О, да не плачьте же, не смейте плакать

Вы, нежные сердца!

В беломолочной груди, словно финик,

Сердечко ваше, кошелек-мешочек

Со сладким корешком.

Зулейка, будь мужчиною, довольно!

Бодрей, бодрее, бледная Дуду,

Не плачь же больше! --

-- Иль, может быть,

Уместней здесь иное средство, сердце,

Способное легко унять -- скрепить?

Как назидательное изреченье, к слову

--

Или воззвания торжественный призыв?

Да, да, зову тебя,

Достоинство, на сцену,

Честь европейца!

Ты добродетелью надутый мех,

Шипи, свисти и дуй еще,

Ха!

Еще раз прореви Морали ревом,

Рыкая львом пред дочерьми пустыни,

Морали львом!

Ведь, милые мои!..

Вой добродетели в Европе заглушает

Весь жар души, всю страстность европейца

И европейца волчий аппетит.

И вот я перед вами, европеец,

И не могу, о Господи, иначе.

Да будет так!

Аминь.

Пустыня ширится сама собою: горе тому, кто сам в себе

Свою пустыню носит!

Пробуждение

После песни странника и тени пещера наполнилась вдруг

Шумом и смехом; и так как собравшиеся гости говорили все сразу

И даже осел, при подобном поощрении, не остался безмолвен, то

Заратустрой овладело некоторое отвращение и насмешливое чувство

К посетителям своим, -- хотя его и тешила радость их. Ибо она

Казалась ему признаком выздоровления. Он незаметно вышел из

Пещеры на чистый воздух и стал говорить со зверями своими.

Quot;Куда же девалось теперь несчастье их? -- спросил он и уже

Сам вздохнул с облегчением от своей маленькой досады. -- У меня

Разучились они, как мне кажется, кричать о помощи!

Хотя, к сожалению, не разучились еще вообще кричать". И

Заратустра заткнул уши себе, ибо в тот момент ослиное И-А

Удивительно смешивалось с шумом веселья этих высших людей.

"Они веселы, -- продолжал он, -- и кто знает? быть может,

На счет хозяина их; и если научились они у меня смеяться, то не

Моему смеху научились они.

Ну что ж! Они старые люди: они выздоравливают по-своему,

Они смеются по-своему; мои уши выносили еще худшее и не

Увядали.

Этот день -- победа: он удаляется уже, он бежит, дух

Тяжести, мой старый заклятый враг! Как хорошо хочет

Кончиться этот день, так дурно и тяжело начавшийся.

И кончиться хочет он! Уже настает вечер: по морю

Скачет он, добрый всадник! Как он качается на своих пурпурных

Седлах, он, блаженный, возвращающийся домой!

Небо ясное смотрит, мир покоится глубоко: о все вы,

странные люди, пришедшие ко мне, право, стоит жить у меня!"

Так говорил Заратустра. И снова крик и смех высших людей

послышался из пещеры. И Заратустра продолжал:

Quot;Они идут на улочку, приманка моя действует, и от них

Отступает враг их, дух тяжести. Уже учатся они смеяться сами

Над собой -- так ли слышу я?

Моя пища мужей действует, мои изречения сочные и сильные

И, поистине, я не кормил их овощами, от которых пучит живот!

Но пищею воинов, пищею завоевателей новые вожделения пробудил я

В них.

Новые надежды забились в руках и ногах их, сердце их

Потягивается. Они находят новые слова, скоро дух их будет

Дышать дерзновением.

Такая пища, конечно, не для детей и не для томных женщин,

молодых и старых. Нужны иные средства, чтобы убедить их нутро;

Я не врач и не учитель их.

Отвращение отступает от этих высших людей: ну что

Ж! Это -- моя победа. В царстве моем они чувствуют себя в

Безопасности, всякий глупый стыд бежит их, они открываются.

Они открывают сердца свои, хорошее время возвращается к

Ним, они празднуют и пережевывают, -- они становятся

Благодарными.

Это считаю я за лучший признак: они становятся

Благодарными. Еще немного, и они начнут придумывать себе

Праздники и поставят памятники своим старым радостям.

Они -- выздоравливающие!" Так говорил Заратустра

Радостно в сердце своем и глядел вдаль; звери же его теснились

К нему и чтили счастье его и молчание его.

Но внезапно испуган был слух Заратустры: ибо в пещере,

дотоле полной шума и смеха, сразу водворилась мертвая тишина;

Нос же его ощутил благоухающий дым ладана, как будто горели

Кедровые шишки.