БРАТ-НАСТОЯТЕЛЬ, одет в белое. 4 страница

 

ВТОРАЯ АНГЛИЧАНКА. Вот это-то меня и приводит в отчаяние.

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА (Молодому человеку). Мсье, ваша невеста собирается покончить с собой

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (Пожилой даме). Это не она. Это другая. Со стороны, конечно, может показаться, что это все равно — ведь они близнецы. Но для меня разница есть.

 

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН. Жениться на такой прелестной де­вушке, возможно ли это? Какое чудо, просто весна! Весна чуда или чудо весны?

 

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА (Молодому человеку). Дорогой, попро­буй ее уговорить.

 

Молодой человек пожимает плечами. Вторая англи­чанка выбегает со сцены в левую кулису.

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА (Молодому человеку). Задержите же ее. (Кричит вслед Второй англичанке.) Мадмуазель! Мадмуазель, подождите...

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Она все равно ничего не станет слушать. И потом я вовсе не собираюсь брать на себя ответст­венность за все убийства и самоубийства на свете. (Первой англичанке.) Правда?

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА (Молодому человеку). Надо было догнать ее на велосипеде,

 

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН (Пожилой даме). Не вмешивайся. Они сами разберутся. Здесь у них так принято: одна сестра должна погибнуть или заболеть чем-нибудь неизлечи­мым, чтобы другая могла наслаждаться счастьем. Обычная для этих мест жертвенность.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (Пожилой даме). Уменя нет велосипеда.

(Обнимает Первую англичанку за талию.) Правда?

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА. Она была точь-в-точь такая же, как я, дорогой. Ты должен был бы отдать ей другую руку. Я, может, чуть-чуть покруглее в талии.

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА (Молодому человеку). Ее надо было спасти, мсье. Я, конечно, не собираюсь критиковать ваши традиции.

 

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН (Пожилой даме). Оставь их тогда в покое. Это неприлично. Он может наговорить тебе кучу гадостей.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (Пожилой даме). Вас там, наверное, такси заждалось. (Первой англичанке.) А что мы будем делать, если я останусь без руки? Направо и налево руками разбрасываться не следует.

 

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА (Молодому человеку). Ну, пока они обе у тебя на месте... Хотя, если бы вдруг понадоби­лось... может быть...

 

Слева входит Жан. У него усталый вид, впрочем, пока не такой усталый, как в последнем эпизоде.

 

ЖАН (увидев стену). Так я и знал. Опять преграда, опять потеря времени... А у меня каждый день, каждый час, каждая секунда на счету.

(Дотрагивается ладонями до стены, словно пытаясь понять, нельзя ли ее сдвинуть с места.)

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА (Жану, в то время как Молодой че­ловек продолжает обнимать ее за талию). Мсье, вы случайно не видели....

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА ( Жану). Мсье, по дороге сюда вы не видели, вы не заметили...

 

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН (Пожилой даме). Ну что он мог за­метить... такой дождь... просто пелена дождя...

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (Жану). Эту стену ничем не возьмешь, она очень прочная. Мне, во всяком случае, не удалось. (Надавливает на стену плечом, будто проверяя ее прочность.) А знаете, это не единственная стена в наших краях. Но самая большая.

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА (Жану). Скажите, мсье, по пути вам не встретилась прелестная девушка, которая, разрывая пелену дождя, бежала в ту сторону, откуда вы пришли? Или, может, вы видели ее бездыханное тело на дороге?

 

ЖАН (Пожилой даме). Нет, мимо меня только белая кошка пробежала.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (снова обнимая Первую англичанку за талию). Нет, ты только подумай, она превратилась в кошку! Ну и шуточки у твоей сестрицы!

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА (Жану). Куда она бежала? Может, она забралась на дерево и не знает, как слезть, или, может, спряталась в мышиную норку. (Молодому че­ловеку.) И все-таки хорошо, что она себя не убила, мне так гораздо спокойнее.

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА (Пожилому господину). Видишь, значит, ей не безразлично... (Первой англичанке.) Я очень рада, мадмуазель. (Молодому человеку.) Простите...

 

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА (Молодому человеку). Ее надо понять, ведь я ее знаю, как самое себя. Я ее знаю, как собственное отражение в зеркале, которое я порой путала с ее отражением. Надо поставить себя на ее место...

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН (Пожилой даме). Если она преврати­лась в кошку, тогда... тогда скорее принеси ее мне.

 

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА (Молодому человеку). Она всегда жа­лела, что перестала быть ребенком...

 

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН (Пожилой даме). Скорее, скорее, най­ди ее.

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА. Да, да, найдите ее, мадам. Может, у нее будут малыши, и вы дадите мне одного на память.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (Первой англичанке). Если ты собира­ешься растить ее детей, я умываю руки. Не желаю, чтобы меня называли их дядей.

 

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН (Пожилой даме). Иди, принеси мне ее, скорее, умоляю. Белая кошечка — ведь это как невеста. Я столько лет мечтал о ней.

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА (направляясь к выходу в левую кулису). Да, да, дорогой, я постараюсь, ты же знаешь, я все сделаю, чтобы ты был счастлив. Ноги у меня, конечно, теперь не те, так что если она быстро бегает...

 

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН (Пожилой даме). Оставь ей письмо, оставь записочку где-нибудь под камнем или в ямке...

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА. Я все сделаю, как ты скажешь, я все сделаю.

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА. Но если она превратилась в кошку, разве она сможет прочесть ваше письмо, разве она еще понимает человеческий язык?

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА (торопливо, насколько позволяют силы, идет в левую кулису). Кис-кис, милая кошечка! Вы испачкаете вашу чудную белую шубку, вас загрызут собаки, идите ко мне, у нас вам будет хорошо... (Ухо­дит со сцены.)

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (Первой англичанке). Ах, так! Ломаешь руки, изображаешь страдалицу? Значит, ты думаешь только о ней. Вот и отправляйся туда же, куда она. Еще бы, она была твоей половиной. А моей половиной тебе не стать. Как, по-твоему, я смогу жить в доме, ще все твои мысли будут о ней одной? Ты больше не ты, ты лишь часть того, чем была раньше, ты живешь только ею, ну так и ступай за ней вдогонку.

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА (Молодому человеку, который отхо­дит от нее). Прошу тебя, останься, не уходи. Ведь она из-за тебя меня бросила.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Нам больше не по пути.

ПЕРВАЯ АНГЛИЧАНКА. Ни тебя нет, ни ее, а значит, ни меня, ни нас. (Идет к выходу в правую кулису.) Я все потеряла: и силы, и цель в жизни, и поддержку. Я должна спать в одиночестве, на холодных, сырых простынях, в мокрой траве, на краю болота, где под ветром раскачиваются камыши.

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА (входит слева). У меня все руки исцара­паны.

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН. Неужели это кошка?

ПОЖИЛАЯ ДАМА. Ах, нет! Она, бедняжка, спряталась в диких зарослях. А там такие колючки — просто ужас! О них-то я и поранилась, да и ей тоже досталось. У нее вся шерсть в крови. Пойдем, может, мы сумеем вы­тащить ее оттуда, а потом вылечим, выходим...

Пожилой господин и Пожилая дама уходят в левую кулису.

 

ЖАН (все это время он неподвижно стоял возле стены, спиной к зрительному залу). Опять вынужденная ос­тановка, непозволительная остановка. Как же идти дальше? Как перелезть через нее, у меня нет ни простой лестницы, ни веревочной — все оставил дома.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (подходя к Жану). Не хотите попробовать перочинным ножиком, мсье? Больше мне вам нечего предложить. Единственный острый предмет. Он, правда, немного зазубрен, но вы можете спокойно браться за дело — лезвие выдержит. Оно потому так и по­порчено, что им ковыряли не одну стену.

 

ЖАН. И как, удачно?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ну что вы, мсье, конечно, нет.

ЖАН. А как же мне добиться результата?

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. А от вас никто и не требует результата. Нужна попытка, вот и все. Цель попытки — в ней самой. Я никогда не пробовал проделать дыру в стене или разрушить ее, никогда не пытался перелезть на ту сторону. Если мне надо, я просто обхожу ее, обхожу все здание. Я иду куда хочу, оставляя позади острова, преграды, крепости.

 

ЖАН. Эта стена — фасад какого-то здания, хорошо бы узнать, что там внутри.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Меня это абсолютно не интересует.

 

ЖАН. А я должен узнать. Ведь туристы съезжаются со всех уголков земли, чтобы увидеть памятники не только снаружи, но и изнутри.

 

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Вы все просто помешаны на памятниках, музеях, старинных церквах. Вот только вы в них ни­когда не попадаете. Так и остаетесь где-нибудь на по­роге или у подножия стены. А я никогда не ставлю перед собой ничего невыполнимого. Я не стараюсь заглянуть внутрь. Мне и улица эта вполне интересна. В разгар сезона здесь собираются туристы, много туристов, кто только не приезжает. Мы тоже сюда приходим — на них поглазеть, себя показать. Я, правда, давно перестал их разглядывать, одного увидишь — и достаточно, они же все на одно лицо, только цвет кожи разный или рост, пол, образование, возраст... Итак, мсье, я оставляю вас у подножия стены. Уже поздно, мне пора спать. Я по­ставил себе кровать там, под яблонями, на берегу ручья, среди зеленой травы. До свиданья, мсье.

 

Выходит в левую кулису, почти сразу же оттуда появляется довольно молодой Раввин, в черном, в круглой шляпе с широкими полями, в черной бороде и пейсах. За ним следует группа еврейских детей, совсем маленьких, человек 20—30. Если сцена позво­ляет, они должны идти по одному, если нет — па­рами; кроме того, при желании их вообще можно заменить марионетками. Они одеты так же, как Раввин, тоже в бородах и пейсах. Они идут шеренгой, в ногу и поют.

 

РАВВИН. Eins, zwei, eins, zwei, links, rechts, eins, zwei.^[1]

 

Дети поют что-то ритмичное, но слова разобрать совершенно невозможно. Слева входят Пожилой господин и Пожилая дама. Они с двух сторон поддерживают Вторую англичан­ку, которая превратилась в белую кошку; то есть на ней теперь кошачья маска и белое бархатное платье, закрывающее ее от шеи до пят. На платье — пятна крови.

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА. Мы отведем вас к себе, мадмуазель. Мы вылечим эту ужасную рану.

ЖАН (Раввину). Шеффер! Ведь это вы, я узнал вас. Что за глупый маскарад?

ШЕФФЕР (детям). На месте стой!

 

Дети останавливаются.

 

(Жану.) Это не маскарад.

 

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН (кошке). У нас прекрасный ветери­нар. Он лечит всю семью, и даже нашего домашнего врача.

 

Все трое медленно направляются к выходу в правую кулису.

 

РАВВИН (Жану). У нас в семье все раввины-наставники. Это передается от отца к сыну.

 

ПОЖИЛАЯ ДАМА (кошке). Вы будете жить в тепле и доволь­стве.

 

ПОЖИЛОЙ ГОСПОДИН (кошке). Мы будем вас холить и ла­скать.

 

Уходят.

Раввин подает знак рукой, и дети начинают строем идти к выходу. Они продолжают петь, но слова по-прежнему неразборчивы. Они пересекают сцену, некоторое время по сигналу маршируют на месте, потом по одному выходят в правую кулису.

 

ЖАН. Ты что, не боишься? Скажи своим школьникам, чтобы пели потише. Церковные гимны и псалмы здесь запрещены. Неужели ты забыл, где мы находимся? Забыл, что у вас провозглашен атеизм, что религия под запретом, и если кто продолжает верить в Бога, ему отрубают голову, а потом отправляют на каторгу?

 

ШЕФФЕР. Я знаю, знаю.

 

ЖАН. Здесь кругом шпионы. Тебе грозит опасность. Да и мне, кстати, тоже, если услышат, что мы с тобой разговариваем.

 

ШЕФФЕР. Не бойся, ничего нам не грозит. Ты же знаешь, я находчивый. Власти в курсе дела. Полиции придраться не к чему. Все улажено. И никакие они не псалмы поют, а цитаты из «Манифеста Коммунистической партии» — я сам отбирал.

 

ЖАН. А как же твоя вера? С ней ведь так просто дела не уладишь. Ты, выходит, пошел против собственной ве­ры? Да, откуда ни посмотри, положение у тебя — хуже некуда.

 

ШЕФФЕР. Я и тут все продумал. Вера в полной безопасности. Цитаты я перевел на иврит, дети их поют, не понимая ни слова, так что вере это совершенно не вредит. В общем, сам видишь, уладить можно все.

 

Шеффер уходит вслед за поющими детьми.

Жан поворачивается к стене, прикладывает к ней обе ладони, задирает голову, движения его спокойны, в них отсутствует желание применить силу. На сцене снова появляется Молодой человек, на этот раз он на велосипеде.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Я решил еще немного поболтать с вами, хотя все серьезные темы мы уже исчерпали. Туристы уехали. Шеффер с детьми далеко — их всех пришлось сбросить в пропасть. Двурушников у нас не любят. Впрочем, Шеффер и тут выкрутился, ну, максимум, ногу сломает. Ему вообще всегда везет, и не удивляйтесь, если когда-нибудь он объявится в другой стране под видом учителя танцев, убийцы детей, мужа-пьяницы, или часового, или жандарма... А если здесь наступят перемены — ведь фортуна крутит и крутит свое колесо, — не исключено, что он опять станет генеральным директором. Когда ему не дают тиранствовать с размахом, когда наказывают за ошиб­ки, за преступления, за недостатки, за просчеты, он ухитряется все устроить так, чтобы стать хотя бы мелким тиранишкой, учителем в школе, например. Он на все готов, лишь бы командовать, преследовать, принуждать, поучать. Он и в пропасти-то очутился не зря — видно, собирается исчезнуть отсюда. Про­пасть — это наша граница. А дальше начинается другая страна, посвободнее. Не хотите туда? Не от­казывайтесь, какой же вы после этого путешественник?

В пропасть спускаться не хочется? Но ведь за ней, наверное, начинается подъем. Нет, вы твердо решили перелезть через стену или снести ее. Узнать, что там, позади. Вечное, неистребимое желание все знать. По­смотрите на людей вокруг. Впрочем, сейчас здесь ни­кого нет, ну, ничего, придут со временем. Вам не нравится быть полем, по которому проходит какая-то стена. Но ведь стены — наши гаранты. (Жан не отвечает. Он неподвижно стоит, повернувшись к стене. Продолжает говорить в пустоту.) Снести стену — большой риск: потом так или иначе придется возводить новую. А граница постепенно отодвигается все дальше и дальше. Стена защищает нас от неиз­вестности и хаоса. Впрочем, это только так говорится.

У нас здесь кругом хаос и неизвестность. Но мы к этому хаосу привыкли, мы с ним сроднились. Мне кажется, я внес в него чуть-чуть порядка, мне кажется, я начал его понимать. Но где гарантии, что в один прекрасный момент земля не уйдет у меня из-под ног, что небо не обрушится мне на голову? Подумайте над этим, если можете. Поразмышляйте. Я с вами про­щаюсь. (Уходит.)

 

Жан по-прежнему неподвижен.

Справа от зрительного зала на сцене появляется Женщина.

 

ЖЕНЩИНА. Я знала его всю жизнь. Он был такой большой, сильный, он защищал меня. А потом он начал худеть. Потом терять силы. Потом уменьшаться в размерах. Потом он сделался совсем крошечным и уже не мог обнимать меня. Он помещался у меня в руке, на ладони. А потом вдруг раз — и растаял. (Она рас­крывает и закрывает ладонь.) Я его не вижу! Как это могло случиться? Вы только представьте — такой большой, такой толстый, такой красивый!

 

Женщина уходит. В это время на сцене появляются Судья и Каторжник.

КАТОРЖНИК. Господин председатель суда, вы меня приго­ворили к пожизненным каторжным работам. По-моему, это слишком. Наказание несоразмерно с преступ­лением. К тому же вы сами окажетесь в проигрыше: мне никогда не удастся отбыть срок до конца — я умру раньше.

 

СУДЬЯ. Да нет, что вы, вы еще всех нас похороните.

 

КАТОРЖНИК. Конечно, если вы меня отпустите.

СУДЬЯ. Откуда же мне было знать, что вы мой кузен. Если бы вы сразу на суде заявили об этом, присяжные наверняка нашли бы смягчающие обстоятельства. Так делают для родственников дипломатов, магистров, ти­пографов.

КАТОРЖНИК. В общем, сделка с законом.

 

СУДЬЯ. Так иногда говорят. Но никто так не думает. Впро­чем, если хотите, это не сделка, а, скорее, компромисс, судебный компромисс. Сначала берут несколько статей закона — четыре или пять, наугад. Потом берут не­сколько смягчающих обстоятельств. Сколько одних, столько и других. Потом все вместе закладывают в смеситель. Встряхивают хорошенько. Получается странная мешанина. И вдобавок неудачная — какое-то пресное крошево.

 

КАТОРЖНИК. Аостренького ничего не пробовали туда до­бавить?

СУДЬЯ. Поберегите ваши остроты для острога, в суде острят иначе.

КАТОРЖНИК. Наши остроты тоже порой не лишены остроты.

 

Судья поворачивается к Жану.

СУДЬЯ. Ну, что же вы не смеетесь? Вам очень трудно угодить.

КАТОРЖНИК. Лучше вернемся к моему делу. Чем вы можете мне помочь? Неужели допустите, чтобы я заживо сгнил на этой проклятой каторге?

 

СУДЬЯ. У вас отличное здоровье, поверьте мне. И потом, разве вы сейчас в тюрьме? Хоть на вас и одежда каторжника, вы спокойно разгуливаете на свободе.

 

КАТОРЖНИК. Это просто кто-то недосмотрел.

 

СУДЬЯ. Довольно бестактно с вашей стороны, мой дорогой кузен, докучать мне в эти минуты. Я сейчас не на службе. Дайте же мне вздохнуть, дайте чуть-чуть расслабиться. Поговорим о чем-нибудь другом.

 

КАТОРЖНИК. Хорошо. Вам нравится теннис? Я больше люблю цирк.

СУДЬЯ. Когда-то я любил цирк. Но львы там уж не те, да и слоны тоже. Все стали ослами.

 

КАТОРЖНИК. Не больше, чем вы и я.

 

Уходят.

Навстречу им появляются Мужчина и Женщина.

 

МУЖЧИНА. Надо отдать почистить мебель в квартире. И одно кресло починить.

 

ЖЕНЩИНА. Ничего удивительного, любая мебель становится пыльной с годами. Как за ней ни следи, все равно пачкается.

МУЖЧИНА. Надо было получить от нее хоть какую-то пользу, показать кому-нибудь, гостей пригласить.

 

Мужчина и Женщина поворачиваются к Жану.

 

Напрасно стараетесь, эту стену ни разбить, ни свалить нельзя.

ЖЕНЩИНА. И вообще, зачем это нужно?

 

На сцене воцаряется молчание. Слышны только ше­лест листвы, негромкие крики каких-то зверюшек, щебет птиц, журчание ручья. Внезапно к ним при­мешивается шум подъезжающего автомобиля. Скри­пят тормоза, автомобиль останавливается, выклю­чается мотор. Входит экскурсовод.

 

ЭКСКУРСОВОД. Господа туристы!

 

Появляются все действующие лица, участвовавшие в этом эпизоде. Жан с отрешенным видом, словно во сне, опускается на землю возле стены.

 

Господа туристы, сейчас у нас небольшой привал, потом по плану — долина бабочек. Лучше всего на­сладиться ее красотами вы сможете оттуда, вон с той вершины, прошу всех посмотреть.

 

Все смотрят туда, куда Экскурсовод показывает пальцем.

 

Поскольку путь нам предстоит неблизкий, мы решили сделать остановку, чтобы вы могли ополоснуть руки в ручье, который нежно журчит у ваших ног. У вас есть две минуты. Потом по моему свистку мы начинаем подниматься. Автомобиль подберет нас у подножия горы.

 

Туристы выходят в правую кулису, а в это время из левой кулисы появляется отставший от группы Слепой турист с белой палкой в руке.

 

(Жану.) Ну а вы что же, мсье? Не хотите идти со всеми?

 

ЖАН. Я не занимаюсь ни профессиональным, ни массовым туризмом. Я путешествую самостоятельно, сам по себе. Сам для себя. Короче, я не принадлежу к вашей группе, как, впрочем, и ни к какой другой.

 

ЭКСКУРСОВОД (идущему навстречу Слепому). Давайте, да­вайте, уважаемый, поторопитесь, вы разве не видите, что остальные уже в пути?

СЛЕПОЙ. Яничего не вижу.

ЭКСКУРСОВОД (Слепому). Поторопитесь, поторопитесь. Иди­те все время прямо, догоняйте ваших спутников.

 

Слепой направляется к выходу.

 

(Жану.) Зачем таким людям туризм, не знаю. А сами они, интересно, знают? Что они могут увидеть?

ЖАН. Я вас узнал, господин экскурсовод. Вы — Шеффер, выходит, вы уже вернулись...

 

ЭКСКУРСОВОД (его должен играть тот же актер, что и Раввина). Я вас не понимаю.

 

ЖАН. Шеффер. Вы — Шеффер. Ты — Шеффер.

 

ЭКСКУРСОВОД. Я не Шеффер, вы ошиблись.

ЖАН (спокойно расстегивает Экскурсоводу куртку и до­стает из внутреннего кармана фальшивую бороду). А это? Отпираться бесполезно: вы — Шеффер.

 

ЭКСКУРСОВОД (спокойно, без тени смущения). По правде го­воря, я — Шеффер. И да, и нет. Меня видели в стольких лицах, в стольких масках, в стольких странах, на столь­ких континентах, что, хочешь не хочешь, начинают уз­навать. Тот, кто всегда играет одну и тут же роль, од­нообразен и безлик, и не привлекает внимания. А меня мое многообразие выдает и предает. Потому что, когда меняешься, когда рвешь с привычным и обыденным, — это всегда бросается в глаза. Ведь я каждый раз разру­шаю будничность и повседневность. И поскольку каж­дый раз становлюсь другим, я, разумеется, никогда пол­ностью не бываю самим собой.

 

Жан молча показывает на стену правой рукой.

 

ШЕФФЕР. Я знаю, вам нужно пройти. Я вас уже видел. И вот еще что мне хотелось бы, чтобы вы знали: когда вы меня тут видели... уж не помню, когда... в общем, когда я проходил тут с детьми, я находился на самой низкой ступени лестницы, а сейчас я начал подниматься на­верх. Со временем я стану волком или львом, но быстро такие дела не делаются. И мне совсем не хочется, чтобы меня постигла та же участь, что и детей...

 

ЖАН (рассеянно). А что с ними случилось?

 

ШЕФФЕР. Мы с друзьями сняли с них одежду, круглые шляпы, постригли им волосы, сбрили бороды, а потом, потом сбросили в пропасть, живьем.

 

ЖАН. Так это правда?

 

ШЕФФЕР. Увы, да... (Смеется.) Если хотите, посмотрите вниз — там такое месиво. Впрочем, я вижу, вас это совершенно не интересует. Ну что ж, немного времени у меня есть, я помогу вам — стена исчезнет. Это, конечно, не самое удачное решение, но раз вы хотите, я готов. Я знаю, вам известно, что я волшебник. Кстати, не единственный. Но должен вас предупредить: дорога, на которую вы вступите, ведет вниз, а я, как вы знаете, лезу вверх, да, да, вверх.

 

Сцена озаряется ослепительным светом.

 

Вот оно, солнце Аустерлица!

 

Несмотря на то, что Экскурсовод не делает ни одного движения, ни одного пасса рукой, стена ис­чезает. Жан поворачивается спиной к зрительному залу и идет вглубь сцены, туда, где только что стояла стена. Вместо нее там появляется мрачная, грязная кухня, она занимает примерно треть за­дника, если смотреть из зрительного зала. По чер­ным стенам развешена на веревках черная от копоти кухонная утварь, здесь же — ржавая, грязная, черная плита. Обитательница этой кухни — старуха в старом, рваном черном платье, грязном, непонят­ного цвета фартуке, с грязной черной тряпкой в руках, которой она вытирает не менее грязную чер­ную сковородку. Экскурсовод начинает идти к выходу в правую кулису. Достав на ходу слуховой рожок, он приставляет его ко рту.

ЭКСКУРСОВОД. Господа туристы, дорогие путешественники и друзья, в путь — к вершине!

 

Он трубит в рожок и выходит. Яркий солнечный диск движется за ним по пятам и исчезает со сцены одновременно с ним. Жан остается вдвоем со ста­рухой на этой странной кухне, залитой мертвенно-бледным светом.

КУХАРКА. Вон она, ваша дорога, не так уж далеко. До нее, конечно, надо добираться, но вы человек молодой и ноги у вас крепкие. (Не выпуская тряпку из руки, она сковородкой показывает ему направление.) Вон она, молодой человек. Впрочем, вы уже и не так молоды, вон ваша дорога.

 

Задник и правая боковая стены открываются, за ними — огромные широко раскрытые ворота. Ку­хонная утварь остается висеть по обе стороны гигантского прохода.

 

Теперь можете идти. Мы убрали все препятствия с пути. Но предупреждаю, там грязь, грязь, и мокрая земля липнет к подошвам...

 

Две другие трети задника — мрачное небо и крутой спуск, который весьма трудно изобразить декора­цией, поскольку Жан находится на самом верху. Одно из возможных решений: обозначить спуск нескольки­ми деревьями, первое должно быть видно целиком, у второго — крона, у третьего — только верхушка. Все листья одновременно начинают осыпаться, за ними открывается серое голое небо, и уже совсем далеко — вершина холма, к которой ушли туристы.

 

КУХАРКА. Во всяком случае, сынок, теперь вам будет по­легче, полегче, никаких подъемов, никаких гор, ни­каких лестниц, вы снова спуститесь в долину, а там пойдете прямо и прямо, там уже невозможно заблу­диться... Идите, идите...

 

Жан направляется к открытому проходу, перед тем как исчезнуть, поворачивается к ней.

ЖАН. Увас кухня без крыши.

КУХАРКА. Ей тучи служат крышей. И туман.

 

Жан подходит к тому месту, откуда начинается спуск.

 

ЖАН. Вы мне не сказали, что спуск ничуть не легче подъема.

 

КУХАРКА. Ну что вы! А, впрочем... Это тот же подъем, только в обратном направлении.

 

Жан начинает спускаться, сначала его видно по пояс, потом только голову.

 

КУХАРКА (бросив сковородку и вытирая грязной тряпкой руки, на которых остаются черные следы). Ты бы спел что-нибудь. Так, глядишь, и дорога легче пока­жется. Или не лежит больше сердце к песне? Или молодость прошла?

ЗАНАВЕС

Эпизод четвертый.

ЧЕРНЫЕ МЕССЫ ДОБРОЙ ГОСТИНИЦЫ.

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ЖАН.

БРАТ-НАСТОЯТЕЛЬ, одет в белое.