Церковь и мирской университет

 

Церкви никак не могут до конца примириться с тем, что они больше не несут отеческой ответственности за жизнь университета. Дитя выросло и живет совершенно самостоятельно. Было время, когда христианам удавалось оказывать некоторое «христианизирующее» влияние на университеты. Они делали это либо прямо — посредством церковного контроля, либо косвенно — воздействуя через культуру, либо окольным путем — так или иначе, проникая в университетскую среду». Эти дни миновали или, по крайней мере, на исходе. Теперь университет — подобно культуре, на которую он влияет и которая влияет на него, — стал светским институтом, центром столкновения идей, местом, где кроются огромные потенциальные опасности и содержатся грандиозные возможности. Его дехристианизация еще не завершилась, и потому еще существует опасность возврата к какой-нибудь ортодоксии, однако в целом процесс секуляризации одерживает победы на всех фронтах.

Некоторые христиане полагают, что задача Церкви — вести тотальную войну с этим процессом. Но они ошибаются. Как мы видели, секуляризация несет освобождение, а ее корни мы обна­ружили в самой библейской вере. Этот процесс не может повернуть вспять ни церковная, ни какая-либо иная программа. Боги и их бледные отражения — метафизические символы — уходят в прошлое. Мир все больше и больше становится «просто миром». Он лишается сакрального и религиозного покровов. Человек все больше становится собственно человеком, отказываясь от мифологических смыслов и культовых действий, сопровождавших его на «религиозном этапе» истории. Но этот этап прибли­жается к концу. Теперь человек должен взять на себя ответственность за мир. Он больше не может передоверять его каким бы то ни было религиозным силам.

Университет, как и все институты, участвует в процессе секуляризации. А иногда он даже оказывается лидером. С мо-

 

мента зарождения университет был для Церкви «трудным ребенком». Попытки Церкви сделать университет центром форми­рования интеллектуальной элиты, верной церковной философии и теологии, никогда не были по-настоящему успешными. В уни­верситетах Европы работали арабы и даже создали несколько собственных. Христианские и арабские ученые прекрасно ладили между собой, если только не делалось попыток противо­поставить Святую Троицу учению о едином Боге Аллахе. В области же анатомии, математики или астрономии это сотрудничество было плодотворным. В Парижском университете философия стала отделять себя от богословия, и под влиянием вновь открытого учения Аристотеля Фома Аквинский продолжил это разделение, отведя богословским и небогословским дис­циплинам самостоятельные (хотя и тесно взаимосвязанные) сферы. Это разделение стало решающим. Теперь требовалось только время, чтобы светские философы смогли начать независимую деятельность. Конечно, им еще довольно долго приходилось хотя бы для виду отдавать дань богословию (думая нечто вроде «Париж стоит мессы»), чтобы иметь доступ к своим книгам и пробиркам Даже в Оксфорде и Кембридже в первые десятилетия нашего века студенты обязаны были публично про­износить Апостольский символ веры. Все это дало основание Бентаму сказать про Кембридж, что его «улицы вымощены лжесвидетельствами». Однако секуляризация продолжалась.

Для американских университетов была характерна странная смесь теократии и терпимости. В университетах, основанных в теократический период (например, Гарвард или Йель), по-прежнему существуют теологические факультеты. То же отно­сится и к частным университетам (например, университеты Чи­каго, Нэшвила, Филадельфии), основанным промышленными и торговыми магнатами, которые научились благочестию и искус­ству делать деньги в эпоху расцвета теократической культуры. Однако колледжи тогда совсем юных университетов Запада, по­строенные на подаренной государством земле*, больше таким «старьем» не интересуются. Отдельная история — сотни маленьких конфессиональных колледжей, которые во многих отношениях вносят неоценимый вклад в систему американского выс­шего образования. Многие из них до сих пор славятся замеча­тельным уровнем преподавания на старших курсах, однако им ежедневно приходится решать вопрос о том, как быть с «церковной традицией», которая, как кажется, все меньше соответствует тому, что им приходится делать ради выживания¹.

* Первоначально государство дарило университетам землю (в основном в сельскохозяйственных районах Запада) при условии что там будут изучаться сельскохозяйственные дисциплины. Сейчас эти университеты содержатся за счет бюджета штата и дополнительно за счет помощи федерального правительства.

 

 

В США высшие учебные заведения всех типов испытывают общие затруднения прежде всего им не хватает денег. Однако сегодня реальные деньги поступают не столько от церквей, ко­торые поощряют то, что находят благочестивым, сколько от государства, у которого отношение к благочестию совершенно иное. Основываясь на Конституции, американское правительство предпочитает, чтобы благочестия было как можно меньше или, по крайней мере, чтобы оно имело как можно более универсаль­ный характер. Другой источник денег — разнообразные фонды. Они по-разному смотрят на роль религии в образовании, но обычно предпочитают давать деньги на экспериментальные или новаторские проекты. Кроме того, колледжам и университетам нужны преподаватели, а большинство из них охотнее работает вдали от зоркого глаза и опеки представителей конфессий. На­конец, учебным заведениям нужны студенты. Разумеется, студентов много. Но университеты хотят иметь лучших, а тех, как выясняется, больше интересует оснащенность лаборатории и возможности библиотек, нежели наличие в университете соб­ственной церкви.

Образование перестало быть привилегией элиты. В том обществе, где нам предстоит жить в следующие двадцать лет, диплом об окончании колледжа будет столь же необходим, как нашим родителям был необходим школьный аттестат. Киберне­тизированное общество нуждается в более высоком проценте людей с серьезным образованием и технической подготовкой. Когда богатое государство предоставляет всем молодым людям возможность учиться в колледже оно делает это не из благотво­рительности, а в силу настоятельной необходимости. Неквали­фицированные люди не смогут управлять автоматизированным обществом. Мы должны осознать, что количество студентов колледжей будет значительно увеличиваться и пропорционально этому возрастет число студентов на старших курсах университетов, наконец, станет гораздо больше желающих получить сте­пень доктора*. Такова реальная острая ситуация сложившаяся в университетах на пути к будущему. Какова же здесь роль Церкви?

Мы уже говорили, что Церкви всегда было с университетами нелегко. Однако нынешний конфликт гораздо глубже и серьезнее, чем все прежние, и именно потому, что мы сейчас переживаем конец господства Церкви в западной культуре.

 

*В американской системе высшего образования колледж может быть самостоятельным учебным заведением, или первой ступенью университета. После 4 лет обучения его выпускники получают степень бакалавра и могут продолжить обучение на старших курсах университета (undergraduate studies). Окончив университет и получив степень магистра, студенты могут продолжить научную работу и занятия (graduate studies), на которые отводится не менее двух лет, и написать работу на соискание степени доктора.

 

Церковь до сих пор живет за счет процентов от капитала, на­копленного за долгую константиновскую эпоху. Но сам капитал уменьшился, и скоро все богатство иссякнет. Два века револю­ций лишили Церковь политической власти. Просвещение подо­рвало ее влияние на культуру, а «отмирность» современного го­родского человека резко ослабила ее психологическое воздей­ствие, так что Церкви, возможно, скоро придется вернуться назад и начать все сначала. Но пока она все еще бредет вперед, не изъяв теологию из тога багажа метафизики, за который она крепко держалась в первые столетия своего существования, и гордо неся представление о собственной важности, которое она приобрела в те времена, когда была официальным источником имперской идеологии.

Но всему этому пришел (или вот-вот придет) конец. Запад­ная христианская цивилизация, основанная отчасти на библей­ской Вести, отчасти на поздней греческой философии и отчасти на языческих представлениях, завершила свое существование. Она все еще живет лишь в сознании неотомистских теологов и романтиков культуры. Миновала пора и того сплава проте­стантизма и буржуазной культуры, который родился в XVII-XVIII веках и переживает агонию в последние пятьдесят лет. По своей организации, теологии, связи с остальным миром сегодняшние институциальные церкви — всего лишь разбогатевшие и более лощеные отпрыски живших в прошлом веке ро­дителей. Их организация (в основе которой приход по месту жительства) опирается на социальные принципы примерно 1885 г, те эпохи, когда не было в ходу автомобилей, отсут­ствовала регулярная железнодорожная связь, и еще далеко было до индустриализации. До сих пор сохранившаяся одиннадцати­часовая воскресная литургия была приурочена в тогдашнем аг­рарном обществе к промежутку между двумя дойками. Проповедь остается одним из последних жанров публичного дискурса, где наша культура не допускает ответа со стороны слушателей. В мобильном современном обществе, быстро движущемся к тому, что Самнер* назвал «тотальной индустриализацией», Цер­ковь стала реликтом патриархальной, аграрной, донаучной культуры.

И Церковь вовсе не сожалеет о своей роли представителя прошлого. Напротив похоже, что ей эта роль нравится. В пери­оды стремительных перемен и культурных изменений всегда ощущается острая потребность в институте, который воплощал бы образ «старого доброго времени» со всей его мнимой просто­той, надежностью и устойчивостью. Поэтому сегодняшняя Церковь в США без устали напоминает американцам об их религи-

 

* Уильям Грэхэм Самнер (1840-1910) — американский экономист и один

из основоположников социологии.

 

озном наследии. Она гордится своими обветшалыми ритуалами и не забывает праздновать всевозможные годовщины, желательно с переодеваниями в старинные костюмы. Она крепко держится за все, что делает ее «старой верной Церковью», потому что ей нечего предложить тем, кто обращается к ней в поисках нового, с вопросом о будущем. Ранняя Церковь всегда смотрела вперед в напряженном и нетерпеливом ожидании последних дней и нового прихода Господа. Сегодняшняя смотрит назад, лелея воспоминания о первых американских переселенцах или об основании Первой церкви в какой-нибудь Тополиной Долине.

Анахронизм церковной позиции нигде не обнаруживается так разительно, как в жизни университета. Церковь предпри­няла три попытки разрешить проблему американских универси­тетов, и все эти попытки отличает стремление, так или иначе, вернуться к минувшему. Сначала Церковь стала основывать собственные колледжи и университеты. Это, конечно, попытка возврата к средневековью. Сама идея «христианского» колледжа или университета после распада средневекового синтеза утра­тила смысл. Эпитет «христианский» может быть применен к университету в том же смысле, что и к обсерватории или лабо­ратории. Ни один из так называемых христианских колледжей, которыми богат Средний Запад США, не может теологически удовлетворительно объяснить, почему он по-прежнему носит столь странное наименование. Для этого могут быть убедитель­ные исторические, социальные или даже эмоциональные при­чины, но никак не теологические. Тот факт, что колледж был основан священнослужителями, что среди его преподавателей или студентов много христиан, что он обязательно имеет (или не имеет) собственную церковь, что часть его счетов оплачива­ется конфессиональной организацией, — все это не может быть достаточным основанием, для того чтобы именовать какой-либо институт тем словом, которое Библия — да и то очень редко — применяет к последователям Христа. Идея развития в Америке системы «христианских университетов» потерпела крах еще до того, как начала осуществляться.

Потом церкви решили действовать через местное население и предложили особые формы работы конгрегациям, члены ко­торых так или иначе включены в жизнь университетов. Это была вторая попытка, и она свидетельствует о гораздо более здравом и разумном подходе. Однако очень скоро обнаружилась и его несостоятельность. Оказалось, что у университетской пуб­лики совершенно иные интересы и ценности, нежели у живущих рядом горожан. Дело в том, что сотрудники и студенты универ­ситета не просто жители того же города, хотя бы и временные: по существу они принадлежат к другому сообществу, несмотря на то, что географически оно может пересекаться и отчасти со-

 

впадать с сообществом горожан. Постепенное осознание невоз­можности установить отношения с университетской общиной че­рез структуры приходской церкви имело большое значение. Оно показало, что церкви поняли главный принцип, определяющий жизнь общества в XX веке наши функциональные взаимоотно­шения внутри сообщества людей со сходными интересами стали для нас гораздо важнее, чем отношения внутри географически определенного сообщества. А это и есть важнейший признак того явления, которое мы называем урбанизацией. В большом городе люди оказываются членами групп, не обязательно свя­занных определенным пространством их могут объединять ра­бота, досуг, учеба, место жительства, выбор магазинов. Осознание этого факта церквами имело гигантское значение. Однако реакция — увы — оказалась глубоко ошибочной.

Церковь попробовала «прийти к студентам». Это знаменовало начало третьей фазы. Была сделана попытка пересадить на университетский кампус конфессионально организованную цер­ковь (под видом клуба со столом для пинг-понга и с не слишком суровым пастором). Но это был все тот же старый спектакль с новыми декорациями. Предполагалось, что люди, носящие оди­наковые конфессиональные ярлыки, будут с определенной ча­стотой собираться под одной крышей и приводить интересу­ющихся друзей, если при этом их не переманят «клубы» других конфессий (т е здесь действовали те же правила, что и в отношениях между приходскими церквами». Иногда такие студенческие центры примыкали к зданию обычной церкви. В других случаях студентам предлагалось самим искать местных «распределителей» религии с теми конфессиональными ярлы­ками к которым молодые люди привыкли с детства. В Детройте это называлось «верность марке». С социологической точки зрения, это почти та же модель, которая лежит в основе землячеств. Работающие среди студентов пасторы из разных фондов образовывали университетский аналог пасторских советов, а за­тем советов церквей, где в тысячный раз повторялись все те же старые анекдоты о баптистах и методистах, а разные группы приглашали друг друга в свои уютные гостиные послушать «невероятно интересных» ораторов.

По мере развития этого начинания требовалось все больше времени для координирования взаимодействия разных фондов и для выработки общих планов. Как и в родных городах студен­тов многообразие фондов создавало картину бурной жизни, о которой свидетельствовали всегда заполненные доски объявле­нии. Но вся эта деятельность происходила внутри особого мира, существовавшего рядом с миром университета. Университетам это движение пользы не принесло, ведь в объединениях типа «дом вдали от дома» (на некоторых кампусах они прямо так и назывались) студенты одной конфессиональной «марки» строили

свои взаимоотношения за счет отношений, предлагаемых самим университетом.

Конечно, для многих контакты, возникавшие в этих «клубах», были формой компенсации. Тот, кому не удалось при­нять участие в издании университетской газеты, мог нажимать на кнопку копировальной машины, помогая выпускать какие-нибудь «Вести фонда имени Уэсли». Тот, кто по финансовым или этническим причинам не мог стать членом студенческого землячества, находил утешение в воскресных баптистских пик­никах. Однако сама идея свидетельства и служения внутри уни­верситета часто терпела неудачу. А вечно озабоченные дирек­тора фондов были постоянно заняты, участвуя в конференциях то приходских, то университетских пасторов, координируя свою работу с деятельностью других фондов, бесконечно совещаясь, пытаясь обеспечить крышу над зданием, стоившим пятьдесят тысяч долларов, и объясняя официальным представителям своей церкви, почему в программах фонда участвует только 9% сту­дентов пресвитерианской ориентации.

Мы все еще переживаем третью фазу этого поражения Цер­кви. Правда, в последние годы появились и обнадеживающие явления, была отвергнута идея конфессионального деления и оставлена попытка согнать всех университетских студентов в организованные фондами центры. На некоторых кампусах по­явились экуменические группы и общины студентов и препода­вателей. Вселяет оптимизм идея малых групп, где организован­ность сочетается с принципиальной открытостью, а также идея вовлечения самого университета, причем на его условиях. Кроме того, следует сказать несколько слов в защиту двух христиан­ских студенческих организаций, которые по-своему сохраняли элементы этого подхода даже в те времена, когда конкуриру­ющие стороны пытались убедить студентов принять всерьез межконфессиональные дрязги. Я имею в виду две совершенно разные организации: Христианское братство «Интерварсити»* и студенческую ассоциацию ИМКА/ИВКА**.

Я отнюдь не пытаюсь защищать негодную теологию многих активистов «Интерварсити», однако силу и упорство этой по-своему замечательной организации нельзя, как это часто де­лают, объяснить просто тем, что она опирается на поддержку тупых и узколобых людей. На многих кампусах «Интерварсити» была единственной организацией, где христианское студенческое

 

* InterVarsity Christian Fellowship — межконфессиональная евангелическая организация ведущая миссионерскую работу среди студентов США и Канады.

** YMCA/YWCA — Young Men's (Women's) Christian Association — между­народная организация «Христианская ассоциации молодых людей (женской молодежи)»; имеет студенческие отделения.

движение обходилось без всякой помощи и опеки «взрослых» руководителей. В университете Пенсильвании в Филадельфии, где я учился на старших курсах, «Интерварсити» оплатила мно­гочисленные программы по изучению Библии, которые вели студенты и где дискуссии были гораздо жарче и интереснее, чем те, что в других местах проходили под пристальным руковод­ством пасторов. «Интерварсити» организовывала лекции и кон­ференции, содержание которых оставляло желать лучшего, и однако они привлекали многих людей, потому что обсуждавши­еся там проблемы действительно касались жизни студентов, а не были навязаны им всезнающими старшими. Более того, собра­ния и дискуссии «Интерварсити» были заметны в жизни университетов. Из-за нехватки специальных помещений они ча­сто проходили в студенческих общежитиях, гостиных и т п. Иными словами, «Интерварсити» была очень заметной и чрез­вычайно мобильной организацией, которой руководили миряне и у которой не было денег на строительство собственных зданий, так что она должна была существовать в том же мире, где жили все остальные люди.

Студенческое движение ИМКА/ИВКА принципиально отли­чается от «Интерварсити». Совсем недавно оно переживало очень трудный период, когда его подвергали жестокой критике со всех сторон Его обвиняли в том, что у него неправильная теологическая программа, что оно недостаточно «религиозно», что в его руководстве есть евреи, турки и еретики, что оно подталкивает к политической деятельности горячих молодых людей, еще не успевших по-настоящему осознать теологический смысл своих действий. Раздавались насмешки по поводу его сходства с движением социального Евангелия в век теологии кризиса, его порицали и за то, что студентам разрешается де­лать вещи, которые могут их погубить.

К сожалению, Ассоциация не всегда была такой замечатель­ной, как можно заключить на основании претензий ее критиков. В действительности ее можно было упрекнуть в чрезмерном влиянии штатных сотрудников, в излишнем увлечении соб­ственными делами в ущерб внешнему миру, даже в том, что она пытается стать чем-то вроде церкви. Однако в целом она сохра­нила здоровый антиклерикализм. В то самое время, как разно­образные церковные фонды вступали в диалог друг с другом, члены Ассоциации — атеисты, евреи, агностики и колеблющи­еся христиане — дружно работали во многих университетах. Программа Ассоциации была действительно «мирской». Это была некоторая попытка говорить о Боге с «безрелигиозным че­ловеком», о необходимости которой писал Дитрих Бонхеффер. Ассоциация старалась принять университет со всей серьезностью и не спешила подчиниться стремительно усиливавшемуся в ми­нувшем десятилетии влиянию Церкви.

 

 

Однако ИМКА/ИВКА еще не вполне преодолела кризис. Правда, она уцелела в период психопатической активности кон­фессиональных организаций, но все же серьезно пострадала. Если в результате окажется, что победоносный приход на кам­пус богатых, оснащенных большим штатом и модной теологией конфессиональных организаций убил Ассоциацию, обладавшую действенной силой, это станет одним из самых ужасных эпизо­дов в истории неуклюжих и бесплодных попыток Церкви нала­дить отношения с университетом.

Когда на предыдущих страницах мы говорили о церквах, то имели в виду лишь те организации, которые — если не с юри­дической, то, по крайней мере, с культурной точки зре­ния — могут называться церквами. Иначе говоря, речь шла об организованных конфессиях. Именно эти «церкви» наводнили университеты, истратили миллионы долларов на свои помеще­ния на кампусах, размножили миллиарды афиш и объявлений, оплатили выступления бесчисленных ораторов и финансировали множество пикников. Но наш первый вопрос о «Церкви» должен быть сформулирован предельно просто и принципиально: что такое Церковь на самом деле и где найти ее сегодня? Мы уже касались этого вопроса в предыдущих главах и назвали Церковь авангардом Бога и экзорцистом культуры. Однако здесь необхо­димо вспомнить о другой важной особенности библейского понимания Церкви. Только вера способна распознать Церковь Иисуса Христа. Это не то, что может быть эмпирически выяв­лено и найдено с помощью социологических опросов или афиш на доске объявлений. Только Бог знает Своих праведников. Кроме того, греческое слово экклесиа («церковь») подразумевает движение. Оно обозначает тех, кто, услышав призыв вестника, отправился в путь Церковь есть то, что столь разные теологи, как Карл Барт, Рудольф Бультман и Герхард Эбелинг, назвали событием. Иначе говоря, это то, что происходит. Происходит там, где осуществляется и выражается словом примиряющее действие Бога в человеческой истории. Церковь — экспери­ментальная модель грядущей эпохи. В ней «нет уже ни еврея, ни грека; ни раба, ни свободного; ни мужского пола, ни женско­го» (Гал 3.28). Церковь — это слово-событие, преодолевающее барьер расы, нации, веры, пола, возраста и социального поло­жения и позволяющее людям жить — пусть только временно - в новом веке.

Если слово «Церковь» мы понимаем в этом смысле, тогда выясняется, что его использование в предшествующей части главы весьма сомнительно, ведь Церковь нельзя отождествить с теми организациями, которые присвоили себе это имя в нашем обществе. Такое отождествление делает веру необаятельной для распознания Церкви. Церковь — предмет веры, а не зрения. Это вовсе не делает ее «невидимой». Но это значит, что всякий раз,

 

 

называя нечто Церковью, мы, говоря библейским языком, испо­ведуем свою веру. Иными словами, мы не указываем собесед­нику на то, что он может найти в телефонном справочнике. Церковь использует здания, деньги, служащих, однако ее нельзя полностью с ними отождествить. Это народ в движении, и это движение-событие сметает на своем пути барьеры, а вместо раз­деления людей в соответствии с прежними ярлыками и стерео­типами возникает совершенно новое сообщество.

Отсюда понятно, что Церковь как событие, как примирение в действии не может ограничиваться организациями, которые называются церквами, но также не может их исключать. Воз­можно, примиряющее действие Бога в них происходит. А может, и не происходит. Скорее всего, и да и нет. Вероятно, оно происходит внутри них, а также во многих местах за их преде­лами. Я думаю, что сегодня главная задача этих цер­квей — распознать примиряющее действие Бога и отождествить себя с ним. В университетах для этого может потребоваться вы­ход из изоляции на задворках кампуса и участие в жизни общины мирского университета. Задача Церкви, понимаемой как лаос теу («народ Бога»), в сегодняшнем университете, по моему мнению, состоит из трех частей: 1) ограниченное при­мирение, 2) честная критика, 3) творческое дистанцирование. В церковной истории они соответствуют священнической, проро­ческой и аскетической традициям Коротко остановимся на каж­дой из них.

Примирение — первая обязанность народа Бога. Функция священства — принимать на себя грехи и утверждать божественное милосердие. «Бог во Христе примирил с Собою мир... и дал нам слово примирения» (2 Кор 5:19). Церковь — партнер Бога в деле возвещения и воплощения осуществляемого Им примирения. Церковь не может быть инициатором примире­ния, она лишь его проводник. Она демонстрирует и возвещает то, что происходит независимо от нее, но что в то же время даст ей raison d'etre. Единственное назначение Церкви — возвещать миру о том, что Бог сделал и делает в истории, чтобы уничто­жить вражду между народами и примирить людей друг с другом.

В специфических условиях университетской общины это примирение особенно необходимо, когда разделение оказывается болезненно ощутимым. В разных университетах это выглядит по-разному, однако существуют общие для всех особенности: взаимная враждебность разных факультетов, гуманитариев и «естественников», христиан и нехристиан, преподавателей и ад­министрации, профессоров и студентов, студентов разного расо­вого, этнического и религиозного происхождения. Быть вестником примирения этих разных групп — привилегия лаос теу. Христиане живут как раз там, где существуют напряженность и

 

враждебность, подозрительность, нетерпимость и равнодушие. И когда им удается стать проводниками и орудиями примирения, они понимают, что осуществляют его не они сами, а Бог.

Здесь необходимо сказать, что осуществленное Богом прими­рение, о котором свидетельствует Церковь, вовсе не основано на принятии какого-то общего для всех мировоззрения. Во Христе греки и евреи не перестают быть греками и евреями, точно так же как мужчины и женщины остаются мужчинами и женщи­нами Евангелие не предлагает картину мира, которая в каче­стве одной из многих возможных сосуществует рядом с другими. Это примирение, но ограниченное. Оно не примиряет людей пу­тем обращения. Оно освобождает их для совместной жизни вопреки радикально несовместимым идеологиям, теологиям и политическим доктринам.

Честная критика — одна из наиболее важных задач. Церкви в условиях университета. Это пророческая функция, и христиане в университетах должны быть и пророками, и интеллектуалами. Дело интеллектуалов — всегда «думать иначе». И это не извращенный стиль поведения. Это то, что совершенно необхо­димо обществу. Задача университета как институциализирован-ной формы интеллектуальной деятельности состоит в критике общества. Точно так же задача лаос теу внутри университета заключается в том, чтобы критиковать и университет, и церкви

Сегодня большинство из нас согласны с тем, что Церковь должна критиковать университет не потому, что он не христианский или не церковный, а потому, что он не университет, иначе говоря мы должны потребовать, чтобы университет стал университетом. Однако в этом призыве кроется серьезная опасность. Христиане нередко упрекали университеты за то, что они не соответствуют представлениям, например, Ньюмена*, Моберли** или Нэша***. Требовать, чтобы университет «стал университетом», не значит побуждать его следовать нашим идеям.

Мы слышали многочисленные необоснованные жалобы на то, что университет превратился в «поливерситет», лишенный объединяющего и скрепляющего начала, стал просто кафе и т. п. Разумеется, никто не станет защищать тот страшно низкий уровень образования, который мы сегодня нередко находим в университетах, где студентам предлагается готовый набор аккуратно препарированных, расфасованных и упакованных знаний.

* Джон Генри Ньюмен (1801—1890) — англиканский кардинал теолог,

Писатель.

** Роберт Кэмпбелл Моберли (1845—1903) —английский теолог многие годы был профессором практической теологии в Оксфордском университете.

*** Арнольд Нэш (род в 1928 г) — теолог автор работ по истории американского протестантизма XX в.

Однако представляется маловероятным, что у нас когда-нибудь опять будет единая картина мира, которая сможет стать общей для всех отраслей знания. Быстрое возникновение разнообразных мировоззрений и их постепенная релятивация — характерная черта нашего времени. Это часть того, что мы обозначили термином «секуляризация». Ни христианство, ни «западная цивилизация», ни даже «гуманитарная мысль» не в состоянии обеспечить то, что некогда обеспечивала всеобъем­лющая и относительно единая картина мира, которую предла­гали средневековые университеты. Но почему мы об этом говорим в связи с критикой современных университетов?²

А потому, что наша критика не должна заниматься сравнительным изучением разных мировоззрений (как предлагалось в период обсуждения так называемого университетского вопроса, что, к счастью, ушло в прошлое). Мы должны признать, что единый университет уже невозможен и не нужно больше о нем мечтать. Сегодня нам следует заняться теми вопросами, реше­ние которых возможно и зависит от нас, а кроме того, затрагивает жизни многих людей (а кого, собственно говоря, не затрагивает судьба университетов?). Христиане должны подумать об улучшении преподавания — даже если у плохих преподавателей приемлемая теология. Важно понять, с какими трудностями сталкивается университет, когда пытается объяснить себя всем, кто с ним связан: бывшим и будущим студентам и преподавате­лям, попечителям, правительству и публике в целом. Христиане должны первыми поднимать тревогу, когда все это чрезмерно упрощается или, наоборот, когда университетская администрация представляет свои отношения с внешним миром как нечто невероятно сложное Особенно это касается вопросов размещения и расселения студентов, а также принципов их набора. Христиане должны следить за тем, чтобы учитывались интересы всех религиозных и этнических групп. Если Церковь, в самом деле, может что-то сказать о мировоззрении, то она должна объяснить одно: всякая единая картина мира, которую сегодня предложит университет, неизбежно будет вести к дискриминации и подавлению каких-то социальных групп³.

Современный университет — это политическая реальность, для которой характерны как внешние, так и внутренние властные отношения. Христиане, хоть какое-то время участвующие в этих отношениях, должны принимать их всерьез и осуществлять свою критическую задачу. Но необходимо делать это ответственно. Хуже, чем безразличие студентов, может быть только одно: недовольство и протест, за которые они не готовы платить своим временем и активным участием.

Одна из функций теологии — критическая поддержка и исправление общины веры. Но теология перестала быть монополией Церкви. Сегодня ее создание требует лишь соответству-

ющего образования и интереса. Хотят они этого или нет хри­стиане, живущие в университетской общине, в некотором смысле образуют интеллектуальную элиту Церкви. Они своего рода теологи-миряне. И они поступают безответственно, если не выражают со всей возможной ясностью и проницательностью свое критическое отношение к институциальной Церкви и к менее институциализированным формам церковной жизни, которые рождаются на периферии и за пределами существующих институтов.

Но опять-таки эта критика не может быть бездумной и равнодушной. Критиковать Церковь должны те, кто готов участвовать в ее конструктивном переустройстве, которое поможет ей в вере выполнять свои задачи. Церковь остается Церковью, только когда она постоянно меняется и когда Слово Бога возвращает ее к истинному назначению.

Было время, когда отношения между Церковью и Студенческим христианским движением (SCM*) отличались творческим напряжением, полезной взаимной критикой. Теперь ситуация совершенно изменилась. Студенты иногда поражают нас, ставя под вопрос или даже отвергая жидкую похлебку, заботливо приготовленную их руководителями. Но это происходит недостаточно часто. Сегодня христиане в Храме науки остро нуждаются в возникновении новой, ответственной критики.

Творческое дистанцирование — современный аналог аскезы, концентрация энергии на более важном за счет отказа от менее важного. Я только что сказал, что критика требует ответственного отношения к делу, а не просто взгляда извне. Это должна быть пристрастная критика, а не случайные замечания и упреки. Однако я хочу добавить, что в определенных случаях плодотворным оказывается некоторое дистанцирование. Возможно, вялое, институциально ориентированное церковное мышление нельзя полностью изменить, действуя изнутри. Ведь дело не в том, что конфессиональные организации неправильно распоряжаются своим прекрасным институциальным аппаратом. Если бы проблема была в этом, то все можно было бы уладить путем небольшого дворцового переворота в руководстве этик организации.

Но дело обстоит иначе. Все гораздо серьезнее. Проблема не в руководстве церквей а в самой их структуре. Даже самые лучшие церковные лидеры часто не выдерживают тяжелых пут, которыми сковывает их работу институциальное устройство. Не-

* SCM (Student Christian Movement) — входит во Всемирную студенческую христианскую федерацию (WSCF), которая была создана в 1805 г с миссионерскими целями. Федерация сотрудничает с ИМКА/ИВКА и материально поддерживает национальные отделения SCM.

 

померно раздутый штат, астрономический бюджет и колоссальные здания конфессионально раздробленного христианства поглощают столько времени, дарований и сил, что народу Бога часто не удается осуществить свое истинное назначение. Итак, церквам мешает видеть действие Бога в мире, во-первых, некоторая характерная для них изолированность, неизбежно возникшая вследствие огромных размеров и сложного устройства, и, во-вторых, их институциальный и социальный консерватизм, связанный с зависимостью от источников финансирования, а эта зависимость, в свою очередь, чрезвычайно затрудняет последовательную критику нашего общества. Мы уже говорили, что задача христиан — распознавать примиряющее действие Бога в мире и к этому действию присоединяться. Это подразумевает распознавание социальных перемен и участие в них. Но изоляция конфессионально раздробленной Церкви мешает распознаванию социальных перемен, а ее консерватизм препятствует участию в них. Теперь я коротко остановлюсь на этих препятствиях и попробую показать, почему некоторое дистанцирование представляется мне сегодня полезным. Сначала об изоляции Церкви от мира.

Сейчас в религиозных кругах очень модно говорить о «диалоге с миром». Почти каждая, проводимая церквами конференция уделяет какое то место живописи, театру или политике, которые преподносятся и интерпретируются с большой осторожностью. Намерение достойно всяческой похвалы, а результат — карикатурный «диалог с миром». Вся беда в том, что церкви пытаются понять и объяснить мир, исходя из своих предпо­сылок и на своем языке. И получается заранее готовая критика. Люди и организации наделены защитным инстинктом, который позволяет им видеть факты, противоречащие их мировоззрению лишь в той мере, в какой это не требует его радикального изменения. Церкви обладают поразительной способностью выхола­щивать всякую критику: они модифицируют ее удобным для себя образом, а затем включают в программу бесконечного и бесполезного самобичевания, которое совершается во всех цер­ковных организациях. Прошлогодняя критика становится темой занятий в женских кружках в следующем году. Упреки в излишней осторожности, неэффективности и отсталости церквей часто с жаром произносятся в спорах церковных функционеров, которые затем возвращаются к своим обычным занятиям. Эти по-семейному уютные обсуждения критических замечаний выполняют ту же функцию, что битье посуды. Таким образом, всего лишь выпускается пар, и ничего не меняется. Возможно, это позволяет церковным функционерам сохранить трезвость и здравый смысл, однако такие дискуссии не просто не меняют церковные структуры, но хуже того, они создают видимость каких-то реальных действий.

 

 

Сложное устройство конфессионально раздробленной Церкви означает, что непропорционально много времени должно тратиться на координацию запутанных связей. Каждая ячейка церковного бюрократического аппарата обязательно структурно связана с несколькими другими. Это создает еще одно препятствие для связи с миром. У церквей просто-напросто не остается на это времени. Всякий, кто хоть раз бывал на собрании церковных функционеров, пытающихся выбрать удобную для всех дату следующего собрания, наверняка заметил, какое невероятное количество дат, мероприятий и разнообразных связей они должны учитывать, причем обычно их деятельность распланирована на два или три года вперед. Но как эти организационные трудности конфессионально раздробленного христианства влияют на задачу христиан в университете?

Нам нужны отважные люди, готовые бороться за контроль над церковной организацией. Но вовсе не каждый должен нырять в пучину пересекающихся местных, штатных, национальных и международных комитетов и комиссий. Вот тут и требуется некоторая аскеза. Я попросту сомневаюсь в том, что среднестатистический студент или профессор, наивно стремящийся помочь Церкви «двигаться в новом направлении», имеет хотя бы отдаленное представление о колоссальных силах, толкающих ее в другую сторону. Кроме всего прочего, в Церкви мы находим аналог революции менеджеров. В своем качестве мирянина благонамеренный студент или профессор может участвовать в конференциях и комитетах, но большая часть работы делается за кулисами, и для этого существуют профессиональные штатные сотрудники. Именно так реально принимаются решения и осуществляется власть церковным бюрократическим аппаратом⁴. Благонамеренный мирянин, решившийся работать «изнутри», вскоре столкнется с новым затруднением. Он обнаружит, что все (или почти все) его предложения принимаются с горячей благодарностью. Однако они будут осуществляться (если, конечно, не затеряются) внутри конфессиональной структуры и лишь постольку, поскольку это не угрожает организации в ее нынешней форме. Эти предложения мало что изменят в направлении ее деятельности. Мирянину будет приятно знать, что его голос услышан, лестно полететь через всю страну, чтобы выступить на конференции, где его соображения будут тщательно записаны. Но в конце концов у него возникнет ощущение, будто он пробивается сквозь толстый слой ваты, поглощающий самые горячие его порывы, в то время как желаемые перемены происходят смертельно медленно.

Я не думаю, что студент или профессор наилучшим образом использует свое время, став членом какого-нибудь местного или национального комитета. Разумное размещение человеческих ресурсов подсказывает, что подобное перетягивание людей с

 

кампуса вредит работе в университете. В то время как кто-то ведет борьбу внутри церковных структур, большинству следует заняться тем, что происходит в мирских организациях.

Консерватизм американских церквей тоже имеет структур­ные основания. Хотя большинство протестантских церквей в США красноречиво вещают о священстве всех верующих и публикуют новейшие экуменические документы о служении мирян, в действительности ничего подобного не происходит. Эти церкви решили не тратить деньги и силы на подготовку мирян, а предпочли нанимать и оплачивать штат профессиональных миссионеров и пасторов. На это требуются миллионы долларов ежегодно. Кроме того, для этого нужно иметь технический персонал, т.е. специалистов по сбору пожертвований, администраторов, машинисток и т.п., которые стояли бы за спиной миссионеров. Понятно, что каждый из этих чиновников материально заинтересован в сохранении существующей структуры «миссий», несмотря на то, что в странах — адресатах миссии большинство людей считают, что подобные модели давно умерли и изжили себя. Меня здесь тревожит не столько теологическое искажение понятия «миссия», сколько то влияние, которое потребность в огромных суммах оказывает на способность Церкви положительно отзываться на социальные перемены.

Невозможно точно оценить, сколь велико финансовое участие церквей в американской экономике. Вполне вероятно, что с учетом всех местных, региональных и национальных вкладов процент участия церквей окажется весьма значительным. Это ставит церкви в прямую зависимость не только от самой экономической системы, но также и от процветания тех компаний, которые обеспечивают их средствами. Финансовая зависимость делает для церквей почти невозможной критику экономической системы. Я вовсе не хочу этим сказать, что церкви могут или должны полностью отказаться от какого-либо участия в амери­канской экономике. Вероятно, это невозможно, пока Церковь воспринимает себя как гигантское конфессиональное предприятие в рамках национальной экономики. Однако это означает, что американские церкви, по меньшей мере, столь же сильно материально заинтересованы в сохранении нынешней структуры американской экономики и общества в целом, как средневековая Церковь — в сохранении феодализма, а дореволюционная като­лическая церковь Восточной Европы — в сохранении частной собственности. Материальная заинтересованность Церкви несо­вместима со стремлением к социальным переменам. Американ­ская церковь стала «государственной». Она неспособна на ради­кальную критику, потому что ее институциальная жизнь зави­сит от американской экономики и потому что в большинстве во­просов социально консервативные силы опираются на нее как на союзника.

Разумеется, все сказанное о зависимости церквей от эконо­мики может быть отнесено и к университетам. Однако здесь есть существенная разница. Университет говорит от имени лучшего в человеке, от имени его высших достижений, т е. от имени науки и соответственно от имени мирового научного сообщества. Он может критиковать свое общество во имя всемирного сообщества ученых, во имя международного братства науки. Но это значит, что он не может судить самое науку и это сообщество. Церковь же утверждает, что говорит от имени Того, Кто судит церкви так же, как и всех остальных, от имени Того, Кто стоит над всеми культурами и над всеми земными властями. Когда хри­стианин в университете критикует университет, он должен де­лать это с позиций сообщества, которое не есть достижение культуры. А церкви могут стать таким сообществом, лишь если откажутся от материальной заинтересованности в культуре, если будут говорить исходя из силы, основанной на бессилии, и из власти, основанной на безвластии. Иными словами, церкви живут в тени Креста, если они составляют Церковь. Универси­тет воплощает мудрость. Но для мудрых Крест есть безумие.

Сегодня церквам особенно необходима свобода от матери­альной заинтересованности, определяющей их консерватизм. Институт, который в силу своей идеологии и экономической базы не в состоянии ни понять, ни поддержать революционные изменения, не может сделать даже первого шага навстречу Богу, действующему в нынешней ситуации социальных перемен. Кроме того, есть основания думать, что двигателем будущих ре­волюций будет технология, а не идеология. А это, независимо от желания университета, делает его центром социальных перемен. Таким образом, христианину в университете, укрывающемуся в тепличной обстановке конфессиональной церкви, грозит смер­тельная опасность отрезать себя от примиряющего действия Бога в мире, а также не увидеть своего места в этом процессе. Только нечто вроде аскетического дистанцирования, которое Бонхёффер назвал «святой отмирностью», освободит его от присущего конфессиональным церквам консерватизма, мешаю­щего им покинуть дворцы и принять участие в перманентной революции Бога в истории.

Я изложил свое понимание задачи Церкви в университете с точки зрения ее традиционных функций — священнической, пророческой и аскетической. Я попытался показать отличие «Церкви веры» от конфессионального христианства, не утвер­ждая, что они всегда существуют порознь, и не пользуясь мистическим представлением о «невидимой Церкви». В своих рассуждениях я старался в целом оставаться в рамках теологии и экклесиологии реформаторов. Наплыв в университетское сооб­щество конфессиональных религиозных групп с их нетерпимо­стью, самодовольством и консерватизмом не смог создать в уни-

 

верситете жизнеспособного образа христианства. Хуже тога, произошел отток университетских христиан в мелочные дела изолированного, выдуманного церковного мира. Обнаружение Церкви есть акт веры, и сегодня призвание христиан в универ­ситете — обнаружить эту «истинную Церковь» и принять в ней участие.

Но какими еще могут быть формы церковной жизни в уни­верситете? Вероятно, предписывать их заранее не нужно, да и не мудро. Когда христиане найдут в себе мужество «выйти на­ружу» из теперешних уродливых конфессиональных организа­ций, Бог Сам предложит им новые формы церковной жизни. Покидая Египет, нет необходимости обзаводиться картой Обето­ванной земли. Думаю, однако, что Бог наметил для нас направ­ление движения в пустыне.

Ясно, например, что будущее свидетельство Церкви обна­ружит себя в мирском университете, а не в возврате к каким-то средневековым моделям. Ясно также, что христианские общины университетов не должны быть частью местных приходов и мо­гут существовать отдельно от них. Ясно и то, что всякая де­ятельность на кампусе (да и вообще везде) обязательно должна иметь принципиально экуменический характер. Ясно, что зав­трашняя христианская община кампуса будет жить в полной открытости для университета и для мира, формируемого универ­ситетом. Ясно, что организованная жизнь этой Церкви будет происходить в маленьких группах, построенных по функци­ональному принципу. Но яснее всего то, что новая Церковь в университете возникнет лишь тогда, когда христиане станут жить ответственно в нем и для него, а не в конфессиональных церквах, преуспевших лишь в ослаблении и раздроблении уни­верситетской жизни.

Всякие более точные указания были бы пустой спекуляцией. Какова роль Церкви в университете? Совершенно неуместна разъединяющая людей деятельность конфессиональных органи­заций, стремящихся заполучить как можно больше сторонников. И совершенно необходима Церковь как примиряющая община слуг, готовых служить университету, даже если никто их не по­благодарит, не похвалит и вообще не обратит на них внимания.

Эту деятельность заметит всякий, имеющий глаза, чтобы видеть.

 

Примечания

¹ В книге Merrimon Cuninggim «The Protestant Stake in Higher Education» (Washington D С., 1961) энергично отстаивается идея финансирования коллед­жей церквами, но одновременно автор утверждает, что «не существует такого

понятия, как протестантская теология образования" (с. 50).

 

 

² Об истории попыток создать некоторую общую систему, предполагающую честную оценку возникающих здесь колоссальных трудностей, см Tomas R. The Search of a Common Learning 1800-1960 NY, 1962 Там же имеется хороший обзор программ общего и гуманитарного образования в нескольких колледжах.

³ Kerr С The Uses of the University Cambridge, MA, 1961 Автор, президент Калифорнийского университета, сам прекрасно знаком с гигантскими размерами и политическими проблемами современного университета.

⁴ Подробный анализ того, как реально осуществляется власть церковной бюрократией, см в Harrison P Power and Authority in the Free Church Tradition Princeton, NJ, 1959

 

 

ЧАСТЬ IV

БОГ И СЕКУЛЯРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

 

Глава 11