февраля — день открытия и нашего прибытия

Мы ступили на трап, и первое, что сделал Лёша, вынул из кармана куртки заранее положенные туда темные очки и надел их. Была задержка, и мы продолжали стоять на трапе.

Самолеты приземлялись один за другим, и огромный аэропорт был буквально нашпигован людьми.

— Главное, — Лёша обратился ко мне, — за­
быть, что это Олимпиада.

— А я не вижу, — отвечаю ему, — разницы
между финалом Гран-при и Олимпиадой. Сопер­
ники те же.

— Десять финалов Гран-при не стоят одной
Олимпиады, — говорит он.

...Уложив Лешу, я не менее часа просижу над своим дневником, оценивая себя, все, что сегод­ня делал и что говорил. Да, я целенаправленно в наших дискуссиях пытался снизить «цену» Олим­пийских игр, надеясь тем самым снизить напря-

ность _его состояния, но каждый раз получал _ор Спортсмена не обманешь. И только с од-им аргументом он был вынужден согласиться, когда я сказал:

_ Хочешь, я назову те виды спорта, где уро­вень олимпийского турнира значительно ниже мирового?

— Баскетбол, — согласился он.

А когда проводил Лёшу до дверей его номера, подумал: «Теперь спортсмен должен включить на полную катушку свою волю, о чем ему уже было сказано».

А себе перед тем, как лечь, сказал: покоя здесь не будет и надо, как всегда, забыть о себе, и все будет нормально. Я спокоен за «главное» — про­делана работа!

Утром он зашёл за мной, и я поразился его облику. Жесткость сквозила во всем — в плотно сжатых губах, в высоко поднятой голове, в мол­чании. Темные очки были на месте. Таким он и будет теперь, до глубокой ночи с четырнадцато­го на пятнадцатое февраля, — абсолютно закрыв­шимся, малословным, оберегающим все то, что собрал в себе в те дни великой работы.

Из записных книжек

«Имидж — это все!» — сказал Аль Пачи­но, рассуждая о профессии актера. «Имидж — это все!» — повторяю я, думая о своей профессии. Психологов, пытавших­ся найти себя в спорте, практически я знаю всех и не только в России. И убежден: у большинства из числа потерпевших неуда­чу в ее основе — именно это — несоответ-

ствие имиджа требованиям, потребностям человека. Хотя сами психологи не хотели соглашаться со мной, когда я им советовал иначе одеться, сбрить бороду, причесаться и тому подобное. В основе их заблуждения была переоценка тех качеств своей лично­сти, на которые они рассчитывали в своей практической работе, а также набор извес­тных методик и тестов, знание аутотренин­га и все другое профессионального мастер­ства. Мои попытки объяснить им, что взрос­лый спортсмен Вас близко к себе не подпустит, пока Вы не завоюете его дове­рие, а доверие завоевывается прежде всего имиджем, и его мы вправе определить как самопрезентацию человека. Вы приятны в общении, Ваш голос обволакивает и ласка­ет, Вы во всем аккуратны, Ваша улыбка со­гревает, тепло в глазах магнетически при­тягивает.

«На станции унылой кто-то вдруг

Кивнул кому-то.

Легкое движение — и кажется,

Обласкан ты как друг...

Рождение взгляда...

В чем его значение?»

Тепло в глазах, взгляд — это решающее слагаемое имиджа. В прекрасном фильме «Каждое воскресенье», где Аль Пачино иг­рает роль тренера, он говорит: «Когда они (спортсмены) посмотрят тебе в глаза, они должны поверить!» В том-то и дело! Верят или, наоборот, не верят — глазам, прежде всего взгляду!

— Должно быть тепло в глазах, берите его где хотите! — говорю я своим ученикам.

 

— Где его найти? — допытываются они.

— Думаю, — отвечаю я, — самый пра­
вильный путь — искать его в своем прошлом,
в детстве. Вспомните то счастливое время,
когда Вас любили, пока не начали обижать,
унижать, оскорблять, обманывать. Я легко
отличаю в толпе тех, кого били в детстве, у
них словно навсегда остановившийся взгляд.
Непросто им помочь, научить любить и ве­
рить, вернуть тепло их глазам.

Такая же проблема стояла перед графом Монте-Кристо, когда он после двадцати лет заточения в одиночной камере надевал одеж­ду аббата Бузони и говорил, изучая в зерка­ле свой новый образ:

— Образ аббата Бузони надо доработать.
Костюм годится, прическа — то же, но что-
то надо делать со взглядом.

Поражаюсь воображению великих писа­телей. Александру Дюма не нужно было как автору больше тридцати лет в качестве пси­холога изучать глаза человека. Он знал все это ещё в утробе матери. Иногда полезно в очередной раз приземлиться, понять, что ты всего лишь человек, освободиться от гор­дыни.

Кстати вспомнилось это слово. Горды­ни — вот чего не должно быть в нашем об­разе, если мы хотим завоевать доверие че­ловека! Но и не должно быть преклонения перед именем известного спортсмена, обя­зательно и всегда должно быть с нами и в нас чувство собственного достоинства. Психолог все готов для тебя сделать, но будь любезен уважать такое отношение к тебе.

* * *

Таким и был Алексей Ягудин до самого вече­ра. Лишь одну фразу я услышал от него сегодня Мы сидели среди зрителей, когда шла борьба в парном катании. И когда победителями объяви­ли Бережную и Сихарулидзе, он сказал: «Это не­честно». От ужина он отказался, и сеанс мы на­чали раньше, чем обычно. И ушёл он молча, даже не сказав: «Спасибо».

Спортсмен выбрал этот путь — быть оставше­еся до старта время в образе абсолютной закры­тости и недоступности. Я не против и даже при­ветствую это решение своего спортсмена — боец и должен быть таким в дни главного испытания в своей жизни. Лишь бы только он выдержал этот собственный имидж, выдержал одиночество!

Имидж — думаю о нем, достаточно новом тер­мине в нашем лексиконе....Ночь идет вовсю, но тишины в Олимпийской деревне нет и в помине. Спортсмены возвращаются с сегодняшних фи­налов, и всем не до сна — и победителям, и про­игравшим. И я не выдерживаю одиночества сво­ей комнаты и выхожу «к людям».

Волонтеры встречаются на каждом шагу, и та­кое тепло в их глазах! Они радостно произносят: «Хай!» и продолжают смотреть на тебя, и тепло их глаз проникает внутрь. Где и как они собрали столько тепла, чтобы отдавать его совсем незна­комым людям? Было желание подойти к ним и расспросить об их жизни, о детстве. Неужели их никогда не обманывали и не оскорбляли за всю их жизнь? Лишь в последний день я осмелился задать вопрос солидной даме — водителю наше­го микроавтобуса.

— Какая у Вас семья? — спросил я.

__ Шесть детей и восемнадцать внуков, — от­ветила она. И я подумал — может быть, в этом все дело. Как бы я хотел иметь шесть детей и восемнадцать внуков! Но...

Потом мы долго сидели в олимпийской столо­вой с известным журналистом. Он говорил:

— Сегодня чуть не умер на дистанции один
лыжник. Наверное, что-то в спорте надо менять.
Есть же вечные ценности: родители, любимые
дети, жизнь и смерть. Нельзя же так легко ста­
вить все на кон?

— Но тогда спорт перестанет быть спортом! —
ответил я. Мы молча гуляли, и он решился на
такие слова:

— Я читаю сейчас Вашу книгу и не думаю, что
Вы правы, когда отдаете им всего себя. Они не
будут Вам благодарны. Таких, как Карпов, я хо­
рошо знаю.

— А я не думаю о благодарности. Но иначе
работать нельзя, я не буду им нужен, если не буду
отдавать все. Иначе Бог не даст нам победу, а
Леше она очень нужна.

— Все думают, что он не выиграет у Плющенко.

— Даже не сомневайтесь! Если Ягудин проиг­
рает, значит, Бога нет.

Из записных книжек

Вероятно, путь совершенствования лич­ности начинается с обретения внут­реннего мира. О Махатме Ганди сказа­но: «Обретя внутренний мир, он излучал его на окружающих». Значит, решать такую за­дачу может только тот, кто имеет (обрёл!) свой внутренний мир. Вот чем должен за­ниматься человек с утра до вечера, изо дня

в день, из года в год. Работа, не имеющая предела, как горизонт.

Давно знаю и верю, что бой важнее побе­ды. И выходить на бой надо, думая не о по­беде или поражении, а совсем о другом, о большем. И вот нашёл тому подтверждение.

Из «Хагакуре» — свода правил и наставле­ний молодым самураям (автор Ямамото Цу-нэтомо, XVII—XVIII века): «Победа или по­ражение часто зависят от мимолётных обсто­ятельств. Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречён на по­ражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе или поражении. Он бесстрашно бро­сается навстречу неизбежной смерти».

Прав лучший в мире тренер по прыжкам в высоту Евгений Загорулько, когда внуша­ет своим ученикам, что на планку надо идти как на амбразуру. Как навстречу неизбеж­ной смерти.

...Итак — имидж. Долго лежал с открыты­ми глазами и думал о своем имидже. Этот жур­налист, познавший немало в жизни, сказал ещё кое-что, заставившее задуматься о себе.

— Вы человек успешный, но на счастлив­
чика Вы не похожи. В Ваших глазах нет ра­
достного блеска. Почему?

Я ответил ему:

— Я много пережил. Одних предстартовых
состояний — своих собственных и опекаемых
мною и всегда любимых людей — я пережил
тысячи за сорок восемь лет, с тех пор, как
первый раз переступил порог спортивного

По

зала. И было много чего ещё, что неизбежно в жизни человека, выросшего без родителей....Не выходит из головы эта встреча. А была она своевременной. Поскольку завтра, нет — уже сегодня — 10 февраля, за два дня до ко­роткой программы мой имидж, имидж чело­века без блеска в глазах, может не соответ­ствовать требованиям моего спортсмена, и это будет мое профессиональное поражение. Поэтому быстро засыпай, и пусть вспомнит­ся тебе твое далекое детство, когда тебя лю­били и жалели, хотя я этого не помню.

* * *

Февраля

Снова он зашёл ко мне таким же, в темных очках, и спросил жестким тоном:

— Вы готовы?

Мы едем на жеребьевку. Располагаемся в мик­роавтобусе: Татьяна Анатольевна всегда рядом с водителем, мы с Лешей в первом ряду, а сзади нас Галина Яковлевна Змиевская со своими ита­льянскими учениками.

Потом Татьяна Анатольевна скажет: «Не надо было нам брать Змиевскую. Она, к сожалению, любит поговорить».

А случилось следующее. Галина Яковлевна за­говорила сразу. Жаловалась на одну из своих уче­ниц, у которой умерла бабушка, и она уехала на ^ее похороны.

~ Вы представляете, — с искренним возму-Щением произнесла она, — бабушка и Олимпий­ские игры!

Все молчали.

In

Змиевская продолжала:

— Вот такая она в жизни — всех любит. Нет у
нее вот этого. — Лицо Галины Яковлевны иска­
зила злая гримаса, и она произнесла-прорыча­
ла: - Эх!

Дальше молчать я не имел права и сказал:

— Галина Яковлевна, Вы отдаете отчет в своих
словах? — Но она с полной уверенностью в сво­
ей правоте ответила:

— Рудольф Максимович, Вы же знаете, что я
права!

Но не успел я собраться с нужными мыслями, как в наш диалог вмешался Алексей Ягудин.

— А я, — чеканя каждое слово, произнес он, —
согласен с Галиной Яковлевной! Я, например,
всех ненавижу, и я счастлив, что это есть во мне.
Поэтому я побеждаю!

Снова наступила тишина. Блеск победы свер­кал в глазах тренера, педагога (!) Галины Яков­левны Змиевской! Ответ мой был таким:

— Лёша, я понял, что работал я с тобой плохо,
сосредоточился только на спортивном аспекте ра­
боты. Поверь мне и запомни навсегда: любить
надо всех, а силы для борьбы искать и находить
в собственном вдохновении!

Все молчали. И казалось мне, что точка не по­ставлена и тот, кто сейчас ответит мне, тот и обес­печит победу той или иной точке зрения в этой столь важной идеологической дискуссии.

И этим человеком была Татьяна Анатольевна Тарасова. Повернуться к нам лицом ей было труд­но, и она, чуть повысив голос, и все хорошо ее слышали, произнесла:

— Рудольф Максимович! Я с Вами согласна!
Все молчали, молчали до конца пути. Тепло ее

протянутой руки я ощущал весь день. Весь час

тренировки мы стояли вплотную друг к другу, тихо переговариваясь и не отрывая глаз от наше­го любимого спортсмена, в очередной раз заста­вившего нас задуматься.

Всю тренировку он был мрачен и не сказал нам ни единого слова. Но работал прекрасно. А Плющенко выглядел неуверенным — и в ката­нии, и в прыжках.

— Будем обсуждать что-нибудь? — спросила
Татьяна Анатольевна.

— Это будет ошибкой, — ответил я, — мы после
этого разговора в автобусе не должны первыми
идти на сближение. Пусть у него будет чувство
вины. Идемте лучше в бар, попьем что-нибудь, а
он пусть подойдет после душа.

Мы заняли столик, но через минуту Татьяна Анатольевна сказала:

— Все-таки надо что-то ему сказать, — и встала.

— Я скажу сам, — прервал я ее.

Шёл к раздевалке и думал — скажу два слова: «Мы в баре». А Татьяна Анатольевна сказала бы что-нибудь лишнее, типа: «Лёшенька...»

Я открыл дверь, и он сразу поднял голову, и в глазах его не было ничего, похожего на ненависть! И я сказал:

— Лёшенька, мы в баре.

...Сел рядом с тренером. Она испытывающе сверлила меня взглядом:

— Ну что он?

«Ох, этот Ягудин, — подумал я, — с ним не соскучишься!» А ответил:

— Сейчас придет к нам».

— Надо ему что-нибудь заказать, — сказала
°на и встала. Ох, эта Татьяна Анатольевна, и с
ней не соскучишься!

А дискуссия с Галиной Яковлевной Змиевской

 

продолжилась уже на следующий день. Мы с Ле­шей вернулись в Деревню, и навстречу нам шли Галина Яковлевна и та ее ученица, которая пока не научилась ненавидеть. Секунду я любовался ее добрым лицом и счел себя обязанным сказать эти слова. Галина Яковлевна остановилась, вы­слушала меня и затем продолжила свой путь, не произнеся в ответ ни слова.

А Лёша, когда я поравнялся с ним, спросил:

— Что Вы ей сказали?

— Я сказал: никакая Олимпиада не сравнится
с любимой бабушкой! — В ответ он тоже не про­
изнес ни одного слова.

Мы вытащили четырнадцатый номер. Номер хороший, далеко не первый. Но Плющенко — семнадцатый.

— Ну что же, — разговариваю я сам с собой, —
придется откататься на максимуме, откататься
так, чтобы наш главный соперник дрогнул. Дру­
гого не дано.

Лёше говорить этого не надо. Он это понима­ет лучше всех.

— Сеанс сделаем завтра, перед короткой про­
граммой, — говорит он свои последние слова это­
го дня.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

А себя оценил сегодня только по одному пара­метру. Оценил свой имидж. Таким ли я сегодня был, каким должен быть за два дня до старта мо­его спортсмена, отвечал ли я всем его требова­ниям, не совершил ли какой-либо серьезной ошибки в своем общении с ним, не напряг ли его, не испортил ли настроения, не утяжелил ли

самое тяжелое — сам процесс ожидания боя? Ведь самое трудное, известно, это ждать! Вспомнил весь день и, вроде бы, не в чем упрекнуть себя. То, что случилось утром в автобусе — не моя вина, а своим несогласием с его «концепцией ненави­сти» я его не обидел, не задел самолюбия. Все остальное время общение было легким, и ни од­ной серьезной темой я его не нагрузил.

«Хотя — стоп! — сказал я себе. — Одна тема была, и была она сверхсерьезной, но предложил ее сам спортсмен».

Мы шли по Солт-Лейк-Сити, и Лёша загово­рил первым:

— Все-таки плохо, что я одинок.

— Почему? — спросил я.

— Некому посвятить свою победу, некому сде­
лать подарок.

— А знаешь, что спартанцы перед боем убива­
ли своих женщин?

— Не может быть! Что за глупость?

— А ты подумай.

— А что тут думать? Дикость какая-то! Полу­
чается, что их никто не ждал после боя?

— Вот! Умница, Лёша, ты попал в самую точ­
ку! Именно с этой целью и убивали — чтобы
никто не ждал их после боя, и было бы легче
расстаться с жизнью.

Он молчал, о чем-то сосредоточенно думал.

• ■•Но на этом разговор на эту тему закончен не был. 16 февраля, когда он пришёл прощаться, и мы обнялись в последний раз, и отошли подаль­ше от всех, Лёша сказал:

— А спартанцы были правы. Четырнадцатого
числа я был готов умереть ради победы. А если
бы меня ждал любимый сын...

Из записных книжек

Существует таинственное нечто, обеспе­чивающее трансформацию личности под воздействием другой личности, нечто маги­ческое. А может быть, это разновидность гипноза, гипноз личности в отличие от гип­ноза организма.

Не раз, когда мои критики упрекали меня в том, что я зомбирую опекаемых людей, я отвечал: «Есть «зомбирование» и есть «Зом-бирование» — с большой буквы, когда че­ловек идёт по очерченному мною пути к своей большой победе, избавляясь от пло­хих привычек, от ошибок в поведении, ме­няя стиль и образ жизни, поверив в свой личностный потенциал и в помощь Свыше, включает в работу свой вчера ещё дремлю­щий интеллект. И в результате выходит на иной уровень своей основной деятельности и трансформирует в иное качество всю свою жизнь — и профессиональную и личную, найдя гармонию.

Бывший одессит, олимпийский чемпион по плаванию Ленни Крайзельбург сказал: «Когда моя семья уехала в Америку, начало было тяжёлое. Во многом другом я понача­лу уступал американским сверстникам, и только бассейн помогал сохранить чувство собственного достоинства».

Вот в чём великое значение спорта как вида человеческой деятельности! Здесь у тебя есть шанс «сделать себя», что без сохране­ния на этом пути чувства собственного дос­тоинства невозможно.

И вспомнил я ещё двух людей, которых опекал. Лена Водорезова, настрадавшаяся в

Пб

спорте как никто другой, перед отъездом на Олимпийские игры на мой вопрос: «Ты го­това умереть ради победы?» — ответила, не раздумывая ни секунды: «Готова!»

А Марина Серова, у которой во всех сфе­рах ее жизни была полная гармония, на этот же вопрос ответила:

— Не совсем. — И с виноватой улыбкой
посмотрела на меня.

Я действительно был огорчен тогда, а было это двадцать пять лет назад. Сейчас такие вопросы я спортсмену не задаю. Но и се­годня мне бы хотелось услышать от моего спортсмена тот ответ Леночки Водорезовой: «Готова!» Умирать, конечно, не надо (не дай Бог!), но ради победы надо быть готовым на многое, а может быть, и на все!

А Марина Серова так ничего и не сделала в спорте, не реализовала свой талант. Когда наступало время ответственных турниров, она не выдерживала их напряжения, сгора­ла в предстартовых ситуациях, не было у неё сил победить себя, умирать в спорте она не хотела.

И еще вспоминаю о Леночке Водорезо­вой. 1983 год.

Перед тем как сделать шаг на лед, Лена всегда говорит мне:

— Как надоело! Не могу больше.
И всегда я отвечаю:

— Можешь!

...Появился Станислав Алексеевич Жук, дал ей задание и отошел к другим фигуристам.

Лена постояла в центре катка, даже не пы­таясь что-либо сделать, отъехала к борту и долго сморкалась в платок.

Я подошел, ее глаза были в слезах. Спро­сила:

— Рудольф Максимович, а если я не буду
кататься, то мне дадут квартиру?

Я задумался, потом ответил:

— Дадут, но придется просить, унижаться.

— Наверное, я не смогу.

— Почему?

— Не могу собраться.

— Можешь, ты уже собралась и трениру­
ешься уже полторы недели.

— Вот на полторы недели меня и хвати­
ло, а больше не могу.

Помолчали.

— Леночка, тебя же просят выступить три
раза в году: чемпионат страны, Европы и мира!

— Да, — ответила она, — зато какая от­
ветственность!

...Вечером я сказал по телефону Алексан­дру Веденину, отвечавшему тогда за одиноч­ное катание:

— Она на грани срыва. Завтрашнее утро
даст ответ: если она не придет на лёд, это

конец.

...Утром звоню отцу Лены и слышу:

— Ушла на тренировку. Состояние? Бое­
вое! Такая собранная! Я спросил: «Как дела?»
Сказала: «Надо согнать пять килограммов».

...Я сразу поехал в ЦСКА. Она подъехала ко мне, и я увидел, что все в порядке: лицо бойца, сжатые кулаки, мешки под глазами и злая полуулыбка.

Короткий разговор, который всегда на­чинается с моего вопроса: «Как жизнь?»

Она поехала работать, а я оглядел ее фигу­ру, и мне показалось, что она уже похудела.

* * *

...Мешали заснуть слова Леши о своем одиноче­стве. И вспомнил я, как шёл вчера поздно вечером по коридору и в холле увидел нашего хоккеиста, красавца Олега Твердовского. В руках у него была книга, но смотрел он поверх нее, куда-то вдаль.

— О чем книга, Олег? — спросил я и замедлил
шаг. Он перевел взгляд на меня и после секунд­
ной паузы (что-то взвешивал в своих раздумьях)
ответил:

— О том, чего нет у меня, — о любви.

И слово в слово так же ответил мне однажды ещё один красавец Алексей Ягудин. Он вернулся из кинотеатра и был задумчив и грустен.

— О чем фильм? — спросил я.

И так же, как Олег, не сразу решился он на свой ответ:

— О любви... о том, чего у меня нет.

Ни тому, ни другому ничего не сказал я в от­вет. А самому себе сказал: «Ну и слава Богу!»

Понимаю, что об этом феномене под названием «любовь» применительно к спорту надо писать от­дельную книгу. Здесь же, на этих страницах скажу об одном — об опасности этой «болезни», способ­ной стать сильнейшей контрдоминантой самому важному делу в жизни человека и способной это дело благополучно загубить. Любимая бабушка в миллион раз дороже Олимпийских игр, но любовь пусть подождет до окончания Олимпиады. И будет она в этом случае наградой спортсмену за все его старания и жертвы. На такие слова дают мне право собственные наблюдения, результатами которых я Делюсь в беседах со своими спортсменами и в лек­циях — с тренерами и психологами. Сколько раз так называемая любовь появлялась на горизонте в самое неподходящее время — накануне Олимпий-

ских игр. И всегда я пользовался одним и тем же проверенным приемом: просил «жениха» и «неве­сту» подождать с оформлением отношений до окон­чания Игр. И почти в ста процентах случаев этот испытательный срок выдержан не был. Болезнь проходила, и мой спортсмен или спортсменка об­легченно вздыхали и вновь с полной отдачей зани­мались делом. И всегда благодарили меня за сво­евременную помощь.

Только не подумайте, что к одиночеству я от­ношусь несерьезно. Это соперник, которого я больше чем уважаю. Хорошо знаю: одиночество — оно и друг, и враг. Не обойтись без него, когда необходимо сконцентрироваться перед любым важным делом, да и просто надо порой отдох­нуть от людей, снять напряжение. И также оно может быть самым страшным из всех испыта­ний, когда даже ближайшие друзья человека — его воображение и воля — бессильны ему по­мочь. И ждет человек любви — своего спасителя!

Из записных книжек

Сегодня, а это уже конец июня 2004 года, Максим опять напомнил мне о Лёше. Од­нажды я застал моего фигуриста одного в раздевалке. Он не видел меня и, перед тем как убрать коньки в чемодан, поцеловал их и что-то шептал в эти секунды. Шептал и смотрел на коньки, обращался к конькам; повторяю — в раздевалке больше никого не было, а меня он не заметил.

Так я и не узнал, что фигурист говорил своим конькам, о чём просил их, в чём на­ставлял или, быть может, просил прощения. Возможно даже, предполагаю я, клялся, что

эта Олимпиада — последнее его соревнова­ние в жизни и скоро они — коньки наконец отдохнут от этих сумасшедших нагрузок и от сумасшедшего мира спорта.

А Максим Опалев сам и сразу во всем при­знался. Заметив, что я слежу за ним (в это время он вытирал сухой тряпкой мокрую после тренировки лодку), он сказал:

— Рудольф Максимович, а я иногда раз­
говариваю с ней. Говорю: «Девочка ты моя
сладенькая!»

Он продолжал нежно вытирать её днище и, как бы в оправдание себе, объяснил:

— Ну а как же! Я же на ней езжу!

И Михаэль Шумахер в одном интервью сказал:

— Надо находить общий язык с автомо­
билем.

— Вы со своей машиной разговаривае­
те? — спросил журналист.

Ответ Шумахера был таким:

— Вы недалеки от истины. Иногда я дей­
ствительно обращаюсь к автомобилю. Пря­
мо во время гонки. Помню, однажды шеп­
тал такие слова: «Пожалуйста, дорогая ма­
шина, не останавливайся на полпути! Будь
добра, довези до финиша».

— Довезла?

— Да, прислушалась к моей просьбе.

А объяснил феномен данного явления, и сделал это одной фразой, выдающийся аль­пинист Алексей Болотов:

— Когда готовишься к горе, с ней надо
сродниться.

Вероятно, поэтому один из лучших скри­пачей мира Леонид Коган не расставался со

своей скрипкой 24 часа в сутки, хотя репе­тиции не любил и репетировал много мень­ше своих коллег.

И Алексей Ягудин никогда не отдавал, даже на минуту, свой металлический чемо­данчик, где хранились в свободное от тре­нировок время его коньки.

— Этот чемодан ношу только я. Не знаю,
как объяснить, но это только «моё»! — та­
кую версию предложил мне однажды Лёша,
когда я не понял его отказ оставить чемо­
данчик с коньками у меня во время его по­
сещения туалета в аэропорту.

И никогда Максим Опалев не сдаёт в ба­гаж свои вёсла.

— Они должны быть всегда со мной, —
объяснил он мне.

А однажды, когда во время тренировки он подъехал к катеру, в котором находились мы — его тренер Владимир Васильевич Мар­ченко и я, и мы произвели «обмен» — Мак­сим взял в свои руки бутылку с витамини­зированным напитком, а мне отдал своё вес­ло, и через пять секунд я услышал (кстати, впервые) его истошный крик: «Рудольф Максимович, не кладите на пол весло! Это же как скрипка!»

И мне пришлось извиниться.

Все мы в меру своего таланта (айв этом нужен и даже необходим талант) всегда, на протяжении всей своей жизни боремся с одиночеством. Бьёмся порой насмерть, если есть этот специфический талант и ещё — если есть силы (одного таланта может не хватить для победы в этой борьбе).

Что же есть победа в такой борьбе? И мож­но ли окончательно и навсегда победить это­го соперника, поселившегося в нашей душе, или выселить его оттуда практически невоз­можно? А можно в лучшем случае уговорить его иногда, в очень значимые для нашей про­фессиональной или личной жизни моменты, затихнуть, не напоминать о себе, не помешать.

Да и можно ли называть победой его вре­менное отступление, обеспечить которое человеку удаётся чаще всего усилием всей своей воли, а порой — сверхусилием?

И целует лётчик свой самолёт перед полё­том так же нежно, как Максим обращается к своей лодке, по одной и той же причине: он не хочет оставаться со своим соперником — одиночеством — один на один. И, одушевив своего неодушевлённого партнёра, человек, пусть на уровне иллюзии, уже не совсем оди­нок и даже становится, вернее — чувствует себя пусть немного, но увереннее и сильнее!

Воображение — вот потенциальный друг и помощник человека! Оно всегда в нас, при нас и готово прийти нам на помощь в лю­бую минуту!

«Воображение важнее знания, ибо знание ограничено», — говорил Альберт Эйнштейн. И надо уметь, особенно — психологу, чер­пать из этого бездонного источника, помо­гающие опекаемому человеку идеи, образы, отдельные слова и словосочетания.

— Ты — величайший спортсмен в исто­рии лёгкой атлетики! Ты почему забыл об этом? — кричал я Серёже Бубке по телефо­ну эти слова, когда он позвонил мне со сво­его шестого чемпионата мира, за день до

финала, последнего в его фантастической биографии пятикратного чемпиона мира и тридцатипятикратного рекордсмена.

И в ответ на его признание в своей неспо­собности на этот раз мобилизоваться (боли в ноге не смолкали ни днём, ни ночью), я впер­вые за шестнадцать лет нашей профессиональ­ной дружбы перешёл на крик и повторял:

— Держи в голове только одно — свой
лучший, эталонный по технике прыжок!
Держи в голове только это!

И после победы Серёжа позвонил и сказал:

— Спасибо, Вы меня успокоили.
Видите — крик успокоил (!) А это и была

работа воображения! Оно — моё воображе­ние — подсказало мне выбрать именно этот путь, использовать эти слова и словосочета­ния! И это была одновременно и работа вооб­ражения спортсмена! Его воображение при­няло слова психолога, впитало их таким об­разом, что была в итоге обеспечена самая точная и нужная ответная реакция: сначала личности спортсмена, а затем — как след­ствие — и всего его организма, в том числе — мышечной системы, обеспечившей в конеч­ном итоге техническое выполнение прыжка на шесть метров и один сантиметр, к которо­му Сергей в тот день был абсолютно не готов. И в результате ситуация была спасена, и был совершён настоящий спортивный подвиг!

...Ну а если нет возможности «твоему» че­ловеку позвонить своему психологу, если он остался один на один с серьёзнейшим из всех возможных противников — с собственным одиночеством, на что рассчитывать тогда ему в этой неравной борьбе?

Но я готов к ответу на этот непростой воп­рос. Ты как старший товарищ, все это лично переживший много-много раз за свою жизнь, обязан вооружить своего любимого спортсме­на запасом знаний и практических приёмов борьбы с этим самым одиночеством, научить спортсмена побеждать самого себя, как по­беждали себя, а затем соперника твои люби­мые спортсмены из твоего прошлого. Да и самому себе есть что вспомнить из своей жизни. К тому же победы твоих учеников — это и твои победы. И не надо стесняться так думать, если ты отдавал своему спортсмену все, что мог, что накопил за годы своих боёв!

И когда я писал для Лёши слова: «Верь в мой победный опыт!» — я ни секунды не со­мневался, что имею право на эти слова.

И сегодня, когда я опекаю Максима Опа-лева, Романа Слуднова, Елену Бовину, я смело говорю им:

— Не забывайте, что так, как работаем мы, не работает никто в мире!

Я истинно верю, что так дело и обстоит на самом деле, и мои спортсмены верят этим моим словам — я вижу это!

* * *

11 февраля

Сон кончился, — снова сказал я себе в четыре часа утра. Лежал и вспоминал вчерашнюю жере­бьёвку. Лёша был неспокоен, и я понимал его.

последнем турнире, в чемпионате Европы ему Достался первый номер, номер, который не лю-°^ит никто.

Мы сидели как всегда рядом, и Лёша шепнул мне: «Вот увидите — оставят мне первый номер».

— Не может быть, — ответил я ему.

И выходили один за другим шестнадцать человек и вытаскивали номера со второго по семнадцатый. Лёша должен был (по алфавиту) выйти последним, но идти было не обязательно: в сумке, которую дер­жал на сцене судья, оставался один первый номер. И вот эта картина! Лёша встает и медленно (!) на­правляется к сцене. Он идет сквозь строй своих со­перников и, в его лице такая печаль, что улыбки с их лиц мгновенно исчезали. И началась... овация. Сначала тихо, а затем громче и громче. И когда Лёша подходил к судье, на его покрасневшем лице по­явилась улыбка, как благодарность соперникам за поддержку, и зал счастливо засмеялся...

Никогда не забуду.

Из записных книжек

Продолжаю размышлять об этой «особой» категории спортсменов-чемпионов и призна­юсь: не все сказано о них. У великих качеств, которые и выделяют их из общего числа вы­сококлассных спортсменов, есть так называ­емые «продолжения достоинств». Например, жёсткость по отношению к сопернику могла легко перейти в жестокость и даже в её край­нюю степень — в садизм, в том же боксе, когда проигрывающий соперник «добивал­ся», хотя необходимости в этом не было.

В то же время в тренировке, в процессе преодоления сверхнагрузок спортсмен ста­новился мазохистом. Он терпел эти адские нагрузки и, преодолевая их, переживал удов­летворение и даже радость.

Садомазохизм — так, наверное, мож­но определить это личностное качество чем­пионов. Ранее я даже не предполагал, что эти два совершенно различных по своей сути качества могут уживаться в одном человеке. И если это свойственно только личности че­ловека — чемпиона, то можем с полным правом претендовать на научное открытие.

* * *

Итак, остался один день. Сегодня одна трени­ровка и все. А значит, много пустого времени и возможны проблемы. Но пока об этом думать рано. Качество сегодняшней тренировки — вот что необходимо обеспечить в первую очередь. И лично у меня наиважнейшее дело — не только идеально провести сеанс, но и по нашей тради­ции вручить ему после сеанса лозунг — самый точный и самый нужный. Найти те слова, кото­рые проникнут не только в его сознание, но и в его душу, слова, которые соединятся с его слова­ми и чувствами и в своем единстве сработают так, что завтра в день старта спортсмен выйдет на поле битвы в самом боевом состоянии!

Причём большому спортсмену в отличие от мо­лодого не надо детально объяснять суть мобили­зационного процесса, не надо говорить лишних слов о том, что мотивационная сфера должна обя­зательно быть задействована и мотив должен быть сформулирован. Нельзя выходить на помост с пустой душой! Всегда человек должен осозна­вать — ради чего он сегодня должен все от-Дать для победы!

Суть помощи большому спортсмену прекрас-^Но сформулировал тренер команды Армении по

классической борьбе. Было это на Спартакиаде народов СССР, где за Армению в легчайшем весе выступал хороший мастер Пашеян (имя, прошу прощения, забыл). Он готовился к решающей схватке и страшно «горел», с трудом переживал последние предстартовые минуты. И в это время ко мне подошёл тренер и попросил помочь.

— Как я помогу, я же с ним даже не знаком, —
ответил я.

И в этот момент тренер сказал те на вес золота слова — они записаны навсегда в моих психоло­гических дневниках:

— Ему не надо много говорить. Вы ему «дай­
те», а он сам «построй т».

И решение пришло мгновенно. Я подошёл к борцу, обнял его и тихо сказал:

— У тебя сегодня все будет хорошо. Давай по­
святим схватку твоей маме.

Мне сразу пришлось отойти к борцам Грузии, которых я опекал, и его схватку я не видел. И бор­ца не видел тоже — спешил на самолет. Успел только узнать, что в этой схватке он превзошёл себя и стал чемпионом.

Мы встретились через год, на очередном чем­пионате страны. Я подошёл и спросил: «Ты по­мнишь?..» Он вскочил, обнял меня. Повторял: «Это правда были Вы? А я Вас искал тогда, хотел поблагодарить. И всем рассказывал...»

Потом я узнал, что мама воспитывала его одна, работая на трех работах. То есть я попал в точку. Сегодня, пережив вместе со спортсменом сотни, а может быть, тысячи предстартовых состояний, я знаю, что в моих личных победах сам я на де­вяносто процентов ни при чем. Это Бог захотел через меня помочь этому человеку, и только по­этому я угадал с мотивом. А спортсмен заслужил

эту помощь и получил ее. Абсолютно прав изве­стный экстрасенс, когда говорит: «Я концентри­руюсь, накладываю руки на больное место. Ос­тальное решает Бог!»

Из записных книжек

Настоящему бойцу надо своевременно «дать», а он включит в работу свой практи­ческий интеллект и «построит» то, что нуж­но. Мне это было доказано ещё более двад­цати лет назад, когда я работал с Леной Во-дорезовой и ее товарищами по команде ЦСКА. На мои занятия с ними стала про­никать пятнадцатилетняя ленинградка Таня Андреева, которая готовилась в это время к чемпионату мира среди юниоров.

С юными спортсменами я выбирал фор­мулировки попроще и, когда объяснял им, например, все то, что касается формирова­ния оптимального предстартового состояния, то не применял строго научные термины, например, такие, как «оптимальный уровень эмоционального возбуждения», а использо­вал обычный человеческий язык. Говорил примерно так:

— Танечка, предстартовые состояния бы­вают разные. Запиши: «спокойная уверен­ность», «холодная голова и горячее сердце» (кстати, так Виктор Санеев определял свое наилучшее состояние в соревновательный день), «безразличная собранность» (автор — конькобежка Людмила Никлонская — име­ла в виду: «безразлично какой ветер, кто когда стартует, я знаю, что я готова!»); «не терпится начинать» —так называл свое наи-

лучшее предстартовое состояние Валерий Борзов; «багровая ярость» (эти два слова я взял у Джека Лондона; мне показалось, что не найти ничего лучшего, характеризующе­го предельный эмоциональный и волевой на­строй человека). И твоя задача с утра в день старта выбрать ту формулировку, на кото­рую будешь ориентироваться при формиро­вании своего предстартового состояния. Например, перед «школой» настрой «багро­вая ярость», конечно, не нужен.

И вот я читаю дневник Тани Андреевой, который она по моему совету вела в дни чемпионата мира, который неожиданно для всех выиграла:

— Перед школой я выбрала меру настроя «спокойная уверенность». А перед произволь­ной программой я решила начать ее в состо­янии «спокойная уверенность», переходящая на последней минуте в «багровую ярость».

Я был восхищен данным примером интел­лектуальной работы спортсмена. Я, напри­мер, не догадался предложить подобную идею такого синтеза, основанного, бесспорно, на способности спортсмена контролировать себя в процессе работы и столь же абсолютно управлять собой в стрессовой ситуации.

Кстати, предложенный пятнадцатилетней Таней термин «мера настроя» я применяю в своих теориях.

* * *

Последняя тренировка. Завтра мы сюда тоже приедем, но задача будет одна — опробовать лед, немного попрыгать и все. Но ни в коем случае

не сорвать ни одного прыжка, опять психологи­чески воздействовать на соперников стабильно­стью своих прыжков и, что не менее важно, пси­хологически правильным поведением. Ещё в Кал­гари я вручил Лёше памятку следующего содержания:

Где бы ты ни был, помни — тебя везде изучают! Поэтому ты серьезен, но не озабочен, сосредото­чен, но в то же время готов к улыбке. Всегда го­тов к встрече с любым из конкурентов!

В раздевалку входим уверенно и с улыбкой. Во время переодевания ведёшь себя раскованно. Мож­но с кем-нибудь вступить в диалог (лучше — с Эл-дриджем), разговаривать весело и даже шумно.

Если на тебя направлен взгляд, смело встреча­ешь этот взгляд и ни в коем случае (!) не отводишь глаза первым.

Я всегда буду рядом!

Твой психолог.

Эту памятку я каждый день видел в Лёшином чемодане, рядом с коньками.

Сколько раз за все свои годы жизни в спорте я говорил себе: покоя в твоей работе никогда не будет! И сегодня я произношу эти слова снова.

Снова Лёша блестяще прыгает и вновь неуве­ренно выглядит Плющенко. И мысль в голове одна: скорей бы наступало, наконец, двенадца­тое февраля! Ну сколько же можно ждать?

И вот этот удар. Лёша идет со льда ко мне, видит мою улыбку и сразу говорит:

— Все плохо.

Помню, я даже остановился, оцепенел.

— Как плохо? Ты же прекрасно прыгал!

— Нет. И знаете, в чем дело? Делал не как
вчера. На автопилоте. Не включая сознание. Зав­
тра так не пройдет.

Я буквально уничтожен этим сообщением. Все­гда доверяю ощущениям спортсмена. Никто луч­ше спортсмена не знает всех составляющих его состояния, и ни один самый лучший прибор не определит, что происходит с человеком в такой момент.

Потом я спрошу его:

— А Жук определил бы, что ты прыгаешь на
автопилоте?

— Думаю — да, — отвечает Лёша и добавля­
ет: — Но я не хотел бы у него тренироваться.

— Почему? Мне было интересно с ним рабо­
тать.

— Не люблю диктаторов.

 

— Мы бы с ним договорились.
...Выходим из автобуса, и сразу я слышу:

— Я не обедаю сегодня.

— Салат и сок — обязательно.

— Я запланировал не есть.

 

— Я настаиваю. А после обеда обещаю сделать
большой сеанс.

— Мы же договорились — вечером.

— И — вечером. Заодно убьем послеобеденное
время.

— Американцы предпочитают говорить — «кра­
сиво терять время». Приятнее звучит, без слова
«убивать».

— Не учи ученого. Продолжение знаешь?

Как он исхудал! Массирую его мышцы, грею лицо, глаза, пальцы ног. И наконец, он провалива­ется в сон и спит целых три часа (!) А он не хотел

елать сеанс! Спортсмена надо слушать не всегда. Значит, он недосыпает ночью. Но я давно не инте-

есуюсь его ночным сном. Накануне соревнова­ний прекращаю задавать спортсмену вопросы типа: «Как поспал? Как поел? Как настроение?» И Тать­яну Анатольевну снова просил об этом же.

— Что, вообще не разговаривать? — спросила она.

— Нет, разговаривайте на любую тему. Но эти
пустые вопросы только раздражают спортсмена
и нагружают его. Он приехал на Олимпийские
игры. Конечно, спит х...во. Зачем же лишний раз
напоминать ему об этом? А вы как спите на этих
высоких кроватях?

— Х...во! — отвечает она, и мы смеемся.

— Кстати, — уже серьезно спрашивает Татья­
на Анатольевна, — а зачем они поставили такие
высокие кровати? Я залезть на нее не могу.

— Наверное, для нашего багажа, шкафов-то в
номерах нет.

Мы дружим, хотя один серьезный разговор нам предстоит сегодня поздно вечером, после того как удастся Лёшу усыпить. Разговор будет весьма непростой, и мне очень не хотелось бы решаться на него. Но надо — ради Лёши, ради дела, ради нашей победы, которой может и не состояться, если в этом разговоре она меня не поймет.

Из записных книжек

Слава Шабунин — наш лучший бегун на средние дистанции на вопрос: «Какое у вас хобби?» — ответил: «Сон без сновидений».

Слава, ты сказал правду. Ты очень много сказал. Сон спортсмена — колоссальная про­блема, особенно в ночь накануне решаю­щего боя.

— Мечтаю об одном — заснуть и проснуть­ся свежим, — сказал мне в Афинах двукрат­ный олимпийский чемпион.

«Сны замучили», — не раз слышал я в фуг-больных командах в конце сезона. Извест­но, что дети пугаются своих снов, поэтому просыпаются и плачут посреди ночи. Взрос­лый спортсмен не плачет по ночам, но кри­чит и стонет почти всегда. Уже давно в моём номере, на пустующей второй кровати про­водит свою последнюю ночь перед боем спортсмен, которого я опекаю. И не было за все мои тридцать пять лет ни одного слу­чая, чтобы он не заснул. И главное, в этом я убеждён сейчас, не в тех практических при­ёмах, которые я применяю, а в том, что чге-ловек засыпает — вернее, пытается заснуть — не один, не в одиночестве. Я сижу рядом, шёпотом произношу нужные слова, глажу его плечи, согреваю его глаза и пальцы рук и ног. Но главное, повторяю, в том, что я — рядом! Защищаю, оберегаю его сон, как это делают любящие родители со своими маленькими детьми. И сейчас для спорт­смена это не что иное, как возвращение в детство, когда он не был оставлен один в тёмной комнате плачущим от одиночества и страха.

И вот он заснул, но это не окончание мо£Й работы. Я так и сказал ему перед сном: если проснёшься посреди ночи, буди меня, и я усыплю тебя снова. Но ни разу никто ме1«я не будил за все эти годы. Вероятно, по тсой причине, что я всегда начеку и слышу го, что обычно является предвестником пробуж­дения — те самые стоны или крики.

Сразу (дорога каждая секунда) вскакиваю, склоняюсь над ним, ласково глажу лицо, снова тёплыми ладонями грею глаза и шеп­чу все те слова, которые шепчут любящие родители своим любимым детям. И всегда этого было достаточно.

В Афинах я подошёл к Вячеславу Екимо-ву и сказал:

— Гарантирую сегодня качественный сон,
но спать будете у меня.

Он внимательно посмотрел мне в глаза и ответил:

— Согласен. — И добавил: — В девять я
Вас найду.

— Не надо меня искать, я Вас встречу.
В двадцать минут десятого он уже спал.
В восемь утра я провёл рукой по его лицу

и тихо сказал:

— Славочка, пора вставать.

...Следующую ночь провёл в этой фарто­вой (так её потом назвали спортсмены) кро­вати Миша Игнатьев, ставший олимпийским чемпионом. И до последнего дня Олимпиа­ды постель ни разу не пустовала.

...Я всегда говорю в своих лекциях: рабо­та практического психолога простая, но са­мое сложное — сделать её простой.

Обычно, когда спортсмен засыпает в се­ансе, я не ухожу из комнаты. Во-первых, охраняю сон. Человек может застонать во сне, и тогда надо просто погладить его по лицу, погладить ласково. И помогут слова, произнесенные ласковым тоном: «Поспи ещё, Лёшенька, все будет хорошо, я — здесь». И чаще всего лишний час сна обеспечен.

Руки психолога. Кто ещё, кроме психолога, может погладить человека по лицу и сопроводить это действо такими, например, словами: «Все будет хорошо!»? Никто! Потому что не будет понят.

А психолога поймут правильно. Если, ра­зумеется, всей своей предыдущей работой с этим человеком он завоевал право на про­изнесение этих самых обычных, но имею­щих для бойца в ситуации перед решающим боем глубокий смысл слов. А также полу­чил право прикоснуться к его лицу руками.

Разумеется, произносятся эти слова тихо, и не должно в эти секунды быть поблизости дру­гих людей. Свидетели данному действу не нуж­ны, оно имеет личный, интимный характер.

А в отдельных случаях, например, в мину­ты ожидания вызова спортсмена на лёд или ринг, слова необязательны вовсе, и более того, могут оказаться лишними, способными от­влечь спортсмена и помешать процессу кон­центрации его психики к бою. А руки в этот момент могут работать. И должны работать!

Обнять (на секунду) спортсмена, погла­дить его плечи, ласково провести ладонью по лицу — все это дает человеку именно то, в чем нуждается он в такие минуты: челове­ческую поддержку, заботу, ласку. И в ответ в глазах человека я всегда находил тепло бла­годарности.

Лучшее лекарство — руки матери, — по­ложение, известное тысячи лет. Эти руки лечат, потому что они любят! А здоровому человеку, в лечении не нуждающемуся, эти любящие руки дают дополнительную энер­гию, а в этом действующий спортсмен ис-

пытывает потребность всегда — он почти всегда усталый и всегда неспокойный, и любящие руки любимого психолога не толь­ко добавляют энергии, но и успокаивают его.

Кстати, у виноделов давно сформулиро­вано: если вино производится только при помощи техники, но без участия рук чело­века, вкус его в итоге оказывается значи­тельно хуже.

Когда я касаюсь этой части своей рабо­ты, то не всегда бываю правильно понят отдельными читателями. «Надо ли руками ласкать мужчину, бойца?» — слышу я под­час и такие двусмысленные вопросы. И от­вечаю категорически и недвусмысленно: в моей практике никогда это не было лиш­ним! Руки всех нас, если они наполнены любовью и доброй энергией, становятся ру­ками психолога, руками матери. Так что не стесняйтесь проявлять свою любовь по от­ношению к людям, за которых Вы отвечае­те, с помощью Ваших любящих рук! Гладь­те и ласкайте лицо любимого и любящего Вас человека смелее! Ему это очень нужно! Ему это очень поможет!

Сегодня со мной мой дневник, и за эти три часа я прочел его весь и все вспомнил.

Работая в Майами с американцами-тен­нисистами, я убедился, что в отличие от наших ребят они менее склонны к довери­тельным беседам, отвечая на мои заботли­вые вопросы о жизненном настроении, о личной жизни и прочем дежурными «файн» или «ол раит». Помню, я даже был растерян после первого опроса. Но за ночь придумал

следующее. Я решил «препарировать» про­шедший день, включив в число слагаемых опроса все составляющие жизни спортсме­на, начиная с качества сна и заканчивая оценкой настроения перед сном. И когда их лидер получил этот опросник для простав­ления оценок и увидел целых двадцать сла­гаемых, то восторженно воскликнул: «Класс!» и не менее пятнадцати минут, не спеша (ему это было крайне интересно!) он проставлял красным цветом «десятки» (аме­риканцы предпочитают десятибалльную си­стему — в отличие от российских спортсме­нов), а черным цветом «восьмерки» и «де­вятки». А потом вместе мы высчитывали средний балл прошедшего дня, а это и была оценка «качества жизни», к чему американ­цы в силу их менталитета относятся как к главной ценности. И когда у одного из них средний балл оказался равным «девяти», он спросил меня:

— А как следует назвать недостающие
десять процентов?

Я ответил:

— Обычно я называю это «резервом», но это
можно считать «браком», ведь ты же виноват,
что проиграл сегодняшний спарринг, плохо
подавал, раньше времени устал и прочее.

С тех пор я включил в этот метод в свою работу со спортсменом. И Лёша Ягудин, когда звонил мне после Олимпийских игр, сказал, что продолжает применять этот ме­тод ежедневно.

А однажды, это было за три дня до нашего отъезда из Калгари в Солт-Лейк-Сити, Лёша все слагаемые прошедшего дня оценил на

отлично, и когда я сказал: «Поздравляю!» — он озабоченно ответил: «Но нет резервов!»

— Главное, — сказал в ответ я, — нет про­
блем!

— И резервов! — повторил он.

А вечером, когда после сеанса я, как все­гда, зашёл к тренеру, Татьяна Анатольевна восторженно среагировала на рассказ об этом. Сказала:

— Папаша, Вы его сделаете ученым, и у
нас будет свой ученый в группе!

И вспомнил вот ещё о чем. Не первый раз я слышу, на этот раз — от Алексея Ягу-дина: мол, чего там рассуждать, разминать­ся... Надо пойти и сделать!

То же самое я слышал часто, и говорили такие слова представители тех видов спорта, где спортсмен обязан безошибочно выпол­нять сложные технические элементы.

А первым мне сказал эти слова великий гимнаст Борис Шахлин в далеком 1964 году, кстати, в день отъезда в Токио на Олимпий­ские игры.

— Мешают человеку сомнения, страх и
неверие в себя, — говорил многократный
олимпийский чемпион и чемпион мира. Ещё
он говорил как о невозможном, о недости­
жимом — об абсолютной уверенности чело­
века в себе. И закончил свой монолог сло­
вами: «Проблема в одном — как избавиться
от сомнений? Любой, самый сложный эле­
мент натренирован так, что я могу ни о чем
не думать, а просто пойти и сделать!
Но на практике это невозможно, мешают
человеку чувства, воображение, память, всё
то, что рождает сомнения в себе».

В этом я вижу проявление на неосознава­емом уровне — мечты человека о собствен­ном превращении в трудную минуту в пси­хоробота, которому неведомы человечес­кие слабости, те же сомнения, боль, усталость, боязнь поражения.

Ты — чемпион, но всего лишь человек и платишь за победы всем «человеческим»!

Признаюсь, ничего не боюсь всерьёз, ис­ключая потерю уверенности. «Теряю уверен­ность», — говорит спортсмен и смотрит тебе в лицо, боясь увидеть в твоих глазах то же, чем он сам наполнен сейчас. И выдать тебя может дрогнувший взгляд, отведённые гла­за, растерянное молчание в ответ.

Но если твой «образ» отработан, то ты не дрогнешь, ни в чём не изменишься в се­кунду этой страшной информативной ата­ки. Разве только ещё плотнее сомкнутся твои губы, а это и есть уже вступившая в работу твоя воля, воля психолога, а она и только она нужна сейчас твоему человеку!

Собранность твоя абсолютна и потому сами собой находятся самые нужные слова. Да и не столь важно, что именно говоришь ты сей­час: или «Все нормально!», или — «Все сде­лаем!», или — «Все успеем!» Важно другое — как ты говоришь эти простые слова и каков ты сам в эту минуту!И если ты наполнен несгибаемостью (ты не дрог­нул!) и верой в него (а ею светятся твои гла­за!), то эту сложнейшую практическую за­дачу ты решаешь фактически мгновенно.

В эти решающие по своей значимости секунды ты остановил процесс иррадиации

неуверенности по уязвимым закоулкам личности спортсмена. Не сделал бы ты это­го (не дай Бог!), и случилось бы неотвра­тимое и почти на все сто процентов неис­правимое — ослабевшая вера спортсмена в себя проникла бы (а происходит это все­гда очень быстро) в глубь его личности, в те самые закоулки, и затаилась бы там уже в иных, пораженческих формах — страха и паники.

Но Он увидел (в секунду) главное —ты веришь в него много больше, чем он не верит в себя!И эти две чаши весов он благодаря тебе отчетливо уви­дел сейчас. Увидел, сравнил и... успокоился (!). И сразу же получившая сей положитель­ный заряд личность временно ослабевшего человека начала свою внутреннюю работу по трансформации готовности к предстоящему испытанию. И практически всегда настоя­щий спортсмен за самое короткое время ус­певал восстановить свою «предстартовую психологию», все её составляющие: и уро­вень мобилизации, и концентрацию, и аб­солютное владение собой.

Вернёмся к началу. Человек, в данном случае — твой спортсмен, не маскируясь (а было это сотни раз в моей биографии), не­сёт к тебе себя измученного в надежде опереться на твое несогласие (!!!) с н и м. А твоё «несогласие» — это и есть твой натренированный годами испы­таний образ психолога, настоящего психолога, который всегда в оппозиции к слабости, всегда сильнее её, всегда сильный!

...Читаю дневник и посматриваю на Лешу. Се­годня он не ворочается и не стонет, буквально провалился в сон. Не помешает ли этот дневной сон ночному? — спросите Вы. Отвечу: меня это совершенно не волнует. Во-первых — включает­ся в дискуссию мой опыт, — нет никакой гаран­тии, что последняя перед боем ночь будет хоро­шей, и пусть он сейчас, в часы дневного сна ос­вободится от суммарного утомления. Во-вторых, касается это великого спортсмена (и убеждался я в этом сотни раз) — он и после плохого ночного сна выступит как минимум в свою силу. Таков настоящий спортсмен, спортсмен-чемпион, а Алексей Ягудин, без всякого сомнения, к таким и относится.

Из записных книжек

Ещё работая в футболе, причем в серь­езных командах, таких, как «Пахтакор» (Ташкент) и «Динамо» (Тбилиси), я был удивлен, что перед самыми серьезными играми ребята не спешили ложиться, иг­рали в карты, беседовали, досыпая завтра днём и убивая, нет — Лёша прав — краси­во теряя время.

А Вова Гуцаев так объяснил мне причину этого нарушения режима: «Лучше позже уснуть, но качественно несколько часов по­спать, чем рано заснуть, а затем всю ночь просыпаться и утром встать разбитым».

Аналогичное я увижу, когда после фигур­ного катания перейду в хоккейную команду и буду сидеть в холле часов до четырех ночи вместе с нашими ребятами. Они тоже не

спешили ложиться, понимая, что решает судьбу матча не сон.

Листаю дневник — и оживают чувства, не только память. И в этом опасность дневни­ка. Как сладостны счастливые воспомина­ния о любимых людях, но как опасно вдруг, в секунду, ощутить, что нет их больше на свете, и не увидишь ты никогда столь люби­мые лица и не услышишь обращенных к тебе их на вес золота слов.

Недавно мы встречались с Наной Иосе­лиани. С ней был пройден трехлетний путь сплошных побед. Но вспоминали мы не по­беды, а матч с Майей Чибурданидзе, в ко­тором уступили одно очко. И весь вечер шёл горячий анализ причин, не позволивших нам победить. Настоящий спортсмен никогда не прощает себе поражения!

Но не с этого начался наш разговор.

Умер Давид Александрович Пертенава — легендарный председатель Спорткомитета Грузии, под руководством которого грузин­ские спортсмены завоевали 13 медалей на Олимпийских играх 1980 года. 13 медалис­тов на 5 миллионов населения! Это бесспор­ное 1-е место среди всех стран мира!

Под его руководством я работал пять лет — самые успешные мои профессиональные годы. И когда я ехал на очередные соревнования с очередной командой, главным стимулом для меня были не грамоты и премии, а встреча после победы в его кабинете. Он всегда вста­вал, шёл ко мне навстречу и говорил, обни­мая меня: «Где Рудольф, там победа!»

Подвести его я не мог. И, к счастью, прак­тически не подводил.

Да, не огорчить, а наоборот, заслужить по­хвалу, быть по-прежнему нужным — вот что было ведущим мотивом моей деятельности под руководством этого человека!

Убежден: всё, что мы делаем, имею в виду не рутинную каждодневную работу ради зар­платы, а то, что требует полной отдачи, жертв, риска и даже подвига, — мы делаем ради лю­дей, самых любимых и самых близких, без которых жизни своей не представляем. Это и есть внутренний духовный мотив, мотив ис­тинный! А разные формы материального сти­мулирования — мотивы, может быть, в от­дельных случаях достаточно действенные, но лишь до некоторых пределов, не способные задеть душу человека, и поднять его на под­виг тоже не способны. Примеров тому могу привести массу.

И в тренировочный зал спортсмен преж­де всего идет на встречу с тренером, и если тренер уважаем и любим спортсменом, то мотивация на тяжелый тренировочный труд обеспечена, а этот вид мотивации в сегод­няшнем большом спорте имеет, может быть, решающее практическое значение. Он ле­жит в основе будущей победы!

И я совершенно согласен с Николаем Кар-полем, который лучше всех других знает сек­рет мотивирования женщин-спортсменок как в дни боев, так и в дни тренировочной работы: главным мотивом для спортсменки-женщины являются не деньги и тому по­добное, а внимание к ней как к жен­щине и как к человеку! Не думаю, что у муж­чин дело обстоит иначе.

Век живи — век учись. Надо же, столько лет изучаю проблему мотивации, а «внима­ние к человеку» как мотивационный фак­тор не рассматривал. Выдающийся пятибо­рец из Венгрии, четырехкратный чемпион мира Андрош Бальцо красиво сказал: «Моя мотивация — это моя гордость!» Да, «гор­дость», «внимание к человеку» и все подоб­ное — и есть «внутренние» мотивы челове­ческой личности, и, ориентируясь прежде всего на них, можно оказать человеку на­стоящую, действенную помощь! А потом, в его жизни после спорта они ещё раз помо­гут ему побеждать, выжить. А выжить иног­да тоже победа.

* * *

...Встал, поправил одеяло, прошептал: «Спи, Лёшенька, спи» — и снова открыл дневник.

Из записных книжек

Перед отъездом из Калгари я решился на такой разговор о его главном сопернике. Всегда избегаю лишних упоминаний о Плю-щенко, но на этот раз убедил себя: надо!

Иногда действительно надо отдельные вещи говорить спортсмену в глаза. Ведь он уже включил свою волю в работу, а значит, такой разговор выдержит. И Лёша выдер­жал, хотя сразу помрачнел, нахмурил брови и слушал меня, опустив голову, И ничего не ответил. Но все понял.

— Лёша, — сказал я тогда, — кое-что мы обязаны обсудить. Надо уметь представлять

сегодняшнее состояние своего конкурента, его психологию на сегодняшний день. Итак, что в его душе? Какие мысли и какие чув­ства? Во-первых, Ягудин не опустил руки, что было бы естественным после двух лет пора­жений. Во-вторых, Ягудин, наоборот, воспрял и беспрерывно побеждает, выиграл пять тур­ниров из пяти. В-третьих, они — Ягудин и Тарасова — пригласили психолога. В-четвер­тых, собственные проблемы Плющенко и его тренера: Мишин беспрерывно дает хвалеб­ные интервью, называя Плющенко «Моцар­том фигурного катания», а на самом деле: не готова произвольная программа, плохое, с тремя падениями, выступление в Петербур­ге, личное поражение от тебя в финале Гран-При, снятие с чемпионата Европы. Так что его уверенность в себе опустилась в лучшем случае до сорока девяти процентов, а уве­ренность в победе над тобой опустилась по­чти до нуля. Не на что ей, уверенности в по­беде, опереться, лишь на давние воспомина­ния, но они уже еле живы в его памяти. Вот таковы, Лёша, каждодневные и даже ежеми­нутные мысли твоего соперника, такова се­годня жизнь его внутреннего мира, его до­минирующие переживания. И усугубить эту безрадостную картину могут твои шестерки в короткой программе. Так что, — подвел я итог, — я ему не завидую.

Мы медленно шли тогда по утонувшему в снегу Калгари, и ничего Лёша не сказал мне в ответ. Я и не ждал ответных слов. Мне важно было донести суть моих размышле­ний до его могучего интеллекта. Важно было «дать», зная, что он обязательно «построит»!

* * *

Поспал бы ты, Лёша, ещё, а то у меня может не хватить сегодня времени на решение одной обязательной задачи. Задача эта — лозунг! Во всех пяти победных турнирах имела место следующая процедура. Прощаясь перед сном, я вручал Алек­сею лист бумаги, на котором было написано не­сколько слов. Он сразу демонстрировал свое от­ношение к прочитанному: или улыбался, или всегда тихо говорил: «Спасибо», но равнодуш­ным не оставался никогда.

Из записных книжек

И в этом аспекте моей работы я многому научился у спортсмена. «Есть слова, словно отлитые для тебя!» — сказал Юрий Петро­вич Власов, и можно ли сказать точнее? Он шёл на помост, всегда говоря себе: «Выше знамена, капитан!», а на его тренировочной штанге гвоздем было выцарапано: «Я изме­няю жизнь волей!»

Порядка двух тысяч лозунгов-девизов со­брал я за свою жизнь и немало времени про­вожу за этой папкой, выбирая именно тот, который «отлит» для моего спортсмена, го­товящегося сегодня к своему испытанию, а может быть — подвигу.

Из тех лозунгов, которые я использовал в тех наших пяти турнирах, отлитыми для Лёшиной души оказались два (я всегда вижу их в Лёшином чемоданчике, где размещено самое ценное — коньки и тряпочка, кото­рая кладется на пол, а на нее уже ставятся лезвиями коньки).

 

Первый, который я заимствовал ещё в 1971 году у Бориса Кузнецова, ставшего че­рез год олимпийским чемпионом в Мюнхе­не, звучит так: «Л ю бая помеха толь­ко мобилизует меня!»

Этот л