом?

На наш взгляд, можно говорить об одной самой важной причине этого обстоятельства. Она состоит в различии уровней включенности в дорожную ситуацию водителя и пешехода.

Действительно, находясь за рулем, водитель, как правило, испытывает состояние полной психологической отмобилизованности, сосредоточенности, включенности в дорожную ситуацию. Его мобилизует как процесс управления транспортным средством, который требует четкости действий, так и высокая степень сложности дорожной обстановки, ее динамизм, требующий полной психологической отдачи, готовности принимать в считанные секунды ответственные решения.

Может ли водитель, находясь за рулем, задуматься о чем-то таком, что не имело бы отношения к процессу управления автомашиной? Безусловно, нет. Иначе может последовать авария или даже катастрофа.

В ином положении пешеход. Чаще всего он не испытывает состояния глубокой психологической включенности в ситуацию уличного движения. Выходя из помещения на улицу, он, как правило, меньше всего склонен думать о тех опасностях, которые таит в себе, например, переход перекрестка; он находится под впечатлением того, что он делал, или думает о том, что его ожидает в другом месте — дома, в кругу знакомых и друзей, на работе, в театре и т. д. Иными словами, его сознание, занято множеством повседневных дел, забот, впечатлений и ожиданий и меньше всего самим процессом движения по улицам города. О сложности, ответственности и опасности этого движения ему эпизодически напоминают сигналы автомашин, скрип тормозов, милицейский свисток и другие способы возвращения его сознания в реальную ситуацию уличного движения.

Однако невключенность в данную конкретную ситуацию чревата не только травматическими последствиями для пешехода.

Социально-психологическая невключенность человека как проявление его жизненной позиции или как суррогатной самозащиты от стрессоров может быть чревата и психической деформацией или даже патологией личности.

Представляет интерес любопытная тенденция, обнаруженная у определенной категории психически больных людей. Не выдержав непосильного для их душевной организации бремени постоянно растущей многократной опосредованности психической деятельности, они как бы стремятся избавиться от этого итога социализации возвратом к абсолютной непосредственности эмоциональных реакций и побуждений. Последняя была свойственна лишь их животному предку и сохранялась еще какое-то время на ранних стадиях человеческой истории. Эта же особенность психики отличает и сейчас несоциализированного ребенка от взрослого.

Естественно, что данное явление не могло пройти мимо внимания психиатров и психопатологов. Последние усматривают в нарушении опосредовании психической деятельности человека существенный механизм, позволяющий глубже понять истоки и закономерности психической деформации индивида. Нарушение опосредованности в иерархии мотивов личности проливает, по мнению психиатров, свет на природу ее психопатологии [13].

Потребности психически здорового человека достаточно многообразны и сложны по своей структуре. Часть из них имеет прямой, непосредственный характер, другие же опосредованы целью или сознательно принятым намерением [14, с. 435]. И только в том случае, когда потребность опосредована сознательно поставленной целью, возможен ее контроль и управление со стороны человека.

Однако у психически больных наблюдается такое изменение в структуре потребностей, которое характеризуется утратой их былой опосредованности сознательно поставленной целью. А подобное изменение иерархии и опосредованности мотивов означает, по существу, десоциализацию индивида, утерю сложной организации человеческой деятельности. Последняя утрачивает свою существенную и специфически человеческую характеристику в той мере, в какой она из многократно-опосредованной превращается в чисто импульсивную [13, с. 121].

Полный отказ от опосредования (т. е. в данном случае критического восприятия и сознательного контроля) внешних воздействий приводит к утрате индивидом психологической защиты от стрессоров, от других идущих извне влияний, превращает его в объект манипуляции, лишает его какой бы то ни было самостоятельности, индивидуальности.

Отказ же от механизма опосредования внутренних, спонтанных побуждений и реакций чреват анархией, разгулом стихийных, неконтролируемых инстинктов и влечений, а следовательно, социально-психологической деформацией личности.

Вместе с тем непосредственность в поведении человека, его открытость, способность к эмоциональному отклику в общении с другими, готовность к душевному соучастию и сопереживанию является признаком его душевного и нравственного богатства. Она привлекает и располагает к нему других, является показателем и определенной психологической раскрепощенности, внутренней свободы и раскованности личности.

Следовательно, все дело в чувстве меры и способности удерживать мудрое равновесие между эмоциональной непосредственностью и внутренним контролем. Утрата или смещение этого чувства в ту или иную сторону чреваты негативным эффектом.

Одной из психологических предпосылок душевной трагедии американской киноактрисы Мерилин Монро и было как раз смещение всего настроя ее души в пользу доминирующей и так украшавшей ее непосредственности во всех проявлениях ее натуры Усиленная и эксплуатируемая эффектом экспонированности перед миллионами зрителей, ее душевная непосредственность стала предметом хронической манипуляции. А это неизбежно должно было привести и привело ее к глубочайшему душевному кризису.

Задача регулирования психической деятельности состоит не в преодолении всех механизмов, опосредующих связь человека с социальным миром, а в устранении препятствий на пути реализации и совершенствования духовного потенциала личности, развития ее способностей.