Ниже приводятся некоторые описания действия коана в созревающем дзэнском сознании. Три таких описания уже приводились в первой части моих Очерков о дзэн-буддизме (СПб., 2000. С. 299—307). Сами по себе они могут являться объектами психологических исследований, но моя задача — показать роль коана в практике дзэн, показать мудрость этой системы, введенной мастерами эпохи Сун.
Дэ-и из Мэншаня,[43] представитель восьмого поколения последователей Фа-яня из Уцзушаня (умер в 1104 г.), так повествует о своих опытах дзэн:
«Я узнал о дзэн, когда мне было двадцать лет. Прежде чем мне исполнилось тридцать два года, я посетил семнадцать или восемнадцать мастеров дзэн, выясняя их метод и дисциплину, но никто не мог просветить меня в важнейших вещах. Когда позже я пришел к мастеру Хуань-шаню, он посоветовал мне всмотреться в смысл „У!” {му), добавив: „Неусыпно бди над своим «У!» дни напролет, не уступая в бдительности коту, сторожащему мышь, наседке, высиживающей цыплят. Пока ты не добьешься прозрения, уподобься крысе, грызущей крышку гроба. И если ты с неослабевающим рвением будешь добиваться своего, обязательно настанет время, когда твое сознание пробудится”.
Следуя этим рекомендациям, я весь отдался работе. Миновали восемнадцать дней и ночей. Неожиданно, когда я пил чай, мне открылся смысл улыбки Ка- шьяпы, которой он ответил на цветок, показанный
Буддой собранию монахов, Я преисполнился радости. Я желал выяснить, было ли верным мое понимание и отправился навестить нескольких мастеров дзэн. Однако они не могли ответить на мой вопрос определенно. Некоторые говорили мне, что следует весь универсум отметить печатью сагарамудра-самадхи, не обращая внимания ни на что другое. На это я потратил еще два года. В шестой месяц пятого года Цзин- тин (1265 г.) я был в Чжунцине, что в Сычуани и, страдая от тяжелой дизентерии, находился в самом безнадежном положении. У меня не оставалось энергии, и не было мне никакой пользы от сагарамудры в этот час. Все знание дзэн, которое у меня было, не могло мне помочь. Язык отказывался говорить, тело — двигаться; оставалось только дожидаться смерти. Прошлое развернулось передо мной — все, что я сделал, все обстоятельства моей жизни; я был в ужасном отчаянии и не видел пути к избавлению.
В конце концов, решившись стать собственным мастером, я сумел собрать волю. Я медленно поднялся, зажег воскурения, положил подушки, поклонился Тр ем Драгоценностям и также богам-нагам, в тишине исповедовав перед ними свои грехи. Я молился, чтобы, если суждено мне было уйти тогда, я родился бы вновь силой праджни в хорошей семье и с ранних лет ушел бы в монахи. Если же меня ожидало чудесное излечение, я желал тут же стать монахом и посвятить оставшуюся жизнь исключительно изучению дзэн. И если суждено было прийти просветлению, я помог бы другим достичь его.
Сотворив эту молитву, я установил „У!” перед умственным взором и направил на него внутренний свет. Несколько раз я чувствовал судорожное скручивание в своих внутренностях, но не обращал на это внимания; спустя некоторое время мои веки онемели и уже отказывались мигать, затем я перестал осознавать свое тело; одно лишь „У!” занимало полностью мое сознание. Вечером, поднявшись со своего места, я обнаружил, что почти оправился от болезни; я вновь сел и провел так всю ночь до утра, и тогда физическое расстройство полностью исчезло. Я снова был собой, хорошо себя чувствовал и настроение мое было прекрасным.
В восьмой месяц того же года я пошел в Цзянлин, где и обрил голову [то есть стал монахом]. Еще до конца года я отправился в паломничество, и как-то во время приготовления риса ко мне пришло понимание того, что коаном следует заниматься непрерывно, отдавая ему все силы. Тогда я поселился в Хуанлуне, где и посвятил себя коану.
Почувствовав впервые сонливость, я, собрав волю, сумел воспротивиться сну и продолжал сидеть; тогда сон с легкостью отошел от меня. Во второй раз мне удалось так же легко справиться со сном. Третья атака была слишком сильной; я спустился со своего сиденья и стал совершать поклоны Будде, что и оживило меня. Снова заняв свое место, я возобновил упражнение. Но когда я больше не мог сопротивляться сну, я подложил подушку и немного вздремнул; позже подушку заменил мне локоть; в конце концов мне удалось не ложиться вообще. Так я провел две ночи; на третью я был так утомлен, что мне казалось, будто мои ноги не касаются земли. Внезапно темное облако, до той поры препятствовавшее ясному видению, растворилось; я чувствовал себя словно только что искупавшимся, совершенно обновленным.
Что же до коана, то состояние духовной фиксации сохранялось, коан стоял в центре внимания без ка- ких-либо усилий с моей стороны. Ни внешние ощущения, ни пять страстей, ни восемь помех больше не беспокоили меня; я был чист и прозрачен, как наполненная снегом серебряная чаша или как очистившееся от темных облаков осеннее небо. Упражнение мое подвигалось успешно, но точка переворота не была еще достигнута.
Немного спустя я оставил этот монастырь и отправился в Чже. По пути туда я перенес много трудностей, что сказалось и на моих упражнениях. Я пришел в монастырь Чэнтянь, возглавляемый мастером Гу-чанем, и там осел на какое-то время. Я дал себе клятву не покидать этого места, пока не реализую истину дзэн. Через месяц с небольшим я вновь достиг уровня, утраченного мной вследствие трудностей путешествия. Тогда же мое тело покрылось нарывами, но я был полон решимости продолжать занятия даже ценой собственной жизни.
Решимость подкрепляла мои духовные силы, к тому же я уже знал, как продолжать искания и борения (гун-фу) даже в болезни. Однажды я, сконцентрировавшись на коане, шел на обед к пригласившему меня мирянину и был так погружен в упражнение, что прошел мимо дома, не понимая, где нахожусь. Это привело меня к пониманию того, что имелось в виду под продолжением упражнения даже во время работы. Духовное мое состояние тогда было подобно луне: свет ее проникает в глубины потока, как бы быстро ни неслись его воды. Несмотря на стремительное движение вод, луна сохраняет свою совершенную форму и покой.
На шестой день третьего месяца, когда я, как обыч-
о \/1”
но, сидя на своей подушке, сохранял „У! в сознании, старший монах вошел в зал для медитации. Вдруг шкатулка с благовониями выпала у него из рук, со стуком упав на пол. Это мгновенно распахнуло мое сознание для нового духовного видения; перед взором моим сверкнула изначальная природа моего существа, исторгнув из меня крик; я поймал-таки старика Чжао-чжоу [автора «У!»]. Тогда я произнес следующие стихи:
Путь нежданно завершился;
Волны — просто вода для того, кто насквозь их прошел. Говорят, что старик Чжао-чжоу возвышается над всеми, Для меня ж его облик обычен.
В течение осени я беседовал со многими известными мастерами, такими как Сюэ-янь, Туй -гэн, Ши- фань и Сюй-чжоу. Последний посоветовал мне пойти к Хуань-шаню. Когда я пришел к Шаню, тот спросил: „Свет, покойно блистающий, наполняет вселенную до самых дальних ее пределов — разве эти слова не принадлежат литератору Чжан-чже?” Не успел я открыть рот, как Шань воскликнул: „Хэ!” («Кац!»), — и без дальнейших церемоний выпроводил меня. Это очень расстроило меня, и с тех пор мысли мои постоянно возвращались к этому случаю. Сидел я или стоял, ел или пил — мое сознание было занято им.
Шесть месяцев прошло с тех пор. Однажды весенним днем следующего года я возвращался из загородного путешествия. Когда я подошел к каменной лестнице, корка льда, до тех пор охватывавшая мой мозг, неожиданно растаяла, и я забыл о своей дороге. Сразу же пошел я к мастеру и, когда он повторил свой прежний вопрос, перевернул его сиденье. Теперь я полностью понимал коан, чьи узлы было так непросто распутать.
О братья! Идите до конца в своих дзэнских упражнениях. Если бы болезнь не настигла меня в Чжун- цине, я мог бы впустую прожить свою жизнь. Главное — встретить мастера, одаренного настоящим духовным видением. Подумайте, как серьезно и упорно, днем и ночью древние мастера посвящали себя занятиям дзэн, чтобы постичь его последнюю истину».
Юань-чжоу Сюэ-янь Цзу-цинь (умер в 1287 г.), ученик У-чжоу Ши-фаня (умер в 1249 г.), так повествует о своих опытах:
«Я оставил дом, когда мне было пять лет. Живя при мастере, слушая его разговоры с посетителями, я узнал о существовании дзэн; постепенно я уверовал в него, решив наконец посвятить себя занятиям дзэн. В шестнадцать лет я принял постриг и в восемнадцать встал на путь паломничества. Оставаясь при Юане из Шуаншаня, целыми днями, с утра и до вечера я был занят делами монастыря, никогда не покидая его территории. Даже находясь в общей спальне или занимаясь своими делами, я складывал руки у груди и опускал взгляд на землю, глядя не дальше трех стоп.
Первым моим коаном было „У!”. Какая бы мысль ни рождалась в сознании, не теряя времени, я подавлял ее. Мое сознание, подобно пирогу из льда, чистому и гладкому, сохраняло свою поверхность совершенно спокойной. День пролетал с быстротой щелчка пальцев. Звуки колокола или барабана никогда не до- стигали моего слуха.
Когда мне было девятнадцать лет, я поселился в монастыре Линъинь, где познакомился с летописцем Лаем из Чучжоу. Он дал мне такой совет: „В твоем методе нет жизни, он ни к чему тебя не приведет. В нем есть двойственность: ты сохраняешь движение и покой как два противоположных полюса мысли. Тебе следует воспитать дух вопрошания (и-и,ин); глубина твоего просветления будет соразмерна силе твоего вопрошающего духа”. Получив такой совет, я изменил коан, выбрав теперь коан „сухая тряпка”. Приступив к внутреннему вопрошанию о его смысле, я перебрал всевозможные точки зрения и всевозможные способы. Но скука и беспокойство попеременно одолевали меня и у меня не было ни минуты спокойного созерцания. Я отправился в монастырь Цзинсы, где присоединился к группе из семи ревностных последователей дзэн. Убрав свои кровати, мы решили совсем отказаться от лежачего отдыха. Там был монах, его звали Сю; он не присоединялся к нам, но все время сидел на своей подушке подобно железному столбу. Я хотел поговорить с ним, однако встретил отказ.
В течение двух лет мы практиковали воздержание от лежания. Это совершенно истощило меня, и духовно, и физически. В конце концов я вернулся к обычному способу отдыха. Через два месяца здоровье мое восстановилось, дух же мой благодаря этой уступке природе набрался новых сил. На самом деле занятия дзэн не обязательно должны сопровождаться отказом от сна. Гораздо лучше позволять себе несколько часов здорового сна в середине ночи, тогда сознание напитается свежей энергией.
Однажды я встретил Сю в коридоре, и впервые мне удалось поговорить с ним. Я спросил его:
— Почему ты столь старательно избегал меня в прошлом году, когда я хотел поговорить с тобой?
От ответил:
— Ревностному ученику дзэн жаль тратить время даже на стрижку ногтей; гораздо больше времени тратится понапрасну в разговорах с другими!
Я решил обратиться к нему за помощью и поделился своей проблемой:
— Меня беспокоят две вещи: скука и беспокойство. Как мне преодолеть их?
Сю ответил:
— Это происходит потому, что тебе не достает решимости в твоем упражнении. Пусть твоя подушка будет высока под тобой, спина — пряма, как стрела; направь всю свою духовную энергию на коан. Что толку говорить о скуке и беспокойстве?
Этот совет дал новый толчок моим упражнениям: уже через три дня и три ночи я достиг того состояния, в котором двойственность тела и сознания больше не существовала. Я чувствовал себя прозрачным и настолько живым, что веки мои не закрывались ни на минуту. На третий день, проходя мимо ворот, я чувствовал себя, как если бы продолжал сидеть со скрещенными ногами на подушке для медитации. Неожиданно я увидел Сю.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Пытаюсь реализовать истину (дао).
— Что ты называешь истиной?
Я не смог ответить, и это усилило смятение в моем сознании.
Я пошел в сторону зала медитаций и наткнулся на старшего монаха. Он сказал:
— Держи глаза широко открытыми и смотри, что все это значит.
Это придало мне сил. Я вернулся в зал и почти уже сел на свое место, как вдруг все изменилось. Широчайший простор раскрылся передо мной, казалось, что все, окружавшее меня, поглощено им. Опыт был неописуем и невыразим, я не знал ничего в мире, что могло бы сравниться с этим. Сходя со своего сиденья, я искал взглядом Сю. Он был очень доволен и повторял непрестанно: „Как я рад! Как я рад!” Мы взялись за руки, вышли за ворота и пошли вдоль берега, заросшего ивами. Я смотрел вокруг, вверх и вниз — вся вселенная со множеством ее вещей казалась совершенно изменившейся; то, что прежде вызывало неприязнь, все невежество и все страсти человеческие — все это виделось теперь лишь излиянием моей внутренней природы, остающейся светлой, истинной, прозрачной. Это состояние сознания сохранялось во мне более полумесяца.
У меня, к сожалению, не было возможности побеседовать с мастером, чье духовное видение было бы истинно глубоким, поэтому какое-то время я оставался на этой ступени просветления. Эта ступень еще не была совершенной; прими я ее как окончательную, она стала бы для меня серьезным препятствием к истинному прозрению. Часы бодрствования и сна все еще не сливались воедино. Коаны, до некоторой степени допускающие рассуждение, были достаточно понятны; те же, что исключали всякую рационализацию, были по-прежнему подобны непреодолимой железной стене. Много лет я провел под руководством мастера У-чжуня, внимая его проповедям, обращаясь к нему за советами; но долгожданное слово, которое освободило бы меня от внутреннего смятения, не приходило. В сутрах, в изречениях мастеров не встречал я ничего, что исцелило бы мою сердечную боль.
Так миновало десять лет, и я все никак не мог устранить непреодолимую внутреннюю преграду. Однажды, когда я ходил по залу Будды в Тяньму, взгляд мой упал на старый кипарис во дворе. Один лишь взгляд на это старое дерево распахнул совершенно новую духовную перспективу, внутри меня рухнули все препоны. Я словно вышел на яркий солнечный свет после долгого заточения в кромешной тьме. С тех пор меня не посещали сомнения ни в жизни, ни в смерти, ни в Будде, ни в патриархах. Я впервые осознал то, что лежало в основании внутренней жизни моего мастера У-чжуня, который и вправду заслужил свои тридцать увесистых ударов».
Тянь-шань Цюн, ученик Дэ-и из Мэншаня, оставил следующее описание:
«Когда мне было около тринадцати лет, я впервые услышал о буддизме; в восемнадцать я оставил дом, в двадцать два принял постриг. Сначала я отправился в Шичжуан, где узнал, что монах Сян сосредоточивал взгляд на кончике своего носа, и это удерживало его сознание в состоянии прозрачности. Позднее один монах принес от Сюэ-яня его „Советы в практике медитации” (дзадзэн). Познакомившись с этим сочинением, я понял, что стою на ложном пути. Тогда я пошел к Сюэ-яню и, следуя его советам, посвятил себя всецело коану „УГ\ На четвертую ночь я обнаружил, что весь взмок от пота, сознание же мое было ясным и излучало свет. Сидя в зале для медитаций, я ни с кем не разговаривал, весь отдаваясь дзадзэн.
Позже я отправился к мастеру Мяо из Гаофэна, от которого услышал: „Не прерывай упражнения, отдавайся ему на протяжении всех двенадцати страж.
Вставай ранним утром и сразу обращайся к коану. Пусть он все время предстоит перед твоим взором. Если почувствуешь усталость или сонливость, встань со своего места, пройдись по залу, но даже тогда не позволяй коану ускользнуть от твоего умственного взора. Ешь ли ты, работаешь ли, или же хлопочешь по монастырским делам, никогда не выпускай коан из виду. Если так ты будешь поступать днем и ночью, состояние однонаправленности сознания (экагра) станет преобладающим, и чуть позже твое сознание, без сомнения, откроется для просветления”. Тогда я, следуя совету, продолжал упражнения и действительно в конце концов достиг этого состояния. Двадцатого марта Янь произнес следующую проповедь:
„Братья, когда вы чувствуете неодолимую дремоту, просидев долгое время на подушках, сойдите на пол, пробегите вокруг зала, прополощите рот, омойте лицо холодной водой; затем вернитесь к вашим подушкам. Держите спину прямо, подобно высоко воздвигнутому зданию; всю вашу духовную энергию бросьте на коан. Если в течение семи дней вы будете поступать таким образом, я уверяю вас, что просветление неминуемо придет, ибо именно так было со мной сорок лет назад”.
Я последовал этому совету и вскоре обнаружил, что мое упражнение обогащается большим светом и силой, чем обычно. На второй день я уже не мог закрыть веки, даже когда желал это сделать; на третий мне казалось, что я иду по воздуху; на четвертый же день земное перестало существовать для меня. В ту ночь некоторое время я стоял, облокотившись на ограду и, проверив себя, обнаружил, что все поле моего сознания пусто. Единственное, что присутствовало там, — это коан. Я вернулся и сел на подушку, и тут внезапно все мое тело, от головы до ног, словно раскололось; я почувствовал, что я выхвачен из бездны и подброшен вверх. Радость моя не знала границ.
Я поведал о своем опыте Яню, но не встретил у него полного одобрения. Он посоветовал мне продолжать упражнения, как и прежде. Когда же я обратился к нему за дальнейшими наставлениями, среди прочего он сказал следующее: „Если ты действительно хочешь достичь высшей истины буддизма, помни, что в твоем опыте все еще не достает чего-то, не хватает последнего удара. Спроси себя: «Где мне не хватает этой окончательности?»” Я не мог не доверять его словам, и все же тень сомнения прокрадывалась в мое сознание. Тогда я продолжил свои упражнения дзад- зэн и упорно работал еще месяцев шесть.
Однажды у меня заболела голова и я готовил себе лекарство, когда монах, которого звали Цзяо Красноносый, спросил меня, как я понимаю историю о принце Ната?[44]
Услышав вопрос, я вспомнил, как когда-то старший монах У обращался ко мне с тем же вопросом, и я не смог ответить. Это воспоминание мгновенно привело меня к решению коана.
Позднее, когда Янь уже ушел из этого мира, я отправился к Мэн-шаню. Шань спросил меня: „Что в занятиях дзэн ты довел до завершенности?” Я не знал, что ответить. Шань посоветовал мне упражняться в успокоении, чтобы стереть мирскую пыль. Когда бы я ни входил в его комнату и ни пытался заговорить с ним, он сразу же восклицал: „Чего-то не достает!” Однажды я начал свой дзадзэн в четыре после полудня и упражнялся до четырех утра. Напряженнейшей силой концентрации я достиг состояния
опьяняющего экстаза. Выходя, я натолкнулся на мастера и рассказал ему о своем переживании. Он ответил вопросом: „Каково твое изначальное я?” Не успел я ответить, как он захлопнул дверь у меня перед лицом.
После этого я снова и снова напряженнейшим образом практиковал дзадзэн и часто доходил до экстатического состояния. Хотя смерть разлучила меня с прежним мастером прежде, чем я проник в существо дзэн, к счастью, под руководством нового мастера я достиг более глубоких реализаций. В действительности, если ты серьезен и исполнен решимости, реализации будут следовать одна за другой, счищая слой за слоем.
Однажды, просматривая Письмена[45] третьего патриарха, я встретил следующее: „Возвращаясь к корню, реализуешь смысл; следуя только видимости, теряешь субстанцию”. Прочтя это, я понял, что очистился еще от одного слоя. Мастер Шань сказал: „Занятия дзэн подобны полированию драгоценного камня: чем больше его полируют, тем ярче он блестит. Не переставайте полировать даже тогда, когда блеск его станет совершенным. Слой за слоем снимая внешние покровы, вы высвобождаете свою жизнь, и в конце концов она предстанет более прекрасной и ценной, чем самый драгоценный камень”.
Однако, когда бы я ни пытался заговорить, мастер неизменно повторял свое: „Чего-то не хватает”. Однажды, когда я был глубоко погружен в медитацию, это „чего-то не хватает” всплыло в моем сознании. Все путы, связывавшие до тех пор мое тело и сознание, вдруг распустились, а вместе с ними растворилось мое тело до мозга костей. Я словно увидел вспыхнувшее внезапно солнце, разорвавшее тьму снеговых туч ярким светом своих лучей. Не в силах сдержать себя, я мгновенно спрыгнул со своего места, побежал к мастеру, схватил его с криком: „Чего же мне недостает теперь?!” Он трижды ударил меня, я же низко поклонился в ответ. Мастер произнес: „О Тянь-шань, долгие годы ты не жалел себя для этого мига. И вот сегодня ты достиг его”».
У-вэнь Цун из Сэншаня был преемником мастера дзэн Цина; ниже изложен его опыт:
«Ду-вэн был первым моим мастером на пути дзэн; по его указанию я должен был постичь смысл изречения: „Ни сознание, ни Будда, никакая из вещей, это”. Позднее мы объединились в группу из шести учеников, включая Юнь-фэна и Юэ-шаня, чтобы поддерживать друг друга в упражнениях дзэн. Затем я встретил мастера Цзяо У-нэна, он задал мне „У!”. Потом я отправился в Чжанлу, где, как и прежде, у меня были друзья, с которыми мы занимались, помогая друг другу. Однажды мне случилось встретить монаха Цзина из Хуайшаня; он спросил меня: „Каково твое понимание дзэн после стольких лет занятий?” Я ответил: „Ни одна мысль не нарушает покоя моего сознания в течение всего дня”. Тогда он спросил: „Где родилось твое понимание?” Я чувствовал, что знаю ответ, но не мог выразить его в словах. Видя, что мне недостает проникновения в суть предмета, Цзин сказал, что у меня все хорошо с сохранением покоя, но я не постиг предмета в его движении. Я был удивлен и попросил его посоветовать мне, как продолжать упражнения, чтобы достичь прозрения сути. На это он ответил: „Известно ли тебе, что говорит Чу- ань-лао? — «Если желаешь постичь суть, взгляни на Полярную звезду, повернувшись к югу»”, — и ушел, не прибавив больше ни слова.
Я не понимал, что это значит. Шел я или сидел, сознание мое было занято только этим. И через несколько дней я распростился с „У!”, сосредоточив внимание только на „Полярной звезде, увиденной на
юге”. Как-то, сидя на бревне в комнате для подстригания вместе с другими монахами, я почувствовал, как „сомнение” (и) полностью овладело мной. Я не от да- вал себе отчета во времени; приближалось, наверное, время обеда, как вдруг, без предварений, я почувствовал, что сознание мое расширяется, становится чище, светлее и покойнее. Казалось, все мое сознание, все мои чувства — все разбилось, скинув внешние покровы; мир и все наполняющие его вещи — чувствующие и не чувствующие — все исчезло передо мной, оставив лишь широко простирающуюся пустоту.
Спустя какое-то время я очнулся, чувствуя, как пот струится по всему телу: теперь я знал, что значило видеть Полярную звезду на юге. Я вновь повстречал Цзина, и он спросил: „Кто есть так приходящий?” Я ответил: „Ни сам, ни другой”. Он опять спросил: „Если он ни сам и ни другой, то кто же?” „Тот, кто ест, будучи голоден, и спит, чувствуя усталость”, — ответил я. Тогда Цзин велел мне выразить опыт в стихах, что я и сделал, и все шло хорошо, без затруднений. И все же, я чувствовал, оставалось еще что-то окончательно не постигнутое.
Позднее я отправился в горы Сянъянь, где и провел лето. Было очень много москитов и они мешали мне держать руки в правильном положении. Тогда я подумал о древних мастерах, жертвовавших своими жизнями ради Дхармы — мог ли я после этого обращать внимание на москитов? Плотно сжав зубы, сцепив кисти рук, я установил „У!” перед внутренним взором, отчаянно противостоя москитам. Подвергнув себя такому испытанию на выносливость, я смог привести и тело, и сознание в состояние покоя. У меня было чувство, что все строение рушится, оставляя меня в просторной пустоте — это был опыт, не передаваемый земными средствами. Я сидел с семи утра до двух пополудни. Тогда ко мне пришло понимание того, что в буддизме — вся полнота истины, и только
в силу нашей неспособности полностью понять его, иногда он кажется нам заблуждением.
Мое понимание дзэн было ясным и полным, но в скрытых, почти недостижимых уголках моего сознания оставалось еще нечто, не до конца проясненное, не полностью исчерпанное; вновь и вновь искал я уединения в горах: шесть лет я провел в Гуанчжоу, шесть — в Лиан, а потом еще три года в Гуанчжоу, где и достиг наконец освобождения в полном смысле этого слова».
