Реформа, инновация, революция 7 страница

ПОСТУПКИ И ЛИЦА

История — дело рук человеческих, — процесс самосозидаемый. Понимание этого кристаллизовалось не сразу ему предшествовала солидная поисковая преамбула, оттеняющая, как, в сущности, мало мы знаем об истории. Многоразличные модели пружин исторического процесса суммируются руслами:

— телеологизм, провиденциализм, эсхатологизм, финализм (от Августина до Фукуямы), мистифицируя ток истории в субъективистском ключе

— географизм, натурализм, техницизм (от Страбона до Сер-ван-Шрайбера), мистифицируя ток истории в объективистском ключе

— примитивизируют реалии, рисуют картину, уводящую в сто-рону. В сторону фатализма. Ледяное бесстрастие размышляв-ших об истории сказывалось в умалении мироправительнойроли человека. Свобода воли, спонтанные человеческие действия на базе заявления самости как невписываемые в цепи» внешнего (от теистического до натуралистического) причине ния исключались из рассмотрения, лишались значимости.

Чтобы быть свободным, показательно рассуждал тот же Гольбах, человек "должен стать сильнее целого"¹, поскольку же это невозможно, он вписан в динамически детерминируемые связи.

¹ Гольбах П. Избр. продав. М., 1963. Т. 1. С. 209.

 

3.5. Поступки и лица

Между тем то, относительно чего выводит универсальное квалифицирующее суждение Гольбах (и Ламетри, и Пристли, и многочисленные их единомышленники), характеризует органическую, физиологическую, но не общественно-историческую подоплеку жизни.

Человеческое поведение — не одна лишь "игра марионеток" (Кант). Желая доказать отсутствие исторической свободы, на деле Гольбах обоснует ее наличие. В своих позитивных деятель-ностных жизненных актах, заявляя свободу воли, обязанность, долженствование, самость, человек превозмогает природные пределы, выходит за положенные бытием рамки. Оказываться поверх природного бытия, его последовательно задетерминирован-ных трофических цепочек — призвание социально-исторического лица.

Упоминание о случайном, свободном, спонтанном, должен-ствовательном через волеизъявительное как общем месте социально-исторического требует хотя бы краткой обрисовки последнего. Исходный тезис состоит в утверждении: помимо общих (циклических) законов физического, социального, морального порядка, управляющих миром, логично допустить управляющие миром частные и даже исключительные, эпизодические зависимости.

География побуждает (через условия), государство вынуждает (через законы), религия (традиция) убеждает (через заповеди), оконтуривая каузальный комплекс личность же возбуждает, оконтуривая казуальный комплекс. Комбинация одного и другого — и только она — образует полные причины социально-исторических явлений. Иван IV убивает сына. Алексей Михайлович рвет с Никоном (поражение Никона как личности и политика означало утверждение в России примата скипетра над посохом, короны над клобуком). Петр I казнит наследника. Петр III свергнут по санкции Екатерины II и убит. Павел I задушен. Александр I сохранил государственность побежденной французами Пруссии (Тильзитский мир), что в отношении Германии впоследствии реализовал Сталин (Крымская конференция). Оказала ли влияние на ток истории череда данных перипетий и коллизий? А чиновная стать рутинной персоны князя Львова, возглавившего в марте 1917 г. сразу после ухода с политической сцены последнего российского Царя Временное правительство? А пикировка Керенского и Корнилова относительно диктаторских полномочий, властных прерогатив (провал планов создания Совета Народной Обороны под Председательством коллективного диктатора)? А двуличие Ельцина, на выборах председателя Верховного Совета РСФСР (май

3.5. Поступки и лица

. Морфология истории

 

 

1990 г.) заявившего: "Я никогда не выступал за отделение России, я за суверенитет Союза, за равноправие всех республик, за их самостоятельность, за то, чтобы республики были сильными и этим крепили наш Союз. Только на этой позиции и стою", и действовавшего вразрез с собственным кредо? А Беловежский сговор вопреки воли народа? Они трансформировали ток истории?

История однократна, одновозможна. Трудно моделировать, как пошло бы развитие, реализуй Россия потенциал февральско-мартовской революции 1917 г.: какие ответы она бы нашла на вызовы Европы, мира, эпохи? Была ли необходимость большевистских, а не, скажем, столыпинских преобразований? Как развивалась бы обстановка, не выйди Россия из Первой мировой войны? Вопросы не праздные, ввиду своей неверифицируемости хотя и умозрительные, но всецело отрезвляющие. Субъективный элемент в традиционной объективистской (фаталистической) оптике воспринимается как побочное возмущение (от пресловутых телеологических, панлогистских "целей", "планов" до пресловутых же марксистско-ленинских "тенденций"). Но на каком основании? Почему в объяснительном арсенале засилье каузальных на фоне дискредитации казуальных начал?

В силу чего изгоняются факторы, влекущие эпизоды? Сараевское убийство — эпизод. Однако решающий. Вдумаемся: без акции Гаврилы Принципа была бы развязана Первая мировая война? Быть может, была. Только в какой форме? Смерть Франца-Фердинанда от руки сербского гимназиста оказалась удобным непосредственным поводом эскалации конфликта (австрийский ультиматум Сербии 23 июля 1914 г.). Ну, а если бы повода не было?

Движение в вопросе увлекает в область безбрежного, обязывая в толковании исторического не устраняться от рефлексии эпизодов, оценки состояний типа: пошла бы история иначе, если бы нос Клеопатры был короче. Кстати, нос Клеопатры...

Будучи монархом с неограниченными полномочиями, Юлий Цезарь мог позволить себе связь с любой женщиной (ср. с чуть не лишенным власти Клинтоном). Подобного уже не мог позволить себе член триумвирата Антоний, связь с Клеопатрой которого представлялась антипатриотичной (поддержка высшим иерархом главы борющейся с империей мятежной провинции — потворство окраинному автономизму, благоволение сецессии, дезагрегация государства). В жизненном плане близость с Антонием позволяла Клеопатре как политической фигуре и как женщине (в немалой степени благодаря миловидности, обусловленной в не-

котором роде и длиной носа) решать многие державные и экзистенциальные проблемы. Поражение Антония в гражданской войне, ликвидация триумвирата, восшествие на престол Окта-виана актуализировали вопрос будущности Клеопатры, решить который (в очередной раз) она намеревалась по-женски: соблазнением (опять же не без роли длины носа) Августа. Не вышло вследствие того, что Октавиан как мужчина (а не государственный деятель) имел свои пикантные экзистенциальные пристрастия, предпочтения. Негоциация Октовиана с желавшей его Клеопатрой не состоялась оттого, что в женщине (естественно, не в государственном деятеле) Октавиан превыше всего ставил девственность (о чем знала супруга Октавиана, поставлявшая ему физиологических девушек). Поскольку жившая бурной половой жизнью Клеопатра на роль девственницы претендовать не могла, в качестве "экзистенциального материала" какого-то интереса у Октавиана она не вызывала. Собственно, этим был предрешен печальный финал Клеопатры как царицы.

Донельзя наглядная постановка: что если бы отношение к лучшей половине человечества у Октавиана было иным что если бы Клеопатра была девственницей, — превращает анекдотическую деталь вроде длины носа (и, разумеется, прочего) в первостепенный фактор: исторические судьбы, перспективы, возможности первых римских, египетских лиц, стоящих за ними народов, не формируясь фаталистически, могли иметь совершенно иную инкарнацию.

Значение личностного начала, первостепенно важного, непреходящего, значение поступка, дела, подчас страшного, удивительного, корректирует традиционное (для фаталистической схемы истории) допущение параметрической стабильности изменяющихся систем, независимости их свойств от порождающих их, происходящих в них процессов, — допущение само по себе предельно сильное, неполноценное. Чем регулируется естественно-исторический ток вещей? Согласно традиции — однозначными (фатальными) зависимостями. Случайность, неопределенность, непредзаложенность исключались из рассмотрения. По просвещенцу Гольбаху, например, "ничего в природе не может произойти случайно, все следует определенным законам эти законы являются лишь необходимой связью... следствий с их причинами... Говорить о случайном сцеплении атомов либо приписывать некоторые следствия случайности — значит говорить о неведении законов, по которым тела действуют, встречаются, соединяются, разъединяются"¹.

Гольбах П. Избранные антирелигиозные произведения. М., 1934. Т. 1. С. 34—35.

3.5. Поступки и лица

. Морфология истории

 

 

Описание реальной изменчивости производилось по канонической механической модели: аппарат динамики с фиксацией начальных условий для установленного момента времени — вот все, что требуется для исчерпывающего воссоздания поведения развивающейся системы. Столь ограниченный подход, однако, не дает глубокой концептуализации развития мир традиции, классики, Просвещения — тавтологический, атемпоральный — чужд внутренней созидательности.

Серьезный положительный сдвиг связан с неклассической, нетрадиционной трактовкой объективного формообразования. Векторизованность, качественная изменчивость организации явления не плод задетерминированности, предзаданности. В соответствии с глубокой идеей конструктивной роли случая становление новых форм происходит в неустойчивых к флуктуациям точках бифуркации, дающих начало очередным эволюционным рядам. Избирательные, чувствительные к собственной предыстории адаптационные механизмы порождения таковых носят нелинейный характер. В состоянии равновесия «материя "слепа", тогда как в сильно неравновесных условиях она обретает способность воспринимать различия во внешнем мире... и "учитывать" их в своем функционировании»¹. Здесь-то возникают и проявляются когерентные, кооперативные, синергетические, принципиально нелинейные эффекты, связанные с авторегуляцией, самодействием на базе "присвоения" фрагментов мира, перевода внешнего во внутреннее и обратно с соответствующим преобразованием.

Действия лиц не механистичны, они ценностны, идеалоло-гичны. Филантропия декабристов провалила революцию сверху. Мизантропия большевиков исказила революцию снизу. (Дорогого стоят, к примеру, откровения "гуманиста" Луначарского, идейно питавшие борьбу с собственным народом: "Долой любовь к ближнему! То, что нам нужно, — это ненависть. Мы должны уметь ненавидеть только тогда мы можем победить вселенную².)

История есть созидание того, чего нет в природе. Как оно протекает? По впитанным личностью, отстаиваемым ею идеалам, целям, ценностям. Всякая частная правда, замечает Голсуорси, "плоска, как блин". Но она вынуждает некую бытийственную конструкцию. Ценностная экипировка лицедеев истории оранжи-рует социально-историческое зодчество: тот же коммунизм — в

¹ Пригожий И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М, 1986. С. 55—56.

² Цит. по: Жевахов Н.Д. Воспоминания. "Новый сад". Париж, 1928. Т. II. С. 252.

зависимости от характера его воплощающих — принимает разные формы: от полной свободы до полного рабства.

"Я" является causa efficiens бытия, неся в себе повышенную опасность неоднозначности обмирщаемых ценностей (идеалов). Дали идентифицировал жизнь с "умывальниками", Састре — с "великими темами". Если идеи правят миром, возникает проблема качества идей: ложные идеи имеют то неудобство, что долго изживаются.

Политика выстраивает существование по идеалам — конкретным отображательным формам. Но часто в руках того, "кто дерзает, кто хочет, кто ищет", средство превращается в цель. Как тут не вспомнить, скажем, "Мировую революцию", по поводу которой Ленин уточнял: "никакого острова утопии здесь нет. Дело идет о создании социалистического государства... Дело не в России, на нее... мне наплевать — это только этап, через который мы проходим к Мировой революции"¹.

Итак, наплевать на реальное во имя мнимого... Искаженные отражения персональных душ, непрочность, иллюзорность даже высочайших субъективных порывов, обостряя сюжет "в чьих руках молния", заставляют пополнить теорию исторической причинности причинной теорией идеалонесущей личности.

Причинность, очевидно, асимметричное отношение. Если выразить зависимость причины и следствия символом П, можно различать два случая П (С,С₂) и П (C₂Cj). Эмпирически устанавливается, какой из случаев объективировался. Используя методику Рейхенбаха, сформулируем: если событие С_г — причина С₂, то небольшое изменение (маркировка) в C_t повлечет соответствующее изменение в С₂, а не наоборот. Обозначая незначительное отклонение С получаем комбинацию

С С • С С • Г Г •

^Ul "2 Ч "2 Ч ^U2»

но не комбинацию

q-c.

Различие и обусловлено наличием специальной метки, выражающей вхождение в состав С комбинации (С_1? с) где с — некое Дополнительное событие-метка. Во всех социально-политических вопросах, выводит Кропоткин, главное — "хотят ли того-то

₂ Цит. по: Мелъгунов С.П. Как большевики захватили власть. Париж, 1984. С. 246. Рейхенбах Г. Философия пространства и времени. М., 1985. С. 157.

. Морфология истории

3.5. Поступки и лица

 

 

люди? если хотят, то насколько?.. Сколько их? Какие силы против них? Все теории... ничего не стоят, покуда на этот вопрос нет ответа"¹.

Народные движения, утверждалось выше, инспирируются циклическими объективными явлениями (торгово-промышленные, финансовые кризисы, природные катаклизмы, экономические дисфункции и т.д.), на которые накладываются человеческие факторы действия. Связь одного с другим, оказываясь ни единственной, ни обязательной, представляется все-таки существенной. Каузальный порядок истории зависит от казуальных влияний персонажей и лиц — их поступков, интенций, комплексов — конкретно: потребностей в иллюзиях, предрасположенностей к утопиям, обывательской законопослушности, агрессивной механистичности, легковерия, максимализма, революционной романтики, террористических искушений, инфантильного вампиризма, легкой и жесткой детской безответственности, почти вызывающей прямоты, стоического выполнения долга, задора самоутверждения, предпочтения идейного жизненному, покладистой репродуктивности, пароксизма самоутверждения, симпатии социальному насилию, мании величия, ветреного волокитства, необузданности индивидуализма, демонизма фальши и т.д.

В пределах очерченного смыслового поля — самовлюбленность Керенского, мстительность Ленина, подозрительность Сталина, бескультурность Хрущева, консервативность Брежнева, дряблость Горбачева, импульсивность Ельцина. Все это факторы, переносящие метку и не позволяющие нам говорить об универсальном объективном причинном порядке, минуя уникальные субъективные точки "здесь — теперь".

В отношении цепей причинения история отметает уничижительные квалификации априори. Любая провоцирующая частность может оказаться решающей. Сараевское убийство. История знает массу убийств, но в качестве существенного удерживает акцию Гаврилы Принципа. Нос (и не только он) Клеопатры. Длина выдающихся частей лица вполне заурядна история сохраняет конкретную деталь конкретного фигуранта событий, сыгравшую с заинтересованными персонажами жизненного процесса злую шутку.

Достойная обобщения частность должна войти в полное определение причины и, следовательно, обрести подобающее ей место в общей концепции истории. Из сказанного вытекает: исторический морфогенез слагается из комбинации объективных циклических, фазовых и субъективных судьбических факторов. Исчерпывает ли данная комбинация его (морфогенеза) природу? Отнюдь. Результат деятельности, демонстрирует Гегель, не совпадая с мотивами деятельности, осуществляет еще нечто более далекое, что хотя и заключено внутренне в субъективный интерес (локальное действие), но его перекрывает¹. Каков же статус его, этого сверхдеятелъностного нечто, выходящего за обозримые пределы явленческого?

¹ См.: Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. 8. С. 27.

Кропоткин U.A. Записки революционера. С. 247.

4.1. Конструирование мира

 

 

СОЗИДАНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ

Прошлое интерпретируют, будущее созидают. Предмет сознательного выбора, конструктивных решений — грядущее. Мир человека — дело его рук. Это вселяет оптимизм, заряжает энергией. Энергией творческого порыва, самодеятельности. Вдохновленным верой в собственное могущество людям не остается ничего другого, как идти вперед. Правда, как и куда — неясно.

XX век начался прозрением "умер Бог, остался человек". XX век кончился прозрением "остался Бог, умер человек". Человек согнулся под бременем обретенной власти, самоисчерпался, истощился. Не вынес собственной слабости. Поиски разрушили надежды. Две мировые войны, несчетные конфликты, распри, раздоры, споры подвели к неизбежному: Божеский ум не заменим человеческим разумом. "Чем полнее господство разума, — говорит Поульсен, — тем ближе мы к тотальной дегуманизации существования". Устроитель мира — не разум. Итог: перед лицом невиданной ответственности — паралич воли, — слишком много тлетворного сделано, слишком безотраден исход. Действительность созидается с благословения высокого, а в качестве воплощений мирообразов — жалкие недолжные состояния. Чем объяснять люфт между правдой идеалов, ценностей и неправдой, ничтожностью осуществлений?

Объяснять сие можно несовпадением двух времен: малого (локального) и большого (вечности). Суть в том, что в разные времена положительно верно разное. На это, уясняя статус антиномического сознания, пожалуй, впервые обращал внимание Августин. Настоящая внутренняя правда, подчеркивал он, "всегда во всяком месте и во всякое время одна и та же", но

IV

время, которым она управляет, протекает разно: это ведь время"¹. Люди, по обстоятельствам, могут быть и толпой и народом. Откуда следует: одно и то же в разных темпоральных контекстах проявляется различно, одно и то же применительно к ним квалифицируется противоположно.

В творимой истории мы причастны малому времени (уровень локальных интересов) общий же смысл творимого обнажается задним числом — при вписании его в большое время (уровень глобальных значений). Люфт между императивами малого и большого времени обусловливает зазор между правдой жизни и идеала.

С одной стороны, важно не дорожить "любовию народной" — не допускать растворения полета мысли и души в бренных занятиях черни. С другой стороны, важно признавать укоризненную участливость жизни — жизнь в виде мудрых законов жизни выше творчества.

Избранных творцов мало. Жизнь единит, покрывает, уравнивает всех своими неотменяемыми порядками. В противном случае не мог

И мир существовать: никто б не стал Заботиться о нуждах низкой жизни Все предались бы вольному искусству.

"Шти с приварком" — не вредность, но за малую кражу "можно попасть под суд". Попытка заключить жизнь в оболочку понятий (идеалов) приводит к альтернативе: либо жизнь обречена, либо оболочка тлетворна.

Так как придать миру форму? Наш ответ: глубокомыслием, а не использованием мира как материала.

4.1

КОНСТРУИРОВАНИЕ МИРА

Конструирование мира есть идейное конструирование возможных миров, не предполагающее преображение наличного мира. Если допустить, что жизнь человеческая может управляться идеей, то уничтожится возможность жизни². Господство ра-

₂ Августин. Исповедь. М., 1989. С. 35—36. См.: Толстой Л.Н. Собр.оч.: В 12 т. М., 1958. Т. 7. С. 250.

4.1. Конструирование мира

IV. Созидание исторической реальности

 

 

зумных идей абсолютно в стремлении к власти означает "расщепление души", "приблизительность" ее существования (Поульсен). Разум, следовательно, угрожает "приблизительностью" существования, сказывающейся двояко: мироправительная роль разумных идей (идеалов) применительно к душе освобождает человека от угрызений совести (что, кстати, акцентировал Ламетри) применительно к миру — развязывает практику социальной механизации.

Триумф разума сопряжен с вынужденной капитуляцией жизни. Понимание этого, сообщая поборникам разума сознание собственного величия, влекло неоправданно завышенные самооценки. Кант полагал, будто произвел "коперниканский переворот" Фихте сопоставлял сделанное им в мысли со сделанным французскими комиссарами в жизни Гегель заключал, что его абсолютный идеализм дал человечеству "абсолютную истину". В чем дело?

В том, что революция в духе является прологом революции в мире. Французский исторический отклик на просвещенческий переворот — Великая французская революция 1789 г. Германский социальный отклик на собственный идейный прорыв — революции 1830 г. (Саксония, Брауншвейг, Гессен, Бавария) 1833 г. (Франкфурт-на-Майне), 1844г. (Силезия) 1848г. 1849г. (майское восстание).

Чистый разум, таким образом, наставляет практический разум. Будируя волевое начало — способность "создавать предметы, соответствующие представлениям" (Кант), — он направляет намерения, действия на созидание реалий по идеалам.

Идеал в роли индуктора социотворчества насколько добропорядочен? В подмене истины утопией, знания идеологией, жизни сюром опасность есть. Настолько, что перед лицом специализированной индустрии производства мифов ставится задача мыслить согласно жизни, а не устраивать жизнь согласно мысли.

Волюнтарная техника социотворчества рт субъективных мифов как жизненная стратегия нетерпима. В искусстве "Я" может быть причиной вещей. В политике "Ячество" в роли уст-роительной стихии недопустимо. Так как конструировать мир, исключая призраки, не уводя раздумья к дальним горизонтам, избегая коловращения в порочной фигуре: творческий взлет — выросшая на пустом месте фантазия — душевная расхристанность — волевой импульс — насилие? С хорошо предсказуемым итогом:

Солнце, сожги настоящее Во имя грядущего.

Попробуем разобраться.

Кариатиды, венчающие своды арки, именуемой "культура", — наука и искусство. Каково взаимоотношение между ними? Представляя различные типы духовного освоения действительности, ориентированные на специфические ценности, нормы, эталоны, императивы, в каком-то смысле они противостоят друг другу. Противостояние определяется целью, средством, результатом "производства идей" в одном и другом случае. Так, очевидны диады: истина — идеал, познание — творение, знание — произведение.

Категориально-логичная, аналитичная наука нацелена на постижение объективного порядка вещей, как он существует независимо от человека. Представленчески-образное, синтетичное искусство предназначено для воплощения эстетических сущностей согласно законам художественного. Ему присуща неустранимость индивидуального начала, что сказывается в восприятии, оценке продуктов творчества в соответствии с благоприобретенным персональным опытом многозначность — произведения искусства свободны от точности, строгости, — смысл, значимость порождаются здесь в неменьшей мере звучанием, чем рассудочно заданным значением входящих в произведение семантических единиц, не столько их связью, сколько их соположением полиномность прогресса — вопрос, являются ли последующие фазы в развитии искусства прогрессивными сравнительно с предшествующими, во многом лишен смысла, — имеет место непреходящность, самоценность результатов, отсутствие снятия прошлых этапов в настоящем, прошлое предшествующее и последующее общаются как бы на равных, обретая вес в зависимости от близости их субъекту (консонанс или диссонанс, открытость или закрытость по отношению к художественному материалу) и т.д.

Тем не менее при всех различиях наука и искусство — не закрытые для диалога явления их взаимопроникновение реализуется непосредственно в творческом процессе ученого и художника, природу деятельности которых характеризует много общего. Главное — в наличии изобретательности, конструктивности.

Там, где требуется ум, нужна и фантазия лишенное ассоциативности познание утрачивает эвристичность, вырождается в схоластику. Там, где нужна фантазия, требуется и ум развитие способностей, навыков к художественной деятельности возможно

IV.Созидание исторической реальности

4.1. Конструирование мира

 

 

в ходе целенаправленной подготовки, обеспечивающей профессионализм мастерства. Общность науки и искусства — это, следовательно, общность творческого производительного труда, в котором сочетаются знание и ассоциация и который ведет к раскрытию и проявлению человеческих продуктивных возможностей на уровне духовного.

Дух — реален, "как ваше тело, только бесконечно сильнее его" (Н. Гумилев). Сила духа во вдохновении, возбуждении, побуждении преодолевать злободневное, сиюминутное, случайное. Носитель высоко духовного "под одеждою временного имеет в виду только вечные свойства" и тем всегда глубже и прочнее действие духовного, "чем независимее оно от временных и, следовательно, скоро преходящих интересов"¹. Являясь олицетворением высокодуховного, наука и искусство по своему гражданскому пафосу между собой не расходятся. В конце концов человека над животным поднимает "не палка, а музыка: неотразимость безоружной истины, притягательность ее примера" (М. Булгаков).

Не расходятся они между собой и по своему происхождению и ассоциативности. Как наука, так и искусство выстраивают "чистый" мир, не важно какой — понятийный ли, образный — главное — символический. Ведомые чутьем, внутренним голосом, наитием и художник и ученый создают условно значимые, "фиктивные" типы реальностей, не являющиеся прямыми коррелятами status rerum. Размышление, воображение, выступая в роли креативной стихии, оказываются по обстоятельствам то упорядочивающей, то творящей силой.

Первый случай — систематизация, типизация обстояний, выстраивание образов, понятий в ракурсе презумпции "соответствия действительности". Истинность, глубина, реалистичность, правдивость в воссоздании сущего задается развернутой сеткой критериев, предписаний, обязательств. В науке это — требования "корреспонденции". В искусстве — требования "художественности". Даже у сюрреалистов пробиваются некие сдерживающие воплотительные вето, от чего, скажем, испытывал дискомфорт Дали, изображавший Ленина с лирическим аппендиксом и ягодицей трехметровой длины, подпираемой костылем.

Второй случай — инициация, инспирация обстояний, выстраивание действительности сообразно образам, понятиям в ракурсе презумпции "соответствия идеалу". Перекрывание от-

¹ Боткин В.П. Соч. Т. II. СПб., 1891. С. 367.

страненности понятий, образов от действительности плодит: а) недоразумения отождествления героев с прототипами (исполнители ролей ментов — менты, принятые "как свои" в профессиональной среде) б) трагедии революционного техноморфизма.

Caritas et pax несет науке, искусству первый случай. Второй — подтягивание сущего под должное, регламентирующее, манипулирующее, нивелирующее влияние — представляет схему, внутренняя несостоятельность которой обрекает на неудачу весь человеческий креативный проект. И наука и искусство изъясняются языком символического. "Вы говорите мне о невидимой планетарной системе, где электроны вращаются вокруг ядра, — замечает Камю. — Тем самым вы объясняете... мир с помощью образа. Я вынужден констатировать, что вы заговорили на языке поэзии". Практически о том же — у Поульсена: "Научная мысль полагала себя чистой, не имеющей предпосылок и, когда обнаружила их, стала метафизической. Это открылось в спекулятивных системах, таких, как теория относительности и теория атомного ядра. Сомнение в абсолютной пригодности метода, подобно песчинке, проникает в науку, которая облекает сомнение в метафизические теории, чтобы ничто не мешало ее развитию. Если рассматривать проблему психологически, то научная метафизика служит аналогом символизма в поэзии".