От семей к организациям: мое личное и профессиональное путешествие

 

В течение первых 18 месяцев после окончания университета весной 1977 года я проводил семинары по НЛП по всему западу США. В это время я связывал свои интересы и жизненный выбор с областью НЛП и его применением. Параллельно с разработкой метамодели, Милтон-модели и НЛП в Кресдж-колледже проводились и другие исследования в области психологии и коммуникации. В то время Кресдж посещали многие профессора и консультанты, занимавшиеся групповым и командным развитием и тем, что позже стало известно как организационное развитие. Среди них был и Филип Слейтер, автор книг «В поисках одиночества» и «Прогулки по земле»,20 также написанных под влиянием Бейтсона.

Итак, летом 1979 года я вернулся в Лос-Анджелес, где проживала моя семья, и начал работать в отделе обучения и развития огромной корпорации. На том этапе я стремился применить находящееся в стадии развития НЛП к корпоративной подготовке и организационному менеджменту. Через четыре года я завершил черновой вариант рукописи «Успешная коммуникация: общение в бизнесе», которая, по моему мнению, была первой книгой о применении НЛП в бизнесе. Я передал ее Джону и Джудит ДеЛозье для рассмотрения вопроса о публикации. После добавления нескольких новых глав и пересмотра некоторых разделов я отправил им окончательный вариант книги. Это было в 1986 году, когда НЛП уже стало чрезвычайно популярным, выйдя за рамки клинической сферы в мир бизнеса и психологии самопомощи.

Следуя теории «шести рукопожатий»[21]я отослал книгу также Полу Херси, который вместе Кеном Бланшаром разработал теорию ситуационного лидерства, вероятно, наиболее широко применяемую методику подготовки менеджеров по всему миру. Также я отправил книгу Роберту Лорберу, соавтору Кена Бланшара в написании бестселлера «Одноминутный менеджер за работой».21 К моему приятному удивлению и даже потрясению, они оба согласились порекомендовать мою книгу к печати. Джон и я завершили редактирование, он написал предисловие, и книга «Успешная коммуникация: общение в бизнесе» была опубликована в 1987 году. 22

Тогда же, в начале семидесятых, когда в районе залива Сан-Франциско Джон и Ричард разрабатывали НЛП, в Южной Калифорнии, в Сан-Диего, Джон Джонс и Билл Пфайфер основали организацию «Партнеры университета». Они собирали все новые подходы, которые устанавливали стандарты в усовершенствовании лидерства, командной и организационной работы в мире бизнеса. Как Джон и Ричард, они хотели превратить теорию в практику, но с упором на государственные и частные организации. Они разработали структурированную систему знаний, трансформировав теорию бизнеса и организации в повторяемые, масштабируемые, легкие в применении инструменты.

Вскоре после публикации своей книги я задумался о создании бизнес-инструментов и связался с одним из основателей издания, известного сейчас как HRDQ,[22]Роллином Глейзером, чтобы узнать, не заинтересует ли его моя книга. Мне было крайне приятно узнать, что он уже прочел ее. Книга ему понравилась, и он поинтересовался, не соглашусь ли я написать и опубликовать ряд аналитических статей на темы, связанные с НЛП, вместе с все тем же Джоном Джонсом. Незадолго до этого Джон Джонс в соавторстве с Уильямом Берли опубликовал ряд популярных обзоров на тему бизнеса в 1980 году, и теперь мне предстояло с ними поработать.

Придя в себя, я восторженно поблагодарил Роллина и позвонил Джону. Мы с Уильямом и Джоном написали и опубликовали вместе две книги: «Нейро-лингвистическая коммуникация» и «Раппорт: сопоставление и отзеркаливание».23 Теперь я был «втройне» благословлен: я не только знал Джона и Ричарда как моих наставников и друзей в студенческие годы, не только был ассистентом Грегори и принимал его наставничество и мудрость, теперь Джон Джонс предложил ввести меня в мир организационного развития.

В течение последующих лет я продолжал применение НЛП в области бизнеса, описывая это в печатном виде, а в последнее время в форме электронных книг – «Раппорт в продажах» и «Не нужно конфликтовать!»24 Я продолжаю применять эти инструменты, способствующие повышению эффективности командной работы и усовершенствованию организаторского менеджмента. Оглядываясь назад, я вижу, что основы раннего НЛП действительно составили фундамент моего понимания того, почему бизнес-группы терпят поражение, как они функционируют и изменяются, а также дали толчок моей карьере, продолжая оказывать на нее влияние по сей день.

Размышляя о том, чему я научился на «мета» уровне, как сказали бы Джон и Ричард, за гранью очевидных инструментов и техник, которые, по большому счету, были всего лишь инструментами и техниками. Несомненно, этические и другие стандарты имеют большое значение, при этом ни один родитель не станет отрицать, что он хотел бы, чтобы его ребенок в колледже научился следующему:

• находить соответствующие паттерны, ведь они так доступны

• уметь проверять на практике свои предположения

• осознавать, что изменения могут быть благоприятными

• использовать ВСЕ свои органы чувств, даже те, которые еще не познаны

• понимать мир с точки зрения других людей, а не только со своей собственной

• больше слушать, меньше говорить; а уж если говорить, то и задавать вопросы

• каждый делает все, что в его силах, с учетом ограничений, налагаемых его убеждениями

• моя задача состоит в том, чтобы побудить людей использовать все самое лучшее, что в них есть, чтобы стать еще лучше, совершенствоваться

• у каждого есть шанс; если что-то не срабатывает, это происходит из-за внутренних ограничений, а не из-за других людей

• в конечном счете, только я сам отвечаю за любые последствия своего выбора.

 

 

Глава 9

Комментарии к главе «Свежий ветер веет над страной»

 

Джон Гриндер

 

Я восхищен тем, как Айхер воссоздал контекст своего повествования (в Прологе) – его рассказ честен, остроумен, полон юмора и детально передает (по моему мнению еще и достаточно точно) культурный контекст упоминаемых событий, и чем-то напоминает вступительную часть повествования Гиллигена. Читатели, которые хотели бы прочувствовать атмосферу той эпохи, могут почерпнуть необходимую для этого информацию из этих двух совершенно разных, но при этом взаимодополняющих описаний контекста, в котором произошло создание НЛП.

Айхер подробно (и удивительно точно) описывает стиль и содержание семинаров, которые проводили мы с Бендлером. Предлагаю тренерам, которые намереваются проводить обучение процессу создания паттернов НЛП, декодировать это описание и уделить особое внимание системе построения занятий, в частности, индуктивному подходу к обучению. Интересно, что мной уже опубликовано описание этих процессов (в книге, написанной в соавторстве с Бостик Сент-Клер «Шепот на ветру»).1 Я призываю заинтересованного читателя сравнить эти два описания, чтобы оценить указанные события с позиции авторов семинаров (я и Бендлер) и их участников. Я считаю, что различия, которые вы обнаружите, весьма поучительны и могут указать на более глубокие аспекты происходивших событий. Айхер прав (пускай и годы спустя после тех событий), предполагая, что на подход, используемый мной и Бендлером на наших обучающих семинарах, большое влияние оказали идеи Грегори Бейтсона и Росса Эшби. Диалоги, которые воссоздает Айхер, для меня звучат одновременно и достоверно и абсурдно, что, впрочем, вполне созвучно с тем, что и как мы делали в те годы.

Айхер пишет:

Убежденные в том, что должен существовать некий невербальный индикатор репрезентативных систем, Джон и Ричард продолжали наблюдение и обнаружили, что движения глаз в стороны и по вертикали во время ответа на заданный в разговоре вопрос, не являлись «случайными», а были аналогичны предикатам репрезентативной системы.

Убежденные в том, что должен существовать некий невербальный индикатор … мне льстит, что у Айхера сложилось такое впечатление; это значит, что Бендлер и я успешно создали иллюзию в его восприятии (и, предположительно, восприятии некоторых других людей, вовлеченных в эти исследования), что мы знали, что, черт возьми, мы делали. Уж я-то точно не знал!

То, что, на мой взгляд, на самом деле произошло, описано в «Шепоте на ветру». В частности, что касается калибровок (визуально – движения глаз, аудиально – предикаты и смены тона голоса), процесс был не столь хорошо организован и не был настолько систематичным, как это описывает Айхер. Последовательность открытий, которые произошли в 1973-74, началась с предикатов. Помните, что первая созданная нами модель была лингвистической моделью (метамодель), и мы с Бендлером продолжали отслеживать сигналы, исходящие из особенностей поведения, сопровождаемых движениями глаз.

Описание этих двух открытий, содержащееся в «Шепоте на ветру», рассказывает о совершенно непредвиденном инциденте, который позволил Бендлеру и мне понять, как бессознательно выбранные и используемые человеком предикаты выявляют репрезентативную систему, доминирующую в момент возникновения намерения говорить и непосредственно в момент вербализации. Читателю предлагается сравнить мое описание событий, которые произошли во время того процесса, с историей, которую приводит в своей статье Айхер.

Интересно, что лишь неделю спустя после того, как мы, наконец, распознали значение предикатов, между Бендлером и мной произошло обсуждение произошедшего. В течение этого периода мы не виделись, оба по отдельности занимались кодированием предикатов, которые к тому моменту вывели нас к начальной точке калибровки. Мы знали, что определенные предикаты сигнализируют об активации определенной репрезентативной системы и соответствующей части коры головного мозга. Таким образом, эта точка калибровки представляла собой некий маркер, который был очевиден лишь при личном общении. После этого открытия мы научились очень быстро распознавать смысл движений глаз, поэтому при встрече между нами произошел такой диалог:

Ричард: Слушай, что происходит?

Джон: Да ты знаешь это не хуже меня!

Ричард: То есть ты это видел?

Джон: Разве это можно было не заметить?!

В те годы в силу нашей близости и прочного раппорта такие диалоги были не редкостью. Но вот мой ответ (произнесенный уж очень самоуверенно, что, кажется, в определенной степени характеризовало наши взгляды в те дни) был неполным, поэтому хочется расширить его следующим образом:

Разве это можно было не заметить после того, как были изучены предикаты, представляющие собой точки отсчета возникновения тех или иных калибровок (систематические движения глаз, связанные с этими исходными точками).

Тут у меня есть три комментария:

1. Айхер называет это открытие предикатов и движений глаз нашим с Бендлером первым важным взносом в разработку паттернов НЛП. До этого момента почти вся наша работа касалась исключительно моделирования (бессознательная ассимиляция) паттернов моделей, у которых эти паттерны уже проявлялись определенным образом; возможно, не так систематически, как это делали мы, но эти паттерны уже существовали и часто приводили к значительным изменениям у клиентов. Наша задача состояла в том, чтобы бессознательно усвоить эти паттерны, протестировать их в контексте, схожем с тем, в котором их применяли объекты моделирования, а затем обобщить закономерности и разработать схему использования в иных контекстах. В этом же случае, мы обнаружили и пытались уловить нечто в повседневном поведении людей, а не на примере одного объекта моделирования, «мастера». Когда нам удалось вычислить общие закономерности, эти маркеры бессознательного выбора и использования репрезентативных систем стали своего рода рычагами, позволяющими создавать условия, в которых клиенты, с которыми мы работали, могли сделать необходимый им осознанный выбор.

По сей день меня не покидает ощущение, что репрезентативные системы являются одними из наименее исследованных и используемых моделей НЛП. Я подозреваю, что это следствие активной работы над якорями, которая началась вскоре после того как мы обнаружили репрезентативные системы и точки их калибровки. В этот короткий период мы экспериментировали с репрезентативными системами, которые были закодированы, до начала тестирования якорей. Я уже рассказывал об одном таком случае.

В то время мы работали на Альба Роуд 1000, и однажды к нам за помощью обратился мужчина в возрасте около 40 лет. Ситуация была достаточно неординарной: этот человек стал заключенным в четырех стенах собственного дома. Клиент рассказал нам, что он боялся выйти из дома, так как у него были частые позывы к мочеиспусканию, и он боялся оказаться в неловкой ситуации.

Если я правильно помню, это был один из клиентов, к работе с которым мы привлекли студентов для проведения тестов (в данном случае, упор делался на раппорт, метамодель и репрезентативные системы); в частности, я помню, что в этих процессах был задействован Дэвид Гордон. Перед Дэвидом была поставлена задача установить с клиентом раппорт с использованием метамодели и выбора последовательности репрезентативных систем с целью выяснения, что нужно было поменять, после чего Дэвид должен был предоставить мне отчет о проделанной работе.

Дэвид проделал прекрасную работу, и когда он докладывал мне о результатах, и мы раздумывали над тем, что делать дальше, он отметил, что движения глаз этого человека постоянно противоречили используемым им предикатам. В частности, его взгляд опускался вниз и вправо каждый раз (или почти каждый раз), когда он использовал визуальные предикаты, и, наоборот, когда он использовал кинестетические предикаты, его взгляд был направлен над горизонтом, что является типичным движением для визуальной системы. Я был заинтригован и попросил Дэвида продемонстрировать то, что он обнаружил. Серия провокационных вопросов и мои собственные калибровки подтвердили, что Дэвид был прав; у этого клиента систематически наблюдалось противоречие между типичным связям предикатов и движений глаз для визуальной и кинестетической систем. Хотя я видел много разных вариаций стандартных движений глаз, я никогда не видел такой обратной системы.

Как обычно во всех нестандартных случаях – а этот случай был именно таким – я применил консервативный подход. Я был уверен, что некоторые формы якорения и/или Эриксоновские паттерны помогут этому клиенту получить то, за чем он пришел. Таким образом, вопрос заключался в том, какое минимальное вмешательство может быть эффективно в этом необычным случае, учитывая тот факт, что нам нужно было быть готовыми к тому, что в этом нестандартном поведении скрывается какой-то новый, интересный паттерн. Я дал задание Давиду, чтобы он провел с клиентом беседу (тема которой совершенно не имела значения), во время которой Дэвид должен был преувеличенно использовать движения глаз и предикаты таким образом, как это делал клиент на их первой встрече (движения глаз связаны с противоположным набором паттернов) и сосредоточить внимание на визуальных и кинестетических предикатах, все время поддерживая высокий уровень раппорта. Через какое-то время (скажем, пять минут) он должен был начать смешивать эти необычные перекрестные сигналы со стандартными, так чтобы в течение ближайшего времени он мог перейти от такой обратной системы к полной согласованности между используемыми предикатами и движениями глаз. Помимо этого, ему было поручено во время перехода к стандартной конгруэнтной схеме движения глаз и использования предикатов дать клиенту возможность отвечать и, самое важное, отслеживать, как клиент реагирует на такое присоединение и ведение. Если клиент присоединится и позволит вести себя таким образом, следует продолжать процесс до тех пор, пока движения глаз клиента не придут в соответствие с предикатами; если клиент не присоединится, Дэвид должен вернуться на начальную точку и повторить весь процесс до достижения успеха. Дэвид выслушал задание и отправился к клиенту. Через некоторое время (если мне не изменяет память, менее чем через час), Дэвид вернулся и сообщил, что стратегия присоединения и ведения сработала, и теперь клиент демонстрирует стандартную связь между движениями глаз и предикатами. Точки отсчета были установлены.

Когда я вошел в комнату, сразу было видно, что что-то поменялось: клиент выглядел иначе. Избыточное мышечное напряжение исчезло, голос стал более низким и глубоким, поменялся ритм его речи. Я сразу спросил его, не хотел ли он в туалет – его реакция была просто великолепной. Он был крайне удивлен моим (кажущимся неуместным в его новом состоянии) странным вопросом, а затем рассмеялся, когда понял, что последний раз он посещал туалет около двух часов назад. Я был удовлетворен результатом. Через некоторое время из телефонного разговора с этим клиентом мне стало известно, что он полностью избавился от своего страха, что он не сможет вовремя добраться до туалета, если покинет свой дом, его отношения с девушкой вышли на новый позитивный уровень, и т. д.

По сей день я не знаю, как оценивать то, что произошло на самом деле: каким образом устранение несоответствия между двумя первичными (в то время) ориентирами репрезентативных систем с использованием калибровок, присоединения и ведения привело к таким результатам? Конечно, я могу строить различные предположения, но я не стану этого делать, чтобы не выстраивать в своем восприятии фильтры, которые могут помешать моей способности распознавать подобные проявления, если я столкнусь с похожим случаем. Этот пример призван привлечь внимание читателя к неисследованным аспектам классических моделей, называемых репрезентативными системами, и, возможно, кому-то из читателей захочется исследовать эти во многом неизведанные территории.

3. Я обращаю внимание читателя на общий подход, использованный в данном случае, в качестве примера возможного набора действий в необычных случаях – таких, которые не имеют прецедентов. Действуйте осторожно, так как такие случаи встречаются нечасто и вполне могут скрывать настоящие жемчужины паттернов под маркерами калибровок. Эта осторожность в исключительных случаях позволила Бендлеру и мне успешно работать с некоторыми еще более сложными запросами, которые встречались в нашей практике, постепенно обучая клиентов, к примеру, способности сознательно вызывать амнезию.

Работая с такими клиентами, мы могли применить паттерн или набор паттернов, наблюдать последствия, вызвать частичную амнезию, чтобы удалить воспоминания о нашем вмешательстве, а затем использовать второй, третий (и так далее) набор альтернативных паттернов.

Опять же, по сей день я не в состоянии четко определить, что такое использование амнезии и последующее повторное тестирование паттернов представляет собой с точки зрения эпистемологии. Действительно ли нам удавалось полностью стереть воспоминания обо всех наших вмешательствах? Стоит ли использовать такой метод для проведения исследований? В тех случаях, когда клиент демонстрировали яркие реакции – например, фобии, – это, несомненно, выглядело убедительно. Такая радикальная программа требует тщательной оценки. Возможно, существуют современные способы проверить, как именно работает такая форма амнезии, и возможно ли ее использовать в качестве исследовательского инструмента.

Айхер пишет:

Итак, благодаря введению ключей доступа, использованию аналогии сознательного и бессознательного ума, чанкинга и стратегии TOTE, был проложен мостик к НЛП.

Я так понимаю, что под мостиком Айхер подразумевает связь между академической психологией и тем, что мы делали в области НЛП в то время. Я провел один учебный год в качестве приглашенного исследователя в лаборатории Джорджа Миллера в Университете Рокфеллера в Нью-Йорке (1969–7190) и с глубоким уважением относился к работе Миллера. Хотя первоначальная трансформационная модель, разработанная Хомским в 1957 году, была заменена/расширенна к тому времени, когда я попал в Университет Рокфеллера, я отметил, что Миллер был единственным исследователем (насколько мне известно), которому удалось применить ключевые понятия Хомского для получения фактических изменений. Хомский никогда не утверждал присутствие «психологической реальности» в абстрактной работе в области синтаксиса, в которой он был пионером. Миллеру удалось определить, например, длительность процессов построения предложений, которые отличались количеством постулированных преобразований, связывающих глубинную структуру с поверхностной структурой. Одним из важных вкладов Миллера стала статья «Магическое число семь, плюс-минус два»,2 опубликованная в 1956 году, которая до сих пор является одной из самых цитируемых работ, опубликованных в области психологии.

Несколько дополнительных замечаний:

Айхер упоминает модель TOTE (тестируй-действуй-тестируй-выходи) как часть этого предполагаемого мостика. Нужно признать, что сама модель ТОТЕ является реакцией на сражения, которые происходили в психологии и интеллектуальной среде той эпохи в целом. Работа Хомского (и особенно его обзор работы Б.Ф. Скиннера «Вербальное поведение»3) повлияла на развитие психологии и на ближайшие десятилетия освободила психологию от тотального влияния бихевиоризма (форма, которую принял позитивизм в эту эпоху). Одним из следствий его удивительно точной критики было (пусть не сразу, но это было неизбежно) снятие со счетов центральной концепции бихевиористской психологии – отношение стимул-реакция (С-Р) – в качестве основы изучения и производительности. Таким образом, психология той эпохи была лишена основного пояснительного инструмента. Если не модель С-Р, то что может объяснить поведение?

Как верно отмечает Айхер, ответ появился в 1960 году в книге «Планы и структура поведения» Миллера и двух его соавторов – Юджина Галантера и Карла Прибрама.4 В этой книге они предлагают альтернативу инструменту С-Р; это была достойная замена – кибернетическая модель ТОТЕ. В соответствии с требованием любой кибернетической модели, ТОТЕ представляет собой замкнутую систему, в которой последствия действия связанны с триггером действия – это простейшая форма обратной связи.

То, что Айхер включил модель ТОТЕ в свое повествование, немного меня озадачивает, ведь это всего-навсего абстрактный пояснительный инструмент в теории психологии. Учитывая, что оригинальная модель НЛП, метамодель, сама по себе (о чем говорит даже ее название) содержит логические уровни в логической иерархии (естественное упорядочение человеческой речи), ТОТЕ гораздо более совместима с паттернами НЛП, нежели С-Р. Тем не менее, это не паттерн НЛП. ТОТЕ не применяется как часть процесса моделирования новых паттернов НЛП. Это только теоретическое классификационное понятие, призванное заполнить пробел, возникший с отказом от использования С-Р. В таком случае, каким образом ТОТЕ относится к НЛП?

Я уже говорил, что начиная с тех далеких лет, я отказываюсь классифицировать НЛП как часть академической психологии. Академическая психология, по крайней мере в том виде, в котором она существует в Соединенных Штатах, направлена на изучение средней производительности и особенностей деятельности людей, перед которыми стоят определенные задачи – это статистический подход к изучению человеческого поведения. Это было и остается призванием психологии. НЛП, напротив, является изучением наивысшей степени человеческой производительности – моделированием гения, паттернов лучших из лучших. Следовательно, НЛП и психологию легко отличить по двум признакам: область исследования (средняя производительность в психологии и наилучшая производительность в НЛП) и применяемая методология.

Если рассматривать это различие в качестве объекта исследования, не сложно прийти к выводу, что соответствующий инструмент для одной из этих областей, академической психологии, формирует статистический подход, при котором происходит агрегация производительности субъектов в изолированных и обычно искусственных условиях (эксперименты), и используется множество методов для определения средних показателей путем простого деления совокупной производительности на общее количество субъектов исследования. Существуют, конечно же, и гораздо более сложные методы, которые применяются в исследованиях диапазона изменений и взаимосвязи различных переменных.

Тем не менее, все эти методы включают обобщение полученных данных, вследствие чего основным критерием анализа является вычисление среднего показателя. Изучение крайней наивысшей степени человеческой производительности, то есть превосходства, совершенства, резко отличается от таких манипуляций с данными – как разница между статистикой и алгеброй. Первая является набором операций, направленных на распределение; вторая – это разработка точного паттерна для одного (в данном случае) уравнения. Как вышло так, что статистика не является неприменимым инструментом в алгебре? Все просто – в алгебраических уравнениях не может быть не точного, усредненного ответа (хотя могут существовать различные подходы к решению наиболее сложных алгебраических неравенств). Этот логическое умозаключение о таком важном различии, похоже, не доступно большинству исследователей, которые, без сомнения, исключительно с лучшими намерениями подвергают различные модели НЛП, извлеченные из оригинальной модели, статистическому анализу. Если бы они попытались применить те же логические операции к формальным системам, к той же алгебре, они бы обнаружили, что подобное структурирование в этих дисциплинах не возможно.

Читатель, которому известно, что первоначальные модели, как в смысле моделируемых гениев, так и в отношении последствий применения техник моделирования НЛП, берут свое начало в терапевтической практике той эпохи, может возразить, что, возможно, мои замечания точны для академической психологии, но не применимы к клинической практике. А ведь об этом расколе между теми, кто боролся за первенство в теоретической области, и теми терапевтами, которые просто хотели помогать людям, ходят легенды.

Рассмотрим терапевтическое применение. Агент перемен сталкивается с реальным человеком, который пришел, чтобы создать возможность выбора в определенных условиях своей жизни, в которых у него нет никакого выбора, или имеющиеся варианты его не устраивают. Предположим, что эта встреча происходит в Загребе или Бостоне и т. д… К счастью агента перемен, местные психологи методом статистической выборки определили, что 67 % населения Загреба или Бостона (где бы это не происходило) бессознательно выбирают визуальную модель получаемой информации и опыта. Прекрасно, но как агент перемен может использовать эти статистические данные (пускай даже и достоверные) в его/ее работе с этим клиентом?

Итак, если данные о предпочтительной репрезентативной системе для сообщества, частью которого является клиент, общеизвестны, терапевт, вероятнее всего, сделает предположение, что этот клиент бессознательно предпочитает визуальную систему обработки информации. Это всего лишь предположение. Проблема состоит в классической ошибке, допускаемой при присуждении категорий – тот факт, что 67 % населения делают определенный выбор, ведет к тому, что это предположение автоматически относится и к оставшимся процентам населения. Предположим, что этот агент перемен понимает важность общения с этим клиентом таким образом, чтобы установить контакт и обеспечить эффективный способ обмена информацией. В связи с этим агент перемен будет подстраивать свое поведение под шаблон, наиболее предпочтительный для визуальной коммуникации.

Да, действия агента перемен будут эффективны (по крайней мере, до определенного момента) в двух из трех случаев. Да, раппорт будет установлен, и обмен информацией будет происходить эффективно. Но не для остальных 33 % населения! Они ведь не вписываются в статистическую картину. Конечно, вы скажете, что способности агента перемен отслеживать калибровки позволят ему обнаружить несоответствие между этим конкретным клиентом и моделью, избранной агентом перемен. Что ж, будем надеяться, хотя…

Итак, как же данные статистического анализа о бессознательных предпочтениях населения на конкретной территории помогли терапевту? Никак. Или, что еще хуже, на их основании терапевт бессознательно применил фильтр, не позволяющий ему замечать и корректно реагировать на те аспекты поведения со стороны клиента, которые сигнализируют о предпочтительной системе обработки информации.

Приписывание характеристик, присущих общей массе, каждому конкретному субъекту, являющемуся частью этой массы, является грубейшей ошибкой. Это просто не работает. Статистический подход к клинической практике не предлагает ничего ценного и представляет собой пример ошибочной категоризации, при которой обобщенные данные превалируют над явными сигналами, которые подает конкретный клиент. Сравните точность и эффективность использования различных точек калибровки, определяемых отдельно в каждом конкретном случае – например, движения глаз и предикаты, – с описанной выше ситуацией.

Итак, вернемся к первоначальному вопросу: Айхер предполагает, чтобы некий мостик был выстроен между академической психологией и НЛП, или, как он выразился, «пре-НЛП». Не совсем понятно, как относиться к такому предположению. Что именно подразумевается под термином «пре-НЛП»? К этому моменту, моделирование Перлза, Сатир и начальные стадии моделирования Эриксона уже были завершены, и мы погрузились в тестирование кодированных паттернов (включая ключи доступа и пердикаты, сознательные и бессознательные процессы, чанкинг – основу метамодели). Без всякого сомнения, уникальность системы НЛП и возможности применения моделирования и первоначальных паттернов НЛП доказывает, что, независимо от названия, новая технология работала и приносила свои результаты.

 

Глава 10

Моя история в НЛП

 

Роберт Дилтс

 

Мое детство и юность прошли в районе залива Сан-Франциско в 50-70-х. Это было время глобальных перемен, которые, в основном, начинались именно в этой части Северной Калифорнии. Культура, в которой я рос, дала толчок к возникновению таких явлений, как движение хиппи, рок-н-ролл, протесты против войны во Вьетнаме, галлюциногенные препараты, сексуальная свобода, феминизм, движение в защиту прав гомосексуалистов, осознание необходимости охраны окружающей среды, стремление к развитию человеческого потенциала и технологическая революция в Кремниевой Долине. Перемены, новые идеи, инновации и революционный дух были естественными, каждодневными составляющими реальности, в которой я жил до достижения совершеннолетия.

В 1973 году я прибыл в Университет Калифорнии в Санта-Крузе. Мой путь по прибрежным горам из района залива занял примерно час. Университет был крайне прогрессивным экспериментальным учебным учреждением, настоящим отражением идеализма Калифорнии шестидесятых.1 Это было заведение для совместного обучения юношей и девушек (даже уборные были общими), в котором абсолютно отсутствовали официальные оценки. Вы либо сдавали пройденный материал, либо и вовсе не вносились в ведомость. Поэтому провалить курс было попросту невозможно. Ранее я посещал католическую школу для мальчиков, подготавливающую к учебе в колледже, и был готов к переменам. Университет Санта-Круза в то время представлял собой полную противоположность моему предыдущему учебному опыту.

Некоторые студенты с трудом приспосабливались к отсутствию строгой структуры, но я чувствовал себя как рыба в воде. Одним из навыков, который я освоил во время подготовки к колледжу, была дисциплинированность, и это сослужило мне хорошую службу в университете. Любой человек с внутренней мотивацией и самодисциплиной мог в полной мере воспользоваться теми возможностями и свободой, которые предоставляло университетское окружение.

Поскольку в моей школе основной акцент делался на точные науки, я решил пойти в другом направлении и начал с того, что выбрал гуманитарные дисциплины в качестве профилирующих. При этом в университете Санта-Круза поощрялись междисциплинарные исследования, а меня интересовало абсолютно все. Во время учебы на первом курсе я посещал занятия по психобиологии, экономике, культурной антропологии и компьютерному программированию (это было в те времена, когда нужно было использовать коробки перфокарт, а один компьютер занимал целое здание).

Я переключился на точные науки на втором курсе, с головой уйдя в физику и исчисления.

Именно в этот период я по-настоящему оценил работу Альберта Эйнштейна. Любопытно, что я родился в 1955 году в той же больнице в Принстоне, Нью-Джерси, где Эйнштейн провел последние недели своей жизни. Я пришел тогда, когда он уходил. Возможно, между нами произошел какой-то энергетический обмен, потому что я всегда ощущал тесную связь с его идеями и ценностями, а его личность стала темой одной из моих книг о стратегиях гениев.2

В то же время я продолжал развивать и свои творческие наклонности, проводя независимое исследование в области анимации. Это научило меня смотреть на мир движений с совсем иной точки зрения. Разделение каждой секунды времени на 32 отдельных образа привело к полностью изменившемуся состоянию восприятия. Возможно, позже это помогло мне быстрее распознавать едва различимые невербальные поведения.

Будучи обычным молодым человеком своего времени, я находился в поисках самого себя и увлекался все новыми и новыми социальными и философскими темами. Так, на младших курсах университета я решил переключиться на изучение политики. Я считал, что важной частью изучения политики для меня должно стать обретение дополнительных знаний о языке и лингвистике. Мой старший брат Майкл был выпускником факультета лингвистики Гарварда и поощрял мое желание познакомиться с этой областью знаний.

В результате я пришел на занятие по основам лингвистики в тот судьбоносный день в сентябре 1975 года. Это был большой лекционный курс, на который записалось более 200 студентов. Лекции читал преподаватель по имени Джон Гриндер. Излишне говорить, что Гриндер был не похож ни на одного из университетских профессоров, которых я встречал до тех пор. В то время ему было около тридцати с половиной лет, Джон был энергичным, харизматичным, исполненным жизненных сил, уверенным в себе, любознательным и, бесспорно, умным и талантливым человеком.

В начале шестидесятых Гриндер служил в нескольких военных подразделениях войск специального назначения США; вернувшись в конце десятилетия в академический мир для того, чтобы изучать лингвистику, он, как и многие представители его поколения, стал приверженным защитником контркультуры. У него была репутация «радикального» преподавателя. Он приводил студентов на собрания преподавательского состава, потому что считал, что студенты должны иметь право слова во время принятия решений, которые их непосредственно касались. На каком-то этапе он организовал группу студентов, которые легли поперек одной из местных автострад в знак протеста против войны во Вьетнаме.

Он проявлял мало терпимости к бюрократизму академических традиций. Его первыми словами, обращенными к студентам на лекции по основам лингвистики, были: «Если кто-либо из вас присутствует здесь потому, что таковы требования учебной программы, подойдите ко мне после занятия. Я сразу же подпишу документы, необходимые вам для зачета, потому что не хочу, чтобы в аудитории присутствовали люди, которые пришли сюда из чувства долга, а не по собственному желанию. Я считаю это непродуктивным и ненужным». На меня произвели огромное впечатление его стремление к согласованности (конгруэнтный подход) и готовность пренебречь бюрократическими формальностями.

Но главные сюрпризы были впереди. Джон и его таинственный компаньон по имени Ричард Бендлер только что опубликовали «Структуру магии», том I.3 В этой книге описывалась дюжина ключевых языковых паттернов, названных метамоделью, которые он и Бендлер вывели на основе моделирования трех наиболее известных в мире и эффективных психотерапевтов – Фрица Перлза (гештальт-терапия), Вирджинии Сатир (семейная терапия) и Милтона Эриксона (гипнотерапия). Идея книги заключалась в том (об этом же говорило и название), что кажущиеся «магическими» результаты, достигнутые этими мастерами, могут быть описаны и переданы другим людям через процесс моделирования их глубинных структур. В их понимании сила языка заключалась скорее в его форме, чем в содержании.

Согласно Бендлеру и Гриндеру, эффективные терапевты скорее прислушивались к определенным категориям языка и задавали предсказуемые вопросы, чем погружались в детали и эмоциональную окраску конкретных слов их клиентов. Эти вопросы помогали людям обратить внимание на определенные обобщения, опущения и искажения, которые возникали в их словесных описаниях жизненных событий. В свою очередь, это способствовало более полной репрезентации их опыта, расширению их ментальной модели мира и нахождению большего количества вариантов выбора, особенно в болезненных и затруднительных ситуациях. Вирджиния Сатир написала во введении к этой книге: «То, что сделали Ричард Бендлер и Джон Гриндер, заключалось в наблюдении за процессом перемен во времени и в извлечении из него паттернов процесса «как».

В четверг, на нашем первом полноценном занятии, Джон обучил нас языковым паттернам метамодели всего-то за двухчасовую учебную пару. Для меня это была первая практическая вещь, которой меня когда-либо обучали в стенах альма-матер. И хотя у меня не было никакой терапевтической подготовки и я никогда не посещал занятия по психологии, к своему изумлению я осознал, что могу задавать вопросы так, как будто я являюсь опытным психотерапевтом. Я обнаружил, что с помощью нескольких правильно подобранных вопросов члены моей семьи, однокурсники, друзья и даже случайные знакомые переживали ценные прозрения и прорывы. Мне стало понятно, что признание нескольких фундаментальных языковых паттернов и умение задавать правильные вопросы давало человеку невероятную способность стимулировать изменения и развитие.

Однако вскоре стало так же очевидно, что одного знания языка недостаточно. На следующее занятие во вторник примерно половина студентов прибыли подавленными, унылыми и несчастными. Они испортили отношения со своими возлюбленными, учителями и друзьями, разобрав их по кусочкам с помощью вопросов метамодели, которые были восприняты скорее как допрос или дознание, чем как взаимное исследование. Вскоре после этого Гриндер и Бендлер начали обращать особое внимание на важность установления раппорта.

Я развил в себе естественное умение отзеркаливания. Еще со времен моего детства это было интуитивным паттерном моего поведения. На домашних видеозаписях можно проследить, как я постоянно воспроизводил ключевые элементы поведения окружавших меня людей; поскольку это основной элемент установления раппорта, такое умение давало мне преимущество в использовании метамодели.

То, что я изучал на занятиях у Гриндера, было оригинальным, возбуждающим и действенным. У некоторых студентов росло ощущение, поощряемое Джоном, что мы могли «изменить мир» с помощью метамодели. Я немедленно начал применять языковые паттерны метамодели во время Сократических диалогов, которые я изучал на занятиях по политической философии, и написал об этом работу (позже опубликованную в книге «Применение НЛП»4). Я показал, как сократический метод дискуссии систематически оспаривал допущения, подвергая сомнению языковые паттерны, известные в метамодели как модальные операторы необходимости (слова «должен», «нужно», «необходимо») и универсальные квантификаторы (слова «всегда», «каждый раз», «никогда», «только» и т. д.)

В то время Джон и Ричард в основном использовали метамодель только для терапевтических целей, поэтому применение ее в области политики было новым и оригинальным. Джону это показалось интересным. Он преподавал также некоторые курсы по политике и даже написал книгу по марксистской экономике.

Гриндер и Бендлер также начинали свои исследования в области воздействия сенсорных репрезентативных систем (визуальной, аудиальной, кинестетической и т. д.) на сознание и последствий этого воздействия. Я помню, как однажды пришел к Джону после занятий, чтобы обсудить мою работу по Сократическому диалогу и метамодели. Мне было удивительно, но приятно услышать, как Гриндер причислил меня к немногим «аудиальным» людям в классе (в противоположность «визуалам» и «кинестетам»), что ставило меня в один ряд с ним самим, Бендлером, Бейтсоном и Эриксоном. По мнению Гриндера, люди «обладающие слухом» составляют лишь 10 % населения.

Джон предложил мне в качестве следующего проекта заняться схожим анализом «металогов» Грегори Бейтсона из его книги «Шаги в направлении экологии разума».5 Бейтсон (1904–1980) был антропологом и социологом, чьи идеи и теории оказали значительное влияние на такие научные области, как кибернетика, лингвистика, теория коммуникации, психиатрия и системная психотерапия. Бейтсон выбрал термин «металог» как явную ссылку на Сократические диалоги, чтобы описать свой собственный разговорный метод «размышлений о мышлении» и оспаривания допущений.

Бейтсона обладал невероятной природной способностью распознавать порядок и модель в мироздании. Гипотеза Джона состояла в том, что металоги Бейтсона интуитивно применяли языковые паттерны метамодели для того, чтобы систематически реагировать на отличные от Сократических диалогов вербальные категории – в частности, на номинализации, представляющие собой слова (такие как «коммуникация», «мысль», «свобода» и т. д.), которые превращают действия, непрерывные процессы и отношения, в «предметы». Естественно, интуиция не подвела Джона.

Гриндер и Бендлер показали Бейтсону, который тоже преподавал в то время в Университете Калифорнии в Санта-Крузе, рукопись «Структуры магии». Бейтсон был впечатлен работой и написал в предисловии: «Джон Гриндер и Ричард Бендлер сделали нечто похожее на то, что мои коллеги и я пытались сделать пятнадцать лет назад… У них есть инструменты, которых не было у нас, – или мы не увидели, как можно их использовать. Им удалось превратить лингвистику в основу теории и одновременно в инструмент терапии,… сделав явным синтаксис того, как люди избегают перемен, и, следовательно, того, как помочь им измениться».6

Именно после прочтения «Структуры магии» Бейтсон договорился о встрече своего давнего коллеги и друга Милтона Эриксона (1902–1980) с Бендлером и Гриндером. Бейтсону было интересно, смогут ли они создать похожую модель сложных коммуникативных паттернов, которые Эриксон применял в гипнотической и терапевтической работе. Это стало началом одной из самых плодотворных работ в НЛП.

Бейтсон впервые встретился с Эриксоном в 1930-е годы, когда Грегори и его жена, в то время известный антрополог Маргарет Мид, занимались исследованиями трансовых танцев на Бали.7 Их интересовала фоновая информация о гипнозе и трансе. Они были представлены Эриксону их общим другом, знаменитым писателем Олдосом Хаксли (автором книг «О дивный новый мир» и «Двери восприятия»).

Осенью 1975 года Бендлер и Гриндер глубоко погрузились в изучение Эриксона, регулярно путешествуя в Феникс, Аризона, чтобы проинтервьюировать Эриксона и разработать модель. Я помню, как после одной из таких поездок Джон вошел в аудиторию и взволнованно сказал: «Все, что вы знаете, неправильно». Опыт работы с Эриксоном заставил их полностью пересмотреть свои взгляды на метамодель. Джон и Бендлер осознали, что Эриксон применял паттерны метамодели наоборот, вместо того чтобы задавать вопросы и оспаривать предположения своих клиентов. Он намеренно использовал язык для создания обобщений, опущений и искажений как части своей гипнотической работы. Они назвали этот подход, включив в него также используемые Эриксоном метафоры, пресуппозиции и встроенные указания, Милтон-моделью.

Примерно в то же время я впервые увидел Ричарда Бендлера, который заглянул на занятия Джона по лингвистике. Тогда ему было 25 лет, он был сухопарым, с длинными волосами и бородкой-эспаньолкой. Это был умный и настойчивый молодой человек. Казалось, что он совершенно не боится пробовать новое и уверен в себе до такой степени, что его уверенность граничит с самонадеянностью. У него было отстраненное, почти отсутствующее выражение лица и манера смотреть на людей так, что у них создавалось впечатление, будто он смотрит сквозь них, не замечая их присутствия. Его взгляд становился грозными, если он чувствовал, что его обманывают, им манипулируют или относятся к нему непочтительно. Все эти качества в совокупности создавали вокруг него ауру Свенгали,[23]обнажавшую глубокую восприимчивость, сострадание, игривость и острое чувство юмора. (До сих пор, если мне хочется повеселиться, я включаю видеозапись семинара, который проводил Бендлер.)

Визит Бендлера завершился тем, что он и Гриндер провели двойную индукцию сразу 200 студентов. Пока Гриндер говорил об Эриксоне и его языковых паттернах, Бендлер отошел в противоположный конец лекционного зала и одновременно в такт с Гриндером говорил, что нас всех ожидает много сюрпризов, озарений и открытий в наших снах грядущей ночью.

Следующим курсом, который я прослушал у Гриндера в Калифорнийском университете в Санта-Крузе, был «Синтаксис 100». Это было в начале 1976 года, небольшая группа студентов состояла примерно из 20 человек. Только что вышла из печати книга Бендлера и Гриндера «Паттерны гипнотических техник Милтона Эриксона», том I, и они семимильными шагами продвигались вперед в своих исследованиях связи между языком и различными репрезентативными системами. Я никогда в жизни не испытывал большего волнения, держа в руках книгу, чем тогда, когда получил по почте только что изданные «Паттерны». Мне казалось, что в этой книге содержится великая мудрость, которая изменит мою жизнь (и во многом так и произошло).

Во время занятий Джон рассказывал о производительной силе и влиянии языка на восприятие. Курс был захватывающим и интенсивным, каждый день дарил нам новые озарения и открытия. Я помню, как однажды кто-то задал вопрос, и Джон остановил занятие и сказал: «Я только хочу отметить, что еще никто за всю человеческую историю не задавал раньше этот вопрос». Меня потрясло то, что его слова были правдой. Целью Джона было показать нам, что использование языка ведет нас к новым областям восприятия и осознания. Было ощущение, что та территория, на которую мы ступали, была совершенно неизведанной человечеством.

Джон давал нам такие задания, например: взять один паттерн метамодели и в течение целой недели сконцентрироваться на том, чтобы услышать и подвергнуть сомнению эту языковую категорию. Нам нужно было замечать, какие сдвиги это производило в нашем сознании и фокусе внимания.

Однажды Джон дал нам задание подметить то, на что раньше мы не обращали особого внимания, дать этому название и наблюдать за тем, как меняется наше переживание этого явления. После занятия я подошел к нему, чтобы получить дополнительные разъяснения. Когда я обдумывал свой вопрос, я непроизвольно взглянул в сторону. Он сказал: «Как насчет этого?» Я спросил: «Чего?» Джон ответил: «Ты только что отвел глаза в сторону».

Как только я осознал это движение, я вспомнил, что в тот момент «ушел в себя» и думал о чем-то за гранью своего сознательного восприятия. Я назвал это явление чем-то вроде «неосознанного сигнала». С этого момента как будто пелена упала с моих глаз, и я внезапно понял, какие неосознанные действия производят люди, чтобы самим себе подать сигнал: моргают, прикасаются к лицу, смотрят в разные стороны, делают мелкие движения, воспроизводят различные выражения лица, звуки и т. д.

Я подмечал все, начиная с того, как люди цокают языками и моргают глазами, до того, как они щелкают пальцами, глядя при этом вниз и в сторону. Я наблюдал за людьми, занимающимися в библиотеке, замечая, как их глаза двигались в различных направлениях. Я помню, с каким волнением наблюдал, а затем описывал свои наблюдения за этими по большей части бессознательными сигналами, особенно движениями глаз. Джон казался довольным моими наблюдениями и давал мне более конкретные задания в отношении различных сигналов, включая движения глаз и их связь с различными сенсорными репрезентативными системами.8

Примерно в это же время Джон начал приглашать меня на встречи Мета-группы на Альба Роуд в горах Бен-Ломонда. По-настоящему я оказался вовлечен в деятельность Мета-группы лишь спустя семь или восемь месяцев после моей встречи с Джоном. Я думаю, Джон поначалу приберегал меня для своих собственных экспериментов, я был кем-то вроде «ученика волшебника». Поэтому я мало взаимодействовал с Ричардом и большинством других членов Мета-группы до весны 1976 года.

Как руководители группы, Бендлер и Гриндер прекрасно уловили революционный дух времени. Их метод обучения был всецело «эвристическим», то есть шел за опытом. Их философия состояла в том, чтобы сначала действовать – начинать с чувственного опыта – а затем «оцифровывать» (т. е., описывать словами). Они прививали нам уверенность в том, чтобы мы можем сделать и изменить что угодно.

Одним из способов создания модели Эриксона, например, было воспроизведение с нами того, что Эриксон делал со своими клиентами. Когда Джон и Ричард, проделывая это сами, сумели научить нас воспроизводить эти процессы, они удостоверились, что распознали паттерн точно и недвусмысленно. Их манера обучения также была непосредственной и основанной на опыте. Они производили какое-либо действие, затем вызывали одного из нас, давали несколько указаний, и нам надо было сразу же повторить это действие с кем-либо еще. Затем мы приходили к ним и рассуждали о том, что произошло, что сработало, а что не получилось. Следующим шагом было достижение того же результата без необходимости погружать человека в состояние транса. Именно так были разработаны многие изначальные техники НЛП.

Одной из стратегий, которой они нас учили, было умение извлекать как можно больше познаний и вариантов выбора из каждого переживания или жизненной ситуации. Нас приучали вспоминать события в конце каждого дня и определять важные моменты выбора. Нам нужно было поразмыслить над тем выбором, который мы сделали в эти моменты, и понять, был ли этот выбор успешным или неудачным в отношении желаемого результата. Для каждого момента выбора нужно было представить три альтернативных способа нашей реакции, отличных от того, что мы в действительности сделали (независимо от того, было ли это действие успешным). Затем в своем воображении мы проецировали результаты и последствия каждого альтернативного варианта и представляли, как на самом деле все могло сложиться, если бы мы сделали иной выбор. Целью этого упражнения не было нахождение «лучшего способа» реагирования на различные ситуации. Скорее, мы просто вырабатывали в себе привычку создавать все больше и больше вариантов выбора. Регулярное выполнение этого упражнения обеспечивало возможность получать в три раза больше опыта и переживаний за день, чем если бы мы просто сохраняли в памяти то, что произошло в течение суток. Это упражнение плюс постоянная сосредоточенность на процессе в противовес содержанию значительно повышали нашу способность к обучению. К тому времени, когда мне исполнилось 23 года, я уже обучал опытных терапевтов, которые работали с клиентами дольше, чем я прожил на этом свете.

Много странных и удивительных вещей происходило в тех группах. Я допускаю, что со стороны это могло казаться цирковым представлением. Мы проверяли на себе каждый гипнотический феномен, включая позитивные и негативные галлюцинации, каталепсию, распознавание глубокого транса, регрессии в прошлое и проекции в будущее. Было в порядке вещей увидеть взрослого человека, регрессировавшего в двухлетний возраст, который ползает по полу и ведет себя как ребенок, – в качестве метода развития способности к изучению языков. Мы экспериментировали с чем угодно, начиная с экстрасенсорного восприятия до создания фобий с последующим превращением их в полную противоположность. Мы также изучали стратегии естественного воссоздания всех типов измененного состояния сознания, включая те, которые обычно вызываются наркотическими средствами.9

Мир был тогда открыт для нас настежь, и все казалось возможным. Иногда в шутку мы называли наши группы «Космической академией», а сами были «космическими курсантами».

Я очень хорошо помню главных членов Мета-группы в тот период времени: Фрэнк Пьюселик, Джудит ДеЛозье, Лесли Камерон, Дэвид Гордон, Стивен Гиллиген, Джеймс Айхер, Байрон Льюис и Терренс МакКлендон. Многие из них внесли впоследствии значительный вклад в это новое направление как тренеры и авторы (и многие остались близкими друзьями и коллегами). Джудит и я, например, были партнерами в Университете НЛП при Университете Калифорнии в Санта-Крузе в течение последних 20 лет и написали в соавторстве несколько книг, включая «Энциклопедию системного НЛП» (2000) и «НЛП II: Поколение Next» (2010).10 Стив Гиллиген и я проводили совместные семинары по всему миру на такие темы, как «Любовь перед лицом насилия», «Эволюция сознания», «Генерирующий коучинг» и «Путешествие героя».11 Последняя тема стала предметом нашей последней совместной книги.

В то время как многие люди, посещавшие еженедельные группы, были захвачены драматическими личными переменами, тайнами мастерства Бендлера и Гриндера, «магией» гипноза или сосредоточены на том, чтобы правильно освоить некую технику, костяк группу исследователей интересовали более глубокие аспекты того, что мы делали и переживали. Между нами установился сильный раппорт, основанный на нашей общей страсти к тому, что мы изучали и открывали. Я очень хорошо помню, как мы однажды сидели вместе с Джудит ДеЛозье во время одной из вечерних встреч у Бендлера и Гриндера и смотрели в глаза друг другу, задавая вопросы и подмечая спонтанные движения глаз в различных направлениях.

В те дни Бендлер и Гриндер поощряли ведение нами «мета-книги», которая была подобием записной книжки Леонардо да Винчи, фиксировавшей наши мысли, идеи и наблюдения. Я до сих пор храню парочку своих «мета-книг» и с удовольствием перелистываю их время от времени.

У меня тогда создавалось ощущение, что эти отличительные признаки и паттерны были настолько фундаментальны, настолько убедительны и настолько действенны, что было трудно понять, почему такие люди, как Аристотель, не открыли их несколькими веками ранее.

Тогда мне был 21 год, и я представлял себе, что однажды эти идеи и результаты наблюдений распространятся по всему миру, в своих мечтах я видел, как путешествую по свету и обучаю этому целителей, учителей и лидеров всех народов. Вспоминая об этом сегодня, я могу сказать, что мое видение можно назвать пророческим, поскольку именно этим я и занимаюсь сегодня.

В дополнение к встречам Мета-группы и работе с Гриндером и Бендлером я продолжал посещать занятия Джона в Университете Санта-Круза, включая класс по прагматике человеческой коммуникации. В это время он и Бендлер интенсивно работали с Вирджинией Сатир (1916–1989), заканчивая второй том книги «Структура магии» и книгу по семейной терапии в соавторстве с Вирджинией. Ключевым моментом последней работы было понятие о внутренних «частях».

На тот момент я уже перешел к более научным и точным аспектам НЛП и пытался разобраться с понятием «частей» человека. Это понятие казалось мне более абстрактным, чем такие непосредственно наблюдаемые отличительные признаки, как движения глаз, репрезентативные системы, соощущения (синэстезии) и стратегии. Помню, как однажды встречался с Джоном Гриндером в его кабинете, пытаясь объяснить ему свое затруднение, связанное с понятием «частей»: «Я уверен, что это очень полезная идея, но какая-то часть меня просто не понимает…» И в этот момент Джон громко рассмеялся. Очевидно, «какая-то часть меня», которая не понимала, что такое «части», и была лучшей иллюстрацией этого понятия.

Понятие «частей» было отдельной картой субъективного опыта, которым мы делимся с окружающими, и эта карта, несомненно, являлась разновидностью «нейро-лингвистической программы».

Работа Гриндера и Бендлера с Вирджинией Сатир и их исследование частей также привели к формулировке принципа позитивного намерения. Если быть кратким, в соответствии с этим принципом на определенном уровне каждое поведение обусловлено (или в какой-то момент было обусловлено) «позитивным намерением». Иначе говоря, любое поведение служит (или в какой-то момент служило) «позитивной цели» – то есть любая «нейро-лингвистическая программа» возникает и сохраняется потому, что она является некой адаптивной функцией.

Хотя мне нравился этот принцип, поначалу он казался мне по большей части лишь философской идеей. Но, как и все остальное в НЛП, в конечном итоге это привело к очень серьезному личному опыту, изменившему мою жизнь. Осознание не пришло ко мне как вспышка молнии к Святому Павлу по дороге в Дамаск. Это было более тонко. Но в тот момент, когда я глубоко внутри ощутил, что в основе всех моих поведений лежал тот или иной вид позитивного намерения, даже если в тот момент я не осознавал этого, что-то изменилось во мне, и эта перемена привела к глубокому доверию к моему собственному существу; примерно это имел в виду Эйнштейн, говоря, что «вселенная является дружелюбным местом» по своей сути. Даже сегодня принцип позитивного намерения кажется мне самым возвышенным принципом НЛП.

Многие из других основополагающих техник НЛП также начали появляться в то время, включая якорение, изменение личной истории, присоединение к будущему и генератор нового поведения. Мы также занимались глубоким изучением паттернов синэстезии (наложения ощущений, названного «нечеткой функцией» в «Структуре магии», том I) и когнитивных стратегий. Помню, как Джон Гриндер однажды сказал, что мы сможем составлять карты стратегий и паттернов синэстезии всемирно известных гениев и обучать этому детей. Меня это очень вдохновило и посеяло семена моей собственной будущей работы по изучению стратегий таких гениев, как Дисней, Моцарт, Эйнштейн, Леонардо, Фрейд и Тесла.

В октябре 1976 года я написал набросок, возможно, первой работы, посвященной именно НЛП, для своего занятия по нейропсихологии опыта. Я определил НЛП следующим образом: нейро-лингвистическое программирование было разработано как средство исследования и анализа комплексного человеческого поведения. В противоположность казуальному, линейному или статистическому методам, это кибернетический подход, который использует явления языка и восприятия в поисках тех отличительных особенностей, которые существенно влияют на то, как люди выстраивают свой опыт. А именно: а) отличительные признаки внутреннего опыта людей (то есть мысленные образы, чувства, внутренний диалог и т. д.); б) стратегии, используемые людьми для придания смысла своему опыту; в) стратегии, используемые людьми для получения доступа к сохраненной перцепционной информации и для ее передачи; г) как эти отличительные особенности и паттерны могут быть интегрированы для того, чтобы понимать, продвигать и обогащать процессы человеческого изменения, выбора и обучения.

Поскольку НЛП представляет собой кибернетическую модель, ее структура является генерирующей: ей присуща способность до известной степени предсказывать определенные поведения и находить им альтернативы, а также описывать уже выявленные поведения. В НЛП также заложено то, что можно назвать «открытой» структурой, когда сама структура может изменяться или расширяться в соответствии с собственными открытиями. До сих пор все это кажется мне приемлемым определением того, чем было НЛП в период его создания.

В том же году я совершил первую поездку в Феникс, штат Аризона, к Милтону Эриксону. И хотя у меня не было никакой ученой степени или профессионального опыта, Эриксон любезно согласился меня принять по просьбе Джона Гриндера. Я нарисовал карандашный портрет Эриксона по фотографии, размещенной в одной из его книг, и подарил этот портрет Джону. Джон воспринял такой подарок как бессознательную просьбу с моей стороны о встрече с Эриксоном и сразу же позвонил ему, чтобы договориться о моем посещении этого многоуважаемого человека. Гриндер и Бендлер только что закончили второй том «Паттернов гипнотических техник Милтона Эриксона» и передали мне копию рукописи для доктора Эриксона.

Я был тогда студентом, ограниченным в средствах, и чета Эриксонов любезно предложила мне остановиться в их гостевом домике. Я делил комнату с другим молодым студентом колледжа Джеффом Зейгом, который позже основал и до сих пор руководит Фондом Эриксона. Дружба, завязавшаяся между нами тогда, продолжается уже больше 35 лет.

Несомненно, я был наслышан о гениальности Эриксона от Гриндера и Бендлера и прочел все книги, какие только смог найти, написанные им и о нем. Нет нужды говорить, что я испытывал абсолютное благоговение перед ним. Тем не менее, с первых же минут знакомства меня поразили глубокая человечность, скромность и великодушие, с которыми Эриксон и его супруга относились ко мне и всем окружающим их людям.

Эриксон сразу же продемонстрировал и свое знаменитое чувство юмора. При нашем знакомстве я вручил ему тот самый портрет, который когда-то нарисовал, а теперь привез в качестве подарка от Гриндера. Он взглянул на портрет, передал его миссис Эриксон и сказал, подмигнув: «Бетти, почему бы тебе не поместить это в циркулярный каталог» (имея в виду корзинку для мусора). И посмотрел на меня с озорной улыбкой, чтобы увидеть мою реакцию. Я рассмеялся и сказал, что это теперь его вещь, и он волен делать с ней все, что захочет. Позже я заметил, что портрет был помещен на видное место среди других подарков, преподнесенных Эриксону.

В конце первого дня он обратился ко мне с той же хитрой улыбкой и сказал: «Ну, теперь-то вы видите, что я ни капли не похож на того, кого описывают Гриндер и Бендлер?» Я снова рассмеялся и сказал, что знал об этом и именно по этой причине захотел лично познакомиться и составить свое собственное представление о нем.

Во время этого первого посещения я провел там три дня. Большую часть времени Джефф и я были единственными, кто составлял компанию доктору Эриксону. Я думаю, мы ему понравились, потому что он, казалось, был в очень приподнятом настроении. Он относился к нам скорее как к своим сыновьям, чем как к гостям.

Ближе к концу нашего пребывания Эриксон показал нам открытку, присланную ему его дочерью Роксанной. На открытке был нарисован маленький человечек, стоящий на астероиде посреди вселенной. Он с удивлением рассматривал окружающие его звезды и планеты. Подпись гласила: «Когда вы думаете о том, как огромна и загадочна вселенная, не чувствуете ли вы себя маленьким и незначительным?» А когда вы открывали открытку, то видели остроумный ответ: «Я тоже нет».

Для меня это – лучшая характеристика того, за что ратовал Эриксон. У него была способность смело смотреть в лицо неизвестности и неопределенности, он принимал благоговейные страхи и тайны жизни и оставался уверенным и полностью присутствующим в настоящем моменте, потому что знал, что является частью этого благоговения и тайны. Как он сам говорил: «Важно обладать чувством безопасности, чувством готовности, абсолютным знанием – что бы ни произошло, вы готовы принять и справиться с этим, и получить от этого удовольствие.

Также очень полезно научиться противостоять ситуациям, с которыми вы не можете справиться – а позже обдумать их и осознать, что это тоже было обучением, полезным во многих отношениях. Это позволяет вам оценить свои силы. Это также дает вам возможность обнаружить те области, которые нуждаются в большей безопасности, покоящейся внутри вас…

Отзываться на хорошее и плохое и поступать надлежащим образом – в этом и состоит настоящая радость жизни.

Отношение Эриксона к жизни является классическим примером силы «незнания». Когда мы, счастливцы из Мета-группы, ездили в гости к Эриксону, то, конечно, засыпали его вопросами. Мы задавали в основном такие вопросы: «Если Вы используете именно этот подход к человеку с именно такой проблемой, приведет ли это к определенному результату?» Эриксон неизменно отвечал: «Я не знаю». Тогда мы спрашивали: «А сработает ли применение данного процесса к этой проблеме?» И снова Эриксон говорил: «Я не знаю». Закончилось дело тем, что мы исписывали многие страницы наших тетрадей такими заметками: «Он не знает. Он не знает. Он не знает».

Он совсем не пытался уклониться от ответа. Просто в своих действиях Эриксон исходил не из множества убеждений и предположений. Для него каждая ситуация являлась уникальной; каждый человек был «единственным в своем роде», и его отношения с этим человеком тоже были уникальными. Поэтому когда его спрашивали о вероятности определенного результата, Эриксон всегда отвечал: «Я не знаю. Я действительно не знаю». А затем добавлял: «Но мне очень любопытно это выяснить». Состояние незнания в сочетании с любопытством составляют основу генерирующих изменений.

В результате я никогда не делал заметки во время встреч с Эриксоном. Я знал, что то, что я получу от него, будет не записями в тетради, скорее это будет нечто в моем бессознательном. Зачастую я осознавал лишь недели или месяцы спустя, что же я вынес из общения с ним