Притчи о заблудшей овце и потерянной драхме

«Вы обвиняете Меня в том (сказал Христос), что Я принимаю грешников, отставших от Бога, даже хожу к ним, довожу их до раскаяния и, спасая от гибели, возвращаю их Богу? Но ведь и вы поступаете так же в отношении того, что для вас дорого, близко. Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? (Лк. 15, 4). Или какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно, пока не найдет (Лк. 15, 8). Если же вы поступаете так, теряя свое имущество, то зачем укоряете Меня, когда Я спасаю людей, отставших от Бога, Отца их? Добрый пастырь, найдя заблудшую овцу, не наказывает ее за то, что она отстала от стада, даже не гонит ее к стаду, а от радости, что нашел ее, берет ее на плечи свои и несет домой, созывает друзей и соседей и говорит им: порадуйтесь со мною: я нашел мою пропавшую овцу. Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии (Лк. 15, 6—7). Так радуюсь и Я, когда возвращаю к Богу потерянных овец стада Его».

Обезоруженные этими словами фарисеи и книжники злобно молчали; если бы они были способны сознавать свои заблуждения, то им было бы стыдно. Но одних ли их пристыдил Иисус своими притчами? Не повинны ли и мы в том же фарисействе? Не уклоняемся ли и мы от общения с падшими братьями из опасения унизить тем свое достоинство? Не относимся ли и мы к ним с тем же высокомерным презрением, которое составляло отличительную черту фарисеев? Постыдимся же такому сходству и последуем за Христом; пойдем с Ним к нуждающимся в нашей помощи, как бы низко они ни пали; обратимся к ним не с укором, не с сухим назиданием, а согреем их ласкою и всепобеждающею любовью; будем смотреть на них как на больных, нуждающихся не в наказании за свою болезнь, а в заботливом лечении, несмотря на то, что больны они по своей же вине, и если нам удастся спасти погибавшего и вывести его на прямой путь, то мы поймем ту радость, которой радовался Христос, доводя грешников до искреннего покаяния; мы поймем, что призваны служить не умножению радости людей счастливых и без нас, а избавлению от греха, горя и отчаяния тех, которым нечему радоваться.

Некоторые толкователи задаются вопросами: как мог добрый пастырь, спасая одну заблудшую овцу, оставить в пустыне все стадо свое? И кого надо подразумевать под девяноста девятью не заблудившимися овцами и девятью непотерянными драхмами?

На первый вопрос отвечают так: пастырь оставил свое стадо не на произвол судьбы, не в дикой пустыне, а на пространном пастбище, считающемся пустынным лишь по безлюдию, по безопасности от воров и разбойников.

По второму вопросу высказываются различные мнения. Одни толкователи полагают, что под девяноста девятью овцами и девятью драхмами надо подразумевать ангелов и души умерших праведников, не имеющих нужды в покаянии. Другие же думают, что здесь речь идет о тех мнимых праведниках, каковыми, например, были фарисеи, которые не сознают своих грехов и потому отвергают всякие попытки к их спасению. Как то, так и другое объяснение едва ли можно считать правильными: ангелы и души умерших праведников не могут составлять единого стада с живущими на земле грешниками, единого в том именно значении, о котором говорится в притче; нельзя также считать фарисеев и подобных им мнимых праведников незаблудшими овцами и непотерянными драхмами, так как они окончательно потеряны как для Царства Божия на земле, так и для Царства Небесного.

При всех подобных неудачах в объяснении второстепенных слов какой-либо притчи Христовой следует иметь в виду, что Христос, беря для Своих притчей примеры из обыденной жизни Своих слушателей, пояснял Свое учение лишь главной мыслью рассказа, а не мелочными подробностями его, не имевшими иногда прямого отношения к главной мысли. Если допустить это положение, то бесполезны будут попытки истолковывать во что бы то ни стало все без исключения подробности каждой притчи; гоняясь за ними, можно упустить главную мысль, можно, как говорится в пословице, из-за деревьев не заметить леса.

Притча о блудном сыне

Продолжая обличение книжников и фарисеев и вместе с тем поучая остальных Своих слушателей, Христос произнес притчу о блудном сыне. У некоторого человека были два сына; младшему надоело быть под попечением отца, захотелось пожить веселой, разгульной жизнью подальше от родительского дома; с этой целью он попросил отца выделить его, а когда получил надел, то, собрав все доставшееся на его долю, ушел в дальнюю сторону и там расточил все свое состояние, живя распутно. Наступившая нужда, а затем и голод заставили его наняться пасти свиней. Во все время своей беспутной жизни он ни разу не подумал об отце, и только теперь, когда дошел до отчаянного положения, когда приходилось умирать от голода, вспомнил про него и, надеясь на его милосердие, сказал: встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою (Лк. 15, 18). Встал и пошел к отцу своему. А отец, как только увидел приближающегося к нему в рубище сына, тотчас же понял все, сжалился над несчастным, не стал дожидаться, пока он дойдет до него и с почтением попросит прощения, сам побежал навстречу ему, обнял его, пал ему на шею и целовал его, а потом велел одеть его в лучшую одежду и заколоть откормленного теленка: станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться (Лк. 15, 23—24). Старший же сын его, возвратясь с поля и узнав причину отцовского веселья, обиделся, рассердился и не пошел к отцу и брату, а когда отец вышел позвать его, то он с упреком сказал: я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка (Лк. 15, 29—30). Негодование старшего сына было так велико, что он не захотел назвать виновника веселья братом своим, а презрительно сказал: этот сын твой. Чувство любви к брату, даже к падшему и потому нуждающемуся в поддержке, было чуждо ему; любил он только себя и готов был судьбу своего брата принести в жертву своему себялюбию; такого сына, который расточил свое состояние с блудницами, надо было, по его мнению, прогнать, а не принимать с распростертыми объятиями; пусть гибнет! Сам же виноват! Нечего жалеть его!

Так нередко рассуждаем и так поступаем и мы, грешные, когда согрешивший против нас брат в раскаянии просит у нас прощения. Мы считаем как бы особым долгом своим сначала поставить ему на вид все его грехи, нередко даже преувеличить значение их, поглумиться над ним, растравить все его сердечные раны и лишь по окончании такой нравственной пытки простить его. Поступая так, мы оправдываем себя тем, что проделываем все это для пользы согрешившего брата, что этим доводим его до раскаяния, сознания своего греха. Но так ли это? Ведь тот, кто просит прощения, кто говорит — я согрешил против неба и пред тобою, — тот уже сознал свой грех, покаялся и, следовательно, не нуждается в доведении его до раскаяния.

Не так поступает Милосердый Бог. Грешнику достаточно опомниться, прийти в себя, оглянуться на свое прошлое, осудить себя, в раскаянии, хотя бы и вынужденном, вспомнить о милосердии Божием, сказать — пойду к Отцу моему, и действительно пойти; и Милосердый Господь с радостью примет блудного сына Своего, который был мертв и ожил, пропадал и нашелся.

Как часто мы уклоняемся от Бога только потому, что, по тяжести своих грехов, признаем себя недостойными прощения! Как часто мы говорим: «Грехи мои так велики, что Бог не простит мне, как бы я ни молился Ему; поэтому бесполезно и молиться». Рассуждая так, мы приписываем Богу свои недостатки, свои несовершенства: сами мы не простили бы брату, так же много нагрешившему против нас, и потому думаем, что и Бог не простит нас, если мы обратимся к Нему. Но внимательное чтение притчи о блудном сыне должно убедить нас в необъятной любви и безграничном милосердии Бога. Будем же чаще вспоминать эту притчу и, как бы грешны мы ни были, не будем отчаиваться; сознав тяжесть своих грехов, свернем с греховного пути, вспомним, что есть у нас Отец, Который скорбит о нас и ждет нашего возвращения на путь Божественной истины; скажем: пойду к Отцу моему! И пойдем к Нему смело, надеясь на Его милосердие. Но, рассчитывая на милосердие Божие, будем сами прощать всех, согрешивших против нас, помня слова Иисуса Христа: если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших (Мф. 6, 15); да и прощать-то будем не со злобой, а с радостью, что согрешивший против нас сознал свой грех и, следовательно, почти освободился от него, с такой радостью, с какой отец притчи простил своего блудного сына.

В притчах о заблудшей овце и о потерянной драхме говорится о милосердии Божием к людям, случайно выбившимся из колеи и ставшим на скользкий путь греха. Такие люди еще не погибли, не потеряны для Царства Божия: их еще можно вернуть назад. И вот, Господь идет к ним, посылая им какое-либо испытание, которое заставляет их вовремя одуматься, раскаяться и вернуться на прямой путь, а когда они возвращаются в стадо Христово, то не наказывает их за то, что отстали от него, а с радостью принимает их. В притче же о блудном сыне говорится о милосердии Божием к грешнику, сознательно предавшемуся греховной, распутной жизни, жаждавшему насладиться этой жизнью; но когда на краю гибели этот грешник вспомнил о Боге и в раскаянии пошел к Отцу своему, то и такого блудного сына Бог с радостью принял и простил. Любовь к сыну, хотя бы и к блудному, заставляет Отца радоваться, что пропавший нашелся, что мертвый ожил, а эти два чувства — любовь и радость — не допускают даже возможности какого-либо наказания, возмездия; они ведут только к безусловному прощению, полному забвению всего прошлого...

Окончив притчу о блудном сыне, Иисус произнес притчу о неверном управителе.