Теперь уже должно стать ясно, что неолитическая доместикация породила смешанный тип хозяйства, сочетавший различные формы культивации растений и животных в зависимости от особенностей каждого конкретного региона; однако за всеми поверхностными изменениями стояло обогащение сексуальной сферы и приведение жизни в гармонию с процессами сезонного роста и плодоношения. Главной фигурой в этом смешанном хозяйстве, в конечном итоге, был земледелец, культивировавший семена; по-прежнему сохраняют свою значимость каменщик, рыбак и капканщик; а вот собиратель и охотник становятся реликтами. Однако до окончательного перехода к бронзовому веку, пребывая в тени, остаются почти незамеченными две фигуры: это лесоруб и горняк, хотя едва ли с самого начала и тот, и другой являлись узкими профессионалами в своем деле.
Лесоруб, вырубая деревья, делал лес пригодным для культивации семян, и он же, сооружая плотины и оросительные каналы, поставляя топливо для плавильных горнов и печей для обжига глины, строя плоты и лодки, сани и повозки, играл неясную роль на самых ранних стадиях, поскольку и орудия, которыми он пользовался, и произведения его рук, в отличие от камня, могли сохраниться до наших дней лишь благодаря счастливой случайности. Но, по сути, древний лесоруб был своего рода первобытным инженером, и его труд имел огромное значение для всей металлообрабатывающей и инженерной деятельности, которая впоследствии отпочковавшейся от неолитического хозяйства. Первые крупные энергетические машины современной промышленности, водяная и ветряная мельницы, изготовлялись из дерева; и даже паровые котлы первых паровозов и локомотивов тоже были деревянными.
Из каждого участка долинных земель культура неолитической деревни черпала свои ресурсы и технику. И хотя деревня крепко пускала корни в почву, жители даже самых ранних деревень отправлялись на поиски камня, древесины или минералов — как и на поиски подходящей супружеской пары, — выходя за привычные рамки повседневной жизни. И даже если перемены в технике происходили медленно, все равно новые изобретения понемногу просачивались в нее: земледельческий календарь по сей день свидетельствует о том, что крестьянин с древнейших времен был многим обязан астрономическим успехам бронзового века, тогда как железные мотыга, лопата и плужный лемех говорят о позднейших достижениях железного века, тоже оказавших земледельцу большую услугу. Но если начальная неолитическая культура предвосхитила многие позднейшие успехи цивилизации, то это случилось весьма вовремя. Без принуждения к тому с помощью грубой силы, она не стала бы добровольно выменивать проверенный товар на какую-то сомнительную выгоду.
Обычаи архаической неолитической культуры передавались благодаря более или менее непрерывной традиции, которая восходит вглубь времен к мезолитической фазе; и эта традиция довольно рано распространилась по всей земле. Архаическая деревня представляла собой укорененную на одном месте общину; а так как корни ее уходили очень глубоко, она соприкасалась с еще более глубинными источниками в человеческом прошлом, сохраняя (подобно культурным сортам цветов, дикие предки которых сегодня уже не встречаются в природе) кое-что из древнейшего — хотя, разумеется, уже не поддающегося опознанию — человеческого опыта в фольклоре, пословицах, загадках, песнях, танцах и даже в детских играх, о первоначальном смысле которых теперь можно только догадываться по отдельным намекам, не имея возможности точно расшифровать его.
Когда деревня начала сама обеспечивать защиту и преемственность традиции, появилось больше времени для внимательной опеки и наставления молодежи; и по всей вероятности, намного возросло число тех, кто благополучно переносил детские болезни, не в последнюю очередь благодаря улучшившейся диете. А поскольку снизилась детская смертность, в одном семейном гнездышке стало больше братьев и сестер; это, в свою очередь, способствовало скорейшему усвоению знаний и увеличивало заботу дедушек и бабушек, на примере которых воспитывали внуков — ибо, помимо младенцев, выживало все большее и большее количество стариков. Хотя первые куклы появились, наверное, еще во времена палеолита, возникновение детских игрушек указывает не только на то, что условия жизни отныне благоприятствовали всяческим играм, но и на возрастание интереса к детским потребностям. На охоте маленькие дети бесполезны — скорее, даже мешают свободному передвижению взрослых. Зато у них появилась возможность просто радоваться жизни, как это делают щенки и котята; к тому же, дети были весьма полезны в чистке овощей, а когда они чуть-чуть подрастали, их привлекали и к выпасу скота.
С самого начала такому хозяйству сопутствовало целое множество древних магических обрядов и религиозных представлений, тесно связанных с различными практическими достижениями. Из них и складывалось то, что Андре Вараньяк определил как архаическую культуру; верования, суеверия, наблюдения и церемонии этой культуры распространены во всем мире и по сей день дают о себе знать, прорываясь сквозь верхний слой более искушенного позднейшего опыта. Эванс так описывал многие проявления неолитической практики, до сих пор бытующие среди ирландских крестьян: «В канун Майского дня приветствуют наступление лета, украшая цветами дома, коровники, навозные кучи и источники, которые тем самым становятся частью золотой цепи плодородия, ибо выбранные для этой цели цветы — ноготки, первоцветы и утесники — имеют золотисто-желтый цвет свежесбитого масла. Здесь ясно ощущается элемент симпатической магии. Например, одуванчик, наделенный золотистой головкой и молочным стеблем, — это «цветок Бригитты», связанный с именем любимой ирландской святой, которая была дояркой, покровительницей коров и, видимо, христианской ипостасью какой-то языческой богини».
Там, где времена года отмечают празднествами и пышными церемониями; где различным возрастным отрезкам жизни сопутствуют семейные и общинные ритуалы; где еда, питье и сексуальные игры составляют сердцевину жизни; где труд, даже тяжкий, почти неотделим от ритма, песни, человеческой дружбы и эстетического удовольствия; где жизненная активность считается столь же ценной наградой за труд, что и его плоды; где над самой жизнью не берут верх ни власть, ни выгода; где семья, соседи и друзья являются частью зримой, осязаемой, тесно сплоченной общины; где каждый мужчина и каждая женщина в состоянии справиться с любой задачей, какую может выполнить и любой другой человек, — там неолитическая культура в ее важнейших чертах продолжает существовать по сей день, пусть даже люди пользуются железными инструментами или товары на рынок привозит дребезжащий грузовик.
Общественные нововведения неолитической культуры внесли не менее ценный вклад в становление цивилизации, чем любое из ее технических изобретений. Почтение к образу жизни и мудрости предков помогло сохранить многие обычаи и обряды, которые не поддавались письменной передаче, в том числе основные нравственные начала: благоговейный трепет перед жизнью, совместное использование общей собственности, привычка обдумывать будущее, поддержание общественного строя, установление самодисциплины и самоконтроля, беспрекословное сотрудничество во всех делах, необходимых для сохранения целостности или процветания общинной группы.
По-видимому, такой порядок закрепился задолго до появления первых записей, — и настолько прочно, что продолжал сохранять свою силу в течение всего того времени, пока зарождались и погибали цивилизации, делались, уничтожались и вновь восстанавливались документальные записи. Какая бы рациональная критика при этом не требовалась, все же можно сказать, что рассматриваемая культура имела два основных качества: она была всеобщей и выживала после любой из катастроф. В эпоху, беспорядочные научные триумфы которой заставляют нас всерьез усомниться в самой ее способности к выживанию, названные черты, пожалуй, заслуживают более тщательного анализа и более точной оценки. Уверены ли мы в том, что эти стойкие архаические традиции — наихудшее проклятие человечества, величайшее препятствие для его дальнейшего развития?
Как указывал французский географ Макс Сорр, до наступления нынешнего периода урбанизации большая часть человечества (в ту пору, примерно четыре пятых населения земли) по-прежнему проживала в деревнях и с рождения до смерти вела привычный образ жизни, который весьма напоминал неолитический способ существования предков — за исключением использования каменных орудий. Даже сквозь наслоение новых массовых религий вроде христианства упорно продолжали проглядывать старые боги и духи домашнего очага и местных святилищ — в Италии и Франции ничуть не меньше, чем в Мексике, Китае или на Яве.
Необычайная стойкость неолитической сельской культуры по сравнению с более дерзкими переменами позднейших городских цивилизаций свидетельствует о том, что она всегда воздавала справедливость природным условиям и человеческим способностям куда более подобающим образом, чем более динамичные, но менее уравновешенные культуры.
С того момента, как эта культура достигла вершины, ее дальнейшие достижения были незначительны: новых вершин достигнут уже металлообрабатывающие цивилизации, которые возникли впоследствии. Однако всем запасом культуры, необходимым для обеспечения ее преемственности, можно было овладеть за годы юности, чтобы затем передать ее общине, насчитывавшей всего около пятидесяти семей; а увеличение числа и распространение таких общин по всей планете позволило этим основополагающим человеческим достижениям пережить все природные бедствия или исторические кризисы. Пусть враги сравнивали с землей великие города, грабили храмы, сжигали библиотеки и записи: но деревни, словно птица-феникс, заново возникали среди развалин.
Секрет такого общественного и технического успеха был двояким. Каждый член общины имел доступ ко всему культурному наследию и обычно овладевал всеми его составляющими; при этом не существовало какого-то порядка власти или какой-то иерархии очередности, кроме естественной возрастной, поскольку в подобной общине тот, кто дольше жил, больше знал. Легкость взаимообмена всяческими навыками и рабочими приемами при минимальной в ту пору специализации труда наделяла деревенскую культуру гибкостью и широтой, которые служили противовесом ее неизбежному консерватизму, когда были проделаны первые важнейшие опыты по одомашниванию. Даже профессионалы, ставшие непременной частью таких общин, — гончар или кузнец, мельник, пекарь или ткач, — в пору сбора урожая могли принимать участие в общих полевых работах.
Короче говоря, каждый член сельской общины независимо от возраста с самого детства принимал деятельное участие во всей ее хозяйственной и общественной жизни, внося посильный личный вклад по мере своих способностей. В своем блестящем исследовании, посвященном островитянам Тробриана28, существование которых во многих отношениях соответствует уровню земледельцев раннего неолита, Малиновский описывает эти счастливые взаимоотношения. «Маленькие дети, — пишет он, — собственными руками создают себе сады; более тяжелую работу, разумеется, выполняют взрослые, но и им приходится по много часов всерьез трудиться, расчищая землю, сажая растения и выпалывая сорняки, причем это занятие — вовсе не пустячная забава для них, а строгая обязанность и предмет острого честолюбия.» Ежедневное участие в осмысленной деятельности — это именно то, чего лишено современное машинизированное хозяйство, и чем, вероятно, в значительной степени объясняются бездельная скука и преступность среди нынешних подростков.
В рамках неолитического хозяйства человек впервые соприкоснулся с работой, которая была в одинаковой мере разнообразной, трудной и приятной и в которой могла принимать участие вся община, а уровень жизни оказался гораздо выше, чем самый наилучший в условиях преимущественно собирательского хозяйства. Каждодневный труд не просто объединял «принцип реальности» с «принципом удовольствия», делая первый непременным условием второго: он приводил внешнюю и внутреннюю жизнь в состояние гармонии, максимально используя человеческие возможности, но не облагая их чрезмерно тяжелой податью и не делая упор на какую-то одну сторону в ущерб остальным. Руководствуясь соображениями безопасности и просто удовольствием от работы, земледельцы трудились больше, чем было строго необходимо для получения хорошего урожая.
«Общинные сады, — подчеркивает Малиновский, — не просто средство пропитания: они служат источником гордости и главным предметом коллективного тщеславия. Огромное внимание уделяется красоте... отделке работы, совершенству различных уловок и внешнему виду еды.» То, что искусство и способы украшения тела у неолитических народов были менее яркими, чем у палеолитических охотников, возможно, связано с отсутствием необходимости в этом — их эстетические потребности удовлетворялись непосредственно благодаря повседневному труду, сексуальным играм и просто наслаждению формами и запахами цветов.Наверное, значительная доля этих удовольствий исчезла с началом массовой культивации злаков и с ростом больших городов, где перенаселение неизбежно означало достаточно убогое и мрачное существование.Однако радость от работы целыми семьями, когда можно было самим производить и сообща использовать необходимые жизненные блага, превращала регулярный труд в некую церемонию и священнодейство, в источник физического и нравственного здоровья, а не в наказание или проклятие.
День за днем каждый житель архаической деревни сознательно соприкасался со всеми делами в поле, в саду, на пастбищах и болотах: он был свидетелем и добровольным участником основных полевых и скотоводческих занятий; кроме того, он зачинал и вскармливал собственное потомство. Таким образом, он пребывал в единстве со всеми порождающими силами жизни, тем более что самые острые и опьяняющие радости, доступные телу, — радости секса, — пронизывали все его ежедневные ритуалы, будь то в форме обещания или свершения. Труд и игра, религия и воспитание сливались в единое целое. Эта сторона архаической культуры и сегодня дает о себе знать в тех деревнях, что по-прежнему близки к старинному быту; один американский врач, работавший в Восточной Африке, сообщал мне в письме, что с лиц его туземных пациенток, невзирая на все тяготы их жизни, никогда не сходит «выражение удовлетворенного желания».
Беззастенчивая сексуальность сельских общин — в историческую эпоху нашедшая весьма яркое выражение в Греции в фаллических гермах, которые ставились за дверью жилого дома и часто представляли собой изваяние мужчины с поднятым членом, — являлась полной противоположностью тому сексуальному изнурению, что бичует себя порнографией в сегодняшних огромных развратных городах. Еда и совокупление, пение и пляска, беседы и рассказывание сказок были неотъемлемыми частями трудовой жизни; и несмотря на всю однообразность каждодневной рутины, древние люди, подобно крестьянам, из «Анны Карениной» Толстого, радовались тому, что составляют единое целое с миром — в отличие от сегодняшних бесчисленных несчастных, которые чувствуют себя совершенно чужими по отношению к своей выхолощенной среде, постылой рутине и поблекнувшим удовольствиям и развлечениям современного города.
«Все это потонуло в море веселого общего труда. Бог дал день, Бог дал силы. И день и силы посвящены труду, и в нем самом награда», — отмечал Толстой29. Они не ощущали себя «испуганными чужаками» в мире, которого не создавали. Их предки помогли создать для них мир; и они, в свой черед, должны сохранить этот мир и передать его — обновленным и порой улучшенным — собственным детям.
Большинство предметов, делающих дом уютным, — очаг, комод, шкаф, кладовка, кровати, стулья, кухонные принадлежности, посуда для питья, одеяла, скатерти и занавески, — одним словом, вся обстановка домашней жизни, — являются неолитическими или халколитическими изобретениями, датированными, в основном, до 2000 г. до н.э. Если бы какая-то злая фея вдруг разом уничтожила все это неолитическое наследие, оставив нам только пылесосы, электрические стиральные и посудомоечные машины, электрические тостеры и автоматическую отопительную систему, мы бы уже не смогли содержать в порядке свой дом: точнее, у нас уже не было бы дома — остались бы лишь безликие и непривлекательные «жилые помещения», какие (увы!) сегодня во все большем количестве появляются в бюрократических строительных проектах повсюду — от Парижа и Нью-Йорка до Сингапура и Гонконга.
Это, безусловно, свидетельства в защиту архаического неолитического синтеза; однако, когда окультуривание семян было завершено, его великие дни миновали, и все отважные эксперименты по одомашниванию подошли к концу. К пятому тысячелетию до н.э. неолитические общины на Ближнем Востоке уже заложили основы для устойчивого и безопасного существования: отныне жизнь стала предсказуемой и управляемой. Такое хозяйство, пока оно лишь обеспечивало текущие нужды и оставляло достаточный запас еды на случай всяких неожиданностей, было легким в управлении и поддержании. Его девиз: «Достаточно — значит много». Как только привычные потребности были удовлетворены, отпала необходимость и дальше упорно трудиться, чтобы достичь каких-то новых целей. Боги, покровительствовавшие домашнему хозяйству, не требовали непомерных даров и жертвоприношений. Если в хозяйстве накапливался излишек запасов, община с легкостью избавлялась от него, делая подарки соседям или расходуя его на сезонных празднествах.
Несмотря на все главные преимущества, какие давала архаическая деревня человеку, ее мирок был все-таки очень замкнут: в ее обычаях не было ничего героического, никакая святость или самоотвержение не служили достижению высшего блага. Подобно утопической общине в Амане, в штате Айова, на заключительной стадии ее существования в XIX веке, сами процветание и щедрость в распределении материальных благ привели, в конце концов, архаическую деревню к ослаблению людских усилий и снижению продуктивности. Когда и труженик, и бездельник получают равное вознаграждение, даже самые старательные работники со временем начинают трудиться вполсилы. Устойчивость и плодотворность такой общины могут стать причиной того, что она преждевременно прекратит опыты и успокоится на достигнутом. Обособленность, внутригрупповая преданность, самодостаточность, — эти черты архаической деревни не способствуют дальнейшему росту. Самодовольство «Главной улицы» зародилось в глубокой древности.
Короче говоря, неолитической сельской общине пришлось расплачиваться за свои успехи: она попала в ловушку собственных достоинств. Горизонт слишком сузился, рутина привычных дел тоже ограничивалась узким кругом, религия была тесно связана с культом мелких прадедовских божков, сама деревня сделалась чересчур самодовольной в своей обособленности, чересчур нарциссичной и самопоглощенной, чересчур подозрительной по отношению к посторонним, чересчур враждебной к чужим обычаям: ее маленькое местное «хорошо» превратилось в упрямого врага любого иноземного «лучше». Даже язык в подобных деревнях чаще всего становился столь «семейственным», что порой местный диалект переставал быть понятным уже на расстоянии дневного перехода. В сохранившихся до нашего времени племенных общинах все эти недостатки лишь упрочились за пять тысяч лет повторения, защитного обособления и превратного усердия: созидательное начало давным-давно иссякло.
Такие черты способствовали устойчивости и прочности — но на низком уровне. Сформировавшись, неолитическая культура начала испытывать недостаток именно в тех качествах, которые и делали ее столь привлекательной поначалу, — в исследовательской любознательности и отважном экспериментировании. Во многих частях света происходило создание неолитической техники; но дальнейшее человеческое развитие, хоть оно всегда откатывалось вспять к неолитическому прошлому, когда ему грозило истребление, встало на другой путь, взяв на вооружение не пол, а власть: это был путь цивилизации.
Однако, пожалуй, не просто совпадением объясняется то, что трудотерапия, которая сегодня применяется для возвращения пациентов-невротиков к нормальной деятельности и умственному равновесию, использует главные неолитические искусства — ткачество, лепку, изготовление ковров, гончарное дело. Повторяющийся характер этих воспитательных задач позволяет контролировать хаотичные неуправляемые импульсы личности и в конце концов приносит желанное вознаграждение, подчиняя человека конструктивной рутине. Это не последнее по важности достижение неолитической культуры научило человека, что важны не только отношения между полами или родственные связи, но и постоянный труд. Мы же сегодня рискуем позабыть преподанный нам урок.
