Если хотите достать мед, не надо опрокидывать улей!

7 мая 1931 года Нью-Йорк был свидетелем самой сенсационнойохоты на человека, какую видел когда-либо старый город. Посленескольких недель погони Кроули-"Два нагана" - гангстер иубийца, который, между прочим, не пил и не курил, был выслежен. Полторасто полисменов и детективов осадили его убежище наверхнем этаже. Проделав отверстие в крыше, они пытлисьвыкурить "Копкиллера" (прим: Копкиллер - убийца полицейских)слезоточивым газом. Потом они расставили пулеметы на крышахокрестных зданий и более часа один из красивейших кваталовНью-Йорка оглашался треском револьверных выстрелов и пулеметныхочередей. Кроули непрерывно отстреливался, скорчившись заперевернутым креслом. Десять тысяч взволнованных зрителейнаблюдали за ходом битвы. Ничего равного этому не видывалиранее улицы Нью-Йорка. Когда Кроули был схвачен, комиссар полиции Малруней заявилпредставителям прессы, что отчаянный "Два нагана" был самымопасным преступником за всю историю Нью-Йорка. "Он убьет, -сказал комиссар, - ни за понюшку табака". А как оценивал себя сам Кроули? Это известно потому, чтопока полиция вела стрельбу по его укрытию, он писал письмо,адресуя его "Тем, кого это может касаться". И кровь, лившаясяиз его ран, оставляла багровый след на бумаге. В этом письмекроули писал: "Под моим пиджаком - усталое, но доброе сердце,которое никому не причинит зла". Незадолго до этого Кроули было назначено любовное свиданиена проселочной дороге из Лонг-Айленда. Внезапно к его машинеподошел полисмен и сказал: "Покажите ваши права". Не говоряни слова, Кроули вытащил наган и градом пуль сразилполицейского наповал. Кода тот упал, Кроули выскочил измашины, выхватил у умирающего офицера его револьвер и выстрелилеще раз в простертое тело. И вот этот убийца говорил: "Подмоим пиджаком - усталое, но доброе сердце, которое никому непричинит зла". Кроули был приговорен к смертной казни на электрическомстуле. Когда он входил в корпус смертников тюрьмы Синг-Синг онсказал: "Вот что я получаю за то, что защищал себя". В этой истории примечательно то, что "Два нагана"-Кроули В 1908 году, уходя из белого дома, Теодор Рузвельт сделалпрезидентом Тафта, а сам удалился в Африку пострелять львов.Когда же он вернулся, его раздражению не было границ. Онобвинил Тафта в консерватизме и постарался обеспечитьвыдвижение себя в кандидаты (на третий срок), для чегообразовал партию "Быков и Лосей" ("Быки и Лоси" - прозвищенациональной прогрессивной партии, выделившейся изреспубликанской партии под руководством Т. Рузвельта к выборам1912 года), тем самым почти развалив республиканскую партию. Врезультате на следующих выборах Уильям Готвард Тафт иреспубликанская партия вышли вперед только в двух штатах - вВермонте и Уте - самое сокрушительное поражение старой партииза всю историю. Теодор Рузвельт обвинял Тафта, но обвинял ли сам себяпрезидент Тафт? Конечно, нет. Со слезами на глазах Тафтговорил: "Я не вижу, как бы мог поступить иначе, нежелипоступил". Кто же виноват? Рузвельт или Тафт? По правдесказать, не знаю и не стремлюсь узнать. Главное, к чему ястремлюсь, - это показать, что вся критика со стороны Рузвельтане убедила Тафта в том, что в поражении виноват именно он.Единственным ее результатом было то, что Тафт старался оправ-дать себя и повторял со слезами на глазах: "Не вижу,как бы я мог поступить иначе". Или возьмем скандал с "Типот Доум Ойл". (Типот Доум иЭлк-Хилл - возвышенности в штате Калифорния и Вайоминг, откоторых получили названия нефтеносные районы, сданные в 1921году Фоллом за взятку нефтепромышленникам Догени и Синклеру).Помните его? Газетная шумиха вокруг этого дела не утихаланесколько лет. Всколыхнулась вся страна. В американскомобществе на памяти живущего поколения не случалось еще ничегоподобного. Чисто фактическая сторона дела такова: АльбертуФоллу, министру внутренних дел в кабинете Гардинга, былопоручено сдать в аренду частным фирмам нефтяные резервацииЭлк-Хилл и Типот Доум, ранее зарезервированные военно-морскомуфлоту США для использования в будущем. Вы полагаете, чтоминистр Фолл назачил публичные торги? Нет. Он без стеснениявручил лакомый контракт своему другу Эдварду Догени. А чтосделал Догени? Он вручил министу Фоллу, любезно назвав"ссудой", сто тысяч долларов. Затем министр Фолл самовластнонаправил в район резервации морскую пехоту Соединенных Штатов,чтобы прогнать конкурентов, чьи расположенные по соседству срезервацией скважены не истощали бы запасов нефти Элк-Хилла.Согнанные штыком со своих участков конкуренты кинулись в суд, ислетела крышка с пузатого чайника (игра слов: "Сдуть крышку" -разоблачить. "Типот Доум" - пузатый чайник) со скандальнойзаваркой в сто миллионов долларов. Разразилось зловоние стольотвратительное, что стошнило всю страну. АдминистрацияГардинга была низвергнута, республиканской партии грозилополное крушение, а Альберт Фолл угодил за тюремную решетку. Фолл был сурово осужден, осужден как немногие изобщественных деятелей, когда-либо подвергавшихся осуждению.Раскаялся ли он? Ни в коем случае. Несколькими годами позжеГерберт Гувер упомянул в публичном выступлении, что смертьпрезидента Гардинга была следствием душевных терзаний имучений, ибо он был предан своим другом. Услышав это, миссисФолл вскочила со своего кресла и, потрясая кулаками, вскричаларыдающим голосом: "Что? Гардинг был предан Фоллом? Нет! Моймуж никогда не предавал. Весь этот дом, полный золота, несоблазнил бы моего мужа поступить несправедливо. Он -единственный, кто был предан, послан на убой и распят! " Перед вами человеческая натура в действии: виновныйобвинит кого угодно, но только не себя. Мы - все таковы.Итак, если завтра мы с вами поддадимся искушению кого-либо бездарных генералов, но Линкольн, "без злобы к кому-либо, сдоброжелательностью ко всем", сохранял спокойствие. Одно изнаиболее любимых им изречений: "Не судите, да не судимыбудете". И когда мисс Линкольн и другие сурово осуждали южан,Линкольн отвечал: "Не осуждайте их, в подобных обстоятельствахмы стали бы точно такими же". Если кто-нибудь и имел право на осуждение, то это,конечно, Линкольн. Приведем только одну иллюстрацию: Битва при Геттисберге происходила в течение трех первыхдней июля 1863 года. Ночью 4 июля, когда грозовые тучиразразились ливнем и затопили всю местность, Ли начал отходитьв южном направлении. Достигнув со своей разбитой армиейПотомака (Потомак - река, на которой находится г. Вашингтон), Лиувидел перед собой вздыбившуюся реку, о форсировании которойнечего было и думать, и армию союза (северных штатов) позадисебя. Ли был в ловушке. Он не мог убежать. То был бесценный,самим богом посланный случай, - одним ударом захватить армию Лии окончить войну. Взволнованный надеждой на такую удачуЛинкольн приказал Миду атаковать Ли, не созывая военногосовета. Линкольн телеграфировал свой приказ и для вящейубедительности послал к Миду специального курьера с требованиемнемедленного начала военных действий. А что же сделал генерал Мид? Совершенно противоположноетому, что было ему приказано делать. Вопреки приказуЛинкольна, он созвал военный совет. Он колебался, он мешкал.Он посылал телеграммы со всевозможными отговорками. Онрешительно отказался атаковать Ли. В конце концов вода спала иЛи увел свою армию за Потомак. Линкольн был в ярости. "Что это значит?! - вскричал он вразговоре со своим сыном Робертом. - Великий Боже! Что этозначит?! Они были уже в нашей власти. Стоило только протянутьруку и они - наши, но я никакими словами не мог сдвинуть нашуармию с места. В таких обстоятельствах любой генерал смог быразгромить Ли. Если бы я был там, то мог бы захватить его". Ужасно раздосадованный Линкольн сел и написал Мидунижеследующее письмо. Надо помнить, что именно в этот периодсвоей жизни он был крайне умерен и сдержан в своей речи. И,следовательно, вышедшее из-под пера Линкольна в 1863 годуписьмо было равносильно строгому выговору. "Мой дорогой генерал, не верю, что вы способны оценитьрамер несчастия, заключающегося в бегстве Ли. Он был в нашейвласти, и мы должны были принудить его к соглашению, которым,учитывая другие наши недавние успехи, могла закончиться война. Теперь же война может тянуться бесконечно. Если вы нерешились атаковать Ли в минувший понедельник, когда в этом небыло никакого риска, как же сумеете вы сделать это по тусторону реки, куда сможете взять не более двух третей имеющихсяв вашем распоряжени сил? Бессмысленно было бы ждать этого, и ятеперь не ожидаю от вас каких-либо крупных успехов. Вашзолотой случай упущен, и я безмерно огорчен этим". Как вы предполагаете, что сделал Мид, когда прочитал этописьмо? Мид никогда не видел этого послания. Линкольн никогдане отправлял его. Оно было найдено после его смерти. Я предполагаю - это только догадка - что, написав этописьмо, Линкольн посмотрел в окно и сказал себе: "Минутку.Может быть не стоит спешить. Легко мне, сидя в тиши белогодома, посылать Миду приказы вести войска в атаку, а если бы ябыл под Геттисбегром и видел столько крови, сколько видел ееМид за последнюю неделю, и мои уши пронзало столько стонов икриков умирающих, может быть я тоже не так уж жаждал бы атаки.Если бы у меня был такой робкий характер, как у Мида, возможно,я поступил бы точно так же, как он. Послав это письмо, я навсегда отказался от художественного творчества. Критикатолкнула английского поэта Томаса Чаттертона на самоубийство.Бенджамен Франклин, не отличавшийся тактом в юности, стал стольдипломатичен, столь справедив в обращении с людьми, что былназначен американским послом во Францию. В чем секрет егоуспеха? "Я не склонен дурно отзываться ни о ком, - говорил он -...И о каждом говорю все хорошее, что мне о нем известно". Глупец может критиковать, осуждать и высказыватьнедовольство. И большинство глупцов так и делает. Но чтобы понимать и прощать необходимо овладеть характероми выработать самоконтроль. "Великий человек обнаруживает свое величие, - сказалКарлейль, - тем, как он обращается с маленькими людьми". Вместо того, чтобы осуждать людей, постараемся понять их.Постараемся постичь, почему они поступают именно так, а неиначе. Это бесконечно более выгодно и интересно, чемкритиковать, это порождает взаимное понимание, терпимость ивеликодушее. "Все понять - все простить". Как сказал доктор Джонсон: "Сам бог не судит человека,пока не кончатся дни его". Почему же должны судить мы с вами?