Ричард Дэвис Бах - Richard Davis Bach (род. в 1936 г.)

Ричард Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон

Литературные иллюстрации

Повесть-притча

Пер. с англ. Ю. Родман. --------------------------------------------------------------- Невыдуманному Джонатану-Чайке, который живет в каждом из нас

Часть первая

Настало утро, и золотые блики молодого солнца заплясали на едвазаметных волнах спокойного моря. В миле от берега с рыболовного судна забросили сети с приманкой,весть об этом мгновенно донеслась до Стаи, ожидавшей завтрака, и вотуже тысяча чаек слетелись к судну, чтобы хитростью или силой добытькрохи пищи. Еще один хлопотливый день вступил в свои права. Но вдали от всех, вдали от рыболовного судна и от берега в полномодиночестве совершала свои тренировочные полеты чайка по имени ДжонатанЛивингстон. Взлетев на сто футов в небо, Джонатан опустил перепончатыелапы, приподнял клюв, вытянул вперед изогнутые дугой крылья и,превозмогая боль, старался удержать их в этом положении. Вытянутыевперед крылья снижали скорость, и он летел так медленно, что ветер едвашептал у него над ухом, а океан под ним казался недвижимым. Он прищурилглаза и весь обратился в одно-единственное желание: вот он задержалдыхание и чуть... чуть-чуть... на один дюйм... увеличил изгиб крыльев.Перья взъерошились, он совсем потерял скорость и упал. Чайки, как вы знаете, не раздумывают во время полета и никогда неостанавливаются. Остановиться в воздухе - для чайки бесчестье, длячайки это - позор. Но Джонатан Ливингстон, который, не стыдясь, вновь выгибал инапрягал дрожащие крылья - все медленнее, медленнее и опять неудача, -был не какой-нибудь заурядной птицей. Большинство чаек не стремится узнать о полете ничего кроме самогонеобходимого: как долететь от берега до пищи и вернуться назад. Длябольшинства чаек главное - еда, а не полет. Больше всего на светеДжонатан Ливингстон любил летать. Но подобное пристрастие, как он понял, не внушает уважения птицам.Даже его родители были встревожены тем, что Джонатан целые дни проводитв одиночестве и, занимаясь своими опытами, снова и снова планирует надсамой водой. Он, например, не понимал, почему, летая на высоте меньшейполувзмаха своих крыльев, он может держаться в воздухе дольше и почтибез усилий. Его планирующий спуск заканчивался не обычным всплеском припогружении лап в воду, а появлением длинной вспененной струи, котораярождалась, как только тело Джонатана с плотно прижатыми лапами касалосьповерхности моря. Когда он начал, поджимая лапы, планировать на берег,а потом измерять шагами след, его родители, естественно, встревожилисьне на шутку. - Почему, Джон, почему? - спрашивала мать. - Почему ты не можешьвести себя, как все мы? Почему ты не предоставишь полеты над водойпеликанам и альбатросам? Почему ты ничего не ешь? Сын, от тебя осталисьперья да кости. - Ну и пусть, мама, от меня остались перья да кости. Я хочу знать,что я могу делать в воздухе, а чего не могу. Я просто хочу знать. - Послушай-ка, Джонатан, - говорил ему отец без тенинедоброжелательности. - Зима не за горами. Рыболовные суда будутпоявляться все реже, а рыба, которая теперь плавает на поверхности,уйдет в глубину. Полеты - это, конечно, очень хорошо, но однимиполетами сыт не будешь. Не забывай, что ты летаешь ради того, чтобыесть. Джонатан покорно кивнул. Несколько дней он старался делать то же,что все остальные, старался изо всех сил: пронзительно кричал и дралсяс сородичами у пирсов и рыболовных судов, нырял за кусочками рыбы ихлеба. Но у него ничего не получалось. "Какая бессмыслица, - подумал он и решительно швырнул с трудомдобытого анчоуса голодной старой чайке, которая гналась за ним. - Я могбы потратить все это время на то, чтобы учиться летать. Мне нужноузнать еще так много!" И вот уже Джонатан снова один в море - голодный, радостный,пытливый. Он изучал скорость полета и за неделю тренировок узнал о скоростибольше, чем самая быстролетная чайка на этом свете. Поднявшись на тысячу футов над морем, он бросился в пике, изо всехсил махая крыльями, и понял, почему чайки пикируют, сложив крылья.Всего через шесть секунд он уже летел со скоростью семьдесят миль вчас, со скоростью, при которой крыло в момент взмаха теряетустойчивость. Раз за разом одно и то же. Как он ни старался, как ни напрягалсилы, достигнув высокой скорости, он терял управление. Подъем на тысячу футов. Мощный рывок вперед, переход в пике,напряженные взмахи крыльев и отвесное падение вниз. А потом каждый разего левое крыло вдруг замирало при взмахе вверх, он резко кренилсявлево, переставал махать правым крылом, чтобы восстановить равновесие,и, будто пожираемый пламенем, кувырком через правое плечо входил вштопор. Несмотря на все старания, взмах вверх не удавался. Он сделалдесять попыток, и каждый раз, как только скорость превышала семьдесятмиль в час, он обращался в неуправляемый поток взъерошенных перьев икамнем летел в воду. Все дело в том, понял наконец Джонатан, когда промок до последнегоперышка, - все дело в том, что при больших скоростях нужно удержатьраскрыты е крылья в одном положении - махать, пока скорость не достигнетпятидесяти миль в час, а потом держать в одном положении. Он поднялся на две тысячи футов и попытался еще раз: входя в пике,он вытянул клюв вниз и раскинул крылья, а когда достиг скоростипятьдесят миль в час, перестал шевелить ими. Это потребовалонеимоверного напряжения, но он добился своего. Десять секунд он мчалсянеуловимой тенью со скоростью девяносто миль в час. Джонатан установилмировой рекорд скоростного полета для чаек! Но он недолго упивался победой. Как только он попытался выйти изпике, как только он слегка изменил положение крыльев, его подхватил тотже безжалостный неумолимый вихрь, он мчал его со скоростью девяностомиль в час и разрывал на куски, как заряд динамита. Невысоко над моремДжонатан-Чайка не выдержал и рухнул на твердую, как камень, воду. Когда он пришел в себя, была уже ночь, он плыл в лунном свете поглади океана. Изодранные крылья были налиты свинцом, но бремя неудачилегло на его спину еще более тяжким грузом. У него появилось смутноежелание, чтобы этот груз незаметно увлек его на дно, и тогда, наконец,все будет кончено. Он начал погружаться в воду и вдруг услышал незнакомый глухойголос где-то в себе самом: "У меня нет выхода. Я чайка. Я могу толькото, что могу. Родись я, чтобы узнать так много о полетах, у меня былабы не голова, а вычислительная машина. Родись я для скоростных полетов,у меня были бы короткие крылья, как у сокола, и я питался бы мышами, ане рыбой. Мой отец прав. Я должен забыть об этом безумии. Я долженвернуться домой, к своей Стае, и довольствоваться тем, что я такой,какой есть, - жалкая, слабая чайка." Голос умолк, и Джонатан смирился. "Ночью - место чайки на берегу,и отныне, - решил он, - я не буду ничем отличаться от других. Так будетлучше для всех нас." Он устало оттолкнулся от темной воды и полетел к берегу, радуясь,что успел научиться летать на небольшой высоте с минимальной затратойсил. "Но нет, - подумал он. - Я отказался от жизни, отказался от всего,чему научился. Я такая же чайка, как все остальные, и я буду летатьтак, как летают чайки". С мучительным трудом он поднялся на сто футов иэнергичнее замахал крыльями, торопясь домой. Он почувствовал облегчение оттого, что принял решение жить, какживет Стая. Распались цепи, которыми он приковал себя к колесницепознания: не будет борьбы, не будет и поражений. Как приятно перестатьдумать и лететь в темноте к береговым огням. - Темнота! - раздался вдруг тревожный глухой голос. - Чайки никогда не летают в темноте! Но Джонатану не хотелось слушать. "Как приятно, - думал он. - Лунаи отблески света, которые играют на воде и прокладывают в ночи дорожкисигнальных огней, и кругом все так мирно и спокойно..." - Спустись! Чайки никогда не летают в темноте. Родись ты, чтобылетать в темноте, у тебя были бы глаза совы! У тебя была бы не голова,а вычислительная машина! У тебя были бы короткие крылья сокола! Там, в ночи, на высоте ста футов, Джонатан Ливингстон прищурилглаза. Его боль, его решение - от них не осталось и следа. Короткие крылья. Короткие крылья сокола! Вот в чем разгадка! "Какой же я дурак! Все, что мне нужно - этокрошечное, совсем маленькое крыло; все, что мне нужно - это почтиполностью сложить крылья и во время полета двигать одними толькокончиками. Короткие крылья! " Он поднялся на две тысячи футов над черной массой воды и, незадумываясь ни на мгновение о неудаче, о смерти, плотно прижал к телуширокие части крыльев, подставил ветру только узкие, как кинжалы,концы, - перо к перу - и вошел в отвесное пике. Ветер оглушительно ревел у него над головой. Семьдесят миль в час,девяносто, сто двадцать, еще быстрее! Сейчас, при скорости сто сорокмиль в час, он не чувствовал такого напряжения, как раньше присемидесяти; едва заметного движения концами крыльев оказалосьдостаточно, чтобы выйти из пике, и он пронесся над волнами, какпушечное ядро, серое при свете луны. Он сощурился, чтобы защитить глаза от ветра, и его охватиларадость. "Сто сорок миль в час! Не теряя управления! Если я начнупикировать с пяти тысяч футов, а не с двух, интересно, с какойскоростью..." Благие намерения позабыты, унесены стремительным, ураганнымветром. Но он не чувствовал угрызений совести, нарушив обещание,которое только что дал самому себе. Такие обещания связывают чаек, уделкоторых - заурядность. Для того, кто стремится к знанию и однаждыдостиг совершенства, они не имеют значения. На рассвете Джонатан возобновил тренировку. С высоты пяти тысячфутов рыболовные суда казались щепочками на голубой поверхности моря, аСтая за завтраком - легким облаком пляшущих пылинок. Он был полон сил и лишь слегка дрожал от радости, он был горд, чтосумел побороть страх. Не раздумывая, он прижал к телу переднюю частькрыльев, подставил кончики крыльев - маленькие уголки! - ветру ибросился в море. Пролетев четыре тысячи футов, Джонатан достигпредельной скорости, ветер превратился в плотную вибрирующую стенузвуков, которая не позволяла ему двигаться быстрее. Он летел отвесновниз со скоростью двести четырнадцать миль в час. Он прекрасно понимал,что если его крылья раскроются на такой скорости, то он, чайка, будетразорван на миллион клочков... Но скорость - это мощь, скорость - эторадость, скорость - это незамутненная красота. На высоте тысячи футов он начал выходить из пике. Концы егокрыльев были смяты и изуродованы ревущим ветром, судно и стая чаекнакренились и с фантастической быстротой вырастали в размерах,преграждая ему путь. Он не умел останавливаться, он даже не знал, как повернуть натакой скорости. Столкновение - мгновенная смерть. Он закрыл глаза. Так случилось в то утро, что на восходе солнца ДжонатанЛивингстон, закрыв глаза, достиг скорости двести четырнадцать миль вчас и под оглушительный свист ветра и перьев врезался в самую гущу Стаиза завтраком. Но Чайка удачи на этот раз улыбнулась ему - никто непогиб. В ту минуту, когда Джонатан поднял клюв в небо, он все еще мчалсясо скоростью сто шестьдесят миль в час. Когда ему удалось снизитьскорость до двадцати миль и он смог, наконец, расправить крылья, суднонаходилось на расстоянии четырех тысяч футов позади него и казалосьточкой на поверхности моря. Он понимал, что это триумф! Предельная скорость! Двестичетырнадцать миль в час для чайки! Это был прорыв, незабываемый,неповторимый миг в истории Стаи и начало новой эры в жизни Джонатана.Он продолжал свои одинокие тренировки, он складывал крылья и пикировалс высоты восемь тысяч футов и скоро научился делать повороты. Он понял, что на огромной скорости достаточно на долю дюймаизменить положение хотя бы одного пера на концах крыльев, и ужеполучается широкий плавный разворот. Но задолго до этого он понял, что,если на такой скорости изменить положение хотя бы двух перьев, телоначнет вращаться, как ружейная пуля, и... Джонатан был первой чайкой наземле, которая научилась выполнять фигуры высшего пилотажа. В тот день он не стал тратить время на болтовню с другими чайками;солнце давно село, а он все летал и летал. Ему удалось сделать мертвуюпетлю, замедленную бочку, многовитковую бочку, перевернутый штопор,обратный иммельман, вираж. Была уже глубокая ночь, когда Джонатан подлетел к Стае на берегу.У него кружилась голова, он смертельно устал. Но, снижаясь, он срадостью сделал мертвую петлю, а перед тем, как приземлиться, еще ибыструю бочку. "Когда они услышат об этом, - он думал о Прорыве, - ониобезумеют от радости. Насколько полнее станет жизнь! Вместо того, чтобыуныло сновать между берегом и рыболовными судами - знать, зачем живешь!Мы покончим с невежеством, мы станем существами, которым доступносовершенство и мастерство. Мы станем свободными! Мы научимсялетать! " Будущее было заполнено до предела, оно сулило столько заманчивого! Когда он приземлился, все чайки были в сборе, потому что начиналсяСовет; видимо, они собрались уже довольно давно. На самом деле ониждали. - Джонатан Ливингстон! Выйди на середину! Слова Старейшего звучали торжественно. Приглашение выйти насередину означало или величайший позор или величайшую честь. Круг Чести- это дань признательности, которую чайки платили своим великим вождям."Ну конечно, - подумал он, - утро, Стая за завтраком, они виделиПрорыв! Но мне не нужны почести. Я не хочу быть вождем. Я только хочуподелиться тем, что я узнал, показать им, какие дали открываются переднами". Он сделал шаг вперед. - Джонатан Ливингстон, - сказал Старейший, - выйди на середину, тыпокрыл себя Позором перед лицом твоих соплеменников. Его будто ударили доской! Колени ослабели, перья обвисли, в ушахзашумело. Круг Позора? Не может быть! Прорыв! Они не поняли! Ониошиблись, Они ошиблись! -...своим легкомыслием и безответственностью, - теклаторжественная речь, - тем, что попрал достоинство и обычаи СемьиЧаек... Круг Позора означает изгнание из Стаи, его приговорят жить водиночестве на Дальних Скалах. -...настанет день, Джонатан Ливингстон, когда ты поймешь, чтобезответственность не может тебя прокормить. Нам не дано постигнутьсмысл жизни, ибо он непостижим, нам известно только одно: мы брошены вэтот мир, чтобы есть и оставаться в живых до тех пор, пока у нас хватитсил. Чайки никогда не возражают Совету Стаи, но голос Джонатана нарушилтишину. - Безответственность? Собратья! - воскликнул он! - Кто болееответствен, чем чайка, которая открывает, в чем значение, в чем высшийсмысл жизни, и никогда не забывает об этом? Тысячу лет мы рыщем впоисках рыбьих голов, но сейчас понятно, наконец, зачем мы живем: чтобыпознавать, открывать новое, быть свободными! Дайте мне возможность,позвольте мне показать вам, чему я научился... Стая будто окаменела. - Ты нам больше не Брат, - хором нараспев проговорили чайки,величественно все разом закрыли уши и повернулись к нему спинами. Джонатан провел остаток своих дней один, но он улетел на многомиль от Дальних Скал. И не одиночество его мучало, а то, что чайки незахотели поверить в радость полета, не захотели открыть глаза и увидеть! Каждый день он узнавал что-то новое. Он узнал, что, придав телуобтекаемую форму, он может перейти в скоростное пикирование и добытьредкую вкусную рыбу из той, что плавает в океане на глубине десятифутов; он больше не нуждался в рыболовных судах и черством хлебе. Оннаучился спать в воздухе, научился не сбиваться с курса ночью, когдаветер дует с берега, и мог преодолеть сотни миль от заката до восходасолнца. С таким же самообладанием он летал в плотном морском тумане ипрорывался сквозь него к чистому, ослепительно сияющему небу... в тосамое время, когда другие чайки жались к земле, не подозревая, что насвете существует что-то, кроме тумана и дождя. Он научился залетатьвместе с сильным ветром далеко в глубь материка и ловить на обедаппетитных насекомых. Он радовался один тем радостям, которыми надеялся когда-топоделиться со Стаей, он научился летать и не жалел о цене, которую заэто заплатил. Джонатан понял, почему так коротка жизнь чаек: ее съедаетскука, страх и злоба, но он забыл о скуке, страхе и злобе и прожилдолгую счастливую жизнь. А потом однажды вечером, когда Джонатан спокойно и одиноко парил внебе, которое он так любил, прилетели они. Две белые чайки, которыепоявились около его крыльев, сияли как звезды и освещали ночной мракмягким ласкающим светом. Но еще удивительнее было их мастерство: онилетели, неизменно сохраняя расстояние точно в один дюйм между своими иего крыльями. Не проронив ни слова, Джонатан подверг их испытанию, которого ниразу не выдержала ни одна чайка. Он изменил положение крыльев так, чтоскорость полета резко замедлилась: еще на милю в час меньше - и падениенеизбежно. Две сияющие птицы, не нарушая дистанции, плавно снизилискорость одновременно с ним. Они умели летать медленно! Он сложил крылья, качнулся из стороны в сторону и бросился в пикесо скоростью сто девяносто миль в час. Они понеслись вместе с ним,безупречно сохраняя строй. Наконец, он на той же скорости перешел в длинную вертикальнуюзамедленную бочку. Они улыбнулись и сделали бочку одновременно с ним. Он перешел в горизонтальный полет, некоторое время летел молча, апотом сказал: - Прекрасно. - И спросил: - Кто вы? - Мы из твоей Стаи, Джонатан, мы твои братья. - Они говорилиспокойно и уверенно. - Мы прилетели, чтобы позвать тебя выше, чтобыпозвать тебя домой. - Дома у меня нет. Стаи у меня нет. Я Изгнанник. Мы летим сейчасна вершину Великой Горы Ветров. Я могу поднять свое дряхлое тело еще нанесколько сот футов, но не выше. - Ты можешь подняться выше, Джонатан, потому что ты учился. Тыокончил одну школу, теперь настало время начать другую. Эти слова сверкали перед ним всю жизнь, поэтому Джонатан понял,понял мгновенно. Они правы. Он может летать выше,и ему пора возвращатьсядомой. Он бросил долгий взгляд на небо, на эту великолепную серебрянуюстрану, где он так много узнал. - Я готов, - сказал он наконец. И Джонатан Ливингстон поднялся ввысь вместе с двумя чайками,яркими, как звезды, и исчез в непроницаемой темноте неба.

Часть вторая

"Так это и есть небеса", - подумал он и не мог не улыбнуться просебя. Наверное, это не очень почтительно - размышлять, что такоенебеса, едва ты там появился. Теперь, когда он расстался с Землей и поднялся над облаками крылок крылу с двумя лучезарными чайками, он заметил, что его телопостепенно становится таким же лучистым. Конечно, оно принадлежало всетому же молодому Джонатану, который всегда жил за зрачками егозолотистых глаз, но внешне оно переменилось. Оно осталось телом чайки, и все-таки никогда прежде Джонатану нелеталось так хорошо. "Как странно, - думал он, - я трачу вдвое меньшеусилий, а лечу вдвое быстрее, я в силах сделать вдвое больше, чем в моилучшие дни на Земле!" Его белые перья сверкали и искрились, а крылья сталибезукоризненно гладкими, как отполированные серебряные пластинки. Онс восторгом начал изучать их и прилагать силу своих мускулов к этимновым крыльям. Достигнув скорости двести пятьдесят миль в час, он почувствовал,что приближается к максимальной скорости горизонтального полета.Достигнув двухсот семидесяти трех миль, он понял, что быстрее лететь нев силах, и испытал некоторое разочарование. Возможности его нового телатоже были ограниченны, правда, ему удалось значительно превысить свойпрежний рекорд. но предел все-таки существовал, и чтобы его превзойти,нужны были огромные усилия. "На небесах, - думал он, - не должно бытьникаких пределов". Облака расступились, его провожатые прокричали: - Счастливой посадки, Джонатан! - и исчезли в прозрачном воздухе. Он летел над морем к изрезанному гористому берегу. Пять-шесть чаекотрабатывали взлеты на скалах. Далеко на севере, у самого горизонталетало еще несколько чаек. Новые дали, новые мысли, новые вопросы."Почему так мало чаек? На небесах должны быть стаи и стаи чаек. Ипочему я вдруг так устал? На небесах чайки как будто никогда не устаюти никогда не спят". Где он об этом слышал? События его земной жизни отодвигались вседальше и дальше. Он многому научился на Земле, это верно, ноподробности припоминались с трудом; кажется, чайки дрались из-за пищи ион был Изгнанником. Когда он приблизился к берегу, дюжина чаек взлетела ему навстречу,но ни одна из них не проронила ни слова. Он только чувствовал, что онирады ему и что здесь он дома. Этот день был очень длинным, такимдлинным, что он успел забыть, когда взошло солнце. Он развернулся, чтобы приземлиться, взмахнул крыльями, застыл ввоздухе на высоте одного дюйма и мягко опустился на песок. Другие чайкитоже приземлились, но им для этого достаточно было лишь слегкашевельнуть перьями. Они раскрыли свои белоснежные крылья, покачались наветру и, меняя положение перьев, остановились в то самое мгновение,когда их лапы коснулись земли. Это был прекрасный маневр, но Джонатанслишком устал, чтобы попробовать его повторить. Он все еще не произнесни слова и заснул, стоя на берегу. В первые же дни Джонатан понял, что здесь ему предстоит узнать ополете не меньше нового, чем в своей прежней жизни. Но разница все-такибыла. Здесь жили чайки-единомышленники. Каждая из них считала деломсвоей жизни постигать тайны полета, стремиться к совершенству полета,потому что полет - это то, что они любили больше всего на свете. Этобыли удивительные птицы, все без исключения, и каждый день они час зачасом отрабатывали технику движений в воздухе и испытывали новые приемыпилотирования. Джонатан, казалось, забыл о том мире, откуда он прилетел, и о томместе, где жила Стая, которая не знала радостей полета и пользоваласькрыльями только для добывания пищи и для борьбы за пищу. Но иногда онвдруг вспоминал. Он вспомнил о родных местах однажды утром, когда остался вдвоем сосвоим наставником и отдыхал на берегу после нескольких быстрых бочек,которые он делал со сложенными крыльями. - Салливан, а где остальные? - спросил он беззвучно, потому чтовполне освоился с несложными приемами телепатии здешних чаек, которыеникогда не кричали и не бранились. - Почему нас здесь так мало? Знаешь,там, откуда я прилетел, жили... -...тысячи тысяч чаек. Я знаю. - Салливан кивнул. - Мне, Джонатан,приходит в голову только один ответ. Такие птицы, как ты, - редчайшееисключение. Большинство из нас движется вперед так медленно. Мыпереходим из одного мира в другой, почти такой же, и тут же забываем,откуда мы пришли; нам все равно, куда нас ведут, нам важно только то,что происходит сию минуту. Ты представляешь, сколько жизней мы должныпрожить, прежде чем у нас появится смутная догадка, что жизнь неисчерпывается едой, борьбой и властью в Стае. Тысячи жизней, Джон,десять тысяч! А потом еще сто жизней, прежде чем мы начинаем понимать,что существует нечто, называемое совершенством, и еще сто, пока мыубеждаемся: смысл жизни в том, чтобы достигнуть совершенства ирассказать об этом другим. Тот же закон, разумеется, действует и здесь:мы выбираем следующий мир в согласии с тем, чему мы научились в этом.Если мы не научились ничему, следующий мир окажется точно таким же, какэтот, и нам придется снова преодолевать те же преграды с теми жесвинцовыми гирями на лапах. Он расправил крылья и повернулся лицом к ветру. - Но ты, Джон, сумел узнать так много и с такой быстротой, -продолжал он, - что тебе не пришлось прожить тысячу жизней, чтобыоказаться здесь. И вот они уже снова поднялись в воздух, тренировка возобновилась.Сделать бочку вдвоем трудно, потому что в перевернутом положенииДжонатану приходилось, летя вверх лапами, соображать, как выгнутькрылья, чтобы выполнить оставшуюся часть оборота, сохраняя безупречнуюсогласованность движений со своим учителем. - Попробуем еще раз, - снова повторил Салливан. - Попробуем ещераз. - И наконец: - Хорошо! Тогда они начали отрабатывать внешнюю петлю. Однажды вечером чайки, которые не улетели в ночной полет, стояливсе вместе на песке, они думали. Джонатан собрался с духом и подошел кСтарейшему - чайке, которая, как говорили, собиралась скоро расстаться сэтим миром. - Чианг... - начал он, немного волнуясь. Старая чайка ласково взглянула на него: - Что, сын мой? С годами Старейший не только не ослабел, а, наоборот, стал ещесильнее, он летал быстрее всех чаек в Стае и владел в совершенстветакими приемами, которые остальные еще только осваивали. - Чианг, этот мир... это вовсе не небеса? При свете луны было видно, что Старейший улыбнулся. - Джонатан, ты снова учишься. - Да. А что нас ждет впереди? Куда мы идем? Разве нет такого места- небеса? - Нет, Джонатан, такого места нет. Небеса - это не место и невремя. Небеса - это достижение совершенства. - Он помолчал. - Ты,кажется, летаешь очень быстро? - Я... я очень люблю скорость, - сказал Джонатан. Он был поражен -и горд! - тем, что Старейший замети его. - Ты приблизишься к небесам, Джонатан, когда приблизишься ксовершенной скорости. Это не значит, что ты должен пролететь тысячумиль в час, или миллион, или научиться летать со скоростью света.Потому что любая цифра - это предел, а совершенство не знает предела.Достигнуть совершенной скорости, сын мой, - это значит оказаться там. Не прибавив ни слова, Чианг исчез и тут же появился у кромки воды,в пятидесяти футах от прежнего места. Потом он снова исчез и тысячнуюдолю секунды уже стоял рядом с Джонатаном. - Это просто шутка, - сказал он. Джонатан не мог прийти в себя от изумления. Он забыл, что хотелрасспросить Чианга про небеса. - Как это тебе удается? Что ты чувствуешь, когда так летишь? Какоерасстояние ты можешь пролететь? - Пролететь можно любое расстояние в любое время, стоит толькозахотеть, - сказал Старейший. - Я побывал всюду и везде, куда проникаламоя мысль. - Он смотрел на морскую гладь. - Странно: чайки, которыеотвергают совершенство во имя путешествий, не улетают никуда; где им,копушам! А те, кто отказывается от путешествий во имя совершенства,летают по всей вселенной, как метеоры. Запомни, Джонатан, небеса - этоне какое-то определенное место место или время, потому что ни место, нивремя не имеют значения. Небеса - это... - Ты можешь научить меня так летать? Джонатан дрожал, предвкушая радость еще одной победы надневедомым. - Конечно, если ты хочешь научиться. - Хочу. Когда мы начнем? - Можно начать сейчас, если ты не возражаешь. - Я хочу научиться летать, как ты, - проговорил Джонатан, и в егоглазах появился странный огонек. - Скажи, что я должен делать. Чианг говорил медленно, зорко вглядываясь в своего молодого друга. - Чтобы летать с быстротой мысли или, говоря иначе, летать кудахочешь, - начал он, - нужно прежде всего понять, что ты уже прилетел... Суть дела, по словам Чианга, заключалась в том, что Джонатандолжен отказаться от представления, что он узник своего тела с размахомкрыльев в сорок два дюйма и ограниченным набором заранеезапрограммированных возможностей. Суть в том, чтобы понять: егоистинное "я", совершенное, как ненаписанное число, живет одновременно влюбой точке пространства в любой момент времени. Джонатан тренировался упорно, ожесточенно, день за днем, с восходасолнца до полуночи. И несмотря на все усилия, ни на перышко несдвинулся с места. - Забудь о вере! - твердил Чианг. - Разве тебе нужна была вера,чтобы научится летать? Тебе нужно было понять, что такое полет. Сейчасты должен сделать то же самое. Попробуй еще раз... А потом однажды, когда Джонатан стоял на берегу с закрытымиглазами и старался сосредоточиться, он вдруг понял, о чем говорилЧианг. "Конечно, Чианг прав! Я сотворен совершенным, мои возможностибезграничны, я - Чайка!" Он почувствовал могучий прилив радости. - Хорошо! - сказал Чианг, и в его голосе прозвучало торжество. Джонатан открыл глаза. Они были одни - он и Старейший насовершенно незнакомом морском берегу: деревья подступали к самой воде,над головой висели два желтых близнеца - два солнца. - Наконец-то ты понял, - сказал Чианг, - но тебе нужно ещепоработать над управлением... Джонатан не мог прийти в себя от изумления: - Где мы? Необычный пейзаж не произвел на Старейшего никакого впечатления,как и вопрос Джонатана. - Очевидно, на какой-то планете с зеленым небом и двойной звездойвместо солнца. Джонатан испустил радостный клич - первый звук с тех пор, как онпокинул Землю. - ПОЛУЧАЕТСЯ! - Разумеется, Джон, разумеется, получается, - сказал Чианг. -Когда знаешь, что делаешь, всегда получается. А теперь об управлении... Они вернулись уже в темноте. Чайки не могли отвести взгляда отДжонатана, в их золотистых глазах застыл ужас: они видели, как еговдруг не стало на том месте, где он провел столько времени в полнойнеподвижности. Но Джонатан недолго принимал их поздравления. - Я здесь новичок! Я только начинаю! Это мне надо учиться у вас! - Как странно, Джон, - сказал Салливан, стоявший рядом с ним. - Задесять тысяч лет я не встретил ни одной чайки, которая училась с такимже бесстрашием, как ты. Стая молчала. Джонатан в смущении переступал с лапы на лапу. - Если хочешь, мы можем начать работать над временем, - заговорилЧианг, - и ты научишься летать в прошлое и будущее. Тогда ты будешьподготовлен к тому, чтобы приступить к самому трудному, самомудерзновенному, самому интересному. Ты будешь подготовлен к тому, чтобылететь ввысь, и поймешь, что такое доброта и любовь. Прошел месяц или около месяца, Джонатан делал невероятные успехи.Он всегда быстро продвигался вперед даже с помощью обычных тренировок,но сейчас, под руководством самого Старейшего, он воспринимал новое,как обтекаемая, покрытая перьями вычислительная машина. А потом настал день, когда Чианг исчез. Он спокойно беседовал счайками и убеждал их постоянно учиться, и тренироваться, и стремитьсякак можно глубже понять всеобъемлющую невидимую основу вечной жизни. Онговорил, а его перья становились все ярче и ярче и, наконец, засиялитак ослепительно, что ни одна чайка не могла смотреть на него. - Джонатан, - сказал он, и это были его последние слова, -постарайся постигнуть, что такое любовь. Когда к чайкам вернулось зрение, Чианга с ними уже не было. Дни шли за днями, и Джонатан заметил, что он все чаще думает оЗемле, которую покинул. Знай он там одну десятую, одну сотую того, чтоузнал здесь, насколько полнее была бы его жизнь! Он стоял на песке идумал: что' если там, на Земле, есть чайка, которая пытается вырватьсяиз оков своего естества, пытается понять, что могут дать крылья, кромевозможности долететь до рыболовного судна и схватить корку хлеба. Бытьможет, она даже решилась сказать об этом во всеуслышание, и стаяприговорила ее к Изгнанию. И чем больше Джонатан упражнялся впроявлении доброты, тем больше он трудился над познанием природы любви,тем сильнее ему хотелось вернуться на Землю. Потому что, несмотря насвое одинокое прошлое, Джонатан был прирожденным наставником, и еголюбовь проявлялась прежде всего в стремлении поделиться добытой имправдой с каждой чайкой, которая ждала только благоприятного случая,чтобы тоже ринуться на поиски правды. Салливан, который за это время вполне овладел полетами соскоростью мысли и уже помогал другим, не одобрял замыслов Джонатана. - Джон, тебя некогда приговорили к Изгнанию. Почему ты думаешь,что те же чайки захотят слушать тебя сейчас? Ты знаешь поговорку изнаешь, что она справедлива: чем выше летает чайка, тем дальше онавидит. Чайки, от которых ты улетел, стоят на земле, они кричат идерутся друг с другом. Они живут за тысячу миль от небес, а тыговоришь, что хочешь показать им небеса - оттуда, с земли! Да ведь они,Джон, не могут разглядеть концов своих собственных крыльев. Оставайсяздесь. Помогай здесь новым чайкам, помогай тем, кто взлетел достаточновысоко, чтобы увидеть то, о чем ты хочешь им рассказать. - Он немногопомолчал и добавил: - Что, если бы Чианг вернулся в свой старыймир? Где бы ты сам находился сегодня? Последний довод был самым убедительным: конечно, Салливан прав. Чем выше летает чайка, тем дальше она видит. Джонатан остался и занимался с новыми птицами, которые прилеталина небеса; они все были очень способными и быстро усваивали то, что имобъясняли. Но к нему вернулось прежнее беспокойство, он не могизбавиться от мысли, что на Земле, наверное, живут одна-две чайки,которые тоже могли бы учиться. Насколько больше знал бы он сейчас,появись Чианг рядом с ним в те дни, когда он был Изгнанником! - Салли, я должен вернуться, - сказал он в конце концов. - У тебяпрекрасные ученики. Они помогут тебе справиться с новичками. Салливан вздохнул, но не стал возражать. - Боюсь, Джонатан, что я буду скучать по тебе. - Вот и все, что онсказал. - Салли, как тебе не стыдно! - с упреком воскликнул Джонатан. -Разве можно говорить такие глупости! Чем мы с тобой занимаемся изо дняв день? Если наша дружба зависит от таких условностей, как пространствои время, значит, мы сами разрушим наше братство в тот миг, когда сумеемпреодолеть пространство и время! Но, преодолевая пространство,единственное, что мы покидаем, - это Здесь. А преодолевая время, мыпокидаем только Сейчас. Неужели ты думаешь, что мы не сможем повидатьсяодин-два раза в промежутке между тем, что называется Здесь и Сейчас? Салливан невольно рассмеялся. - Ты совсем помешался, - сказал он ласково. - Если кто-нибудь всилах показать хоть одной живой душе на земле, как охватить глазомтысячу миль, это наверняка Джонатан Ливингстон. - Он смотрел на песок.- До свидания, Джон, до свидания, друг. - До свидания, Салли. Мы еще встретимся. Произнеся эти слова, Джонатан тут же увидел внутренним взоромогромные стаи чаек на берегах другого времени и с привычной легкостьюощутил: нет, он не перья и кости, он - совершенное воплощение идеисвободы и полета, его возможности безграничны. Флетчер Линд был еще очень молодой чайкой, но он уже знал, что небыло на свете птицы, которой пришлось бы терпеть такое жестокоеобращение Стаи и столько несправедливостей! "Мне все равно, что они говорят, - думал он, направляясь к ДальнимСкалам; он кипел от негодования, его взгляд помутился. - Летать - этововсе не значит махать крыльями, чтобы перемещаться с места на место.Это умеет даже... даже комар. Какая-то одна бочка вокруг СтарейшейЧайки, просто так, в шутку, и я - Изгнанник! Что они, слепы? Неужелиони не видят? Неужели они не понимают, как мы прославимся, если в самомделе научимся летать? Мне все равно, что они обо мне думают. Я покажу им, что значитлетать. Пусть я буду одиноким Изгнанником, если им так хочется. Но онипожалеют об этом, еще как пожалеют..." Голос проник в его голову, и хотя это был очень тихий голос,Флетчер так испугался, что вздрогнул и застыл в воздухе: - Не сердись на них, Флетчер! Изгнав тебя, они причинили вредтолько самим себе, и когда-нибудь они узнают, когда-нибудь они увидятто, что видишь ты. Прости их и помоги им понять. На расстоянии дюйма от конца его правого крыла летела ослепительнобелая, самая белая чайка на свете, она скользила рядом с Флетчером безмалейших усилий, не шевеля ни перышком, хотя Флетчер летел почти напредельной скорости. На мгновенье у молодого Флетчера все смешалось в голове. "Что со мной происходит? Я сошел с ума? Я умер? Что это значит?" Негромкий спокойный голос вторгался в его мысли и требовал ответа. - Чайка Флетчер Линд, ты хочешь летать? - ДА. Я ХОЧУ ЛЕТАТЬ! - Чайка Флетчер Линд, так ли сильно ты хочешь летать, что готовпростить Стаю и учиться и однажды вернуться к ним и постараться помочьим узнать то, что знаешь сам? Такому искусному, такому ослепительному существу нельзя былосолгать, какой бы гордой птицей не был Флетчер, как бы сильно его неоскорбили. - Да, сказал он едва слышно. - Тогда, Флетч, - обратилось к нему сияющее создание с ласковымголосом, - давай начнем с Горизонтального Полета...

Часть третья

Джонатан медленно кружил над Дальними Скалами, он наблюдал. Этотнеотесанный молодой Флетчер оказался почти идеальным учеником. Ввоздухе он был сильным, ловким и подвижным, но главное - он горелжеланием научится летать. Только что он мелькнул рядом - с оглушительным шумом взъерошенныйсерый комок вынырнул из пике и пронесся мимо учителя со скоростью стопятьдесят миль в час. Внезапный рывок, и вот он уже выполняет другоеупражнение - шестнадцативитковую вертикальную замедленную бочку - исчитает витки вслух: -...восемь... девять... десять... ой, Джонатан, я выхожу запределы скорости... одиннадцать... я хочу останавливаться так жекрасиво и точно, как и ты... двенадцать... черт побери, я никак не могусделать... тринадцать... эти последние три витка... без... четырн...а-а-а-а! Очередная неудача - Флетчер "сел на хвост" - вызвала особеннобурный взрыв гнева и ярости. Флетчер опрокинулся на спину, и егобезжалостно закрутило и завертело в обратном штопоре, а когда он,наконец, выровнялся, жадно хватая ртом воздух, оказалось, что он летитна сто футов ниже своего наставника. - Джонатан, ты попусту тратишь время! Я тупица! Я болван! Я зрястараюсь, у меня все равно ничего не получится! Джонатан взглянул вниз и кивнул. - Конечно, не получится, пока ты будешь останавливаться так резко.В самом начале ты потерял сорок миль в час! Нужно делать то же самое,только плавно! Уверенно, но плавно, понимаешь, Флетчер? Джонатан снизился и подлетел к молодой чайке. - Попробуем еще раз вместе, крыло к крылу. Обрати внимание наостановку. Останавливайся плавно, начинай фигуру без рывков. К концу третьего месяца у Джонатана появились еще шесть учеников -все шестеро Изгнанники, увлеченные новой странной идеей: летать радирадостей полета. Но даже им легче было выполнить самую сложную фигуру, чем понять,в чем заключается сокровенный смысл их упражнений. - На самом деле каждый из нас воплощает собой идею Великой Чайки,всеобъемлющую идею свободы, - говорил Джонатан по вечерам, стоя наберегу, - и безошибочность полета - это еще один шаг, приближающий наск выражению нашей подлинной сущности. Для нас не должно существоватьникаких преград. Вот почему мы стремимся овладеть высокими скоростями,и малыми скоростями, и фигурами высшего пилотажа......А его ученики, измученные дневными полетами, засыпали. Имнравились практические занятия, потому что скорость пьянила и потомучто тренировки помогали утолять жажду знания, которая становилась всесильнее после каждого занятия. Но ни один из них - даже Флетчер Линд -не мог себе представить, что полет идей - такая же реальность, какветер, как полет птицы. - Все ваше тело от кончика одного крыла до кончика другого, -снова и снова повторял Джонатан, - это не что иное, как ваша мысль,выраженная в форме, доступной вашему зрению. Разбейте цепи, сковывающиевашу мысль, и вы разобьете цепи, сковывающие ваше тело... Но какие бы примеры он ни приводил, ученики воспринимали его словакак занятную выдумку, а им больше всего хотелось спать. Хотя прошел всего только месяц, Джонатан сказал, что им поравернуться в Стаю. - Мы еще не готовы! - воскликнул Генри Кэлвин. - Они не желают насвидеть! Мы Изгнанники! Разве можно навязывать свое присутствие тем, ктоне желает тебя видеть? - Мы вправе лететь, куда хотим, и быть такими, какими мы созданы,- ответил ему Джонатан; он поднялся в воздух и повернул на восток, кродным берегам, где жила Стая. Несколько минут ученики в растерянности не знали, что делать,потому что закон Стаи гласил: "Изгнанники никогда не возвращаются", иза десять тысяч лет этот закон ни разу не был нарушен. Закон говорил:оставайтесь; Джонатан говорил: полетим; и он уже летел над морем в милеот них. Если они задержатся еще немного, он встретится с враждебнойСтаей один на один. - Почему мы должны подчиняться закону, если нас все равно изгналииз Стаи? - растерянно спросил Флетчер. - А если завяжется бой, от насбудет гораздо больше пользы там, чем здесь. Так они прилетели в то утро с запада - восемь чаек строю двойнымромбом, почти касаясь крыльями друг друга. Они пересекли Берег СоветаСтаи со скоростью сто тридцать пять миль в час: Джонатан впереди,Флетчер плавно скользил у его правого крыла, а Генри Кэлвин отважноборолся с ветром у левого. Потом, сохраняя строй, они все вместе плавнонакренились вправо... выровнялись... перевернулись вверх лапами...выровнялись, а ветер безжалостно хлестал всех восьмерых. Обыденные громкие ссоры и споры на берегу внезапно стихли, восемьтысяч глаз уставились, не мигая, на отряд Джонатана, как будто чайкиувидели гигантский нож, занесенный над их головами. Восемь птиц одна задругой взмыли вверх, сделали мертвую петлю и, сбавив скорость допредела, не качнувшись, опустились на песок. Затем Джонатан как ни вчем ни бывало приступил к разбору ошибок. - Начнем с того, - сказал он с усмешкой, - что вы все заняли своеместо в строю с некоторым опозданием... Одна и та же мысль молнией облетела Стаю. Все эти птицы -Изгнанники! И они - вернулись! Но это... этого не может быть! Флетчернапрасно опасался драки - Стая оцепенела. - Подумаешь, Изгнанники, конечно, Изгнанники, ну и пустьИзгнанники! - сказал кто-то из молодых. - Интересно, где это онинаучились так летать? Прошел почти час, прежде чем все члены Стаи узнали о ПриказеСтарейшего: Не обращать на них внимания. Чайка, которая заговорит сИзгнанником, сама станет Изгнанником. Чайка, которая посмотрит наИзгнанника, нарушит Закон Стаи. С этой минуты Джонатан видел только серые спины чаек, но он,казалось, не обращал внимания на то, что происходит. Он проводилзанятия над Берегом Совета и впервые старался выжать из своих учениковвсе, на что они были способны. - Мартин! - разносился по небу его голос. - Ты говоришь, чтоумеешь летать на малой скорости. Говорить мало, это надо еще доказать.ЛЕТИ! Незаметный маленький Мартин Уильям так боялся вызывать гнев своегонаставника, что, к собственному удивлению, научился делать чудеса намалой скорости. Он располагал перья таким образом, что при малейшем ветеркеподнимался до облаков и опускался на землю без единого взмаха крыльев. А Чарльз-Роланд поднялся на Великую Гору Ветров на высоту двадцатьчетыре тысячи футов и спустился, посиневший от холодного разреженноговоздуха, удивленный, счастливый и полный решимости завтра же поднятьсяеще выше. Флетчер, который больше всех увлекался фигурами высшего пилотажа,одолел шестнадцативитковую вертикальную замедленную бочку, а наследующий день превзошел самого себя: сделал тройной переворот черезкрыло, и ослепительные солнечные зайчики разбежались по всему берегу,откуда за ним украдкой наблюдала не одна пара глаз. Джонатан ни на минуту не разлучался со своими учениками, каждомуиз них он успевал что-то показать, подсказать, каждого - подстегнуть инаправить. Он летал вместе с ними ночью, и при облачном небе, и в бурю- летал из любви к полетам, а чайки на берегу тоскливо жались друг кдругу. Когда тренировки кончались, ученики отдыхали на песке, и современем они научились слушать Джонатана более внимательно. Он былодержим какими-то безумными идеями, которых они не понимали, нонекоторые его мысли были им вполне доступны. Ночами позади кружка учеников постепенно начал образовываться ещеодин круг: в темноте любопытные чайки долгими часами слушали Джонатана,и, так как ни одна из них не хотела видеть своих соседей и не хотела,чтобы соседи видели ее, перед восходом солнца все они исчезали. Прошел месяц после Возвращения, прежде чем первая Чайка из Стаипереступила черту и сказала, что хочет научиться летать. Это былТерренс Лоуэлл, который тут же стал проклятой птицей, заклейменнымИзгнанником... и восьмым учеником Джонатана. На следующую ночь от Стаи отделился Кэрк Мейнард; он проковылял попеску, волоча левое крыло, и рухнул к ногам Джонатана. - Помоги мне, - проговорил он едва слышно, будто собирался вот-вотрасстаться с жизнью. - Я хочу летать больше всего на свете... - Что ж, не будем терять времени, - сказал Джонатан, - поднимайсявместе со мной в воздух - и начнем. - Ты не понимаешь. Крыло. Я не могу шевельнуть крылом. - Мейнард, ты свободен, ты вправе жить здесь и сейчас так, кактебе велит твое "я", и ничто не может тебе помешать. Это Закон ВеликойЧайки, это - Закон. - Ты говоришь, что я могу летать? - Я говорю, что ты свободен. Так же легко и просто, как это было сказано, Кэрк Мейнард расправилкрылья - без малейших усилий! - и поднялся в темное ночное небо. стаяпроснулась, услышав его голос; с высоты пять тысяч футов он прокричалво всю силу своих легких: - Я могу летать! Слушайте! Я МОГУ ЛЕТАТЬ! На восходе солнца почти тысяча чаек толпилась вокруг учениковДжонатана и любопытством смотрела на Мейнарда. Им было безразлично,видят их или нет, они слушали и старались понять, что говорит Джонатан. Он говорил об очень простых вещах: о том, что чайка имеет праволетать, что она свободна по самой своей природе и ничто не должностеснять ее свободу - никакие обычаи, предрассудки и запреты. - Даже если это Закон Стаи? - раздался голос из толпы чаек. - Существует только один истинный закон - тот, который помогаетстать свободным, - сказал Джонатан. - Другого нет. - Разве мы можем научиться летать, как ты? - донесся до Джонатанадругой голос. - Ты особенный, ты талантливый, ты необыкновенный, ты непохож на других. - Посмотрите на Флетчера! На Лоуэлла! На Чарльза-Роланда! На ДжадиЛи! Они тоже особенные, талантливые и необыкновенные? Не больше, чем ты,и не больше, чем я. Единственное их отличие, одно-единственное отличиесостоит в том, что они начали понимать, кто они, и начали вести себя,как подобает чайкам. Его ученики, за исключением Флетчера, беспокойно задвигались. Онине были уверены, что дело обстоит именно таким образом. Толпа росла с каждым днем, чайки прилетали, чтобы расспросить,высказать восхищение, поиздеваться. - В Стае говорят, что ты Сын Великой Чайки, - сказал Флетчероднажды утром, разговаривая с джонатаном после Тренировочных Полетов наВысоких Скоростях, - а если нет, значит, ты опередил свое время натысячу лет. Джонатан вздохнул. "Цена непонимания, - подумал он. - Тебяназывают дьяволом или богом". - Как ты думаешь, Флетч? Опередили мы свое время? Долгая пауза. - По-моему, такие полеты были возможны всегда, просто кто-нибудьдолжен был об этом догадаться и попробовать научиться так летать, авремя здесь ни при чем. Может быть, мы опередили моду. Опередилипривычные представления о полете чаек. - Это уже кое-что, - сказал Джонатан, перевернулся через крыло инекоторое время скользил по воздуху вверх лапами. - Это все-таки лучше,чем опередить время. Несчастье случилось ровно через неделю. Флетчер показывал приемыскоростного полета группе новичков. Он уже выходил из пике, пролетевсверху вниз семь тысяч футов - длинная серая змейка мелькнула на высотенескольких дюймов над берегом - когда на его пути оказался птенец,который совершал свой первый полет и призывал свою маму. У ФлетчераЛинда была лишь десятая доля секунды, чтоб попытаться избежатьстолкновения, он резко отклонился влево и на скорости более двухсотмиль в час врезался в гранитную скалу. Ему показалось, что скала - это огромная кованая дверь в другоймир. Удушающий страх, удар и мрак, а потом Флетчер поплыл по какому-тостранному, странному небу, забывая, вспоминая и опять забывая; ему былострашно, и грустно, и тоскливо, отчаянно тоскливо. Голос донесся до него, как в первый раз, когда он встретилДжонатана Ливингстона. - Дело в том, Флетчер, что мы пытаемся раздвинуть границы нашихвозможностей постепенно, терпеливо. Мы еще не подошли к полетам сквозьскалы, по программе нам предстоит заняться этим немного позже. - Джонатан! - Которого называют также Сыном Великой Чайки, - сухо отозвался егонаставник. - Что ты здесь делаешь? Скала! Неужели я не... разве я не... умер? - Ох, Флетч, перестань! Подумай сам. Если ты со мнойразговариваешь, очевидно, ты не умер, так или нет? У тебя просто резкоизменился уровень сознания, только и всего. Теперь выбирай. Ты можешьостаться здесь и учиться на этом уровне, который, кстати, не намноговыше того, на котором ты находился прежде, а можешь вернуться ипродолжать работать со Стаей. Старейшины надеялись, что случитсякакое-нибудь несчастье, но они не ожидали, что оно произойдет таксвоевременно. - Конечно, я хочу вернуться в Стаю. Я ведь только начал заниматьсяс новой группой! - Прекрасно, Флетчер. Ты помнишь, мы говорили, что тело - это нечто иное, как мысль? Флетчер покачал головой, расправил крылья и открыл глаза: он лежалу подножья скалы, а вокруг толпилась Стая. Когда чайки увидели, что онпошевелился, со всех сторон послышались злые пронзительные крики: - Он жив! Он умер и снова жив! - Прикоснулся крылом! Ожил! Сын Великой Чайки! - Нет! Говорит, что не сын! Это дьявол! ДЬЯВОЛ! Явился, чтобыпогубить Стаю! Четыре тысячи чаек, перепуганные невиданным зрелищем, кричали:ДЬЯВОЛ! - и этот вопль захлестнул стаю, как бешеный ветер во времяшторам. С горящими глазами, с плотно сжатыми клювами, одержимые жаждойкрови, чайки подступали все ближе и ближе. - Флетчер, не лучше ли нам расстаться с ними? - спросил Джонатан. - Пожалуй, я не возражаю... В то же мгновенье они оказались в полумиле от скалы, и разящиеклювы обезумевших птиц вонзились в пустоту. - Почему труднее всего на свете заставить птицу поверить в то, чтоона свободна, - недоумевал Джонатан, - ведь каждая птица можетубедиться в этом сама, если только захочет чуть-чуть потренироваться.Почему это так трудно? Флетчер все еще мигал, он никак не мог освоиться с переменойобстановки. - Что ты сказал? Как мы здесь очутились? - Ты сказал, что хочешь избавиться от обезумевших птиц, верно? - Да! Но как ты... - Как все остальное, Флетчер. Тренировка. К утру Стая забыла о своем безумии, но Флетчер не забыл. - Джонатан, помнишь, как-то давным-давно ты говорил, что любви кСтае должно хватить на то, чтобы вернуться к своим сородичам и помочьим учиться. - Конечно. - Я не понимаю, как ты можешь любить обезумевшую стаю птиц,которая только что пыталась убить тебя. - Ох, Флетч! Ты не должен любить обезумевшую стаю птиц! Ты вовсене должен воздавать любовью за ненависть и злобу. Ты должентренироваться и видеть истинно добрую чайку в каждой из этих птиц ипомочь им увидеть ту же чайку в них самих. Вот что я называю любовью.Интересно, когда ты, наконец, это поймешь? Я, кстати, вспомнил сейчас об одной вспыльчивой птице по имени Флетчер Линд. Не так давно, когда этого самого Флетчераприговорили к Изгнанию, он был готов биться насмерть со всей Стаей исоздал на Дальних скалах настоящий ад для своего личного пользования.Тот же Флетчер создает сейчас свои небеса и ведет туда всю Стаю. Флетчер обернулся к Джонатану, и в его глазах промелькнул страх. - Я веду? Что означают эти слова: я веду? Здесь ты наставник.Ты не можешь нас покинуть? - Не могу? А ты не думаешь, что существуют другие стаи и другиеФлетчеры, которые, быть может, нуждаются в наставнике даже больше, чемты, потому что ты уже находишься на пути к свету? - Я? Джон, я ведь обыкновенная чайка, а ты... -...единственный Сын Великой Чайки, да? - Джонатан вздохнул ипосмотрел на море. - Я тебе больше не нужен. Продолжай поиски самогосебя - вот что тебе нужно, старайся каждый день хоть на шагприблизиться к подлинному всемогущему Флетчеру. Он - твой наставник.Тебе нужно научиться понимать его и делать, что он тебе велит. Мгновение спустя тело Джонатана дрогнуло и начало таять в воздухе,его перья засияли каким-то неверным светом. - Не позволяй им болтать про меня всякий вздор, не позволяй имделать из меня бога, хорошо, Флетч? Я - чайка. Я люблю летать, можетбыть... - ДЖОНАТАН! - Бедняга Флетч! Не верь глазам своим! Они видят только преграды.Смотреть - значит понимать, осознай то, что уже знаешь, и научишьсялетать. Сияние померкло, Джонатан растворился в просторах неба. Прошло немного времени, Флетчер заставил себя подняться в воздух ипредстал перед группой совсем зеленых новичков, которые с нетерпениемждали первого урока. - Прежде всего, - медленно проговорил он, - вы должны понять, чточайка - это воплощение идеи безграничной свободы, воплощение образаВеликой Чайки, и все ваше тело, от кончика одного крыла до кончикадругого - это не что иное, как ваша мысль. Молодые чайки насмешливо поглядывали на него. "Ну, ну, приятель, -думали они, - вряд ли это объяснение поможет нам сделать мертвуюпетлю". Флетчер вздохнул. - Хм. Да... так вот, - сказал он и окинул их критическим взглядом.- Давайте начнем с Горизонтального Полета. Произнеся эти слова, Флетчер вдруг действительно понял, что вДжонатане было столько же необыкновенного, сколько в нем самом. "Предела нет, Джонатан? - подумал он. - Ну что же, тогда недалекчас, когда я вынырну из поднебесья на твоем берегу и покажу тебекое-какие новые приемы полета!" И хотя Флетчер старался смотреть на своих учеников с подобающейсуровостью, он вдруг увидел их всех такими, какими они были на самомделе, увидел на мгновенье, но в это мгновенье они не только понравилисьему - он полюбил их всех. "Предела нет, Джонатан?" - подумал он сулыбкой. И ринулся в погоню за знаниями.

Три жизни "Чайки по имени Джонатан Ливингстон"

Sua fata habeni librlli (*) В недавнем (1973 года) весьма авангардистском фильмеамериканца Ральфа Бакши "В час пик" ("Heavy Traffic"),собравшем букет цитат из самых разных модных боевиков, средипародий и реминисценций из "Бонни и Клайда", "Крестного отца","Иисуса Христа-Суперзвезды", бардов "Роллинг Стоунз" и прочихзнаменитостей мелькнул летящий силуэт чайки на фоне солнечногодиска. Значит, владеет еще умами чайка по имени Джонатан Ливингстон,значит, не забыта еще, значит, продолжает свой странныйполет... Легенда о Джонатане-Чайке, "который живет в каждом из нас",окружена легендами же. Уже не раз - почтительно, бесстрастно илиглумливо - на страницах периодических изданий история о том, какмолодой человек романтического склада - потомок Иоганна СебастьянаБаха, летчик, одержимый своей профессией, но не слишком преуспевший вкарьере, автор романов, не имевших успеха, и статей в специальныхжурналах - этакий американский вариант Сент-Экзюпери, - как он,----------------------------(*) У книг своя судьба (лат.) прогуливаясь однажды по туманному берегу канала Белмонт Шор в штатеКалифорния, услышал Голос, который произнес загадочные слова: "ЧайкаДжонатан Ливингстон". Повинуясь Голосу, он сел за письменный стол изапечатлел видение, которое прошло перед его мысленным взором наподобиекинофильма. Но история удивительной чайки оборвалась так же внезапно, как иначалась. Сколько ни старался Бах досочинить ее своими силами, ничегоне получалось, пока лет восемь спустя в один прекрасный день ему такимже образом не привиделось продолжение. Впоследствии на многочисленные письма и вопросы читателей ипочитателей, доискивавшихся метафизического смысла "Джонатана", РичардБах всегда отвечал, что в отличие от романов, им самим сочиненных исозданных, ничего к написанному о чайке Джонатане прибавить он неможет. Он выполнял в этом случае роль не столько автора, сколькомедиума, и идея "Чайки" ему не принадлежит. Такова вкратце легендарная, мистическая часть биографии"Джонатана", в которой проще всего усмотреть рекламный трюк, хотя"рыцари бедные" встречаются же порой на свете, а на Голоса, какизвестно, ссылалась еще Жанна д'Арк... Впрочем, вторая - земная, реальная - жизнь "Чайки" не менееудивительна. Не очень рассчитывая, по-видимому, на "бестселлерность" своегодетища, Бах первоначально предложил рукопись в специальный журнал"Флайнг" ["Flying"], который ее отклонил, а потом в "Прайвет пайлот"["Private pilot"], который ее принял и опубликовал. Впоследствии"Джонатан" был даже перепечатан в заграничных журналах в Австралии, вБельгии, кажется, даже во Франции, но замечен не был. Автор пыталсяиздать его отдельной книжкой - хотя бы для детей - но ничего невыходило. Пока однажды... На этот раз роль провидения приняла на себя заведующая одним изотделов издательства "Макмиллан". Она искала что-нибудь интересноена популярную тему полетов и увидела в "Джонатане" нечто большее, нежелисказочку для детей. Издательство приняло рукопись. Решено было снабдить ееиллюстрациями, и Ричард Бах нашел в полном смысле соавтора в лицесвоего знакомого фотографа-анималиста Рассела Мансона. История чайкиДжонатан Ливингстон была издана в окружении замечательных по красотефотографий, следующих за всеми перипетиями фантастического сюжета... Так кончилось прозябание Ричарда Баха и началась третья и, можетбыть, самая необычайная жизнь "Чайки по имени Джонатан Ливингстон" -суперзвезды и мессии. Нет ничего труднее и неблагодарнее, нежели пытаться предсказатьуспех книги или фильма, и ничего проще, как объяснять его заднимчислом. И, однако ж, я чувствую себя в некотором недоумении передвоистину феноменальным триумфом "Чайки по имени Джонатан Ливингстон"Ричарда Баха, появившейся отдельным изданием на исходе 1970 года.Многие читатели этой истории, даже будучи предупреждены заранее окоммерческом буме, последовавшем за выходом "Чайки" в свет, останутся,вероятно, в том же недоумении. Некоторые воспримут ее просто какмистификацию в духе "королевского жирафа" Гекльберри Финна, когда ужеуже обманутые и "вовлеченные" склонны скорее вовлечь остальных, нежелисамим остаться в дураках. Самое дотошное исследование "Джонатана" -суперобложки, полиграфии, текста, - как феномена "массовой культуры" спомощью самых эффективных структурных методов, в лучшем случае говорито том, почему его читают, но ничего не говорит о том, почему егох_о_т_я_т читать. Между тем зигзаги удачи довольно причудливы: так, церковные властив Штатах, например, остались не довольны притчей, усмотрев в ней "грехгордыни". Так или иначе, но жанр "Чайки" не традиционен для американскойлитературы, и - при всей тривиальности авторских приемов - не тривиалендля литературы массовой. Притча, философская сказка, вернее всего, поэма в прозе обращенаавтором к тем, как писали прежде, "немногим избранным", кто готовпредпочесть ежедневной драке за рыбьи головы бескорыстное совершенствополета. Таких оказалось много. очень много, наконец, великое множество.Увы, я не могу уже с должной мерой убежденности перевоплотиться - труд,обязательный для всякого литератора (в том числе критика), - в тогомолодого потребителя духовных благ, который создал авторитет "ЧайкеДжонатану". И не хочу, подобрав quantum satis (*) подходящих к случаюцитат, пройти с читателем по кратчайшей прямой от информации к выводам.Такие понятия, как "молодежное движение", "хиппи", очень многое могутобъяснить в феномене "Джонатана" - многое, но не все. Я думаю, вещь эта, столь не похожая, казалось бы, на то, чтообычно вызывает интерес широкой публики, соприкасается тем не менее ссамыми разными явлениями, по разным поводам попадающим в фокусобщественного внимания. Поэтому, заранее извинившись перед любителямиинформации и поклонниками эрудиции за отсутствие звонких цитат, ярискую предложить вниманию читателя всего лишь гипотезу, основанную нанаблюдениях самого общего свойства, притом наблюдениях издалека. Можно очертить несколько сфер, по касательной к которым успех тойили иной вещи, столь не похожей на обычную популярную литературу,станет понятнее. Первую из этих сфер, как ни странно это может показаться, яобозначила бы термином "истории о животных". Ныне, с возникновением понятия "экология", человек, выделившийсяиз природы и еще так недавно исходивший из концепции коренной инемедленной ее переделки, попытался вновь ощутить себя ее частью иприобщиться ее тайн. В этом пункте, как нигде, наука сомкнулась сбеллетристикой, и описание поведения животных - этология - почти безперевода со специального языка на популярный стало всеми излюбленнымчтением. Романтизация единоборства с природой - еще недавняя, ещевчерашняя - сменилась пафосом единения с ней. На смену охотничьимподвигам явились подвиги естествоиспытателей, занимающихся спасениемредких видов животных; взамен ружья появилось фоторужье, и ныне ни одиниз массовых иллюстрированных журналов не обходится без фоторассказов опредставителях фауны разнообразных уголков земли. Я не говорю уже опрекрасных и читаемых наравне с художественной литературой книгахДаррела, Джой Адамсон, Гржимека и прочих. Все это, разумеется, имеет мало общего с Джонатаном, осваивающемтехнику высшего пилотажа и достигающим бессмертия. Но когда этология, ----------------------------(*) Нужное количество (лат.) бионика, психология животных становятся в порядок дня, то кажетсяестественным, что следом за научными изысканиями Джона Лилли возникаетфантастический роман Лео Сцилларда "Голос дельфинов", что авторы"Хроники Хеллстрема" - научно-популярной ленты о жизни насекомых - недовольствуются простой демонстрацией удивительных натурных съемок, ностремятся придать своему фильму черты своеобразной и зловещей"антиутопии", противопоставив неразумию человеческой цивилизациисуперрациональную "цивилизацию" муравьев и пчел. Философская сказка Баха целиком уходит в извечную областьаллегорий. Но едва ли не случайно, что издательство и автор отказалисьот первоначальных рисованных иллюстраций к "Чайке" и признали ихслишком "литературными". Едва ли случайно, что для иллюстрации притчиони обратились к "документальному" жанру - фотографии. Подлинностьземли, моря и неба, полета чаек не только не пришла в противоречие спритчей, но даже придала истории необыкновенной чайки некую иллюзорнуюдостоверность - сродни Голосу, который будто бы поведал ее РичардуБаху, - ту странную двойственность впечатления, на границе невозможногои возможного, которая до "психологии животных" едва ли могла исуществовать. Надо сказать, что отношения притчи о Джонатане с привычнымисовременному человеку документализмом этим не исчерпываются ииллюзорная достоверность возникает не только от сопряжения легендарнойструктуры сюжета с реальной фактурой фотографии. Подобиемдокументальности аранжирована сама история. Тренировки Джонатана, подробное и квалифицированное описаниетехники полета и фигур высшего пилотажа сродни репортажности "новогожурнализма". И если притча проходит по касательной к области"психологии животных", то уж тем более соприкасается она с обширнойобластью, хорошо знакомой Баху, по имени которой называется журнал,куда первоначально предназначил он свой труд ("Флайнг" - "Полет"). Едва ли надо напоминать читателю о том пути, который на нашейпамяти проделала авиация - от преодоления звукового барьера до выхода вкосмос, - чтобы объяснить завораживающий и полемический смысл вечноговопроса "зачем?" и бескорыстного стремления к совершенству. Но книжка издательства "Макмиллан" в голубой глянцевой обложке,где столько же строчек набора, сколько облаков, света, тумана, полетачаек (все это воспроизводится в полном объеме в любом дешевом,карманном издании) заставляет вспомнить совсем другое современное,популярное, модное имя - имя уже достаточно известного нашему читателю"пророка телевизионной эры" Маршалла Маклюэна. Конечно,полиграфическая техника сегодня не располагает возможностью передатьеще и ветер, крики чаек, дерущихся за рыбьи головы, свист крыльев итишину неба, куда возносится Джонатан, как-никак, книга есть книга, ане экран телевизора и "Джонатан" относится, по Маклюэну, кдотелевизионной "гутенберговой галактике"; но насколько возможно былосделать в границах современной полиграфической техники книжку,обращенную не только к разуму читателя, но и ко всей совокупностичувств человека эры телевидения, настолько издательство "Макмиллан"постаралось это сделать. Вот почему о ней уместно писать втелевизионной терминологии: "Джонатаном" не увлекаются, в него"вовлекаются" (involve). Но как бы ни казались соблазнительны и пояснительны экскурсы всопредельные "Джонатану" области возможных читательских интересов ипритяжений, все же в поисках секрета его успеха пора вернуться к немусамому. Проще и естественнее всего объяснить успех "Джонатана""минус-факторами", как сказали бы сторонники структурного метода. Всамом деле, на фоне нарастающего насилия, узаконенной порнографии игрубого потребительского материализма, ставших modus vivendi (*)современной массовой культуры, бескорыстное и отшельническое стремлениестранной чайки по имени Джонатан Ливингстон к совершенству становитсячем-то вроде исповедания веры. Очевидна евангельская структура сюжета: изгнанничество иизбранничество, смерть и воскресение, проповедь, чудеса, апостолы. Так же очевидна сознательная модификация его, "остранение" путемперенесения в иную и уже аллегорическую действительность. То и другое - следование евангельским мотивам и видоизменение их -обнаруживают общность одинокой по жанру и материалу "Чайки" с гораздоболее широким кругом явлений на всех уровнях западной культуры,получивших название неоромантической волны. "Минус-факторы" если и не прямо вызвали ее к жизни, то принеслией коммерческий успех и всеобщее внимание - от романов и кинофильмов добытовой моды "из бабушкиного сундука"; старомодное стало не толькомодно, но и модерно. Потому в этой неоромантической, сентиментальной волне, котораявновь открыла приправленное ностальгией и подправленное иронией обаяниев развенчанных было добрых чувствах и простых истинах, "Джонатан" можетсуществовать, оставаясь ни на что не похожим, сам по себе. Разумеется,за лоскутной пестротой этих поисков потерянного рая просматриваютсясоциальные процессы, в том числе кризис оф