Кавказское поле имперского соперничества к началу российских завоеваний

К последней трети XVIII века Кавказ остается буферным поясом, стыковой периферией трех соперничающих держав — Оттоманской империи, Персии и России (более широкий взгляд обнаружит и других геополитических игроков, — прежде всего Англию в ее стремлении блокировать выдвижение России к теплым южным морям). Державы стремятся расширить свое присутствие в регионе, превращая Кавказ в поле сфокусированного стратегического интереса. Политическая композиция региона, распределение его территории между тремя государствами или по сферам их влияния отражает подвижный итог имперского военно-политического соперничества. Общий контур международных границ к началу 1770-х определен следующими ключевыми соглашениями: (а) Рештским (1732) и Гянджинским (1735) договорами между Ираном и Россией (прикаспийские провинции возвращены Ирану, русская граница отходит к Тереку/Сулаку); (б) Белградским (1739) договором между Портой и Россией (по которому, в частности, определен статус Кабарды как «нейтрального барьера» между сторонами договора, а Закубанье признается под турецкой протекцией); (в) соглашениями между Портой и Ираном (1736) об их территориальном разграничении в Закавказье.

Очередная военная фаза русско-турецкого противостояния (1768–1774) завершается Кючук-Кайнарджийским договором (1774), а затем и аннексией Россией Крымского ханства вместе с его кубанской частью (1783). Эти даты знаменуют серьезное территориальное расширение Российской империи на Северном Кавказе (Кабарда, правобережная Кубань). В восточной части региона на фоне общего кризиса Иранского государства (особенно после середины XVIII века) укрепляются полунезависимые государства, крупнейшие из которых Картли-Кахетинское царство и Кубинское ханство. Россия стремится упредить турецкую экспансию в каспийском направлении, а также не допустить силовой реинтеграции Картли-Кахетии в состав Ирана. По Георгиевскому трактату (1783) устанавливается российский протекторат над Восточной Грузией. Тем самым формируется будущий плацдарм для овладения Россией южной частью всего кавказского региона.

Очевидно, что соперничество трех держав на Кавказе катализирует здесь целую сеть внутренних конфликтов и противоречий и, в свою очередь, само опосредуется этими противоречиями. Перипетии геополитической игры функционально связаны со структурой «межимперского поля», в котором можно различить несколько параметров.

Разнотипность и статусная иерархия политических образований в регионе

Помимо феодальных государств Закавказья и Южного Дагестана с развитыми городскими центрами, выделяются феодальные «конфедерации» владетельных земель в Кабарде и Северном Дагестане, союзы вольных обществ горного пояса и племенные группы степняков-кочевников. Разнотипность государственных и прото-государственных образований сопровождается их статусным неравенством. Статусная иерархическая пирамида ясно отражена, в частности, в Кючук-Кайнарджийском договоре. Первый или высший статусный уровень — сами договаривающиеся стороны — Россия и Порта, второй уровень — Крымское ханство, третий — «татарские старшины» [кубанская ногайская орда], четвертый — Кабарда и, уже без упоминания в тексте договора, пятый уровень — ряд горских обществ, зависимых от Кабарды.

Иерархия разновесных политических образований обусловливает статусную иерархичность их территориальных границ, различия в уровне легитимации и «процедуре» установления границ. Когда иерархический «порядок» (политическая зависимость) оспаривается, и зависимые субъекты определяются на более высоком статусном уровне политической игры, тогда территориальные контуры этих субъектов начинают встраиваться в панораму границ более высокого уровня, оформляться их языком и институциональной значимостью. Политическая многосоставность и статусная иерархия кавказского геополитического поля — одна из исходных структурных предпосылок для определенного типа будущих конфликтов в регионе.

Связность политических и этнических границ

Разнотипность политических образований, вовлеченных в исторические события на кавказском театре, отражается и в разнотипности их границ — от международно-согласованных имперских границ до подвижных «кочевых пределов» или весьма устойчивых, ландшафтных ареалов горских вольных обществ. Крупные феодальные владения, в том числе с устойчивой исторической традицией государственности, охватывают территории с более сложным составом населения. Их политические границы в меньшей степени «этнически укоренены». Однако и здесь присутствуют культурно-определенные властные элиты (грузинские, тюркские или, отчасти, адыгские), в реальной или номинальной зависимости от которых находятся компактно расселенные инокультурные группы по периферии этих государств.

«Племенная» композиция региона связана с его политической картой. Этнически гомогенные вольные общества или племенные группы в лице своих социальных верхов зачастую выступают активными субъектами локальной политической игры. «Политические границы» оказываются сопряженными с ареалами этнического расселения/влияния, и, соответственно, зависимыми от сдвигов в территориальной конфигурации этого расселения. Джаро-белоканские общества — пример сдвига в этническом расселении «лезгин» и расширения территории их политического доминирования, когда подвижная «этническая граница» надслаивается над прежней политической границей Кахетии и фактически упраздняет ее. В то же время Картли или Карабахское ханство включают в свои политические границы, соответственно, тюркские султанства и армянские меликства.

Связь этнических и политических границ не означает их совпадения. Закубанские адыгские племена еще не образуют Черкесии, чеченские или осетинские общества еще не выступают в качестве интегрированных политических единиц, Чечни и Осетии соответственно. На карте присутствуют пока лишь «кластеры» близких или схожих в культурном или языковом отношении территориальных групп, кристаллизация которых во внутренне связанные этнополитии («народы») — дело возможного будущего. Внутри этих обществ возникают и развиваются альтернативные внешнеполитические стратегии, избирающие для себя различные цели и соответствующие им идентификационные, объединительные основания (этнические, конфессиональные, социальные).

Различия в формате связи с империями (типе включения), степени военного контроля и реальной административной интеграции

Формат присоединения к империи территорий и населения — от символического покровительства и эпизодической протекции до введения института приставов и военной администрации — делает структуру Кавказского поля еще более сложной. В частности, русская граница имеет здесь, по меньшей мере, два ясно различимых слоя: (а) кордонные линии — Кизлярская и Азово-Моздокская — с четкой территориальной привязкой в виде крепостей, укреплений и станиц; (б) залинейные земли горских народов, находящихся частью в российской протекции или международно признанные за Россией, но далеко не всегда реально ею контролируемые. Обретение статуса «государства/общества под протекцией» или даже «принятие в подданство» не означает еще вхождения в состав российских пределов. Только устойчивый военно-административный контроль над различными залинейными территориями/населением и выдвижение внутренней русской границы к границе внешней сделают данные территории частью России.

В этом отношении ни одна из земель, населенных горцами, еще не является частью Российской империи. Это именно территории «внешней» русской границы, характер контроля над которыми различен, изменчив или пока вообще не определен. Георгиевский трактат и перенос внешней границы империи в Закавказье делают необходимым установление более прочного контроля над горскими территориями, прежде всего в центральной части региона, по кратчайшей линии, связывающей внутреннюю «потеречную» границу с Грузией. Имперский контроль над этой частью Кавказа становится все более настоятельным по мере разворачивания набеговой практики горцев в отношении самой внутренней русской границы.

Карта 3 (1774–1783).