Прежде несвойственный страх

Произошедший в XVII в. церковный раскол спровоцировал власти на поиск идейных врагов, еретиков. Охваченная религиоз­ной междоусобицей, борьбой за чистоту веры, призываемая к идеологической бдительности Московская Русь по-новому оце­нивает как истинное сумасшествие, так и мнимое — юродство. Неграмотное и испуганное население начинает вести себя на манер западноевропейцев времен разгула судов инквизиции. Религиоз­ное противостояние ревнителей старой и новой веры привело к го­сударственному гонению, преследованию и истреблению «веря­щих неправильно». Церковный собор учреждает особую службу по борьбе с раскольниками, их духовный лидер — протопоп Авва­кум — казнен.

Как и в Западной Европе, на Руси к еретикам стали легко при­числять психически больных людей, которые теперь и в церков­ном поучении, и в государевом указе признаются не просто «одер­жимыми», но одержимыми бесом. Охота на ведьм не обошла Московскую Русь, известны случаи сожжения чернокнижников и колдуний в царствование Алексея Михайловича, в народ­ное сознание проникает прежде не свойственный славянам суевер­ный страх перед калеками и слабоумными, отныне нередко имену­емыми «бесноватыми» или «уродами».

Свидетельством тому народные суеверия и чары (ритуальные слова и действия) против калек. «Чары для калек, — пишет И. П. Са­харов, — должны обращать особенное внимание помещиков по своему злоупотреблению в семейной жизни. Простолюдин реши­тельно верит, что калеки, люди, обезображенные разными болезня­ми, суть несчастливцы, очарованные доками, ведунами. Можно ли придумать нелепее сего заблуждения? Русский поселянин при взгля­де на калек сожалеет об них, но вместе с тем и страшится, предпо­лагая в их теле присутствие нечистой силы. Нельзя обвинять поселя­нина за это последнее предположение, чары для калек действи­тельно находятся в русском чернокнижии».

Быстрое искоренение религиозной оппозиции оказывается весь­ма затруднительным из-за существования полчищ профессиональ­ных побирушек, бесконтрольно перемещающихся по стране. Са­модержец и главенствующая церковь не могут более терпеть подобного положения дел и, признав бродяжничество опасным для государства, усиливают наступление на него. Административные меры, принимаемые на Руси в целях искоренения нищенства, неми­нуемо отражаются на положении той части инвалидов, что жили иодаянием Христа ради. Единственным положительным моментом усиливающейся борьбы с нищенством можно считать введение уго­ловного наказания лиц, промышлявших нищенством, за сознатель­ное калечение детей ради наживы. В 1679—1682 гг. частично пере­сматривается уголовное законодательство и, отметим это решение как позитивное, запрещается членовредительство арестантов.

Пытаясь сократить численности прошаков, власть неминуемо сталкивается с проблемой малолетних бродяжек. Царь Федор Алексеевич решает отсылать детей-побирушек на обучение в осо­бые места — «дворы». В своем решении государь не оригинален, подобным образом проблема решалась в большинстве европейских стран, там идея искоренения нищенства через общественное при­зрение родилась сотней лет раньше. Напомним, в Англии королев­ский акт 1575 г. предписывал строительство в каждом графстве ис­правительного дома для бродяг, Германия начала последовательно открывать дома-изоляторы примерно с 1620 г. Главное отличие Московского указа (1682) состояло не только и не столько в хро­нологическом отставании от западных актов. Упомянутых в цар­ском повелении «дворов» в реальной жизни не существовало, указ же не разъяснял, кто и на какие средства станет их строить. Кроме того, население Руси, не в пример западному, все еще оставалось нищелюбивым. Если в западном сознании к этому времени «нище­та выпадает из диалектики унижения и славы, ее место — в преде­лах соотношения порядка и беспорядка, внутри категории винов­ности», то на Руси она вызывает сострадание.

Русь продолжала оставаться нищелюбивой, но все чаще прояв­ляются предрассудки, согласно которым встреча с уродливым человеком сулит несчастье, что в известной мере является резуль­татом проникновения в страну вместе с западной культурой опас

ливых и недоброжелательных взглядов на инвалида. Комментируя «чары для калек», И. П. Сахаров энергично и настойчиво доказы­вает, что «они занесены в нашу родину с чужой стороны, русский поселянин не был их изобретателем», что древние славяне не ис­пытывали подобного опасения перед калеками.

Знаток русских обычаев М. И. Забылин приводит примеры опас­ливого отношения к увечным — сочиненные в народе «чары», способ­ные защитить от «дурного глаза» (влияния) уродливого или бесновато­го человека¹. «В былое время, — убеждает М. И. Забылин, — наша Россия изобиловала калеками разного рода, особенно Москва и ее окрестности. Особенно пешеходный путь от Москвы к обители препо­добного Сергия изобиловал на каждом шагу слепцами и уродами рос­товского изобретения (Ростов Ярославской губернии в прежнее время славился уродами. Промышленники нищенством или за деньги, или воровством приобретали детей, подрезывали жилы, выкалывали глаза или делали другое нарушение здоровья тела и уродование и уродов возили по России, эксплуатируя их). Изуродование существовало искусственное, несмотря на то, что было много и естественного безоб­разия по неуходу за детьми, вследствие наследственных болезней, а также по неискусству повивальных бабок (повитух) и отсутствию да­же самого понятия о врачебном искусстве. Простосердечный русский народ, ожидая в каждом новорожденном будущего работника, надеж­ду на подпору в старости, в рожденном уроде видел наказание Божие за свои грехи и уродство невинного младенца считал делом дьявола или прямо, или чрез посредство злых людских козней».

Причиной народного страха перед носителем физического уродства М. И. Забылин полагает дьявольскую тень, которую обы­ватель угадывал за спиной калеки или одержимого. Не прошли да­ром и старания Церкви, объявившей в XVI в. войну скоморохам и юродивым. Скоморошество и прежде искоренялось как «бесовство», «похабство», народных актеров выгоняли из городов и мона­стырских владений, за предоставление им крова на виновных на­лагался штраф. Теперь и юродивые в глазах духовенства утра­чивают ореол святости, предпринимается попытка вычеркнуть имена ранее чтимых юродов из богослужебных книг. Против прежде упоминавшихся в церковных бумагах имен в XVI в. появ­ляется отметка: «Доложить патриарху», владыка повелевает: «Вы­ключить имена». Патриарх демонстрирует клиру и миру «правиль­ное» отношение к юродивым, Церковь перестала считать даже самых популярных из них своими достойными чадами. В патриар­ших богослужебных книгах имена впавших в немилость юродов замазывают киноварью, а в текст Служебника образца 1602 г. Уже не вписывают. Спустя три десятилетия (1636) патриарх Иосаф осуждает поведение юродивых за то, что они «велик соблазн пола­гают в простых человецех». Наконец, православная Церковь окончательно порывает с «похабами», «бесноватых» за­прещено впускать в храм (1646). При патриархе Никоне, который «юродивых святых бешаными нарицал и на иконах их лики писати не веле», официальное неприятие юродивых достигло апогея.

Если в предшествующие века мистическое отношение населе­ния к «похабам» также распространялось на истинных умалишен­ных и сумасшедших, обеспечивая тем самым относительную их за­щиту, то в XVII столетии закладываются семена опасливо-недоброжелательного отношения к людям психически нездоровым. К концу XVII в. многие образованные москвичи уже разделяли официальную позицию неприятия юродства.

Перемене взглядов способствовали распространившиеся во вто­рой половине XVII в. пророчества о близком конце света, о скором приходе антихриста. Его власть, обещали предсказатели, «продол­жится на земле два с половиною года — с 1666 по 1669 г., а затем начнется светопреставление. <...> В ожидании этих ужасов, вероят­но, во многих местах происходили явления, о которых дошли до нас известия относительно нижегородского края. С осени 1668 г. там за­бросили поля, не пахали и не сеяли, по наступлении рокового 1669 года бросили и избы. Собираясь толпами, люди молились, по­стились, каялись друг другу в грехах». Нетрудно себе представить, как утомленное ожиданием антихриста, взвинченное и психически истощенное население легко обнаруживало бесовское влияние в необычном поведении окружающих. «В натурах экзаль­тированных это напряженное ожидание второго пришествия вызва­ло особые явления, принявшие, как это всегда бывает в явлениях религиозного экстаза, эпидемический характер».

Последнее двадцатилетие XVII в. ознаменовалось на Руси уже­сточением преследования раскольников и одновременно кардиналь­ной сменой взглядов монарха на нищенство. Армия побирушек во­брала в себя немалое число беглых крепостных и преступников, разного рода смутьянов, в том числе и противников новой веры. За­дача истребить религиозную оппозицию обусловила кардинальную смену отношения государства и церкви к нищенству. Стимулирова­ла борьбу с бродяжничеством и предстоящая военная реформа (1681), самодержец предполагал «рассортировать» нищенствую­щую братию, изъяв из нее мужчин, годных для армейской службы. Калеки и убогие государя интересовали меньше, инвалида в армию или в ремесло не рекрутируешь, а потому проект указа 1682 г. оста­вил эту часть живущих Христа ради без официального внимания, в очередной раз полагаясь на «милость добрых христиан». В год подготовки указа Федор Алексеевич скончался, а с ним умерла и идея организации в Московском царстве общественного при­зрения. Население страны, включая его элиту, не видело резона заменять традиционное нищелюбие на деятельную благотвори­тельность.

Итак, церковный раскол, «охота на ведьм», вымарыва­ние имен почитаемых юродивых из церковных книг, борь­ба с нищенством, появление суеверий и предрассудков истощали традицию терпимо-сострадательного отно­шения к убогим, государственное же призрение по-преж­нему отсутствовало.