Диагноз: тотальная дистрофия

 

У нас любят вслед за учеными-аграрниками того времени повторять, что крестьянин-де не заводил у себя современного хозяйства, поскольку был привержен селянскому консерватизму: мол, как наши деды работали, так и мы станем. А также любят у нас говорить о стихийном селянском коммунизме, заставлявшем держаться за общину. Между тем все проще и печальней.

Любой владелец шести соток подтвердит, что нет более далеко отстоящих друг от друга вещей, чем консерватизм и работа на земле. Крестьянин гибок, мобилен, практичен и изворотлив. Рабочий встает к станку и точит деталь по чертежу. На земле чертежей нет. Каждый год для землепашца – это новые задачи в новых условиях. Каждая неделя уникальна – от погоды до не вовремя захромавшей лошади. Каждый день крестьянин решает множество ежечасно возникающих задач. Подобных все время меняющихся условий не знает никто – разве что полководец на войне, но ведь война бывает не каждый год, а хлеб надо растить постоянно.

Именно крестьяне очень быстро реагировали на любые новшества, от технических до политических. До политики мы еще дойдем, а что касается собственно сельского хозяйства, то вот вам пример с травопольем в Московской губернии[108]. Травополье хорошо тем, что позволяет улучшить хозяйство, не требуя больших вложений – собственно, вкладываться надо только в покупку семян кормовых трав. И смотрите, что получилось. В 1892 году два селения Волоколамского уезда завели у себя правильное травопольное хозяйство. К 1898 году таковых было уже 414, а в 1909 году – 1651, или около 28% всех общин Подмосковья. Учитывая, что перед тем, как заводить у себя новый способ хозяйствования, надо к нему еще присмотреться, причем занимает это не один год, скорости принятия решения просто фантастические.

Нет, косность тут совершенно ни при чем. Развиваться крестьянским хозяйствам не давали их крохотные размеры и предельная слабость. Они были слабы уже в 1861 году – а с тех пор государство российское еще и разоряло их непосильными выкупными платежами. То, что «ссуда» давалась на 49 лет под 6% годовых – по тем временам это был высокий процент, – и что фактически крестьяне заплатили за землю семикратную цену, мы уже говорили. Но насколько велики были сами платежи?

Они исчислялись, исходя из уплачиваемого крестьянами оброка и составляли, в разное время по разным сделкам, от 19 до 30 рублей за десятину. По данным 1882 года, выглядело это так. В Дмитровском уезде Орловской губернии надел помещичьих крестьян составлял 2,5 десятины на мужчину. Выкупные платежи составили 2,12 руб за десятину, или около 5,30 руб на человека в год. В Дмитриевском уезде Курской губернии цифры были такие же. Соответственно, семья, имевшая двоих мужчин (любого возраста) должна была платить в год около 10 рублей выкупных платежей. Много это или мало?

Двадцать лет спустя в Московской губернии средний доход от крестьянского хозяйства составлял 22 – 26 рублей в год, притом, что деньги за двадцать лет подешевели. А ведь кроме выкупных платежей, существовали еще и другие налоги.

По подсчетам Карла Маркса, который использовал «Труды податной комиссии» Российской империи:

«…Бывшие государственные крестьяне вносили налоги и подати в размере 92,75% своего чистого дохода от хозяйствования на земле, так что в их распоряжении оставалось 7,25% дохода. Например, в Новгородской губернии платежи по отношению к доходу с десятины составляли для бывших государственных крестьян ровно 100%.

Бывшие помещичьи крестьяне платили из своего дохода с сельского хозяйства в среднем 198,25% (в Новгородской губернии 180%). Таким образом, они отдавали правительству не только весь свой доход с земли, но почти столько же из заработков за другие работы. При малых наделах крестьяне, выкупившие свои наделы, платили 275% дохода, полученного с земли!»

Не совсем понятно, как исчислить доход в случае натурального хозяйства, но факт, что в первые двадцать пореформенных лет крестьяне нередко отказывались от земли. В той же Московской губернии землю сплошь и рядом разверстывали насильно, или, как говорили сами крестьяне, наваливали. Местные власти были буквально завалены жалобами крестьян на чрезмерное обременение землей. Лишь в 1881 году, когда выкупные платежи были снижены на 1 рубль с человека, наделы стали брать. Но ведь это Московская губерния, население которой, по причине близости к столице, могло позволить какие-либо промыслы. А как выкручивались жители сельскохозяйственных регионов?

Колоссальные налоги оборачивались столь же колоссальными недоимками. К 1902 году в целом по стране сумма недоимок составляла 420% ежегодных выплат. И лишь в 1906 году, после мощных крестьянских волнений, едва не занявшихся всероссийским пожаром, выкупные платежи отменили. Однако пить боржом было уже безнадежно поздно. Если бы в 1861 году правительство хотя бы проследило за тем, чтобы земля была справедливо оценена, справедливо разверстана, и выдало крестьянам беспроцентную ссуду, и тогда же разрушило общины, может быть… Впрочем, что толку гадать, смогло бы подняться российское сельское хозяйство, если бы все это было сделано в 1861 году. Не сделали ведь!

 

…В довершение радостей, реформа запустила еще один процесс – крестьяне начали теперь уже совершенно бесконтрольно «плодиться и размножаться», в надежде, что каждый новый рожденный мальчик даст семье драгоценную прибавку к наделу.

За 50 прошедших после реформы лет численность сельского населения Европейской России выросла вдвое. Перед реформой она составляла 50 млн человек, а в 1914 году – 103 млн. Соответственно уменьшилось число земли, приходящейся на одного человека, а поскольку дети вырастали и семьи делились – то и на хозяйство.

«В Полтавской губернии, где 85% крестьянских дворов не подвергаются переделам уже несколько десятилетий подряд, – пишет ученый-экономист20-х годов Лев Литошенко, – число рождений в 1913 г. по сравнению с числом рождений в 1882 г. дает увеличение всего на 3%... В соседней Харьковской губернии, где, наоборот, 95% дворов объединены в общины, число рождений за тот же период увеличилось на 52%. В смежных Ковенской и Смоленской губерниях число рождений возросло на 3% в первой и на 40% во второй. В Ковенской губернии 100% крестьян владеют землей подворно, а в Смоленской – 96% общинно. В Прибалтийском крае, не знавшем общинных порядков и придерживающемся системы единонаследия крестьянских дворов, прирост рождений за 30-летний период составляет едва 1% первоначальной цифры» [109].

О результате трудно ли догадаться? В 1916 году количество земли на душу населения в европейских государствах выражается следующей таблицей:

Обеспеченность посевами сельского населения (десятин посева на 100 душ сельского населения)

 

Государства	Посевная плошадь	Районы Европейской России	Посевная плошадь
Дания		Новороссия
Франция		Прибалтика
Германия		Нижне-Волжские губ.
Венгрия		Средне-Волжские -»-
Австрия		Приуральские -»-
Бельгия		Малороссийские -»-
Нидерланды		!Лентр[ально-] Земледельческие -»-
		Белоруссия
	Юго-Западные губ.
	Приозерные -»-
	Центральные Промышленные -»-
	Северные
	Всего по Европейской России

 

Не только волжские, но и малороссийские, и Юго-Западные губернии относятся к числу хлебопроизводящих. Ну, и как могли их жители не то что страну кормить, но хотя бы сами кормиться с такого хозяйства?

Таким образом, проблем у российского аграрного сектора было две. Первая – крохотный размер хозяйства, откуда следовали техническая отсталость и низкая производительность. Вторая – чудовищная перенаселенность деревни. По разным данным, к 1913 году там насчитывалось от 20 до 32 млн избыточного населения.

Потому-то и держались русские крестьяне обоими руками за общину. При таком положении единственное, что спасало миллионы сельских жителей от голодной смерти, было именно общинное хозяйство, позволявшее распределять на всех имеющиеся крохи. Себя деревня – прирабатывая на стороне, где только можно – кое-как кормила. Но больше она не могла прокормить никого.

18 мая 1928 года в докладе «На хлебном фронте» Сталин приводит выкладки советского экономиста, члена коллегии ЦСУ В. С. Немчинова. Согласно им, до 1917 года более 70 процентов товарного хлеба (то есть идущего не на потребление самих крестьян, а на продажу) давали крупные хозяйства, использующие труд наемных работников – те самые 18 тысяч помещичьих хозяйств размером больше 500 десятин. В 1913 году в них было занято 4,5 млн человек. Остальной товарный хлеб давали крупные крестьянские хозяйства, возникшие, в основном, по не знавшим крепостного права окраинам и отчасти после столыпинской реформы. Их было, по разным оценкам, от 5 до 25% всех хозяйств (если считать товарным хлебом микроскопические «излишки» в несколько десятков пудов). Прочая деревня, в лучшем случае, кормила себя, а большей частью, заработав неизвестно где и неизвестно как, хлеб покупала. К 1913 году в России насчитывалось, по разным данным, от 13,5 до 20 млн крестьянских хозяйств. Получается, что 10 - 15 миллионов из них, или 80 миллионов человек, для экономики попросту не существовали. Они по весне выезжали на поля, летом собирали урожай, они дышали, жили, рожали детей в некоей малопонятной внеэкономической реальности, самозамкнутой и безысходной. Уткнувшись в эту реальность, реформа остановилась.

 

Глава 9

АНГЛО-САКСОНСКИЙ ВАРИАНТ. ПЕРЕЗАГРУЗКА.

 

Частичный успех реформы 1861 года позволил России снабжать продовольствием города (а что удивляться – численность городского населения не дотягивала и до 20%) и даже «кормить Европу», то есть вывозить хлеб. Если вынести за скобки 80 миллионов выпавших из экономики аутсайдеров, то получается очень даже неплохое соотношение: 70 млн населения, 30 млн горожан и 40 млн «производящих селян» – все условия для дальнейшего успешного развития державы. Но 80 миллионов, положение которых все ухудшалось, не давали расслабиться безмятежно. Кушать французские булки они вроде бы и не мешали… Это как виноградник на вулкане: почва отличная, урожаи выше всяческих похвал, но все же некоторый дискомфорт ощущается. И не поймешь почему: ну земля теплая, ну дрожит иногда, но так ведь было всегда. Или нет?

К началу ХХ века вулкан явно стал просыпаться. Крестьянские волнения начались еще в 1902 году, а когда в 1905-м поднялись города, в деревне полыхнуло уже по-настоящему. Причем, в отличие от достаточно хаотичных рабочих волнений, мужики действовали организованно и «по понятиям». По тем понятиям, которые шли еще от докрепостной Руси. Началось все с самовольной запашки помещичьей земли, барские права на которую крестьяне не признавали никогда, и с порубок лесов. По мужицким понятиям, леса были «Божьи», находиться в частной собственности просто не могли, и сельские жители не понимали, почему они должны страдать от отсутствия дров, если лес – вот он! Затем пришла очередь имений, которые начали грабить – если такое можно назвать грабежами. Тут на память приходит скорее слово «реквизиция».

Крестьяне собирались деревнями по набату, приходили с телегами, увозили из имений запасы зерна и кормов. Ни самих помещиков, ни их личную собственность не трогали. Вывезенное делили «по едокам», как и было принято в общине. Если им не мешали, этим все и ограничивалось, но, наталкиваясь на сопротивление, мужики начинали жечь дома, ломать мебель, уничтожать скот. Крестьяне открыто заявляли, что их цель – выкурить помещиков, что они помнят обиду 1861 года и мириться с ней не собираются.

Вторая стадия крестьянской революции началась после «Манифеста 17 октября». Манифест либералы из верхушки общества выдавливали из правительства для себя, у них и в мыслях не было, что еще кто-то, кроме них, захочет воспользоваться его плодами. И вдруг по стране одна за другой начали появляться стихийные крестьянские «республики».

Марковская республика: Дмитровский уезд Московской губернии. Образована сельским сходом, президентом избран сельский староста Бурышкин, а де-факто управляет местный комитет Крестьянского Союза, состоящий из пяти человек. Первое и главное, что они делали – строго контролировали арендные платежи, поскольку плата за аренду земли в малоземельной Московской губернии была очень высока. В июле 1906 года полиция вошла на территорию «республики», староста-президент был арестован, крестьянские органы власти мгновенно исчезли, испарились, словно бы их и не было. Община – осталась, и накопленный ею опыт тоже никуда не делся.

В Сумах в ноябре 1905 года крестьяне запретили в своей волости торговлю землей и взяли в коллективную собственность местный сахарный завод. Отделение Крестьянского Союза установило собственную власть, сместив царских чиновников, ввело свои суды, издавало газету, организовало вместо полиции крестьянскую дружину.

Загадочной организацией был этот Крестьянский Союз. Его деятельность редко сопровождалась какими-либо документами – крестьяне не хотели плодить бумаги, а часто и не могли по причине неграмотности. Возникла она в 1905 году, единственный легальный съезд состоялся в ноябре 1905-го. Большинство делегатов были середняками, 25 человек принадлежали к сельской интеллигенции. Из 317 местных организаций ВКС 224, или 70%, создавались на общинных сходах. Кстати, большинство членов Союза не принадлежали ни к каким партиям. В 1906 году Союз, как и вообще крестьянское движение, был частично разгромлен, а большей частью просто исчез, самоликвидировался, растворился в общинной массе[110].

Часто обходились и без Крестьянского Союза. Инициаторами создания мужицких «республик» могли быть кто угодно: социал-демократы, эсеры, просто активные местные жители. Сплошь и рядом во главе крестьянского движения оказывались, как естественные лидеры, лавочники, сельские старосты, мельники. Все они были объединены общим интересом, ибо земля, которую брали в аренду, в основном, принадлежала помещику – естественному общему врагу всех крестьян, от безземельного бедняка до лавочника, озабоченного повышением платежеспособного спроса.

Образцовыми можно считать события в селе Николаевский городок Саратовской губернии. 1 ноября 1905 года на общем собрании представителей окрестных деревень решено было сместить местные власти, заменив их крестьянскими комитетами, конфисковать оружие и деньги, создать боевые дружины. А главное, провести то, ради чего всю кашу и заварили – конфискацию помещичьих, удельных и казенных земель, а также помещичьего хлеба и передачу всего этого в безвозмездное пользование крестьянам.

1905 год выявил нечто для властей неожиданное. Народ вовсе не являлся стадом, которое ропщет, но идет, куда гонят. Большая часть населения империи, традиционно считавшаяся аморфной лапотной массой, оказалась жестко самоорганизована, и эти первичные политические ячейки общества вовсе не поддерживали власть предержащую. У них был свой интерес, расходящийся как с политикой властей, так и с экономическими интересами державы, этот интерес они очень четко сознавали и намерены были защищать.

Правительство занервничало. В ноябре 1905 года был выпущен указ об отмене выкупных платежей (при этом выкупные обязательства перед помещиками продолжали выполняться). Назначенный в 1906 году министром внутренних дел и практически сразу же премьер-министром саратовский губернатор Петр Столыпин жестоко расправился с восстаниями и «замирил» деревни. Однако проблема осталась. Если срочно не сделать что-то с аграрным сектором, то через несколько лет замордованные до потери инстинкта самосохранения крестьяне попросту разнесут державу. Ибо когда аутсайдеров полстраны, и терять им нечего…

 

Вопросы терминологии

 

Второй попыткой спасти российскую экономику с помощью англо-саксонской модели (а никакой другой у дореволюционных российских экономистов не имелось) стала столыпинская реформа. В теории она была задумана правильно. Первая реформа, проплыв некоторое расстояние, уперлась в общину – стало быть, надо общину разрушить, пусть плывет дальше. В первую очередь следует покончить с уравнительным общинным землепользованием, державшим сельское население на одном уровне бедности. Да и крестьянская самоорганизация, стремящаяся – и способная! – установить на селе собственную власть, тоже ни к чему.

10 мая 1907 года Столыпин произнес в Государственной Думе речь, где заявил о целях реформы. Эта речь известна, в основном, заключительной фразой: «Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!» Между тем речь очень интересная и заслуживает того, чтоб прочесть ее внимательно, ибо там, в словах и между слов, сказано, каким именно путем намеревался премьер достичь величия России, и почему Россия ответила на его намерения небывалой революцией.

Из речи Столыпина, из того, что он говорит, а также из того, что недоговаривает, видно, в какой панике находились и правительство, и общественность России. В самом деле, в Государственной Думе сидели люди образованные, хотя и не всегда понимающие в сельском хозяйстве, и, тем не менее, не меньше половины Думы слепо шли на поводу у крестьян. Левые требовали полной национализации земли – это понятно, на то они и левые. Но даже кадеты считали, что следует изъять землю у помещиков и разделить ее между крестьянами. Столыпин же пытался доказать, что это ничего не даст. В Думе это был глас вопиющего в пустыне – но ведь он прав, вот что самое ужасное!

«Ясно, господа, что путем отчуждения, разделения частновладельческих земель земельный вопрос не разрешается. Это равносильно наложению пластыря на засоренную рану. Но, кроме упомянутых материальных результатов, что даст этот способ… с нравственной стороны?

Та картина, которая наблюдается теперь в наших сельских обществах, та необходимость подчиняться всем одному способу ведения хозяйства, необходимость постоянного передела, невозможность для хозяина с инициативой применить к временно находящейся в его пользовании земле свою склонность к определенной отрасли хозяйства, все это распространится на всю Россию… Все будет сравнено, – но нельзя ленивого равнять к трудолюбивому, нельзя человека тупоумного приравнять к трудоспособному. Вследствие этого культурный уровень страны понизится. Добрый хозяин, хозяин изобретательный самою силой вещей будет лишен возможности приложить свои знания к земле…»

Ну, и кто рискнет сказать, что это не так? Именно так и действует на хозяйство община, тут прав премьер, да и крестьяне сами это прекрасно понимали, просто ситуация была безысходной: без общины в русской деревне начался бы бой в джунглях за выживание. Ну, а прибавка земли – она ведь в любом случае не повредит, разве не так?

«…Путем переделения всей земли государство в своем целом не приобретет ни одного лишнего колоса хлеба. Уничтожены, конечно, будут культурные хозяйства. Временно будут увеличены крестьянские наделы, но при росте населения они скоро обратятся в пыль, и эта распыленная земля будет высылать в города массы обнищавшего пролетариата».

И ведь так оно на самом деле и вышло! Именно к таким результатам привела национализация земли, проведенная явочным порядком летом 1917 года и в октябре санкционированная большевиками (именно в таком порядке!).

«Но положим, что эта картина неверна, что краски тут сгущены. Кто же, однако, будет возражать против того, что такое потрясение, такой громадный социальный переворот не отразится, может быть, на самой целости России. Ведь тут, господа, предлагают разрушение существующей государственности, предлагают нам среди других сильных и крепких пародов превратить Россию в развалины для того, чтобы на этих развалинах строить новое, неведомое нам отечество».

И это верно! Действительно, земельный передел отразился бы на существующей государственности самым роковым образом. В первую очередь потому, что это бы не понравилось буржуазии. Потому что если сегодня национализировать, десакрализовать земельную собственность, то завтра может дойти дело и до остальной. В 1917 году наживавшиеся на войне российские «ястребы» сбросили с трона императора, всего-навсего покусившегося на прибыли военно-промышленного комплекса[111], и без малейшей нравственной судороги разрушили и государственность, и Россию. А ведь земля – кусок на порядок крупнее, чем прибыль от военных поставок. Долго бы прожили авторы такого закона? Дума, как коллективный разум, ни за что не отвечает, но и император, и премьер – люди из плоти и крови, смертные и уязвимые.

Другое дело, что упорство власти в земельных вопросах тоже разрушило российскую государственность. Миллионы мужиков в серых шинелях с винтовками в руках отказались признавать эту Россию – барскую, сословную, где их не считали за людей – и она рухнула, вместе со всей своей целостностью, имперскостью и государственностью. Строили на развалинах новое отечество уже совсем другие люди. Впрочем, «другие сильные и крепкие» государства и империи тоже на поверку оказались на глиняных ногах.

А вот теперь – внимание! Эта цитата нам еще пригодится.

«Надо думать, что при таких условиях совершился бы новый переворот, и человек даровитый, сильный, способный силою восстановил бы свое право на собственность, на результаты своих трудов. Ведь, господа, собственность имела всегда своим основанием силу, за которою стояло и нравственное право… Право способного, право даровитого создало и право собственности на Западе. Неужели же нам возобновлять этот опыт и переживать новое воссоздание права собственности на уравненных и разоренных полях России?»

«Нравственное право» такое, утвержденное силой, бесспорно, существует – но к какому нравственному закону оно относится? Это все из того же богословия, которое объявляет частную собственность священной категорией. Богословие сие известно давно, и религия не отличается новизной, это один из самых древних и мощных символов Ветхого Завета. «И сказал им Аарон: выньте золотые серьги, которые в ушах ваших жен, ваших сыновей и ваших дочерей, и принесите ко мне. И весь народ вынул золотые серьги из ушей своих и принесли к Аарону. Он взял их из рук их, и сделал из них литого тельца, и обделал его резцом. И сказали они: вот бог твой, Израиль, который вывел тебя из земли Египетской!»

И Христос тоже говорил об этом нравственном праве, причем вполне конкретно: «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Небесное».

Короче говоря, Столыпин пугает думцев революцией собственников – и снова его слова оказались пророческими, ибо практически сразу после национализации они действительно попытались отобрать свое обратно. В российской истории этот период называется Гражданской войной. Вторая попытка революции собственников была жестко пресечена сталинским правительством в зародыше – эти меры известны как раскулачивание. Но то была совсем другая власть, наделенная железной рукой, а тогдашние квелое российское правительство не справилось бы, тут Столыпин прав. Некем взять!

«Национализация земли представляется правительству гибельною для страны…»

Пожалуй, но не менее гибельной оказалась и не национализация. В том положении гибельны были все пути.

«Нужно ясно себе представить цель, а цель у правительства вполне определенна: правительство желает поднять крестьянское землевладение, оно желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода. Но для этого необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность. Пусть собственность эта будет общая там, где община еще не отжила, пусть она будет подворная там, где община уже не жизненна, но пусть она будет крепкая, пусть будет наследственная. Такому собственнику-хозяину правительство обязано помочь советом, помочь кредитом, то есть деньгами».

Это и есть золотая правда столыпинской реформы. Вот только опять же маленькая терминологическая неувязка, которая вновь всплывет спустя 80 лет уже в «перестроечной» прессе. Если мы обратимся к истокам либерализма (а именно либерализм является идеологией капитализма), то мы легко выясним один замалчиваемый нынче нюанс: как сословное общество неотделимо от права рождения, так либерализм неотделим от имущественного ценза. Когда говорят о правах граждан, гражданин начинается с определенной суммы личного состояния; да и сегодня, когда говорят о правах человека, человек тоже начинается с определенной суммы дохода, личного ли, национального ли… Те, кто ниже данной планки – ниже и прав…

Итак, кто тот «крестьянин», которого правительство желает видеть богатым и достаточным? Каким образом он достигнет достатка, если земли на всех не хватит при любом раскладе? И тем более, каким образом он достигнет достатка, если дело вообще не в земле? Никакие прибавки земли не сделают 10 миллионов бедняков успешными хозяевами. Хотя бы по той простой причине, что хозяйства их останутся мельчайшими и отсталыми: лошадь, соха, серп, навоз…

Ясно, что ставку премьер делал на те 25% сельских хозяев, производителей товарного хлеба из сталинского доклада. Именно им он хотел развязать руки, дать возможность получить свои наделы в собственность и, главное, прикупить еще земли, чтобы они могли создать культурное крестьянское хозяйство.

Что ж, умно, красиво, но…

Но что будет с остальными? Ведь чтобы «культурный крестьянин» мог купить землю, «некультурный крестьянин» должен ее продать. Куда он денется после этого? В батраки? Но даже при отсталом российском земледелии деревня была перенаселена: в ней насчитывалось лишних 25 (в среднем)[112] миллионов человек. А в культурном хозяйстве рук требуется меньше, значит, лишнего населения будет еще больше. Что с ними-то станет? Переселятся в города? Но города России не способны принять столько людей. Уедут в колонии? Но у России нет колоний. Есть Сибирь, однако она тоже не может принять столько народу, да и средний российский крестьянин не очень подходит для этого сурового края. Так что будет с этими людьми в случае успеха столыпинской реформы?

Если премьер не задавал себе этого вопроса – он безответственный авантюрист. А если задавал, то должен был найти и какой-то ответ. Как бы то ни было, этот ответ он не озвучил.

Крестьяне же поняли его сразу и однозначно. Деревня буквально взвыла. Общее мнение высказала Рыбацкая волость Петербургского уезда:

«По мнению крестьян, этот закон Государственной Думой одобрен не будет, так как он клонится во вред неимущих и малоимущих крестьян. Мы видим, что всякий домохозяин может выделиться из общины и получить в свою собственность землю; мы же чувствуем, что таким образом обездоливается вся молодежь и все потомство теперешнего населения. Ведь земля принадлежит всей общине в ее целом не только теперешнему составу, но и детям и внукам».

Это лишь один пример – но такие письма в Государственную Думу шли сотнями. Деревня разделилась на три категории: крепкие домохозяева, заинтересованные в собственности на землю, самые слабые, которые брали участки, чтобы их тут же продать, и основная масса, вообще не признававшая частной собственности на землю.