Крепостная стена-душа Смоленска

В.А. Звездаева

Я знаю секрет, как увидеть свой Смоленск совершенно новыми глазами, слов­но бы издали или после долгой разлуки, - точно совсем незнакомый город.

Для этого надо побродить по нему ночью, а еще лучше - на рассвете, в пус­тоте, гулкости и тишине улиц.

Тогда так ясно, так четко представляется довоенный Смоленск, так легко на месте сегодняшних зданий, корпусов, широких бульваров память подставляет то ушедшее, что сохранилось в сердце уже немногих людей из уходящего военного поколения.

В одну из таких вылазок особенно жалко стало в общем-то обыкновенного особнячка на углу улиц Тухачевского и Красногвардейской, где сейчас стоит и высокий, и приглядный, И современный дом. Но "сердце-то знает", что в этом малоприметном особнячке, принадлежащем Людмиле Ивановне Шестаковой, сес­тре великого Глинки, и он сам гащивал осенью и зимой 1847/48 года. Играл, сочинял, живя, по его собственным словам, "тихо и домоседно", "где составлялся кружок милых и искренне любивших его приятелей".

Но ходишь-то по сегодняшним улицам. И хочешь не хочешь, сравниваешь. Как жаль того, уже мало кому известного Смоленска. Но и как радостно за Смоленск, возродившийся из ничего - подобно сказочной птице Феникс на нашем гербе.

В каждом городе есть место, где душа его раскрывается с наибольшей полнотой. В Москве это прежде всего Красная площадь, но и памятник Пуш­кину; в литовской Паланге - ее знаменитый мол; в столице партизанской Бе­лоруссии - монумент Победы; Ригу, "каменную книгу", как называл ее Рылен­ков, всего полнее прочтешь в ее старинных узких улочках, глядя на Домский собор, древнюю Пороховую башню или какой-нибудь стариннейший Дом чер­ноголовых.

Для смолян таким священным местом является прежде всего знаменитая наша крепостная стена, "ожерелье всея Руси", "красота неизглаголенная", по словам Бориса Годунова.

Стену иногда ошибочно называют кремлем. Но кремль - это крепость внут­ри города. Так когда-то вокруг Московского Кремля высились могучие стены Бе­лого города.

Едва ли каждому смолянину известно, что крепостная стена - это единствен­ное в своем роде на Руси конца шестнадцатого - начала семнадцатого века форти­фикационное сооружение, обладавшее не только выдающимися военно-инженер­ными качествами, но и выразительнейшим архитектурным обликом.

Известно и то, что строилась она около шести лет - невиданный в то время срок! Вспомним, что Великая китайская стена возводилась две тысячи лет. Рабо­тало на сооружении Смоленской стены пятнадцать тысяч человек, привлеченных "со всея Руския земли". Это были не только мастера каменщики и кирпичники, но и горшечники. Около трех тысяч подвод непрерывно подвозили к месту строй­ки бутовый камень, известь, дубовые сваи из подмосковной Рузы, Белого, Стари­цы, дворцовых сел Ельни и Каспли. Предание донесло до нас, что существовал как бы живой конвейер - цепочка людей передавала кирпич от сараев, где они изготовлялись, к строящейся стене.

Интересно, что в годы строительства, с 1596 по 1602, на Руси вообще было запрещено возводить не только каменные палаты, но и церкви, и даже под стра­хом смертной казни воспрещалось класть печи, делать плиты для могил, жерно­ва, точила, горшки, кувшины...

"Град" создавался "наспех", "наскоро", так как истекали сроки перемирия между Русью и самым главным ее врагом на западной границе - польской шляхтой.

Возводить это грандиозное сооружение было поручено прославившему себя к тому времени зодчему и градостроителю, розмыслу Федору Коню, происходивше­му из дорогобужских крестьян.

Так вот и бережно храня в памяти все это, мы числим свою крепостную сте­ну еще и врачевательницей: приходим к ее подножию в затруднении, ищем в ее величественном облике ответы на многие вопросы.

Стараешься пробежать вдоль стены на каком-либо ее участке среди дня; вле­чешься сердцем на ее высокие валы, когда что-то не спорится, не ладится.

И только взойдешь на излучину приднепровских высот, на самый край луки, выходящей к Днепру, только вберешь в себя простор, волю вольную, как посте­пенно отпустит все, что мельтешило перед глазами, мешало.

Сами названия башен, которые иногда и не расшифровать, не добраться до их первоначального смысла, звучат музыкой - Громовая, Бублейка, Копытенекая, Донец...

И была самая любимая из всех их построенных у Федора Коня...

И все остальные башни были изукрашены разнообразными по форме налич­никами на бойницах, арками, перемычками, но эта пуще других. Называлась она и Городецкой, и Орел. Но из глуби времен время донесло ее название - Веселуха.

Далеко отсюда видно, вольно здесь дышится, ощутимо протягивается неви­димая ниточка между тобой, человеком двадцатого века, и теми, чаще всего без­вестными мастерами, которые создавали эту "красоту неизглаголенную". Поисти­не - Веселуха!

Здесь легко представляешь облик гордого простолюдина, смоленского чело­века Федора, сына Савельева, которого еще в отроческие годы за безотказность, силу, сноровку, надежность прозвали Конем.

Очень мало известно об этом недюжинном человеке.

Несколько вольно, но верно по сути, Дмитрий Кедрин в своей поэме "Конь" писал:

Он был Конем за силу прозван:

Мощь битюга играла в нем!

Сам царь Иван Васильич Грозный Детину окрестил Конем.

И впрямь, точна, хоть инельстива, К нему та кличка привилась:

Его взлохмаченная грива Точь-в-точь как у коня вилась...

Но что еще до строительства Смоленской стены он уже именовался "госуда­ревым мастером" Федором Савельичем, - по тем временам немалая честь для кре­стьянина, - об этом говорят документы.

Откуда эта честь? Как он выплыл из небытия, утвердил свое имя в истории зодчества, русского государства?

Часть историков связывает его имя со строительством выдающегося архитек­турного ансамбля - загородного дворца фактического правителя государства Бо­риса Годунова в Вяземах под Москвой. Очевидно, именно Годунов и приметил та­лантливого мастера и вызвал его по окончании работ в Москву. Здесь, и это уже доподлинно известно, закреплено в дошедших до нас царских указах, Федор Конь возглавил создание "огромного пояса каменных стен города протяженностью в девять с половиной километров, самого крупного сооружения конца шестнадца­того века" - "Царева Белого каменного города", или, как называло его населе­ние, - Белого города. Он просуществовал до 70-80-х годов восемнадцатого века, затем все его 28 прясел и 28 башен были разобраны "за ветхостью и неудобнос­тию". И только В названии московских улиц сохранились имена ее башен: Трех­святская, Пречистенская, Смоленская, башня Глухая против Сивцева Вражка, Сретенская, Покровская, Мясницкая...

Таким образом, Смоленская крепостная стена была третьим грандиозным созданием, вершиной творчества зодчего.

В последующие после постройки Смоленской стены годы, как совсем не бес­страстно удостоверяет историк, "имя зодчего исчезает из документов, как неожи­данно оно в них появилось".

Смоленская стена имеет высоту 15-18 метров, толщину в 4,9 метра, протя­женность ее свыше шести километров. Ее венчали 38 трехъярусных башен с бой­ницами подошвенного, среднего и верхнего боя.

Исследователи считают, что камеры среднего боя - изобретение Федора Коня, применены они были впервые именно в Смоленской крепости. В ней было девять проезжих ворот. Народное предание сохранило слова, приписываемые Борису Годунову, что по стене можно было проехать на тройке.

Стена выдержала двухлетнюю осаду поляков, прославила себя в Отечествен­ную войну 1812 года, когда грудью встала на пути неприятеля. Особенно жаркие схватки происходили у Молоховских И Никольских ворот. Никольские стоят и по сию пору. Они даже как бы заново родились после реставрации. В них сейчас размещен телеграф.

Не иначе как срывая зло за жесточайшее поражение, Наполеон перед бег­ством из Смоленска приказал взорвать башни.

Взрывы, как записано со слов очевидцев, начались около полуночи с 16 на 17 ноября. Французы успели подорвать 8 башен. Среди них Фроловская на самом бе­регу Днепра при въезде в город с севера. Эта башня была "главной триумфальной аркой России на прямом пути к Москве. Она была выше всех с караульней навер­ху. На ней был поставлен вестовой колокол". У стен крепости развернулось тяже­лейшее Смоленское сражение уже в нашу, Великую Отечественную войну. Известно, что здесь противник был задержан на два месяца. Это дало возможность стране со­браться с силами и нанести фашистским захватчикам сокрушительный удар под Москвой. Хоронясь за древними стенами крепости, пробирались в Смоленск во вре­мя оккупации подпольщики. По оврагам, буеракам, Чертову рву - в Кронштадтский переулок - на явочную квартиру к отважной комсомолке Леле Мироновой.

Фашисты тоже полностью уничтожили город перед отступлением. Какое-то время стена давала кров, защищала от непогоды после освобождения Смоленска, так как часть жителей ютилась в ее амбразурах. Стена - душа города.

Памятник "государеву мастеру", великому простолюдину Федору Савельеви­чу Коню мечтал создать другой прославленный смолянин - Сергей Тимофеевич Коненков. Нет сомнения, что они в явном духовном родстве. Но оказывается, не только в духовном.

Мы не без основания предполагаем, как и почему получил прозвище Коня тру­долюбивый и сообразительный отрок Федор сын Савельев. О том, как родилась фа­милия Коненковых, говорил сам Сергей Тимофеевич. Огромная семья, выкупившись у помещика Лаврова, стала строиться. "Лес, - рассказывал Сергей Тимофеевич, ­таскали на себе, за что и были прозваны "кони". "На что им кони. Они сами как кони", - говорили крестьяне соседних деревень. Взрослых так и звали "конями", а малышей - "конятами". С годами кличка стала фамилией семьи".

Коненков считал себя далеким потомком Федора Коня. Говорил: "... Конен­ковы все со Смоленщины, других не бывает. И все хоть в каких-нибудь видах родства или свойства... Коненковы, как Ивановы и Сидоровы, - народ".

Наверное, есть в смоленской земле какой-то не установленный, не названный пока наукой фермент, что наперекор препятствиям, невзгодам рождает такие мо­нументальные характеры.

В далекой Америке, для которой деревянная скульптура - и вообще диво, уже в войну вырезал скульптор одного из многих, имя которым русский народ ­"Мы ельнинские". Смотрит на нас простоватый мужичонка в нищей шапчонке во­роньим гнездом, нос картошкой. Но такой пронзительный несломимо-веселый взгляд у этого мужичонки, так он мудр, так верит в торжество добра и справед­ливости, что только на поверхностный взгляд может показаться простоватым. Извечная русская загадка, может, специально не понимаемый русский характер.

Этот ельнинский родной брат еще одного смоленского парня, - правда, уже из Починка. А может, не брат, а шурьяк, свояк... Василия Теркина. Ну, а к нему в полной мере относятся слова: "Не так он прост, вы угадали, простой советский человек". Характер, так высоко оцененный взыскательнейшим художником сло­ва Иваном Буниным.

Сергей Тимофеевич Коненков не только мечтал создать памятник Федору Коню, но уже и эскиз был. И некоторым из смолян посчастливилось увидеть этот прообраз памятника.

Он представлял собой фигуру высокого статного мастерового в длинной ру­бахе, с ремешком вокруг головы, - чтобы волосы не мешали при работе, - босо­го, так крепко, так уверенно стоящего на земле, которая взрастила его, отдает свою силу, свое тепло...

Невозможно не вспомнить коненковское: я все детство ходил босиком по сво­ей земле. Какое это счастье - чувствовать ее тепло...

И специально для художника объяснял: "Бесцельны будут сутки, проведенные в мастерской, если до этого как следует не проникнешься природой, не приложишь ухо к земле-матери, если не побродишь босыми ногами по утренней заре... "

Когда Коненков демонстрировал свой эскиз, случился курьез. Не понявший внутреннего величия образа, некий незадачливый критик глубокомысленно спросил: - А почему Федор Конь босой?

На что Коненков ответил, даже не взглянув в его сторону, не снизойдя до глупости:

- Это уж дело сапожников, а я художник...

Как не горевать, что этому замыслу не суждено было стать явью... Не успел.

А так мечтал, хотел, всю жизнь на это работал, чтобы его творения вышли из стен мастерской и музеев - на городские площади...

В центре Смоленска, на небольшой, тенистой, необыкновенно уютной улоч­ке, есть старинный особняк. В нем расположен музей Коненкова, в котором бы­вал и сам скульптор. Из более чем 60 выставленных здесь для обозрения работ 41 произведение - дар их создателя. Произведения пред ставлены в мраморе, бронзе, дереве, гипсе. Причем это не только отливки с известных оригиналов, а подлин­ники, с которых вещь и переводилась в твердый материал. Это "Автопортрет", "Дядя Григорий", портрет Достоевского, "Марфинька" (внучка Горького), "Жен­щина в русском сарафане" - изображение курской крестьянки, ставшей знамени­той певицей ПлевицкоЙ. Это также деревянная скульптура - портрет друга дет­ских лет Ильи Викторовича 3уева, знаменитая мебель: кресла Лебедь, Кленовый листок, Сказка...

Есть в Смоленске улица Коненкова с памятником-автопортретом великого ваятеля, за который он был удостоен первым из художников Ленинской премии. Этот памятник венчает целый ряд скульптур-исповедей: Мусоргского, Паганини, Баха, Толстого, Вишневского...

И еще одно место надо назвать, делая беглый осмотр достопримечательнос­тей Смоленска.

Речь идет о сквере, тоже в центре, который неофициально, но стойко назы­вается Блоньем. Причем называют его так не только коренные смоляне, но и при­бывший, скажем, на сутки-другие приезжий человек. Некогда здесь была окраи­на - оболонье, облонье. Со временем начальная гласная выпала, и садик стал называться несколько на французский лад - Блонье.

Это густолиственный, прелестный во все времена года оазис. Вязы, липы, клены... Веснами так томительно пахнет почками, корой, "листом еще непол­ным". Летом зелень приглушает городские шумы, насыщает озоном, привечает и детвору, и пенсионера с палочкой, и какого-нибудь замотанного командированно­го. Осенями Блонье полыхает всеми мыслимыми оттенками красного и желтого. Зимами обволакивается в белую фату, украшается стеклярусом, и тогда вспоми­наешь рыленковское: "Зима не любит четких линий".

Но и на самом Блонье есть как бы точка притяжения. Это памятник создате­лю русской национальной музыки гениальному Глинке. Автор памятника Бок. Заложен он в 1883 году и построен на средства, собранные среди населения. На постаменте лаконичная подпись: "Глинке - Россия. 1885". На пьедестале высит­ся фигура композитора с дирижерской палочкой в руках. То ли он задумался, то ли настигнут вдохновением, то ли замер перед самым тем мигом, как по взмаху его палочки хлынет музыка. Подножие памятника окружено уникальней шей ре­шеткой, на которой воспроизведены ноты и названия глинковских сочинений. Они написаны славянской вязью. По этому поводу не без оснований негодовал "вели­кий певец русского леса" Иван Иванович Шишкин, утверждая, что не всякий прочтет вязь. На открытии памятника присутствовал Петр Ильич Чайковский.

Он и любил Глинку, располагал всеми его сочинениями, повесил его портрет среди других немногих в своем недолгом доме в Клину. Он и сетовал на Глинку, что так мало создал, так был подчинен обстоятельствам, отнюдь не вдохновля­ющим, так мало был понят и принят власть имущими, - и любил его безмерно.

у подножия памятника всегда цветы, народ. И видишь, как не исключают друг друга гениальный композитор и дети двадцатого века.

Старое и новое. Крепостная стена, а на все стороны света от нее целый но­вый город. Корпуса и корпуса самых сложнейших производств. Главы У спенско­го собора, знаменитым резным иконостасом которого любовался еще Наполеон, и мирно соседствующая на соседнем холме телевизионная вышка. Стариннейшее здание музея Великой Отечественной войны в Кутузовском садике и многоэтаж­ные башни современных домов. Бюст Кутузова-Смоленского и осененный огром­ным тополем, которому не одна сотня лет, памятник юному партизану Володе Ку­риленко...

Да, в облике древнего русского города Смоленска, действительно, минувшее повенчано с грядущим <... >