БРАТ-НАСТОЯТЕЛЬ, одет в белое. 2 страница

 

Она выходит. Еще несколько секунд ее изображение сохраняется в зеркале.

ЖАН (вслед Аделаиде). Но ведь не я же убил ее!

 

МАРИ-МАДЛЕН. Ну как ты мог ее убить? Ты у нее даже на похоронах не был!

 

ЖАН. Если бы мы сюда не переехали, она бы нас не нашла.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Со временем она поймет, что с ней слу­чилось, и перестанет к нам ходить. Да и ты тоже... Как ты мог отпустить ее в таком состоянии, не сказав ей ласкового слова. Надо быть спокойнее, добрее... Ты стал очень нетерпимо относиться к лю­дям.

ЖАН. Она изменилась просто до неузнаваемости. Скажи, почему в этом доме такие странные гости? Почему?

 

МАРИ-МАДЛЕН. Не задавай вопросов. О ней тоже подумать надо, и ей сейчас не сладко! Вы родные люди. Ну кто не заблуждается на свой счет? Надо было попробовать объяснить ей. Ладно, давай не будем об этом. Ты весь дрожишь, тебе холодно. Иди, сядь сюда. Или нет. Давай походим по комнате.

 

ЖАН. Я больше не могу жить в этом доме. Правда не могу.

 

МАРИ-МАДЛЕН (устало). Я знаю, знаю. У тебя неврастения. Ее можно вылечить.

 

ЖАН. Да нет, это здравый смысл. А от него не излечишься.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Пусть так, все равно не поддавайся. Поста­райся забыть. Смирись. Тебя обуревает жажда дея­тельности? Не думай ни о чем. Хочешь, разбери старый секретер? Там в ящиках много фотографий, им не менее тысячи лет, но у них нет возраста. В них все прошлое.

ЖАН. Меня не интересуют чужие воспоминания.

 

МАРИ-МАДЛЕН. А вот и твои детские фотографии...

 

ЖАН. Мое прошлое мне тоже непереносимо, оно давит, как эти стены, как этот потолок.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Подставим плечи и будем держать его, сколь­ко хватит сил...

 

ЖАН. Ах, если бы только у меня были другие воспоминания!

 

МАРИ-МАДЛЕН. Какие?

ЖАН. Забытые воспоминания. Нет, даже не забытые... Как какие-нибудь еще... Воспоминания о жизни, которую мне не довелось прожить. Нет, не то... Воспоминания, которых у меня не было, невозможные воспоминания...

 

МАРИ-МАДЛЕН. Ты хочешь слишком многого.

 

ЖАН. Толькоэтого.

МАРИ-МАДЛЕН. У тебя зубы стучат, ты весь дрожишь. Я зажгу камин.

 

Справа, на задней стене или в зеркале, появляется зажженный камин.

ЖАН. Нет, нет! Сейчас же погаси, я не хочу видеть эту женщину, охваченную пламенем. Она появляется вся­кий раз, как ты зажигаешь огонь. Посмотри, у нее горят волосы. Вот так я ее всегда и вижу: искаженное от боли лицо, в мольбе протянутые руки... Всегда, всегда, с того самого дня, когда она вот так же протянула ко мне руки, а потом исчезла в дыму, стала горсткой пепла у моих ног. Но каждый раз, как немой упрек, она возрождается из пепла. (Обращаясь к жен­щине в языках пламени.) Да, я помню, ты тянула ко мне руки, звала, кричала от страха и боли. Я хотел, хотел помочь тебе, но не мог. Прости.

 

МАРИ-МАДЛЕН. (обращаясь к призраку в камине). Он не виноват, мадам. Он не мог вас спасти. Это было невозможно. Выше человеческих сил. Он не виноват, поверьте, не виноват. Прошу вас, уходите, уходите.

I

Камин и огонь исчезают.

(Жану.) Теперь тебе легче?

 

ЖАН. Я же говорю, скверные гости сюда наведываются.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Я их не боюсь. Тебе опять холодно.

 

ЖАН. Мне холодно, и жарко, и голод мучит, и жажда. У меня нет аппетита, я ничего в этой жизни не хочу.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Привыкнешь, я помогу тебе. Мы построим семейный очаг, все пустим в дело, оденемся в мечты. Мы насытимся желаниями; испив чашу надежды, за­будем про жажду. Ожидание превратим в развлечение. Ты мучаешься от воспоминаний? Приглуши их, пре­врати в театральное действо. Смени тоску на грусть, грусть на меланхолию и утоли ею свой голод. Воскреси умерших родных и друзей, забудь, что кого-то из них прежде ты не любил. Какой прекрасный круг общений появится тогда! Тени прошлого могут стать безмятеж­ной ночью, если только захотеть. Настоящее — солнцем, будущее — лазурным небом... У тебя прекрасное зрение, оно пробьет эти стены. И стены перестанут скрывать горизонт... Пусть неудачи станут отдыхом, передышкой. С утра начинай ждать вечера, он насту­пит и принесет покой. Ночью мечтай о празднике зари. Она непременно придет к тебе. И ты увидишь, все мечты исполнятся.

 

ЖАН. Как меня мучит пустота!

МАРИ-МАДЛЕН. Сожми ее, сдави что есть сил — она обернется полнотой.

ЖАН. Все, что ты предлагаешь, нереально, несбыточно!

Мари-Мадлен садится спиной к залу и снова прини­мается качать колыбель. Жан стоит лицом к зри­телям на левой части сцены, недалеко от двери. Каждый говорит о своем, словно не слыша другого.

 

ЖАН. Я не буду их бояться, нет, не буду, кто бы ни переступил порог этого дома, этого гнусного подземелья. Этот сброд мне больше не страшен. Я знаю, кто их подсылает сюда, знаю, Мари-Мадлен. Но им со мной не справиться, им меня не одолеть, у них не хватит сил. Им надо, чтобы меня мучила совесть, чтобы я цепенел от жалости, чтобы сердце мое исходило кровью от сострадания — меня не проведешь. Только они теперь бессильны. Их клыки сточились, их когти при­тупились, ни впиться в мою плоть, ни растерзать меня они уже не могут. Я покончил с ностальгией и с жалостью. Солидарность с чужой болью — не для меня. Я достаточно настрадался от чужого горя, при­шла пора скинуть с плеч эту ношу. Мне станет легко, я буду петь гимны вновь обретенной свободе, пьянея от счастья, я буду танцевать в ее честь.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Мы наведем уют в доме. Я починю старый секретер, поменяю обивку на диване. (Обращаясь ре­бенку в колыбели.) Баю-бай, баю-бай, спи, крошка, вырастешь большая. (Продолжая говорить сама с со­бой.) Если бы он, по крайней мере, знал, чего хочет! Где он собирается искать то, что всегда с ним рядом, что лежит у него под ногами. Посмотри, Жан, она улыбается, скоро, наверное, и разговаривать начнет.

 

ЖАН. Больше не могу видеть себя в этом треснутом зеркале. Ничего, кроме моего уродства, оно не отражает.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Ах, если бы он мог увидеть себя в истинном свете, он понял бы, насколько красив, он перестал бы себя ненавидеть. Как давно я его знаю, с первых дней творенья. Я с ним связана навек. Но почему же он называет наши узы цепями? Если он откликается на мой зов, мне ничего больше не надо. Он здесь, и мне хорошо.

ЖАН. Я буду глух к мольбам о помощи. Я не стану слушать призывы к смирению и покорности.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Мы сделаем новый замок, закажем большой ключ, чтобы запирал дверь крепко-накрепко, поставим решетку. Она защитит нас от воров и несчастий.

 

ЖАН. Я хочу уйти отсюда.

МАРИ-МАДЛЕН. С переездами покончено. Да и куда нам идти? Мы всего достигли. Вне этих стен, помимо нас двоих, нас троих, ничего в мире не существует.

 

ЖАН. Усталость... она меня держит... ноги ватные, тяжелая голова. И снова ужас охватывает.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Я повесила сушиться пеленки и платьице нашей крошки. Какое славненькое, правда? Сегодня твоя годовщина, каждый день — праздник. Каждый день — годовщина чего-то. Я тебе подарила вереницу воспоминаний, шоколад, сигареты. Каждый день я дарю тебе мое обновленное сердце.

ЖАН. Каждый день — годовщина. Каждый день напоминает о старости, каждое утро приводит в отчаянье, долго так я не выдержу. Умирают от усталости, умирают и от страха.

МАРИ-МАДЛЕН. Кто болен страхом, тому страшно везде. Чем дальше он уйдет от нас, тем страшнее ему будет. Он хочет бродить по дорогам. Здесь он ни в чем не нуждается, здесь у него есть все, он ни в чем не нуждается, но он хочет бродить по дорогам.

 

ЖАН. А может, уже поздно? Надо побороть страх. Неужели настал последний миг? Неужели у меня нет времени? Если я останусь, они все придут, все, бесчисленной толпой. Они окружат дом, займут круговую оборону, они появятся с минуты на минуту, они не дадут мне уйти. Я не хочу быть как они, не хочу коптить небо как все, я им не поддамся. У меня иная судьба, мне нельзя здесь оставаться.

 

МАРИ-МАДЛЕН. (ребенку). Да, моя крошка, да, мое розовое сокровище, он любит нас с тобой, безгранично любит.

 

ЖАН. «Зачем тебе уезжать?» — спрашивает усталость. «Ос­танься, здесь хорошо», — уговаривает старость. «Там тебе будет плохо», — уверяет осторожность. «Ты со­творишь немало зла» — предупреждает доброта. А долг? А обязательства? Но теперь эти доводы меня не убеждают! Их жизненный опыт нагоняет тоску. Сами-то они в жизни так ничего и не попробовали. Вот и хотят, чтобы я прозябал здесь. Только у меня иная судьба.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Я люблю тебя, ты любишь меня, ты любишь ее. Мы очень любим друг друга. Ты всегда будешь здесь, всегда. Даже если ты уйдешь на другой конец света, даже если тебе вдруг покажется, что ты один, я с тобой, я буду с тобой. Но неужели он сможет уйти? Неужели сможет? Он не привык ходить пешком. Он переоценивает свои силы, он не подозревает, что может устать в дороге, он же двести метров не в состоянии пройти пешком. У него нет никакой тре­нировки. Я не говорю уже о бесконечных препятст­виях, бесконечных опасностях...

 

ЖАН. Я надену сапоги, шляпу, возьму трость... Мне нужна здоровая атмосфера. Свежий воздух разбудит меня, вернет мне силы. Мне нужен горный воздух, такой, как в Швейцарии, стране здоровья и гигиены, где никто не умирает. Где умирать запрещено по закону. Каждый, кто въезжает туда, заполняет декларацию. Он дает клятву не умирать и скрепляет ее своей подписью. Нарушителю грозит штраф или тюрьма. Таким образом, все вынуждены жить вечно.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Пусть прогуляется, если хочет, только надо надеть теплое пальто. Смотри не простудись, не под­цепи на улице насморк, будь осторожен. Весна здесь длится лишь несколько часов. Лето — два дня. А потом над равнинами водворяется унылая пора, без конца и края.

ЖАН. Краски и цвета вернутся. Все зацветет, помолодеет. И я стану молодым.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Я все здесь покрашу в веселые цвета. И крес­ла отдам отремонтировать, тогда сидеть в них будет одно удовольствие. Можно будет выпить кофе, подре­мать... малышка на коленях... и я, и я рядом. Вот какой отдых ему нужен.

 

ЖАН. Раньше я был сильным, мог поднять любую тяжесть. Кто скажет, в какой прогрессии с годами меняется тяжесть собственного тела?

 

МАРИ-МАДЛЕН. Почему он не хочет пустить здесь корни? Почему боится обрасти мхом или плющом, как старая стена, как старый дуб? Как старый дуб, чьи корни глубоко ушли в землю? Деревья неподвижны. Почему он так несчастлив? Почему так неразумен? Ведь дви­жения всегда причиняют боль.

 

ЖАН. Чтобы сердце очерствело, его надо закалить в огне чужой боли. Я устал. С каким трудом удается ше­вельнуть рукой, пальцем! Но главное — не отчаи­ваться! Новая, непобедимая сила вернет меня к жизни.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Этот дом ему кажется могилой. Как такое может прийти в голову? Любой дом — могила. А здесь зимой тепло, летом прохладно, а весной так и просто чудесно...

ЖАН. Я разрываю все прежние узы, разбиваю все цепи. Я предаю земле воспоминания, иначе они похоронят меня. Я гоню память прочь. Я сознаю лишь то, что поможет мне понять, кто я. Я забуду все, кроме одного: я — это я и никто другой, я должен быть самим собой.

МАРИ-МАДЛЕН. Ты и впрямь хочешь оборвать корни, любовь моя? Неужели ты вырвешь с корнем любовь, которую носишь в сердце, любовь ко мне, к ней... любовь нельзя вырвать без крови ...₄ ты не сможешь вырвать любовь, любовь из сердца ты вырвать не сможешь, из сердца любовь... любовь из сердца... Что за сад ты ищешь? Ты не должен уходить, ты же знаешь, мы рядом, ты знаешь, я рядом. Скажи, что это шутка, скажи, что останешься, скажи, что это игра. Любовь нельзя вырвать из сердца, рана будет слишком велика, ее никто не сумеет залечить. Не вырывай с корнем из сердца любовь, любовь из сердца не вырывай, из сердца любовь, любовь из сердца... Скажи, что ты пошутил.

 

Жан стоит слева на сцене, лицом к залу. Мари-Мад­лен, сидя к зрителям спиной, продолжает качать колыбель. В конце монолога, который она произносит распевно, как стихи или мелодекламацию, Жан по­ворачивается и на цыпочках исчезает за задней сте­ной.

 

Ты здесь? Куда ты?

 

Начинается игра в прятки. Жан появляется с другой стороны задника.

 

ЖАН. Я здесь.

МАРИ-МАДЛЕН. Я так и знала, я тебя видела.

 

Жан снова исчезает.

 

Куда ты? Где ты? Послушай, хватит.

 

Жан появляется целиком или высовывает голову.

ЖАН. Я здесь, дома.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Ну да, конечно, дома.

 

ЖАН. Я дома.

МАРИ-МАДЛЕН. Конечно, конечно. Где ты? (Встает.)

ЖАН (исчезая). Дома.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Не прячься. (Оглядывает комнату.)

ГОЛОС ЖАНА. Ищи меня, я рядом, ищи, я близко.

 

МАРИ-МАДЛЕН. (кричит). Иди сюда, слышишь, иди сюда... Взгляни на малютку. Посмотри, она улыбается во сне.

 

Жан появляется из-за шкафа.

 

ЖАН. Я тут. Я иду.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Где — тут?

ЖАН (высовываясь по пояс, с другой стороны сцены). Здесь.

МАРИ-МАДЛЕН. (заметив его). Зачем ты надел шляпу? Зачемнадел перчатки? Зачем надеваешь старый пиджак? Зачем берешь старое пальто? На нем нет пуговиц, дай я пришью.

 

ЖАН. Я здесь, я здесь. (То появляется, то исчезает.)

МАРИ-МАДЛЕН. Не прячься. Сними вязаный шлем, послушай, мой милый, любовь моя, не прячь лицо за черным платком. Пойди сюда, прошу тебя...

 

ЖАН (исчезая). Иду.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Где ты?

ГОЛОС ЖАНА. Тут. Ты меня видишь? Я тут.

 

МАРИ-МАДЛЕН. Сколько можноиграть в прятки? Дурацкая игра. Придумай что-нибудь поинтереснее, ты же не ребенок,

 

ГОЛОС ЖАНА. Яздесь.

МАРИ-МАДЛЕН. Перестань, я сказала. Твои шутки меня пу­гают, да, да, пугают! Пойди сюда, взгляни на нее, сядь рядом, смотри, она тоже зовет тебя.

 

ГОЛОС ЖАНА. Я тут.

МАРИ-МАДЛЕН. (ищет его по комнате). Ку-ку, Жан, я не могу больше, перестань прятаться, где ты?

ГОЛОС ЖАНА. Здесь.

МАРИ-МАДЛЕН. Ку-ку.

 

ГОЛОС ЖАНА. Я здесь.

МАРИ-МАДЛЕН. Жан, дорогой, хватит, прошу тебя, хватит.

 

ГОЛОС ЖАНА. Я тут.

 

Мари-Мадлен лихорадочно ищет его за мебелью, за стеной, за дверью. Она тоже то появляется, то исчезает. Сцена на мгновение остается пустой, только слышны их «ку-ку, ку-ку». Мари-Мадлен снова входит в комнату, скрывается за шкафом; пока ее нет на сцене, Жан один или два раза высовывает голову. Мари-Мадлен ищет его везде, даже загляды­вает в стенной шкаф. Вдруг она резко оборачивается, словно желая застигнуть его врасплох, будто он, невидимый, стоит у нее за спиной. Не увидев никого, в отчаянии опять принимается за поиски.

МАРИ-МАДЛЕН. Я ищу тебя, да, ищу. Давай я подойду, дотронусь до тебя. Жан, ты меня раздражаешь, в конце концов! Послушай, где ты? Жан, слышишь, выходи, хватит. Дай мне хотя бы знак, где тебя искать.

ГОЛОС ЖАНА. Ку-ку, ку-ку.

МАРИ-МАДЛЕН. Жан, милый, крошка моя, Жанно, ты там? Или тут? Где ты, за шкафом, в шкафу, в буфете, в коридоре, на кухне? В том углу или в этом? Где ты, ответь!

 

ГОЛОС ЖАНА. Ку-ку.

МАРИ-МАДЛЕН. Раз отвечает, значит, он где-то здесь. Жан! Прошу тебя, умоляю!

 

ГОЛОС ЖАНА ( издалека). Ку-ку.

МАРИ-МАДЛЕН. Нет, ты не вырвешь из сердца любовь, лю­бовь — моя связующая нить, любовь — твоя связу­ющая нить. (Продолжая говорить нараспев, ищет его в самых неподходящих местах.) Из сердца, из сердца ты не вырвешь любовь, ты не вырвешь любовь из сердца, любовь из сердца ты не вырвешь, не вы­рвешь, нет, никогда. В какой ты комнате? Под какой кроватью, в каком сундуке? Прошу тебя, покажись! Ты в камине? Там грязно, ты поранишься. Ку-ку, ку-ку. Где ты? За дверью? У соседей?

ГОЛОС ЖАНА (очень далекий). Ку-ку.

МАРИ-МАДЛЕН. Ты зовешь из подвала? Ты вподвале? Он на крыше? Он зовет меня с крыши? Нет, он не вырвет из сердца любовь; Без крови он не вырвет любовь, она слишком глубоко укоренилась в сердце, из сердца любовь он не вырвет. Он не ушел, не ушел. Я слышу его голос. Он мне отвечает. Ку-ку. Жан, ку-ку. (Почти теряя рассудок, ищет его по всей сцене. Движения не то как у марионетки, не то как у ребенка). Кончай, умоляю тебя. Посмотри, крошка тоже тянет к тебе руки. Ответь, ответь же, ответь, ответь, прошу, я нигде не могу тебя найти. Раньше я знала все места, где ты прятался, а сейчас не нахожу тебя. Ты же не мог исчезнуть, ты не мог выскользнуть за дверь. Ну хорошо, поиграем еще одну минутку, только одну, я согласна еще немного поискать тебя, но только отзо­вись. Скажи хотя бы «ку-ку». (Ищет Жана под сто­лом, за стулом, под скатертью, под стулом, под буфетом, в панике продолжает звать его.) Ты мне только что отвечал. Жак, ты же не мог выйти отсюда, ты не ушел. Ты бы меня предупредил, правда? Ку-ку. Я его слышу. Нет. Я его не слышу. Что за жестокая игра! Ты понимаешь, что я говорю? Ты слышишь, что я говорю! Это жестокая игра! Слишком жестокая! (Автоматически продолжает искать, но уже не так внимательно; движения ее замедляются, становят­ся менее уверенными). Нет, он не мог вырвать из сердца любовь.

 

Мари-Мадлен ненадолго выходит, и на ее последних словах в комнату входит Жан. Выразительным дви­жением вырывает из сердца очень длинную ветку цветущего шиповника. Лицо его спокойно, он словно не чувствует боли. Он стряхивает капли крови с рубашки, с пальцев, кладет ветку на стол, стара­тельно застегивает пиджак, на цыпочках выходит и исчезает за стеной задника.

ГОЛОС ЖАНА. Высоко-высоко, над заснеженными долинами... за деревнями... за холмами... на вершине горы... среди залитого солнцем парка... стоит дворец. Оттуда видно, как океан сливается с небом... скорее... туда...

 

ГОЛОС МАРИ-МАДЛЕН. (звучит несколько приглушенно и поч­ти одновременно со словами Жана). Любовь он не может из сердца вырвать, из сердца нельзя вырвать любовь, любовь вырвать нельзя, любовь из сердца...

 

МАРИ-МАДЛЕН. (появляясь в комнате). Как ему удалось исчезнуть? Там его нет. И там нет, и здесь. Его здесь больше нет. Как опустел дом! Как безгранична пус­тота! Так и должно было случиться, конечно, я знала. Он слишком любил эту игру, слишком в нее втянулся. Я предупреждала, что все это до добра не доведет. Раньше мне всегда удавалось его найти. Я зову, зову, ку-ку, ку-ку... Я не могу играть одна, нужны двое. Раньше он тоже меня искал, теперь я одна. Потому я и не могу его найти. Конечно, конечно. Так должно было случиться. Как он ушел? Как сумел выскольз­нуть? И двери, и окна — все было закрыто. (Идет в глубину комнаты, возвращается.) Нет, больше не пойду в этот сырой коридор, там одни мокрицы и пауки. «Отчего он страдал, мадам?» — спросят меня. «Он страдал от жестокой тоски», — отвечу я. Я буду искать его во всех углах, зная, что там никого нет. По привычке я протяну руку к его подушке. Но даже следа его головы на ней не увижу. По утрам я буду приносить ему купальный халат, прекрасно зная, что ванная комната пуста. Как ему, должно быть, страшно там, где он сейчас! Серые пустынные равнины — не для него. Но как он мог меня бросить? Как решился? Где нашел силы, чтобы уйти? (Замечает на столе ветку шиповника, берет ее в руки, разглядывает.) Он и вправду вырвал с корнем цветок любви. Как он мог вырвать его из сердца? Как из сердца смог вырвать любовь? Бедный, как же ему, наверное, больно! Бедный, он ранен. Шатаясь от боли, он бредет сейчас по пустынным равнинам, оставляя за собой кровавый след. (Садится возле колыбели спиной к залу, начи­нает ее качать.) Мы остались одни, моя крошка. Как забыть его голос, как забыть его прикосновение, как разучиться его ждать? (Опять принимается моно­тонно повторять.) Если из сердца ты вырвал любовь, если ты вырвал из сердца, из сердца, из сердца...

 

Задняя стена исчезает. Вместо нее появляется див­ный сад — цветущие деревья; зеленая высокая трава, лазурное небо.

Ах!

 

Мари-Мадлен приподнимается, снова садится. По движению ее плеч и спины зрители должны почув­ствовать, насколько она восхищена. Потом в левой части сада (и слева от зрительного зала) возникает висящая в воздухе серебряная лестница, верхнего кон­ца ее не видно. Изумление и радость Мари-Мадлен при виде такого чуда заметны зрителям в едва уло­вимых, но в то же время отчетливых движениях. Она медленно встает.

Он не знал, что и здесь возможно чудо! Он не хотел видеть. Я чувствовала, что сад есть, я надеялась. Конечно, я не могла знать наверняка. Если бы он только мог увидеть, если бы мог узнать, если бы не был так нетерпелив...

 

 

ЗАНАВЕС

 

Эпизод второй.

СВИДАНИЕ.

 

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ЖАН.

Й СТОРОЖ.

Й СТОРОЖ.

Широкая терраса. Она словно парит в пространстве. Темное небо. С появлением Жана оно светлеет и озаряется ровным, ярким светом. Ни солнца, ни облаков. В глубине и по сторонам, насколько хватает взгляда, — голые горные вершины. Входит Жан.

 

ЖАН. Какой свет! Никогда не видел такого чистого света! И горы! Тому, кто не любит четкости, они могут показаться излишне суровыми.

Справа почти незаметно появляется 1-й сторож, он усат, на голове фуражка.

 

Здравствуйте, господин сторож! Какой свет у вас здесь — я просто восхищен. И пыль мне нравится. И камни, и высота. Особенно после промозглых, слякот­ных стран, где я побывал, где ничего нет. Только угрюмые равнины, болота, дождь. Небо так ясно в горах, среди этих живых очертаний. Я словно заново родился.

 

1-й СТОРОЖ. Откуда вы идете, с Севера?

 

ЖАН. С Севера? Видите ли, я не могу точно сказать... Я плохо ориентируюсь... в общем, разумеется, из стран дождливых, мрачных, сумеречных. А здесь — царство света!

 

1-й СТОРОЖ. Как скажете. На мой вкус, свет здесь чуть холоден и суховат. Но раз он вам по душе, любуйтесь, хоть про запас с собой берите.

 

ЖАН. Это вход в музей, да? И посетителей, как всегда, много?

 

1-й СТОРОЖ. Сейчас не сезон. Хотите зайти?

 

ЖАН. Пока нет. У меня свидание.

 

1-й СТОРОЖ. Вы не впервые в наших краях?

 

ЖАН. Вот именно, иначе я не стоял бы перед вами. Побывав здесь хоть раз, не вернуться сюда невозможно. Какое гениальное решение — поставить музей на самой вы­сокой точке, на этом огромном плато. Когда она при­дет, мы вместе отправимся смотреть ваши статуи, ваши необыкновенные залы, которые я обещал ей показать. В мире нет края прекраснее. Божественный край. Иного слова не подобрать. Стоит мне только представить, что я покажу ей эту землю, куда я пришел, одинокий, потерянный, стоит мне предста­вить, что здесь мы будем вместе, душа наполняется радостью... нет, не просто радостью. Безудержное ли­кованье охватывает меня с ног до головы, так, не ведая преград, прилив орошает бесплодную ниву. Бы­вал ли я здесь раньше? Разумеется, бывал. Вот только не могу сказать когда. Забыл точную дату. Бывал ли я здесь? Может, только в мечтах? Да нет же, я был здесь, был, был, правда, она тогда не смогла прийти. Я все помню, эти образы просто таились где-то на дне моей памяти. А сейчас они возвращаются, один за другим, вспыхивают перед глазами, такие ясные и чистые, словно омытые в водах недолгого забвения. Ах, как хорошо, господин сторож, как великолепно! Я ослеплен этим светом, как тогда... Когда? Когда? Для меня сегодня снова все впервые, я узнаю прежний восторг: неужели возможна такая красота, неужели возможно все вокруг, неужели возможны все эти... эти...

 

1-й СТОРОЖ. Что — эти?

ЖАН. Я потрясен, что есть горы, что есть небо, которое нас окружает, которое покоится на этих вершинах, и свер­кает, и простирается из конца в конец над миром.

1-й СТОРОЖ. Естественно, мсье, ведь это сама природа, во всем ее естестве.

ЖАН. Кончился мой долгий сон.

 

1-й СТОРОЖ. Вы спали?

ЖАН. Нет, вернее, да. Погодите, что же это было? То ли нескончаемая ночь без сна, то ли тяжкая дремота? Короче, я проснулся, и нынешнее утро меня изумило, это утро, надеюсь, никогда не окончится, я рождаюсь заново, я все начинаю сначала, ради этого я и пришел сюда. То есть, я хочу сказать, начну, сначала, как только она появится. Я стал другим и все же остался прежним. Бремя мелочей едва не сломило меня.

1-й СТОРОЖ. Каких мелочей?

 

ЖАН. Всяких, без которых, мне казалось, я уже буду не я. Но,к счастью, человек сделан не из одних мелочей, так что я сумею сбросить эту ношу и при этом останусь самим собой.

1-й СТОРОЖ. Ну что ж, прекрасно! Отлично... Я рад, что вы счастливы.

 

Входит 2-й сторож, очень похожий на 1-го.

(Обращается ко 2-му). Слышишь? Мсье счастлив быть здесь. Мсье счастлив.

ЖАН. Вообще-то, я счастлив от уверенности, что счастье близко, совсем рядом. Она обещала прийти, через мгновенье у меня будет все, а без веры в ее обещания у меня не было бы ничего. Надеяться, ждать, верить — вот в чем мое счастье. И все же, все же... крохотное облачко пока омрачает лазурь небосвода; оно рассе­ется. В глубине сознания пока таится какая-то пустота; она непременно заполнится. Непременно. Но что могло помешать ей прийти, ведь мы условились о встрече. Никто не неволил ее, она сама пообещала. Наверное, я просто рано пришел (1-му сторожу.) Сколько на ваших часах?

1-й сторож смотрит на часы и ничего не отвечает.

(Смотрит на свои.) И на моих столько же. (2-му сторожу.) Сколько на ваших?

 

2-й сторож смотрит на часы и ничего не отвечает.

 

Да, нет, я вовремя. (1-му.) Она придет, да? Не может не прийти, правда?

1-й СТОРОЖ. Вам лучше знать.

ЖАН. Мы назначили свидание. (2-му.) Мы назначили сви­дание. (1-му.) Я уже здесь. Мы ведь не договаривались с точностью до секунды. Впрочем, а не шла ли речь о секундах, и даже о минутах? Она придет чуть позже, ничего страшного. Можно, я еще подожду?

 

1-й СТОРОЖ. Сколько захотите, мсье. И даже дольше. Двери музея пока еще открыты.

2-й СТОРОЖ. Стоять у входа — наша работа.

 

ЖАН. Занавес поднялся, небо озарилось. Пусть она придет! (1-му.) Если вдруг случится невозможное и она не придет сегодня, я оставлю у вас для нее записочку.

1-й СТОРОЖ. Но я ее не знаю.

 

ЖАН. Не просите меня показать ее фотографию. Где-то она у меня, конечно, была, куда же я ее сунул? Наверное, она испорчена. Фотоаппарат у меня был ужасно пло­хой. Но я могу ее описать. А может, она уже приходила? Может, она ждала меня. Может, она уже ушла? Тогда она должна вернуться. (2-му.) Вы не видели, здесь меня никто не ждал? Ее лицо нельзя забыть.