В восприятии Цицерона. Педагогико-риторический идеал Квинтилиана

Отмечая вехи истории речевого идеала в европейской культуре, мы специально останавливаемся именно на риторической концепции Цицерона, так как авторитет этого ораторского гения Рима, влияние его на судьбы риторики нового времени и на европейском Западе, и в России придают этой фигуре особую значимость.

Любой выпускник русской дореволюционной гимназии мог прочитать по-латыни наизусть и прокомментировать первую речь Цицерона против Катили-ны: "Доколе, о Катилина, будешь ты истощать наше терпение...", содержащую знаменитое крылатое выражение "О времена! О нравы!" ("О tempora! О mores!").

Именно Цицерон — главный объект восхищения и подражания для европейской риторики, особенно для национальной риторики во Франции. Существует мнение, что римская риторическая традиция вообще оказалась по отношению к европейскому красноречию более влиятельной, чем греческая (см., например, 27). Это заметно и при анализе отечественного риторического наследия. Например, один из классиков русского судебного красноречия начала XX в. П. С. По-роховщиков (П. Сергеич) в своей книге "Искусство речи на суде", изданной вновь в 1988 г., чаще всего отсылает читателя именно к Цицерону и Квинтили-ану, идет ли речь о построении речи или о средствах ее выразительности ("цветах красноречия").

В эпоху Возрождения возник настоящий культ Цицерона: "Петрарка, а за ним гуманисты избрали Цицерона своим вождем, патроном и кумиром" (15, с. 143). Статус Цицерона столь высок, что блаженный Иероним во сне слышит упрек Христа: "Ты цицеро-нианин, а не христианин" ("Ciceronianus es, non Christianus!") (15, с. 145). Традиция обожествлять совершенного оратора и его слово во многом связана с деятельностью Цицерона. Для Цицерона риторика выше философии ("...Самый заурядный оратор, даже и не очень образованный, но обладающий опытом в речах, побьет философов этим своим нехитрым опытом и не даст себя обижать и презирать") и выше поэзии: поэзия в сравнении с риторикой, как говорит Цицерон, "более легковесный вид словесного искусства" (15, с. 142).

Действительно, для Цицерона слово, чтимый им греческий логос (как слово), — высшая из существующих сил, превосходнейшая добродетель, даже более значимая в иерархии ценностей, чем для Сократа, отождествлявшего добро и знание, видевшего в слове все же не абсолютную ценность, но скорее инструмент знания, понимаемого как первая добродетель.

"Какая другая сила могла собрать разбросанных людей в одно место и привести их от дикости и грубости к нынешнему состоянию культуры, одновременно человеческой и гражданской?" — вопрошает Цицерон и дает ответ: "Слово" (28, с. 31).

Слово у Цицерона — основной инструмент формирования человека, действенный постольку, поскольку оно обладает эстетическим качеством. "Быть человеком, по Цицерону, — значит, владеть словом, общественно действенным и потому художественно совершенным" (29, с. 5).

Попытаемся сопоставить речевые идеалы Цицерона и Сократа (Платона). Вот что мы обнаружим.

1. Для Цицерона высшими авторитетами— и философскими, и риторическими — выступают именно Сократ и Платон.

"В самом деле, — замечает ритор, — и Платона, и остальных сократиков и их последователей читают все,

даже не будучи согласны с их учениями или не вполне следуя им..." (28, с. 250).

И как наивно мило, совсем не по-римски, звучит вопрос стоика Цицерона: "И если горе коснется кого-нибудь из твоих близких, разве ты ему предложишь вкусную рыбу, а не сократическую книгу? Посоветуешь послушать водяной орган, а не Платона?" (28, с. 283). А вот и прямая оценка роли фигуры Сократа:

"Сократ первый свел философию с неба, поселил в городах, ввел в дома и заставил рассуждать о добре и зле. Разнообразные его способы спора, богатство предметов и величие дарования, увековеченные памятью и писаниями Платона, породили множество разноголосых философских школ. У этих школ мы стараемся выбрать то, в чем лучше всего сохранился обычай Сократа: собственное мнение придерживать, остальные обличать в ошибках и в таком споре выяснять, что из всего этого более правдоподобно... стараемся так поступать и мы, подражая ему в этих наших Тускуланских беседах" (28, с. 326).

Великий римлянин декларирует принципиальное следование сократовской традиции — и в философии, и в риторике.

2. Вместе с тем иерархия ценностей в культурной парадигме риторического идеала Цицерона по сравнению с сократической системой ценностей обнаруживает существенные сдвиги и изменения. Сам "набор элементов" в этой парадигме остается в основном постоянным, меняется их относительная значимость.

а) Сократический принцип диалога как определяющий закон успешного речевого общения Цицероном воспринимается, однако, по нашему мнению, осмысливается иногда формально.

"...Нравится мне и обычай перипатетиков и Академии обо всяком вопросе рассуждать за и против — нравится не только потому, что только так можно доискаться, что в какой точке зрения ближе к истине, но еще и пЛчшу, что это — превосходное упражне-

ниє в красноречии", — говорит Цицерон, описывая традиции философской и педагогической деятельности в своей Академии (28, с. 251). Тот неудержимый порыв к истине, та напряженность средств майевти-ки, что была присуща эвристическому диалогу Сократа, приобретает у Цицерона обработанную сдержанность эстетического предмета, а нередко и сам диалог принимает прагматический характер риторического упражнения.

Однако никак нельзя думать, что это внимание к диалогу как форме вовсе или даже существенно вытесняет понимание диалогичности человеческого общественного бытия. Более того, именно деятельность Цицерона и его школы явилась связующим звеном, передавшим античную культуру диалога культуре Возрождения:

"Тот факт, что общественный идеал Цицерона был связан с принципом диалога и тем самым со словом, привлекал к нему особое внимание гуманистов Возрождения. По их собственным признаниям, именно из сочинений Цицерона — прежде всего из поздних философских диалогов — вывели они свое представление, о том, что истина слагается из столкновения и взаимодействия мнений, что в выработке ее участвуют люди — самостоятельные, разные и многие, что она есть не данность, а процесс "становления и потому всегда противоположна догме" (28, с. 31).

б) Как "слово" у Цицерона опережает в парадигме ценностей "знание", так эстетика речи получает преимущественную роль по отношению к содержательной ее стороне. Аттические требования к совершенной речи хоть и постулируются, но скорее формально. В трактате "О наилучшем роде ораторов" Цицерон заявляет, что образец оратора — аттический ритор, речь которого обладает чистотой, простотой и правильностью, тот, кто "находится в строю с мечом в руке", а не "упражняется в фехтовании на рапирах" (30, с. 12).

Однако недаром в истории риторических учений принято считать, что риторическая школа Цицерона

объединяет традиции двух направлений римского красноречия — и "аттического" (Гай Лициний Мар-целл), и "азианского" (Квинт Гортензий) (31). "Цветы красноречия", пышно расцветающие в последнем, не только не оставляют Цицерона и его последователей равнодушными, но и становятся важным признаком стиля.

Специфика же эстетического идеала Цицерона создается прежде всего абсолютным господством категории гармонии, которая, в свою очередь, понимается иначе, чем в античной классике. Если в последней гармония могла выступать как уравновешенность противоположных начал жизни, темных и светлых, противодействующих и борющихся сил (и в человеческой душе, и в мире), то у стоика Цицерона это скорее сглаженность противоречий, принципиальное игнорирование безобразного и темного, устранение от всяких страстей, подавление аффектов. Тут уже проступает идеал стоиков раннего христианства. Это дает возможность говорить о некоторой "искусственности" гармонии и гармонизации в цицероновской традиции:

"Он верил в разум и слово, но лишь в такие, для которых предосудительным был всякий аффект несогласия с существующим, брезгливо презираемым — всякое "нет" несправедливому миропорядку, безобразным — всякое отчаяние, не укладывающееся в размеренные периоды ораторской речи. Культура государства и слова подразумевали искусственную гармонизацию социальных противоречий" (29, с. 30).

Категория гармонии у Цицерона приобретает наиболее общее, абсолютное и самодовлеющее значение. Очень интересно, что и душа определяется через понятие гармонии (правда, со ссылкой на Платона):

"Не так уж давно Аристаксен, музыкант и философ, вслед за еще более давними мыслителями, говорил, что душа есть некоторое напряжение всего тела, такое, какое в музыке и поэзии называется "гармонией"... но сказанное им было уже много раньше сказано и разъяснено Платоном" (28, с. 215).

Вполне в соответствии с греческой традицией категория гармонии понимается посредством подчиненных категорий соразмерности, ритма, меры, но на первый план среди последних выступает унаследованная от греков и переосмысленная категория "софросины". Какие черты она обретает у Цицерона и как определяет она специфику его риторического и риторико-педагогического идеала, мы сейчас и рассмотрим.

В риторической концепции Цицерона, прямо отражающей общефилософские взгляды мыслителя, категория sophrosyne занимает главенствующее положение и определяет его понимание гармонии. "Софросина" у Цицерона — важнейшая добродетель; именно она играет ведущую роль в формировании отличительных черт цицероновского речевого идеала.

Воспринятая у Платона, категория эта претерпевает в осмыслении Цицерона весьма интересные и значительные изменения, а с этим получает и иное именование ("годность" — frugalitas).

"Сходным образом можно сказать и об умеренности — о той добродетели, которую греки называют sophrosyne... а я — то умеренностью, то сдержанностью, а иной раз скромностью... Наше слово шире — оно включает такие понятия, как воздержание, незловредность (т. е. нежелание другому вредить — у греков для этого нет слова...)...наше слово "годность" обнимает три названные добродетели — мужество, справедливость и разумность — ибо во всех добродетелях есть нечто общее, все они связаны и сопряжены между собой, — а само по себе это слово означает четвертую добродетель, "годность", frugalitas. Вот что к ней относится: движения души, стремящейся размерять и умерять, украшающей похоть, блюдущей в каждом деле сдержанное постоянство... Слово frugalitas происходит от слова fruges (зерно), означающего лучший из плодов земных... Человек "годный" или, если угодно, сдержанный и умеренный, непременно бывает ровен; кто ровен, тот спокоен; кто спокоен, тот чужд всякого смятения, а в том числе и горя" (28, с. 274—275).

Ровность внутреннего состояния души (что, однако, не исключает ее постоянного напряжения для выполнения человеческого долга), отрицающая всякое волнение, а тем более аффект, страсть (pathos), подчиненность и внутренней жизни, и поведения разуму, умеряющему и соразмеряющему порывы — вот идеал Цицерона, идеал этический и эстетический. И в достижении этого высокого образца основное средство и главный принцип frugalitas — "годность":

"Допустим, Пифагор, или Сократ, или Платон обратились бы ко мне с такою речью: "Отчего ты в прахе, отчего ты в горе, отчего уступаешь и поддаешься судьбе?.. Велика сила добродетелей, разбуди же их, если они заснули! Тогда с тобой прежде всех будет мужество, и оно вдохнет тебе в душу такую силу, что все людские неприятности ты сможешь презирать и ставить ни во что. С тобой будет умеренность, она же сдержанность, она же "годность"... И она же не допустит тебя до этого..." (28, с. 281).

Посмотрим, какие требования к оратору и речи вырабатываются в риторике Цицерона под действием этой всемогущей софросины — frugalitas, умеренности — годности. Не будем при этом забывать, что первой и, быть может, важнейшей функцией и, соответственно особенностью образцовой речи, по Цицерону, является функция педагогическая (в наиболее общем смысле этого слова): оратор для него — прежде всего учитель своей аудитории:

"Ибо наилучший оратор тот, который своим словом и научает слушателей, и доставляет удовольствия, и производит на них сильное впечатление. Учить — обязанность оратора, доставлять удовольствие — честь, оказываемая слушателю, производить же сильное впечатление — необходимо" (30, с. 5).

Какие же черты совершенной речи и образцового ритора призваны обеспечивать выполнение этой триединой задачи воздействия на аудиторию?

Оратор должен быть внутренне спокоен и уравновешен. Если проявления страстей при ведении речи и допускаются (а иногда и признаются необходимы-

ми), то они должны носить чисто внешний характер актерской игры:

"Гневливость — это худший из пороков, а пороки — худшее в нравах человека. Что касается оратора, то гневаться всерьез ему отнюдь не подобает, притворно же гневаться — вполне допустимо... Все это [оратория] — игра, игра прекрасная, и оратору (если он настоящий оратор) дающаяся даже легче чем актеру, — но все же игра со спокойным умом и легким сердцем" (30, с. 13-14).

Идеал речевого воздействия, по Цицерону, — умиротворение внутренней жизни слушателя, успокоение бушующих страстей (страсти при этом понимаются как болезнь души, требующая исцеления); для такого излечения с помощью речи необходимо, во-первых, избавить слушателя от ложных мнений (заблуждений), а во-вторых— успокоить страсти. И то и другое осуществляется одновременно и во взаимосвязи:

"Самое лучшее — это та речь и те мысли, которые разом и уничтожают ложное мнение, и снимают болезнь; но удается это редко и не перед многолюдной толпой... Все средства успокоения души, какие есть в человеческой природе, лежат на виду; чтобы обратить на них внимание, нужно лишь раскрыть в словах человеческую долю и жизненный закон" (28, с. 316).

Не случайно высшему своему авторитету, Сократу, приписывал Цицерон "ровный характер, всегда одно и то же выражение лица и одно и то же чело" (32, с. 81).

Сократический идеал — эвристический гармонизирующий диалог — у Цицерона преломляется в идеал гармонизирующего диалога; задача поиска истины и смысла уступает задаче гармонизации речевого взаимодействия, а тем самым — гармонизации внутреннего мира собеседников:

"Итак, пусть наша беседа, в которой наиболее искусны сократики, будет спокойна и полна уступчивости; пусть в ней будет приятность... Надо обращать внимание на то, до какого времени беседа доставля-

ет удовольствие ее участникам... Более всего надо стараться показать, что тех, с кем мы будем вести беседу, мы уважаем и любим" (32, с. 92—93).

Нельзя не отметить педагогической природы рекомендаций Цицерона относительно использования порицания в ходе беседы: для римского ритора образованный оратор — учитель слушателя, умело дозирующий и отбирающий средства речевого воздействия:

"Иногда необходимы даже упреки, причем, пожалуй, бывает нужно повысить голос, воспользоваться более резкими словами... Но... к этому виду порицания мы будем прибегать редко, нехотя и всегда только по необходимости, если не окажется возможным лечить иным способом; но все же да не будет места для гнева, посредством которого ничего нельзя совершить справедливо, ничего — обдуманно. В большинстве случаев дозволяется прибегать к легкому порицанию, но все же со строгостью — с тем, чтобы и проявить суровость, и не допустить оскорблений. Кроме того, надо показать, что суровость упреков была проявлена для пользы именно того человека, которого упрекают" (32, там же).

Таким образом, эстетика речевого идеала Цицерона, восходя непосредственно к древнегреческой традиции, и прежде всего к высокому образцу эвристического гармонизирующего диалога Сократа (Платона), во многом отлична от воспринятой традиции греческой классики. В парадигме значительных черт цицероновского ораторского (в широком смысле этого слова) образца на первое место выступает гармонизирующая функция речи, эстетический эффект ее, рождающий у уча? стников общения удовольствие, доставляющий положительные эмоции — эффект умиротворения и согласия, содержательной и поведенческой синхронизации речевого взаимодействия. При этом образцовая речь призвана прежде всего сдерживать и умерять проявления страстей, "лечить" от них, а оратор может позволить себе лишь внешние, игровые формы демонстрации эмоций, оставаясь при этом внутренне спокойным. Только построение и ведение речи и беседы, подчи-

ненные этим требованиям, могут, по Цицерону, обеспечить реализацию важнейших функций речи — педагогической (также в общем значении), гармонизирующей ("доставлять удовольствие" и умиротворение) и собственно воздействующей ("производить сильное впечатление"). Основным принципом философского и эстетико-риторического идеала Цицерона выступает категория "годность" (frugalitas), восходящая к греческой категории "софросина", но значительно модифицирующая последнюю. "Годность" (frugalitas) Цицерона, как, впрочем, и платоновская "софросина", вполне соотносимы и, как представляется, унаследованы этическим и эстетическим идеалом христианства, в котором предстают как категории "скромности", "умеренности", "кротости". Особенности эстетики речи в риторической концепции Цицерона вследствие значимости последней для культуры европейского Возрождения, вообще для путей становления риторической парадигмы в европейской и русской культуре, нуждаются в пристальном внимании. Можно говорить, как кажется, и о существенном влиянии риторического идеала Цицерона на пути становления и развития европейской и русской педагогической риторики.

Несколько заключительных замечаний необходимо сделать и о"риторико-педагогических идеях Марка Фа-бия Квинтилиана, для которого Цицерон был безусловным и высоким авторитетом. Остановимся только на тех из них, которые имеют прямое отношение к истории педагогической риторики.

Вслед за Цицероном Квинтилиан считал главной задачей оратора "следить за тем, чтобы... [в речи] не было ничего, нарушающего меру" (33, с. 61).

Весьма интересно то, что, определяя требования к учителю, его характеру и обязанностям, Квинтилиан большое значение придает необходимости беседы педагога с учениками, причем задача первого — стимулировать диалог, побуждать к обсуждению.

Простота, спокойствие, терпеливость — вот основы (речевого) поведения учителя в общении с учениками.

Вполне четкие и психологически мотивированные рекомендации дает Квинтилиан по использованию в педагогическом общении похвалы и порицания.

Как существенная ошибка и даже порок трактуются учительская "бранчливость", раздражительность, неоправданная суровость.

Спокойная, ровная тональность общения, по Квинтилиану, не должна превращаться в сухость, пагубную как для отношения учеников к учителю, так и к предмету:

"Пусть будут продолжительные беседы о нравственном и добром, ибо чем чаще будут увещания, тем реже будет нужда в наказании. Пусть учитель не будет раздражителен и в то же время не потворствует тем, кто нуждается в исправлении. Пусть он будет прост в преподавании, терпелив в работе, более старателен, чем взыскателен.

Пусть охотно отвечает спрашивающим и пусть задает вопросы молчаливым. На похвалы он пусть не будет слишком скуп, но и не будет слишком расточителен, так как первое отнимает охоту к работе, а второе порождает беспечность. При исправлении того, что требует устранения, он не должен быть очень суров, а тем более бранчлив. Ибо у многих создается отвращение к учителю благодаря тому, что выговоры некоторых учителей обращаются как бы в ненависть. Пусть он каждый день скажет ученикам что-нибудь такое, что у них навсегда осталось бы в памяти... Следует прежде всего, и именно при обучении мальчиков, избегать сухих учителей, подобно тому как сухая и лишенная влаги почва совершенно не подходяща для еще нежных растений. От этого в детях зарождается сознание своего бессилия, и они как бы никнут долу" (33, с. 61—62).

Особое место в риторико-педагогических трактатах Квинтилиана занимает проблема воспитания оратора. Для нас, не менее чем для современников известнейшего римского ритора, представляют интерес практические рекомендации Квинтилиана относительно организации работы в школе красноречия (риторическом классе). В соответствии с этой тра-

дицией, воспринятой Квинтилианом у собственных учителей, ученики риторического класса делятся на разряды. Учитывая способности каждого, педагог-ритор определяет очередность их выступлений с речью. Первым получает это право сильнейший. Аудитория же после окончания каждого выступления высказывает свои суждения о нем. Таким образом, внутри каждого разряда происходит соревнование, и первенство в разряде, дававшее право "вести разряд", считалось высшим отличием, однако не постоянным: раз в месяц проводилось новое соревнование в речах, в процессе которого места в разряде могли измениться. "Таким образом, и отличившийся не ослаблял своей энергии, а у побежденного пробуждалось желание смыть свой позор. И это, насколько я могу припомнить, более побуждало нас к занятиям красноречием, чем увещания учителей" (33, с. 57).

Как мы увидим далее, философско-эстетические основания риторической концепции Цицерона, существенные особенности сформированного им речевого идеала, как и педагогико-риторические принципы и рекомендации Квинтилиана, оказали существенное влияние на становление общей и педагогической риторики в Западной Европе и в России.

В частности, принципы организации работы в риторическом классе, описанные выше, были почти без изменений восприняты и нашли применение в современных руководствах и курсах практической риторики и в Европе, и в США.

В славянских странах Европы первые учебные пособия (появляющиеся с конца XVI в.) были основаны на цитированном выше сочинении Квинтилиана "Образование оратора" ("Intitutio oratoria"). Эти риторики прямо влияли на педагогико-риторические традиции Киево-Могилянской академии и содержание первых учебников красноречия и специальных работ по риторике, составленных в России в XVII в. Заметим, что деятельность Киево-Могилянской академии оказала определяющее влияние на русскую ораторскую прозу; там получили образование Епи-

фаний Славинецкий, Симеон Полоцкий, Димитрий Ростовский, Феофан Прокопович и др. (34, с. 21).

Заключая данный раздел, можно сделать следующее обобщение.

Античный речевой идеал и античный риторический канон, отражающий его существенные черты, — это опробованная тысячелетиями и соответствующая общим законам человеческого мышления парадигма мыслительной и речевой культуры. Поэтому классическая риторика имеет весьма важное гносеологическое, педагогическое и культурологическое значение. По С. С. Аверинцеву, "греки создали не только свою собственную культуру — они создали парадигму культуры вообще" (15, с. 145). И эта парадигма была риторической: "То, что мы называем "культурой", греки называли paideia, собственно "воспитание", то, что передается и прививается ребенку, pais. В центре paideia — две силы: воспитание мысли и воспитание слова— философия, ищущая истины, и риторика, ищущая убедительности... Итак, философия и риторика— самое сердце культуры античного типа" (15, с. 146).

ЛИТЕРАТУРА

1. Лосев А. Ф. Гомер. — М., 1960.

2. Гомер. Одиссея / Пер. с древнегреч. В. Жуковского. — М., 1982.

3. Лосев А. Ф. История античной эстетики (ранняя классика). - М., 1963.

4. Античные риторики / Под ред. А. А. Тахо-Годи. — М., 1978.

5. Tannen D. Conversational Style. — Norwood, 1984.

6. Гомер. Илиада / Пер. Н. И. Гнедича. — М.; Л., 1935.

7. Гумилев Л. Н. География этноса в исторический период. - Л., 1990.

8. Лосев А. Ф. История античной эстетики: Софисты. Сократ. Платон. — М., 1969.

9. Searle J. Speech Acts: An essay in the philosophy of language. — Cambridge, 1969.

10. Kraus J. Retorica v dejinach jazykove komunicace. — Praga, 1981.

11. Безменова И. А. О предмете "история риторики"// Неориторика: генезис, проблемы, перспективы: Сб. научно-аналитических обзоров. — М., 1987.

12. Демьянов В. 3. Аргументирующий дискурс в общении (по материалам зарубежной лингвистики) //Речевое общение: проблемы и перспективы: Сб. научно-аналитических обзоров. — М., 1983.

13. Волков А. А. Неориторика Брюссельской школы // Нео-риторика: генезис, проблемы, перспективы: Сб. научно-аналитических обзоров. — М., 1987.

14. Коллингвуд Р. Дж. Идея истории: Автобиография.— М., 1980.

15. Аверинцев С. С. Античный риторический идеал и культура Возрождения // Античное наследие в культуре Возрождения. — М., 1984.

16. Платон. Избранные диалоги. — М., 1965.

17. Безменова И. A. Rhetorica nova // Неориторика: генезис, проблемы, перспективы: Сб. научно-аналитических обзоров. - М., 1987.

18. Брынская О. Н. Основные черты американской риторики новейшего времени: Автореф. дис.... канд. филол. наук/ МГУ им. М.В.Ломоносова.— М., 1979.

19. Андрушко В. А. Античный диалог и диалог Возрождения // Античное наследие в культуре Возрождения. — М., 1984.

20. Козаржевский А. Ч. Античное ораторское искусство. — М., 1980.

21. Оракова М., Моргун В. Ф. Рефлексия в многомерной структуре личности будущего учителя // Педагогическое образование. — М., 1991.— Вып. 3.

. 22. Сочинения Платона, переведенные с греческого и объясненные профессором Карповым.— Спб., 1863.— Ч. I.

23. Кенгес-Маранда Э. Логика загадок // Паремиологиче-ский сборник.— М., 1978.

24. Левин Ю. И. Семантическая структура загадки // Семиотика: Труды по знаковым системам, VI. — Тарту, 1973.

25. Самоосознание европейской культуры XX века: Сб. — М., 1991.

26. Штайнер Р. Христианство как мистический факт и мистерии древности.— Ереван, 1991.

27. Clarke M. L. Rhetoric at Rome: A historical survey. — Glasgo, 1953.

28. Цицерон Марк Туллий. Избр. соч. — М., 1975.

29. Кнабе Г. Цицерон, культура и слово // Цицерон Марк Туллий. Избр. соч.— М., 1975.

30. Цицерон Марк Туллий. О наилучшем роде ораторов. — Ревель, 1895.

31. Корш 3. О. Cicero. De oratore. - М., 1897.

32. Цицерон Марк Туллий. О старости. О дружбе. Об обязанностях. — М., 1975.

33. Хрестоматия по истории педагогики / Под общ. ред. С.А.Каменева.- М., 1935.- Т. I.

34. Елеонская А. С. Русская ораторская проза в литературном процессе XVII века.— М., 1990.

ГЛАВА 2