Сентября Школьная экономика

 

Вася пришел из школы грустный.

— Что ты грустный такой? — спросила я.

— Плохо. Все плохо, — сказал сын.

Мне, конечно, очень хотелось ему рассказать, что такое хорошо, а что такое плохо. Что-то вроде — мне бы твои проблемы с почерком! В этот момент Вася был очень похож на своего отца, который, держась за голову, рефлексирует. Не хватало только виски со льдом, а так — никакой разницы.

— Что плохого? — поинтересовалась я.

— Настя уже два дня в школу не ходит, — ответил сын.

— Придет. Обязательно придет, — пообещала я, — ты из-за этого расстроился?

— Нет. Из-за того, что она не ходит, а я хожу. Плохо это.

— Это все твои горести?

— Нет. Еще одна осталась.

— И какая?

— Хочу на продленку.

В мое время продленка была наказанием. Как пятидневка. Мама обещала оставить меня на продленку, если я чего-то там не сделаю. Мы думали, что на продленке над детьми издеваются. Во-первых, их куда-то уводят. Во-вторых, они всегда приходят со сделанными уроками. В-третьих, продленку вела наша учительница труда, которую мы все боялись. Надежда Петровна. Она была очень-очень странная. Не помнила, кого как зовут. И каждый раз с искренним интересом знакомилась заново. За ухом она носила сигарету. Мы думали, карандаш, но дети с продленки сказали, что это сигарета. Надежда Петровна ела мел — совершенно точно, я сама видела. Откусывала от мелка и жевала. И самое странное — у нее был целый набор пластилиновых ножичков. Точнее, ножичков для пластилина. Она их никому не давала. И если ей не нравилась поделка, она шла к своему столу, выбирала ножичек, возвращалась, зажав пластмассовое орудие убийства в кулаке, и кромсала какого-нибудь снеговика или птичку. Жуть. И еще. У наших продленочников все тетради были исполосованы красными черточками. Они рассказывали, что если Надежда Петровна видела ошибку, то накрашенным ногтем ее подчеркивала. Лак Надежда Петровна предпочитала ярко-красный.

— Зачем тебе продленка? — спросила я Васю.

— Там мультики показывают, — ответил сын.

— Дома тоже мультики есть.

— Там другие. И дети там ничего не делают. Только смотрят мультики.

— Ладно, посмотрим. А что купил?

Дело в следующем. Вася обнаружил в школе киоск. И попросил купить то ли часы, то ли улитку — я так и не поняла. Мы договорились, что он посмотрит, сколько это дело стоит, и мы купим вместе. У Васи есть свой кошелек. Грубо говоря, копилка. Просто все никак кошку с прорезью в башке ему не куплю. Вот мы и решили, что он наконец возьмет «свои» деньги и потратит. Но Вася все забывал, и проблема как-то рассасывалась. Но тут он решил, что завтра точно купит эту совершенно необходимую вещь. Потому что все мальчики из его класса уже купили.

Я долго ему рассказывала про ценность денег, про то, как они зарабатываются непосильным трудом. Вещала долго и с воодушевлением.

Утром в школу его отводил папа. На пороге Вася вспомнил, что забыл взять из кошелька деньги, и собрался идти назад. И что сделал муж? Естественно, дал ему денег. Сколько? Сто рублей.

— А почему сто рублей?

— А что, больше надо было? — удивился муж.

Я выразительно закатила глаза. Я удивляюсь, что он Васе тысячу не дал. С утра-то, когда спать хочется.

Нужной вещью оказалось печенье, похожее на собачий корм. Такие пахнущие химией подушечки.

— Попробуй, — предложил сын.

— Ты уверен, что это можно есть?

— Да, у нас все ели.

— А ты сам-то ел?

— Нет. Я такое не ем.

— И сколько эта гадость стоила?

— Десять рублей.

— А сдачи тебе дали?

— Дали. Десятками.

— И где они?

— Раздал одноклассникам. Они все захотели.

У меня в голове замелькали кадры. Завтра к Васе подойдут мальчишки и опять попросят денег. А он скажет, что нет. Тогда его изобьют и велят принести. А потом слух о добром мальчике дойдет до старшеклассников, и его будут бить и «ставить на счетчик». Ужас!

Вела беседу по поводу личных средств, взывая к его, хоть и очень малопроцентным, еврейским предкам. Вася, по-моему, ничего не понял, но сказал, что подушечки больше покупать не будет, а купит лучше циркуль. Дима уже купил.