Человек как творец культуры 2 страница

Но стоит нам увидеть в психике плод преобразования натуры культурой, обретенный в филогенезе и всякий раз воспроизводимый в онтогенезе, поскольку обусловлен он потребностями культурной деятельности человека, и пред­ставление о строении психики окажется принципиально иным. В самом деле, поскольку само это преобразование было вызвано необходимостью изменить характер работы мозга, унаследованный человеком от его непосредственных живот­ных предков в соответствии со складывавшейся у него и генетически непрограммируемой практикой жизнеобеспече­ния, постольку человеческая психика должна была научить­ся выполнять следующие задачи:

а) собирать с возможной для нее полнотой информацию о среде, в которой действует индивид, и о нем самом в его взаимодействии со средой;

б) перерабатывать эту информацию для ее претворения в реальном поведении и практической деятельности;

в) вырабатывать внебиологические — духовные, куль­турные — регуляторы общения с другими людьми в совмест­ной с ними жизни и деятельности;

г) восполнять специфическими средствами неизбежный в ограниченной жизненной практике человека дефицит инфор­мации;

д) преодолевать ограниченность осознаваемого, рацио­нально обработанного жизненного опыта другими способами его интериоризации;

е) дополнять ограниченный во времени и в пространстве реальный жизненный опыт квазиреальным, иллюзорным, но не знающим никаких границ опытом жизни в воображении;

ж) обобщать всю эту разнородную информацию в специ­фических духовных конструктах, необходимых для ориента­ции в многообразии конкретных форм бытия и эмпирическо­го опыта;

з) превращать внеинстинктивным способом внутреннее во внешнее, психическое в практически-поведенческое.

Каким же оказывается реальный психический субстрат необходимых для решения всего этого ансамбля задач куль­турных способов духовного управления человека своим пове­дением?

а) Мир, в котором существует и действует человек, явля­ется пространственно-временным континуумом, и потому полнота информации о бытии предполагает знание того, что происходит во всех фрагментах обоих его измерений. Инфор­мация о происходящем в пространстве складывается из све­дений о "здесь" и о "там", т. е. о том, что я могу непосредст­венно воспринимать и что я могу только представлять себе;

для этих целей психика человека усовершенствовала унасле­дованные от животных способы чувственного восприятия — различные ощущения (зрительное, слуховое и т. д.) — и самоощущение (в быту обычно говорят "самочувствие") и существенно развила имеющуюся у животных лишь в заро­дышевой форме способность представления. Информация о происходящем во времени трехступенчата — она должна содержать сведения о том, что принадлежит прошлому, на­стоящему и будущему; соответственно психика должна об­ладать тремя специализированными механизмами получе­ния информации — о том, что "было", что "есть" и что "будет". И действительно, информацию о прошлом несет нам память, о настоящем — те же ощущения (ибо "здесь" и "сейчас" нераздельны для восприятия) и о будущем — пред­чувствие (в осознаваемой форме — предвидение). Для на­глядности представлю этот аспект строения психики схема­тически (см. схему 15):

 

б) Переработка собираемой информации имеет своей целью обеспечить все известные уже нам виды деятельности наиболее эффективным для каждого — в силу его специфич­ности — психическим инструментом, способным успешно решать данную задачу; вряд ли нужно доказывать, что для познавательной деятельности таким инструментом стало от­сутствующее у животных — ибо ненужное им — абстракт­ное мышление; для ценностной ориентации в мире — пере­живание (эмоциональная активность в очеловеченной — оду­хотворенной, следовательно, окультуренной — форме); для преобразовательной деятельности — воображение (И. Кант не случайно добавил эпитет: "продуктивное", ибо ни мышле­ние, ни переживание, ни один другой орган психики не обладает этой специфичной именно для воображения способ­ностью созидать реальное, хотя и в форме идеального; одной из разновидностей воображения является фантазия, создаю­щая образы неосуществимого); для художественного воссо­здания (иллюзорного удвоения) реальности — синкретичес­кий психический "механизм", в котором слиты воедино воображение, переживание и мышление; его называют обыч­но художническим талантом или образным мышлением, но можно с таким же правом назвать образным переживанием или художественным воображением. Представлю схемати­чески структуру и этого "блока" (см. схему 16):

Резюмируя проведенный анализ этого уровня культурной работы человеческой психики, можно ввести — кстати, "по­терянное" психологической наукой в ряду других проявле­ний духовной деятельности — понятие интеллекта, которое точно обозначает целостное единство выработанных историей культуры способов переработки информации, необходимых для внебиологической деятельности людей. Думаю, что по­явление развитого интеллекта следует считать одним из признаков цивилизации как исторического этапа культурогенеза и существенным признаком перехода от младенчества к детству в онтогенезе культуры.

в) Поскольку вся деятельность людей является коллектив­ной, но потребность в Другом не заложена в индивиде гене­тически и не проявляется во врожденном инстинкте, как у животных, она требует прижизненно вырабатываемого пси­хологического стимула; им становится то внебиологическое влечение к Другому, которое было осознано древними грека­ми как божественный Эрос, которое, отчужденное от межче­ловеческих отношений, трактовалось религиозным сознани­ем как любовь к Богу, а в дальнейшем, в философско-этически-психологических теориях именовалось симпатией или любовью. О культурном содержании этого чувства говорит не только существование чисто духовной, "платонической" любви и столь же духовного чувства дружбы, но и то, что в отношениях полов и в отношении матери к ребенку оно является плодом преобразования сексуального влечения и биологического родительского инстинкта; потому-то любовь как культурное чувство может распространяться на отноше­ние человека и к явлениям природы, и к его собственным творениям — таково эстетическое отношение как особый род "незаинтересованного наслаждения", по определениям И. Канта, или "бескорыстной любви", по дефиниции Н. Чер­нышевского.

Три дополнения, важные не только с чисто психологичес­кой, но и с широкой культурологической точки зрения, тут следует сделать. Первое состоит в том, что, как и все предыду­щие, описанные выше "механизмы" психики, любовь имеет два вектора — она является и отношением человека к “значимому Другому", и к самому себе: такова психологичес­кая основа нарциссизма, эгоизма, эгоцентризма, если разрос­шаяся до самовлюбленности эта форма любви становится своего рода патологией; но в принципе любовь к самому себе есть непременное и неотъемлемое свойство человеческой пси­хики, с которым связаны самоуважение, способность дорожить собственной жизнью и получать удовольствие от своего существования. Феноменом культуры это чувство становится постольку, поскольку его соотношение с любовью к Другому является не просто индивидуальной особенностью данного лица, природного эгоиста или альтруиста, но порождением и проявлением особого культурно-психологического состояния общества, которое в одних исторических обстоятельствах делает господствующим умонастроением экстравертную, а в других — интравертную ориентацию любви — скажем, в средние века делает господствующей любовь к Богу, в эпоху Возрождения — любовь к другому человеку (психологичес­кое содержание гуманизма), в эпоху абсолютизма — любовь к своему государству и его символу — королю, царю, импе­ратору, из которой вырастает способность жертвовать за него своей жизнью, а в XX веке начинает доминировать, с одной стороны, любовь к вещам (психологический фундамент бур­жуазного "общества потребления"), а с другой — безгранич­ная любовь индивида к самому себе (психологическое выра­жение индивидуализма).

Второе дополнение касается понимания психологической структуры художественно-творческого дара: к ее определе­нию как синкретизма "мышление-переживание-воображе­ние" сейчас нужно добавить, и снова через дефис, "любовь", ибо отличие этой творческой способности от всех других — от научно-исследовательской, от технико-конструктивной, от социально-организаторской — состоит, в частности и в осо­бенности, в имманентной таланту художника любви:

любви к рожденным его воображением персонажам, пейза­жам, образам вещей (не зря художественное творчество так часто сравнивали с материнством) и любви к будущим своим читателям, зрителям, слушателям — ведь одним из аспектов художественного творчества, подчас приобретающим даже главенствующее значение, является возможная только перед любимым человеком полнота и искренность самовыраже­ния, духовного самораскрытия художника; его творчество есть род исповеди, но не перед Богом и его служителями, а перед реальными людьми, перед той бесконечной чередой поколений, которая именуется Человечеством.

Третье дополнение состоит в том, что любовь есть психо­логический "механизм", имеющий своего антагониста — ненависть, так же как симпатии противостоит антипатия (сам термин четко выявляет здесь соотносительность этих установок человеческой психики). Подчеркну опять-таки культурологический аспект этой "антитетической парности" чувств, выражающийся в превращении то того, то другого в социально-психологическую доминанту определенного типа культуры — такую роль играла теоретически обосновывав­шаяся и идеологически внедрявшаяся в сознание масс и воплощавшаяся в пролетарской культуре классовая нена­висть к буржуазии, аристократии, богатым крестьянам ("ку­лакам"), а в другом типе культуры — "любовь к ближнему", ставшая нравственно-психологической позицией русской гу­манистической интеллигенции, воспитанной на идеях нашей классической литературы, и получившая наиболее яркое воплощение в толстовстве, а в культурах ортодоксально-ре­лигиозных — противоречивое сочетание провозглашаемой любви к ближнему и культивируемой ненависти к иноверцам и еретикам, вплоть до ее воплощения в терроре инквизиции, в кровавых крестовых походах христиан, в "священной войне" мусульман — джихаде...

Вряд ли нужно специально разъяснять, что в этой антите­тической паре "любовь/ненависть" ее составляющие не рав­ноценны — одна является силой созидательной, конструк­тивной, способствующей творчеству и объединению людей, другая — силой деструктивной, злой, оборотной стороной культурной медали, и потому в аспекте ценностном она должна быть признана, при всей ее неотрывности от любви, явлением антикультурным: не случайно социальные движе­ния, делавшие ненависть своим главным оружием, — стали­низм, гитлеризм, маоизм — были враждебны культуре, унич­тожали в концлагерях представителей интеллигенции и из­девались над ними в ходе "культурных революций", сжигали на кострах книги, давили бульдозерами картины, запрещали оперы и симфонии...

В свете сказанного можно развить схему, изображающую строение культурных орудий человеческого интеллекта, введя в нее любовь как силу духовного притяжения человека к человеку, обеспечивающую продуктивность всей его пред­метной деятельности; в результате интеллектуальный тре­угольник превратится в ромб (см. схему 17).

г) И все же представленная здесь сложность сформировав­шегося в истории культуры человеческого интеллекта не позволяет ему в полной мере удовлетворять потребность людей в сознательном и самосознательном управлении своим повседневным поведением и практической деятельностью; не позволяла у ее истоков, не позволяет и сейчас, на высокой ступени развития цивилизации, и не будет позволять в обозримом будущем потому, что реальная жизнь человека (и

это еще одно существенное его отличие от животного) прохо­дит в условиях постоянного дефицита информации — и о мире, и о себе самом, ибо мы не можем знать то, что произойдет с нами в будущем. Естественно, что с самого начала истории культуры человечество оказалось перед не­обходимостью выработки специфических способов восполне­ния этого дефицита; так в человеческой психике появились неизвестные животным культурные способности — вера и надежда.

Об их значении в жизни человека говорит уже то, что давно и прочно в обиход выросших на христианской культуре народов вошла триада "вера—надежда—любовь", и остается лишь удивляться, как может современная психологическая наука обходить полным молчанием если не все эти психичес­кие силы, то, по крайней мере, первые две. Впрочем, это не должно нас удивлять, потому что эпоха научно-технического прогресса обусловила ее явный гносеологический крен, вы­разившийся в преувеличенном, если не исключительном, внимании к познавательным функциям человеческой психи­ки; естественно, что при этом "вера—надежда—любовь" не могут вызвать интереса исследователей, сосредоточенных на изучении законов абстрактного мышления, принципов фор­мальной логики и приемов математического анализа. К тому же под "верой" у нас обычно понимают "веру в Бога", т. е. психическое состояние, прямо противоположное мышлению и потому заслуживавшее осуждения, а не изучения (уж если некоторые психологи договаривались до того, что не сущест­

вует такого явления, как "воображение", поскольку все при­писываемые ему действия будто бы выполняет мышление, то что уж говорить об отношении к вере).

Между тем вера как психологический феномен, порожден­ный культурой и играющий в ней весьма существенную и незаменимую роль, отсюда не сводится к религиозному чув­ству — оно является лишь одной из ее разновидностей; вера в Бога есть вера в сверхъестественное, да и то не во всякое сверхъестественное, а лишь в персонифицированное в опре­деленном мифическом существе, признаваемом реально су­ществующим; вера направляется и на другие сверхъестест­венные явления — скажем, вера в переселение душ — и на различные абсолютно естественные события, которые не про­изошли, но могут произойти, и мы верим, что они произой­дут, — например, в вечный мир на земле, в торжество справедливости в отношениях между людьми, в преодоление кризиса в нашей стране, в преданность друга и т. д. и т. п. Вера необходима человеку как способ компенсации дефици­та знаний во всех областях его жизни и деятельности — в быту, в труде, в научном исследовании, в политической активности: мне не нужно верить в то, что я твердо знаю, — в то, например, что за ночью последует день, что дважды два равно четырем, что летом жарко, а зимой холодно, но сумею ли я стать хорошим математиком, полечу ли когда-нибудь в космос, найду ли решение проблемы в моей научной, худо­жественной, организаторской, полководческой, педагогичес­кой деятельности, будет ли моя душа бессмертна после смер­ти моего тела, — во все это мне остается только верить или не верить, пока не будут найдены необходимые доказатель­ства; поскольку же для активной и целенаправленной дея­тельности, руководимой не врожденным инстинктом, а куль­турной мотивацией, нужна определенная психологическая опора, и возникает необходимость в вере.

Что касается надежды, то этот "инструмент" психики является модификацией веры, специально приспособленной к представлению возможного и желанного будущего, тогда как вера не имеет этой временной локализации, — я могу нерить и в то, что есть сейчас, и в то, что произошло когда-то, и в то, что вообще находится вне времени, подобно содержа­нию мифа, надеяться же я могу лишь на то, что может когда-либо сбыться; к тому же надежда менее определенна, чем вера, и потому не оказывает столь решительного влияния на поведение человека.

Нетрудно увидеть, что такая характеристика веры и на­дежды совпадает с тем, как трактуются человеческие чувства в разработанной П. Симоновым "информационной теории эмоций". Представляется, однако что ее автор распространил на всю сферу человеческих чувств особенности рассмотрен­ных сейчас специфических эмоциональных процессов- С дру­гой стороны, и представление П. Анохина об эмоциях как оценочной деятельности психики абсолютизирует свойства определенной группы человеческих чувств. Видимо, в наше время уже недостаточно говорить об эмоциональной актив­ности психики "вообще", противопоставляя ее рациональ­ным, мыслительным действиям, — эмоции эмоциям рознь, и рознь эта выявляется при рассмотрении психики как феномена культуры, призванного управлять деятельностью и всем немотивируемым инстинктом поведением человека.

д) Невозможность ограничиться одними рационально-ло­гическими способами переработки информации, производи­мыми на уровне сознания, имеет и другое последствие — выход психики за пределы того, что вообще доступно созна­нию, — на два других "рабочих горизонта" — на обнаружен­ный 3. Фрейдом уровень неосознаваемого подсознания, и на выделенный уже в наше время отечественными психологами уровень подсознания (или сверхсознания).

Такое трехуровневое строение психики объясняется тем, что преобразование натуры культурой не может осущест­вляться равномерно — не может потому, что натура сохра­няет определенную часть своих прав, потребностей и движу­щих поведением человека сил, которые отчасти не требуют осознания, рационализации, рефлексивного осмысления, а отчасти "скрываются" от света разума, суда которого они выдержать не могут; обе эти причины относятся в первую очередь к половому инстинкту (отчего "либидо" и заняло такое видное место в учении 3. Фрейда), но к нему активность подсознания не сводится, и неудивительно, что в дальнейшем развитии психоанализа пансексуализм концепции его осно­воположника был существенно ограничен. С другой стороны, эффективность дорациональных, не подвергавшихся рефлек­сивной обработке стимулов поведения столь высока — это доказывает зоопсихология, — что человеческая психика не могла не использовать эти средства, превращая, в той мере, разумеется, в какой это возможно, сознательное в подсозна­тельное, рационализированное в импульсивное; так интуи­ция стала результатом превращения накопленного опыта осознанного поведения и рационализированной деятельнос­ти в неосознаваемые, как бы автоматические, импульсы действия.

Вместе с тем прогрессировавшая сложность творческой деятельности человека делала недостаточными разрозненные операции сознания и подсознания, не говоря уже об отрица­тельных, вплоть до шизофренических расстройств, последст­виях их ошибок, соперничества и противоборства. Наиболее сложные творческие акты — в сферах искусства, философии, науки, педагогики, медицины, организационной деятельнос­ти — требуют совместного и согласованного действия созна­ния и подсознания, рационализированности и интуиции; так у творческой личности рождается над- или сверхсознание, способное решать задачи высшей степени сложности. Но и в нем возможны не только содружество сознания и подсозна­ния, но и их противоборство, не разрешимые консенсусом диалоги, и тогда шизофренический распад психики может оказаться свойственным и великому художнику, и философу, и ученому — вспомним хотя бы Н. Гоголя, М. Врубеля, В. Ван-Гога, Ф. Кафку... Известно, во всяком случае, множе­ство фактов, говорящих о близости гениальности и психичес­кой аномалии.

Схематическое изображение этого аспекта строения пси­хики будет выглядеть, следовательно, так (см. схему 18):

е) История культуры показывает, что и этих приспособле­ний психики для максимально эффективного управления поведением человека недостаточно — недостаточно потому, что все описанные выше ее "механизмы" и "инструменты" складываются в реальном жизненном опыте человечества и каждого индивида, а потому несут на себе печать ограничен­ности этого опыта — его ограниченности пространственно-временными рамками реального бытия человека. Ибо рамки эти позволяют мне получать опыт лишь в реальном моем существовании "здесь и сейчас" — сила памяти способна в какой-то мере сохранять мой былой опыт, а воображение создает иллюзию опыта, который когда-нибудь будет, но может и не состояться.

Человечество изобрело, однако, хитроумный способ пре­одоления скованности жизненного опыта узкими рамками "здесь и сейчас", предоставляя индивиду возможность пол­нокровно, психологически целостно — т. е. и созерцанием, и сопереживанием, и всеми духовными чувствами, и обобщающе-осмысляющей мыслью, и ассоциирующей памятью, и предвосхищающей мечтой, и влекущей любовью — получать дополнительный опыт: речь идет об опыте нашей жизни в иллюзорной " художественной реальности", которую человек конструирует по образу и подобию реальности подлинной, материальной, но свободно им реконструированной для до­стижения определенных культурных целей. Так родилась мифология — эта, по удивительно меткой дефиниции К. Маркса, "бессознательно-художественная" переработка реальности народной фантазией — т. е. художественная по ее объективной образной структуре, но оказывающаяся мифом, а не произведением искусства, потому что для ее создателей и получателей образы эти являются не вымыслом воображения, а документально-точным описанием действи­тельно существующего и потому неосознаваемым в его худо­жественной сотворенности. В дальнейшем же из мифологии вырастет искусство, откровенно признающее иллюзорность выстраиваемой им "художественной реальности", но сохра­няющее по наследству от мифа способность вызывать к себе отношение как к реальности.

Так нашла культура удивительную возможность беспре­дельно расширять человеческий опыт, раздвигая его про­странственные и временные границы, — ведь мифологичес­ки-художественную "реальность" я не созерцаю со стороны и не изучаю ее силами мышления, а "живу в ней", переносясь всей целостностью моего духа в любую точку времени и пространства — на Олимп и в легендарную Иудею, где я пере-живаю (духовно про-живаю) происходящее с Зевсом и с Христом, переносясь в средневековье, где я становлюсь эмо­циональным соучастником деяний Неистового Роланда и князя Игоря, переносясь и в самое далекое будущее, в кото­ром я начинаю жить вместе с героями Р. Бредбери и А. Тар­ковского; искусство позволяет мне перевоплощаться во фран­цуза и в индейца, в принца и в нищего, в представителя другого пола и другого возраста, в носителя другого психи­ческого склада, характера, миросозерцания и таким образом присваивать себе чужой опыт — опыт Гамлета и Дон Кихо­та, Татьяны Лариной и Анны Карениной, рембрандтовских стариков и веласкесовых шутов, Матери, оплакивающей Божественного Сына в "Пьета" Микеланджело и героических "Граждан Кале" О. Родена, драматический опыт героев сим­фоний и орагорий Л. Бетховена, В. Моцарта, П. Чайковского, Г. Малера, Д. Шостаковича...

Но для того, чтобы все это стало возможным, психика человека должна была исторически выработать способность воспринимать вымысел как реальность, переживать и осмыс­лять несуществующее, одновременно страдать и наслаждать­ся, испытывать "катарсис", говоря понятием античной фило­софии, или "над вымыслом слезами обливаться", как сфор­мулировал это наш великий поэт. Такая способность имену­ется художественным вкусом и представляет собой сложное психологическое образование, изоморфное уже выявленному и художественно-творческом даровании синтезу четырех сил психики, но отличающееся от нее своим рецептивным, а не креативным характером. Вместе с тем способность эта несво­дима к эстетическому вкусу, лишь вбирая его в себя как свой необходимый компонент, позволяющий наслаждаться произведением искусства как совершенным человеческим творением; но художественный вкус есть и способность это творение переживать и размышлять над ним, как если бы оно было не вымыслом, а реальностью.

Так входят в структуру человеческой психики пренебрегаемые психологами-рационалистами, но важнейшие ее "ин­струменты" — художественный вкус как способ восприятия и оценки произведений искусства и мифов (в той мере, в какой они воспринимаются как художественные творения) и эстетический вкус, распространяющий свое действие на весь материальный мир, воспринимаемый и оцениваемый с точки прения его "сделанности" либо Великим Божественным Мас­тером, прекрасным творением которого является и сам человек, воспринимаемый как "Божья тварь", либо стихийным, самодеятельным "мастером-природой", но во всех случаях уподобляемый произведению искусства.

ж) Все вычлененные в этом анализе психические силы порождены своего рода "разделением труда", необходимым психике человека для наиболее успешного выполнения сто­ящих перед ней в процессе практической деятельности задач. Но наряду с действием дифференцирующего фактора психи­ческой активности человека оказывается необходимой и ин-тегративная энергия духа — именно потому, что управляю­щая функция психики осуществляется не системой врожден­ных индивиду инстинктов и потому делает необходимым опосредование каждого конкретного решения психики общим, целостным, всеохватывающим пониманием бытия. Поскольку же бытие есть связь мира и человека, постольку интегративные действия психики оказываются двунаправ­ленными: одно направление ведет к выработке миро-созерца­ния, другое — к формированию само-сознания.

К сожалению, эти психические образования не рассматри­ваются до сих пор в их собственно психологических субстрате и структуре — психологи передоверили их анализ филосо­фам; между тем их философское и культурологическое рас­смотрение не может заменить понимания формирующего их психологического "механизма". Он состоит в том, что и миросозерцание, и самосознание человека имеют синкрети­чески-синтетическую структуру, складываясь в результате совместного действия абстрактного мышления, оценивающе­го переживания, идеализирующего проектирования, художе­ственно-образного (в мифологической или реалистической форме) моделирования, совместного действия разума и ин­туиции, сознания, подсознания и надсознания, знания и веры, расчета и надежды. Миро-созерцание и само-сознание потому имеют такой психологически-интегративный харак­тер, что рождаются они в обыденном сознании личности, принимая свойственные ему нерасчлененность и аморфность. Чем более развит интеллект личности, тем сильнее рацио­нальная "составляющая" этих образований психики, а в специализированном сознании ученых, идеологов, полити­ков-практиков, педагогов, философов содержание миро-со­зерцания и само-сознания становится и достаточно четким, и в каждом случае специфичным, в зависимости от господ­ствующей в данной профессии установки. Что же касается сознания художника, то в нем миро-созерцание и само-созна­ние оказываются друг от друга неотделимыми, поскольку оно отождествляет субъективное и объективное.

з) Наконец, заключительный "блок" в структуре психики, порождаемый потребностью непосредственного осуществле­ния ею ее управленческой функции — превращения сложно­го внутреннего процесса во внешнее, практическое действие, в реальный поведенческий акт. Такое превращение становит­ся возможным благодаря:

— осознаваемой в той или иной степени потребности в результате некоего действия или в самом его процессе; сте­пень эта определяется соотношением желания и установки как специфических психологических сил;

— более или менее отчетливому целеполаганию, определя­ющему стратегию и тактику поведения и опирающемуся на

данные, поставляемые знаниями, ценностными ориентация-ми, идеалами, любовью, художественно-образными моделя­ми реального и желанного;

— энергетическому механизму психики — воле, которая призвана обеспечивать действие необходимой ему мерой уси­лия, преодолевающего внешнее "сопротивление материала" и внутреннее сопротивление инертности, самоудовлетворен­ности, простой лени;

— чувству удовольствия, радости, духовного удовлетво­рения, выполняющего функцию "обратной связи", свидетель­ствуя о мере успеха деятельного акта, о достижении постав­ленной цели, а в его отсутствие — о или неудачном решении задачи.

Чрезвычайно интересная проблема, требующая дальней­шего исследования, но вырисовывающаяся в проведенном анализе строения человеческой психики, — его связь с трех­уровневым строением субъекта деятельности: ведь он яв­ляется конкретным и уникальным в своем целостном бытии индивидом, но выступает, осознанно или бессознательно, как представитель различных биосоциокультурных групп — по­ловозрастных, характерологических, этнических, сословно-классовых, профессиональных и т. д., — наконец, как носи­тель общечеловеческих родовых качеств. Эта диалектика общего, особенного и единичного, проявляющаяся в жизни и деятельности человека и делающая его одновременно носите­лем качеств индивидуального субъекта (личности), качеств совокупного субъекта (мужчины, юноши, крестьянина, рус­ского, спортсмена и т. д.) и качеств родового субъекта (Homo Sapiens на языке биологической таксономии или "трансцен­дентального субъекта" на языке гносеологии), непосредствен­но влияет на характер его психики. Она представляет чело­века как конкретного индивида с сенсорным уровнем психи­ческой активности, который начинается с созерцания внеш­него мира системой органов чувств и переходит во внут­ренние, глубинные процессы переживания; родовое общече­ловеческое начало человека психика представляет абстрак­тным мышлением, которое абстрактно потому, что способно отвлекаться не только от эмпирического многообразия налич­ного бытия, но и от собственных переживаний, воззрений, установок индивида, преломляющих объективность его лич­ных позиций; групповое, типологическое, особенное в чело­веке выражается в психике в способности представления — промежуточной между созерцанием конкретного и познани­ем абстрактного: это объясняется тем, что воображение, конструирующее проекты, идеалы, "модели потребного буду­щего", фиксирует потребности людей, которые варьируются в широком диапазоне половозрастных, социально-простран­ственных и культурно-временных форм, но не доходят до той степени индивидуализации, которая характеризует эмоцио­нальную жизнь человека, непосредственно раскрывающую его неповторимо-личностное бытие, и не являются едиными для всего человеческого рода.