Отечественной риторики, общей 4 страница

276

подлинном смысле возникает само "я" (там же). Особенно существенна для нас трактовка философом отношений "я" и "мы". Он отмечает, что "мы" вообще имеет тенденцию отчуждаться от "я", выступать как внешняя, противопоставленная "я", самостоятельная реальность; однако "мы", это "невидимое сверхвременное единство", "охватывает и захватывает "я". Социальный и исторический элемент, который несет в себе "мы", есть для "я" как бы космос, с присущей ему "жуткостью" и "иррациональностью". Поэтому "мы" — это единство рационального и иррационального, оно трансрационально; это и есть "соборность", которая "лежит в основе всякого объединения людей. Здесь имеется в виду истинное объединение, характеризующееся тем, в отличие от объединений неистинных, что только "через момент свободы" совершается оно как "слияние" (18, т.П; с. 403-405).

Объективности ради отметим, что наряду с указанными выше философскими решениями проблемы личности в отношениях "я" и "мы" в истории русской мысли намечались и совершенно иные. Таковы, например, взгляды Н. Бердяева; однако недаром они характеризуются как отход от святоотеческой традиции. Понятие "общности в мистическом опыте", где "все во мне, а я во всем", не спасает индивидуума от самозамыкания и, по сути, является вполне мнимым; индивидуум, обреченный на одиночество, находится у Бердяева в постоянном страхе перед реальным общением в реальном мире — перед действительностью, которая для философа есть нестерпимая "обыденщина": "Быть в мире есть уже падение", — пишет Бердяев в работе "Я" и мир объектов" (20, с. 308). В целом же русская духовная традиция характеризуется выраженным предпочтением концепции "всеединства" и приматом категории "соборности", в соответствии с которой "мы" мыслится как свободное духовное творческое братство; проявления этой концепции в русской культуре многообразны, но в основах едины. "Для Розанова "мы" — семья, для Мандельштама — это пять

277

студентов, несколько поэтов, кучка друзей", — пишет Надежда Мандельштам, комментируя то понимание "мы", к которому пришел поэт: "Для Мандельштама филология [определенная поэтом также как семья, как "мы"] — глубокое и нравственное понятие. Ведь слово воплощает в себе смысл, Логос" (28, с. 71); ср. с этим определение, данное Мандельштамом: "Филология — это семья, потому что всякая семья держится на интонации и на цитате, на кавычках. Самое лениво сказанное слово в семье имеет свой оттенок. И бесконечная, своеобразная нюансировка составляет фон семейной жизни" (Цит. по: 28, с. 71). Однако после разрушения братства, семьи, когда "небратское состояние" утвердилось, "все мы узнали ту. степень разъединения, когда людей, говорящих на одном языке, нельзя объединить словом "мы" (там же). Имеется в виду "мы" традиционное и истинное, в противопоставлении воцарившемуся "мы" коллективного сознания. "Мы" — коллективное, наделенное, на первый взгляд, всеми "полномочиями" и формальными проявлениями прежнего, подлинного "мы", однако имеющее совершенно иной, враждебный и личности, и подлинной свободной общности смысл, вытеснило "братское мы". "Единицы" коллектива немедленно были объединены насильственно этим новым "мы" — опасным "самозванным фантомом" "мы" прежнего.

О роли нового "мы" в социалистической "антириторике" свидетельствует хотя бы название, выбранное Е. Замятиным для своей антиутопии — "Мы!" Как же произошла эта подмена семантики категорий? "С конца февраля по конец апреля, — пишет Александр Куприн о годе 1917-м,— мы только слышали: "Я — Керенский... я — министр юстиции, я — верховный главнокомандующий!"...Троцкий властвовал энергичнее в образном библическом стиле: он разорял дома и города до основания и разметывал камни, он предавал смерти до третьего поколения, он наказывал лишением огня и воды... Но инстинктивный такт — он говорил не я, а Мы" (29, с. 74).

И правда, растраченное "я"— уже не "я".

278

"Цыплята наши есть хотят,

Мы накормить должны цыплят", — сообщает от чьего-то имени С. Михалков. "Мы поймали снегиря", — повествует А. Барто. Мы пахали... В этой на редкость удобной формуле заключено многое. И стремление присвоить чужое (в случае, если оно оказывается достойным присвоения), и возможность избежать личной ответственности (если выходит неудача), и нежелание "высовываться" (не из скромности, а на всякий случай, как бы чего не вышло!). А нередко здесь можно найти и подлинный экстаз растворения в массе, слияния с ней. Однако слияние это особого рода — ведь требуется не просто "по-теснение" собственной индивидуальности, а потеря ее, утрата своего голоса, без которого нечего делать в "общем хоре жизни". Слитые в "мы — коллективном" "единицы" становятся тем самым пассивным объектом — адресатом речи, который так необходим для реализации субъект-объектной монологической модели общения; право же на речь (право быть активным с субъектом) принадлежит тому, кому принадлежит и власть; оно является и важнейшим показателем высокого статуса носителя этого права в иерархии власти. Таковы основные черты "антириторического идеала" тоталитарного общества.

ЛИТЕРАТУРА

1. Рождественский Ю. В. Актуальные проблемы социалистической советской риторики // Риторика и стиль / Под ред. Ю.В. Рождественского. — М., 1984.

2. Вомперский Ю. В. Риторика в России XVII—XVIII вв. — М., 1988.

3. Граудина Л. К., Миськевич Г. И. Теория и практика русского красноречия. — М., 1989.

4. Аннушкин В. И. Первая русская "Риторика" начала XVII в. Автореф. дис.... канд. филол. наук / МГУ им. М. В.Ломоносова. - М., 1985.

5. Елеонская А. С. Русская ораторская проза в литературном процессе XVII века. — М., 1990.

279

6. Неориторика: генезис, проблемы, перспективы: Сб. научных обзоров.— М., 1987.

7. Аверинцев С. С. Древнегреческая поэтика и мировая литература // Поэтика древнегреческой литературы. — М., 1981.

8. Виноградов В. В. Поэтика и риторика // Виноградов В. В. Избр. труды. О языке художественной прозы. — М., 1980.

9. Бахтин М. М. Эпос и роман. О методологии исследования романа // Вопросы литературы и эстетики. — М., 1975.

10. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. — М., 1979.

11. См., например: Сабол Я. Теория коммуникации и изучение литературного словацкого языка // Новое в зарубежной лингвистике.— М., 1988.

12. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон.— М., 1969.

13. Брынская О. П. Основные черты американской риторики новейшего времени: Автореф. дис.... канд. филол. наук / МГУ им. М.В.Ломоносова.— М., 1979.

14. Барт Р. Риторика образа // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика.— М., 1979.

15. Едличка А. Типы норм языковой коммуникации // Новое в зарубежной лингвистике.— М., 1988.

16. Гаузенблас К Культура языковой коммуникации // Там же.

17. Головин Б. Н. Основы культуры речи. — М., 1988.

18. Зеньковский В. В. История русской философской мысли. - Париж, 1989.— T.I, И.

19. Лосский Н. О. Условия абсолютного добра. — М., 1991.

20. Киреевский И. В. В ответ А. С. Хомякову // Киреевский И. В. Критика и эстетика. — М., 1979.

21. Потебня А. А. Мысль и язык // Потебня А.А.. Слово и миф.- М., 1989.

22. Розанов В. В. Три главных принципа образования // Розанов В. В. Сумерки просвещения.— М., 1990.

23. Михальская А. К. К современной концепции культуры речи // Науч. докл. высш. школы. Филол.науки. — 1990. — № 5.

24. Булгаков С. Героизм и подвижничество // Вехи: Интеллигенция в России: Сб. статей 1909—1910 г. — М., 1991

25. Лосский Н. О. Характер русского народа // Лосский П. О. Условия абсолютного добра.— М., 1991.

26. Мандельштам Н. Вторая книга. — Paris, 1972.

27. Слово.- 1991.- № 3.

ЧАСТЬ II

КАТЕГОРИАЛЬНАЯ