Чтобы смягчить сходство читателя с персонажами некоторых историй, не сделать последствия этого сходства обидным и даже постараться внушить читателю чувство собственного превосходства, многие истории носят несколько комический характер. Иные черты персонажей подчеркиваются и заостряются. Другие свойства остаются в тени. Эта нарочитая преувеличенность изображения способствует, с одной стороны, лучшему пониманию, с другой — обостряет восприятие сути, которая при детальном изображении утратила бы свой эффект неожиданности. С этой точки зрения становится понятнее тесная связь, существующая между известной односторонностью историй и невротической односторонностью. Проще говоря: все мы можем стать посмешищем для других именно тогда, когда проявляем односторонность на фоне общепринятых социально-культурных норм отношений.
Прототипом «героя» во многих восточных историях является мулла. Мулла — это народный проповедник, который обычно путешествует по стране вместе со своим неизменным спутником — ослом. Так как некоторые из странствующих проповедников остротами и иронией привлекали к себе интерес толпы и обращали на себя внимание своим нелепым поведением, то мулла стал в персидском фольклоре излюбленным персонажем народных историй.
Многое, что из вежливости и тактичности нельзя было высказать, в устах муллы было дозволенным или выражалось в истории, где он был героем. У иранского народа мулла играл такую же роль, что и шут при дворе европейского средневекового феодала. Этой комической фигуре было дозволено говорить правду и мудрые слова часто в преувеличенно-заостренной форме. Так, примерно восемьсот лет тому назад знаменитый поэт Востока и социальный критик Бахлулл, близкий родственник легендарного халифа Харуна ар-Рашида*, велел объявить, что он помешанный, чтобы избежать преследований. Только надев шутовской колпак юродивого, он смог продолжать просвещать свой народ.
Незадачливый мулла, всегда готовый сострить, становится частью нашего «Я». Ему можно приписать то, что смутно подозреваешь в себе как задатки своей личности, и тем самым восстановить внутреннюю гармонию: это — не я говорю неразумные вещи, это мулла во мне. Называя его, я оберегаю самого себя от пугающих свойств моей собственной личности.
Благодаря изменению позиций, сдвигу концепций слушатель или читатель вынужден сделать попытку понять представления, кажущиеся ему чуждыми, опасными или противоречивыми. Перерабатывая свои переживания и чувства, человек расширяет свою картину мира. Процессы такого рода открывают путь для терапевтического воздействия на изменение позиции или поведения.
Собственный опыт
Как и многому другому, с детских лет мы учились также вырабатывать свое отношение к историям, басням, сказкам. Мы любили их, или оставались равнодушными, или вовсе отвергали. Следующие вопросы помогут нам понять, на каком фоне вырабатывалось наше отношение к историям:
Кто читал или рассказывал Вам истории (отец, мать, сестра, брат, дедушка, бабушка, тетя, воспитательница детского сада и т.п.)?
Можете ли Вы вспомнить ситуации, при которых Вам рассказывали истории? Что Вы тогда чувствовали?
Как Вы относитесь к сказкам и историям?
Какую историю, какой рассказ, какую сказку Вы можете вспомнить сразу?
Кто Ваш любимый автор?
Какие пословицы и афоризмы имеют для Вас самое важное значение?
Одни так и не смогли выработать свое отношение к историям. Другие считают, что истории — это только религиозные притчи и библейские оказания. Третьим нравится образный язык историй, четвертые же, наоборот, испытывают к ним глубоко укоренившееся недоверие; истории чужды этим людям в эмоциональном отношении. Причем это относится скорее к религиозному содержанию, чем к самим историям.
Некоторые примеры толкования религиозных притч даются в первом разделе второй части.
Часть вторая
