Е. Толкование и значение соли 6 страница

Строфа 30.

Четыре Элемента, меча четыре, сверкающих и острых,
Господь ему вручил в центральной точке
Царства увенчанной короною Девицы,
Которой в Пятом Круге Тайны велено находиться 249.

450 Обновленному царю, наделенному теперь качествами космического Антропоса, Бог вручает четыре элемента, как четыре меча, с помощью которых он покорит весь мир. Этот образ напоминает нам манихейского "Первого Человека", который, вооруженный пятью элементами, спустился с небес, чтобы сражаться с тьмой 250. Представление элементов в форме кругов было широко распространено в средневековой алхимии 251. Дева "увенчана короной" (redimita) и в ней мы узнаем коронованную Девственницу, Царицу Небесную, которая вызывает в памяти старые картины anima media natura или anima mundi. Она — это обитающая в мире божественная жизнь, или пневма, которая двигалась над водами, бросая в них свое семя и таким образом оказалась удержанной в теле Творения. Anima mundi — это женская половина Меркурия 252.
451 В Cantilena Дева — это омолодившаяся Царица-Мать, которая теперь появляется в роли невесты. Она достигает искупления посредством долгих страданий матери, то есть посредством затраченных на opus усилий, которые сравнимы со Страстью 253.
452 Помещение Девы в пятый круг — это признак того, что квинтэссенция, отображающая дисгармонирующие элементы, как единство, эквивалентна эфиру, самой тонкой и самой нежной субстанции. Стало быть, она является частью мира духа и, в то же самое время, представляет материальный, подлунный мир. Ее положение соответствует, с одной стороны, положению Луны, а с другой, — положению Святой Девы.

Строфы 31-35.

Чудесная мазь из нее потоком текла,
Когда от крови менструальной очистилась она:
Во все стороны лицо ее ярко светило,
Ибо всеми драгоценными камнями украшено было.

Зеленый лев ей на колени прилег
(Орел им питался) 254, разодран был его бок.
Кровь оттуда хлестала: дева ее пила,
А чаша рукою Меркурия подана была.

Волшебное молоко из груди своей она выжимала,
Не таясь дикому зверю его предлагала.
Губкою косматую морду его вытирала,
Которую своим молоком часто увлажняла.

На голове своей диадему носила,
Огненными стопами по воздуху ходила.
Ярко сияло золотое платье ее,
Среди звезд заняла она место свое.

Черные тучи рассеялись и там она восседала,
На волосах ее сетка сверкала.
Планеты, времена и знаки застряли в сетке той,
Восторженных глаз царь не мог оторвать от девы милой 255.

454 Здесь апофеоз Царицы описан таким образом, что сразу же напоминает нам о его прототипе, коронации Девы Марии. Картина усложнена образом Pieta с одной стороны, и образом матери, кормящей грудью ребенка, с другой. Как это обычно бывает только в сновидениях, несколько образов Божьей Матери переплелись друг с другом. То же самое можно сказать и об аллегориях Христа — ребенке и льве, причем последний представляет тело Распятого с хлещущей из его бока кровью. Как и в сновидениях, символизм, с его гротескными преувеличениями и переплетением противоположных аспектов содержимого без всякого почтения относится к нашим эстетическим и религиозным чувствам; словно сделанные из различных металлов безделушки были расплавлены в тигле и их контуры налезли друг на друга. Образы утратили свою первоначальную силу, свою чистоту и смысл. В сновидениях (к нашему ужасу) часто бывает так, что наиболее лелеемые нами убеждения и ценности становятся объектом такого вот разрушительного иконоборчества. Это также происходит и. в психозе, когда пациенту приходят в голову самые ужасные богохульства и самое дикое извращение религиозных идей. То же самое мы находим и в "беллетристике" — достаточно упомянуть лишь "Улисс" Джойса, книгу, которую Куртий справедливо назвал работой Антихриста 256. Но "продукция" такого рода порождается скорее, духом времени, чем извращенной изобретательностью автора. В наше время мы вполне можем ожидать появления таких "пророков", как Джеймс Джойс. Приблизительно такой же дух господствовал во времена Возрождения, и одним из его наиболее потрясающих проявлений был Hexastichon Себастьяна Брандта 257 Иллюстрации к этой книге являются порождением беспредельно извращенного воображения. Главной фигурой каждой из них является евангелический символ, например орел святого Иоанна, а вокруг этого символа и на нем расположены аллегории и эмблемы главных событий, чудес, притч и т. д. из соответствующего евангелия. Эти произведения можно сравнить с трудами Джорджа Рипли, поскольку ни один из авторов не имел ни малейшего представления о сомнительной природе того, что он делает. Тем не менее, несмотря на "бредовость", эта "продукция" производит такое впечатление, будто она была создана с определенной целью. Брандт даже пронумеровал основные компоненты своих картин в соответствии с главами Евангелия, а в риплеевском парафразе священной легенды каждый пункт можно легко вылущить из его контекста. Брандт считал свои картины мнемотехническими упражнениями, которые помогут читателю вспомнить содержание евангелий, в то время как на самом деле их дьявольская извращенность въедается в разум в гораздо большей степени, чем пробуждает воспоминания. Например, вторая строфа из Иоанна совпадает с браком в Ханаане. Образ Девы с лежащим на ее коленях раненым львом дышит таким же грешным восторгом именно потому, что он так странно расходится с официальным образом, к которому мы привыкли.
455 Я сравнил склонность к фантастическим искажениям с переплавкой образов, но из-за этого читатель может воспринять ее как совершенно разрушительный процесс. На самом деле — и особенно в алхимии — это процесс ассимиляции, происходящий между богооткровенной истиной и знанием природы. Я не буду пытаться разобраться в том, какие бессознательные мотивы воодушевили Себастиана Брандта, и мне нет нужды еще что-нибудь говорить о Джеймсе Джойсе, поскольку я уже рассмотрел эту тему в своем эссе "Улисс". Все эти процессы "переплавки" выражают релятивизацию доминант сознания, превалирующих в данном конкретном веке. Тем, кто отождествляет себя с доминантами или полностью зависит от них, процесс переплавки представляется разрушительной атакой враждебных сил, -которую следует отражать всеми имеющимися средствами. Те, для кого доминанты уже не значат того, что они должны значить, воспринимают процесс переплавки как долгожданное обновление и обогащение системы идей, которая утратила свою жизненную силу и свежесть и уже устарела. Стало быть, процесс переплавки — это что-то очень плохое или что-то очень желанное, в зависимости от точки зрения наблюдающего за ним человека 258
456 Что касается последней категории, то мы должны различать два типа алхимиков: тех, кто верил, что представляемой Церковью богооткровенной истине может только пойти на пользу ее объединение со знанием Бога в природе; и тех, для кого проекция христианского таинства веры в физический мир наделяла природу таинственным смыслом, мистический свет которого был ярче великолепной невразумительности церковного церемониала. Первые надеялись на новое рождение догмы, вторые — на новое ее воплощение и трансформацию ее в природное откровение.
457 Я особо подчеркиваю феномены ассимиляции в алхимии, поскольку они были, в определенном смысле, прелюдией к современному сближению между эмпирической психологией и христианской догмой — сближению, которое ясно предвидел Ницше. Психология как наука наблюдает религиозные идеи с точки зрения их психической феноменологии, не вмешиваясь в их теологическое содержание. Она относит догматические образы к категории содержимого психики, поскольку психика является полем ее исследований. Она вынуждена поступать так в силу природы самой психе; в отличие от алхимии она не пытается объяснить психические процессы теологическими терминами, но пытается рассеять тьму религиозных образов, соотнося их со сходными образами в психе. В результате происходит слияние идей самого разного происхождения (так это выглядит), и это иногда позволяет провести параллели и сравнения, которые некритичному уму, не знакомому с гносеологическим методом, могут показаться уничижением или неверным толкованием. Если бы это считалось минусом психологии, то то же самое можно было бы с легкостью сказать о герменевтике Отцов Церкви, которая местами поистине весьма рискованна, или о сомнительной природе текстуальной критики. Психолог должен исследовать религиозные символы, потому что его к этому принуждает его эмпирический материал, о котором теологи, как правило, ничего не знают. Вряд ли кому-нибудь захочется передать химию белковых тел в руки ученых из другой области науки на том основании, что это органические тела, а исследовать жизнь — это дело биологов. Сближение эмпирической науки и религиозных ощущений, с моей точки зрения, будет взаимовыгодным. Беда может случиться только в том случае, если одна или другая сторона не осознает того, что ее претензии на правоту имеют свои пределы. Алхимию, разумеется, нельзя защитить от атаки бессознательного. Это было и остается загадкой, задумывался ли Рипли когда-нибудь над своими теологическими извращениями, и что именно он о них думал. С научной точки зрения, его образ мышления напоминает сновидение.
458 Коронация Девы и небесный брак приводят нас к заключительным строфам Cantilena.

Строфы 36-37.

Итак, теперь он всех великих царей повелитель,
Всех слабых телом единственный исцелитель.
Он так все недостатки исправляет,
Что всяк, и царь, и нищий, его почитает.

Князьям и жрецам раздает он награды,
Помощи его больной и бедный рады.
Так кто же этот Отвар не похвалит,
Который всех от невзгод избавит? 259

460 Это и есть апофеоз filius regius, какой мы встречаем во многих трактатах. Так, в "Tractatus аигеиз" 260 говорится: "Царь выходит из огня и наслаждается в браке. Сын становится воином огня и превосходит все растворы, ибо он сам является сокровищем и сам облачен в философскую материю. Так придите же, сыновья мудрости, давайте же радоваться и веселиться, ибо кончилось правление смерти, и сын взошел на престол; он облачен в красные одежды и пурпурные он тоже одел". Заново родившийся царь — это "чудо этого мира", "абсолютно чистый дух" 261; он, как уверяет нас "Aquarium sapientum", — это "самый избранный, самый тонкий, самый чистый и самый благородный из всех небесных духов, которому все остальные повинуются, как Царю, который дарует людям здоровье и процветание, исцеляет все болезни, дает богобоязненным мирские почести и долгую жизнь, а тех грешников, которые оскорбляют его, подвергает вечному наказанию... Короче говоря, они сделали его повелителем всех вещей под небесами и чудесным концом и эпилогом всех философских трудов. Вот поэтому некоторые истинно верующие философы древности и подтвердили, что он божественным образом открылся Адаму, первому человеку, и потом с особым нетерпением был ожидаем всеми святыми Патриархами" 262. "Всемогущий" — говорится в "Introitus" — "дал знать о нем с помощью особенно заметного знамения, местом рождения которого 263 весь Восток объявил горизонт его полушария. Мудрые Маги увидели его в начале эры и были поражены, и сразу же поняли, что самый спокойный Царь пришел в этот мир. Когда вы увидите его звезду, то следуйте за ней к колыбели и там увидите светловолосого ребенка. Очиститесь от скверны, поклонитесь царственному ребенку, откройте вашу сокровищницу, принесите золотые дары; и после вашей смерти он даст вам плоть и кровь, лучшее Лекарство трех земных царств" 264. Об облачении эликсира в "царские одежды" можно также прочитать и в Turbans В "Consilium coniugii" царь описывается, как "нисходящий с небес" 266. Милиус говорит о Царе Солнце: "Феб со сверкающими золотыми волосами восседает посередине, как царь и император мира, сжимая скипетр и кормило". В нем заключены "все силы небес" 267, в другом месте он приводит следующую цитату: "И, наконец, появится царь, увенчанный своей диадемой, лучистый, как солнце, сверкающий, как карбункул" 268. Кунрат говорит о "чудесном природном триедином Сыне Великого Мира", которого мудрецы называют "своим сыном и увенчанным короною Царем, искусственным образом извлеченным из яйца этого мира" 269. В другом месте он говорит о filins Mundi Maioris:
Сын великого Мира (Макрокосма), Теокосмос, то есть божественная сила и мир (существование которого, к сожалению, даже сегодня отрицается в стенах университетов теми, кто обучает природе в духе языч-ничества, а также многими создателями медицинской науки), является образцом камня, который есть Теантропос, то есть Бог и человек (существование которого, как говорит нам Священное Писание, создатели Церкви также отрицали); и из того же самого, из Великой Мировой Книги Природы (и в нее) излучается непрерывная и вечная доктрина для мудрецов и их детей: воистину, это великолепное живое подобие нашего Спасителя Иисуса Христа, Великий Мир, который по природе очень похож на него (такие же: волшебное зачатие, рождение, невыразимые силы, добродетели и результаты); так что Бог, наш Господь, помимо библейских историй своего сына, создал также особый образ для нас и естественно представил его в Книге Природы 270.
461 Эти несколько примеров, вместе с теми, что были приведены в "Психология и алхимия", могут дать читателю некоторое представление о том, как алхимики понимали торжествующего царя.

Строфа 38.

Поэтому, о, Боже, дай нам часть царя сего 271,
Чтобы посредством размножения его 272
Искусство обновилось бы и, взгляд куда не кинь,
Смертный пожинал бы сладчайшие плоды его. Аминь.

463 Здесь заканчивается Cantilena, одна из самых совершенных притч об обновлении царя. Разумеется, ее нельзя сравнивать с гораздо более тщательной разработкой этого мифа Христианом Розенкрейцером. (Его "Химическая свадьба" настолько насыщенна, что здесь я смог коснуться лишь малой толики ее содержания.) В последней части продолжения "Фауста" также содержится тот же самый мотив трансформации старика в юношу, несущей на себе все признаки божественного брака. Как и в алхимии, эта тема проходит через всего "Фауста" и повторяется на трех разных уровнях (Елена, Гретхен, Царица Небесная), точно так же, как обновление царя принимает форму, которой суждено было трижды закончиться безрезультатно, прежде чем Фауст умер (Юноша-Колесничий, Гомункулус и Эйфорион).

ТЕМНАЯ СТОРОНА ЦАРЯ

464 Помимо Cantilena, существует множество других описаний 274 обновления царя, обогащенных многочисленными подробностями, о которых я не буду упоминать здесь, чтобы не перегружать главу. Приведенного мною материала вполне достаточно, чтобы проиллюстрировать основные черты процесса трансформации. Тем не менее, миф об обновлении царя имеет столько ответвлений, что наше толкование пока что не включает в себя весь спектр этого символа. Поэтому, в этой главе я постараюсь пролить немного света на критическую фазу nigredo, фазу распада и смерти.
465 Как мы убедились, падение царя вызвано несовершенством или болезнью. В Cantilena, его болезнью было бесплодие. Образ бесплодного царя, вероятно, пришел из "Arisleus Vision" 275, где Морской Царь правил бесплодной землей, хотя сам он и не был бесплоден. Как правило, царь каким-то образом связан с миром тьмы. Так, в "Introitus", он поначалу является "тайным, адским огнем" 276, но, как заново рожденный puellus regius (царственный мальчик) он является аллегорией Христа. У Михаеля Майера царь умирает и, в то же самое время, живым бросается в темницу, скрытую в глубинах моря, откуда он взывает о помощи 277. Вот еще одна история о царе из книги Трисмозина "Splendor solis":
Старые философы утверждали, что они видели, как поднимается Туман, и как он распространяется по всей поверхности земли, и они также видели бурление Моря и водных потоков на поверхности земли, и как они стали грязными и начали вонять во тьме. Потом они увидели, как царь Земли тонет, и услышали, как он кричит отчаянным голосом: 278 "Кто бы не спас меня, будет вечно жить и править вместе со мной в блеске моего царского трона", и как Ночь поглотила все. На следующий день, они ясно увидели над царем Утреннюю Звезду, а свет Дня рассеивает тьму, и яркий Солнечный Свет пробивается сквозь тучи, его многоцветные лучи ослепительно сверкают, земля благоухает и Солнце светит ярко. Так наступило Время, когда Царь Земли был освобожден и обновлен, облачен в красивые одежды, и стал красавцем, поражающим своей красотой Солнце и Луну. Он был увенчан тремя драгоценными коронами, одна из которых была Железной, другая — Серебряной, а третья была из чистого Золота. В его правой руке они увидели Скипетр с Семью Звездами, которые все отливали золотым Блеском (и т. д.) 279 -
466 Семь звезд представляют собой перекличку с Апокалипсисом 1:16: "Он держал в деснице своей семь звезд". Тот, кто держал их, был "подобен Сыну Человеческому", что совпадает с puellus regius из "Introitus". Погружающийся в море царь — это таинственная субстанция, которую Майер называет "сурьмой философов 280 '. Таинственная субстанция соответствует христианской доминанте, которая поначалу была жива и присутствовала в сознании, но затем погрузилась в бессознательное и теперь должна быть возвращена оттуда в обновленной форме. Сурьма ассоциируется с тьмой: трисульфид сурьмы — это очень популярная восточная краска для волос (kohl). С другой стороны, пентасульфид сурьмы, "золотая сера" (Sulphur auratum antimonii) имеет оранжево-красный цвет.
467 Утонувший царь алхимии продолжает жить, как "металлический царь", "regulus" металлургии. Это название сгустков металла, образующихся под шлаком в расплавляющейся и раскисляющейся руде. Термин Sulphur auratum antimonii, как и термин "золотая сера", указывает на полное доминирование серы в ее соединениях с сурьмой. Сера, как мы уже знаем, — это активная субстанция Солнца, обладающая противным запахом: двуокись серы и сероводород дают хорошее представление о запахе ада. Сера является таким же атрибутом Солнца, как Лев является атрибутом Царя. Лев тоже отличается двойственностью: с одной стороны он является аллегорией дьявола, а с другой — связан с Венерой. Стало быть, известный алхимикам состав сурьмы (Sb2S5, Sb2S3) содержал субстанцию, которая явно представляла природу Царя и Льва, потому что они говорили о "торжестве сурьмы" 281.
468 Как я уже говорил в "Психология и алхимия" 282, утонувший царь образует аналогию Притче VII в Aurora Consurgens 282 *.
Повернись ко мне всем своим сердцем и не отталкивай меня из-за моей черноты, потому что солнце изменило мой цвет, а вода покрыла мое лицо и земля загрязнилась от трудов моих; ибо тьма сгустилась над ней, потому что я основательно застрял в глубоком болоте и субстанция моя не открылась. Из глубин этого болота кричал я, и из бездны земли, обращаясь к вам, проходившим мимо. Придите и увидьте меня, и если найдется кто-нибудь, похожий на меня, я отдам в его руки утреннюю звезду.
469 "Глубокое болото" напоминает о Псалме 68:3: "Infixus sum in limo profundi et non est substantia" ("Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать". Слова Давида толкуются Епифанием283сле-дующим образом: существует материал, который состоит из "болотных отражений" и "грязных греховных мыслей". Но Псалму 129:1: "Из глубины взываю к тебе, Господи", он дает следующее толкование: "После того, как святые удостоены того, чтобы Святой Дух поселился в них, он, поселившись в них, наделяет их даром заглядывать в глубокие Божьи вещи, чтобы они могли восхвалять его из этих глубин, о чем также говорит и Давид: "Из глубины" — говорит он — "взываю к Тебе, Господи" 284.
470 Эти противоречащие друг другу толкования "глубины" (profunda) в значительно большей степени сближаются друг с другом в алхимии, зачастую становясь настолько близкими, что кажутся ни чем иным, как двумя разными аспектами одной и той же вещи. Это вполне естественно, что в алхимии глубина должна в одном месте обозначать одно, а в другом — другое, приводя в отчаяние всех любителей последовательности. Но что касается смысла, то вечные образы далеки от последовательности. Это характерно для алхимиков, что они никогда не забывали об этой полярности, тем самым компенсируя мир догмы, которая, чтобы избежать двусмысленности, уделяет больше внимания одному полюсу за счет другого. Склонность минимально отделять противоположности друг от друга и стремление к единству смысла абсолютно необходимы для ясности сознания, поскольку четкое определение границ является частью его сути. Но когда разделение заходит настолько далеко, что из виду теряется другой полюс, чернота белизны, зло добра, глубина высот, и тому подобное, то в результате мы имеем однобокость, которая в этом случае компенсируется из бессознательного без нашего участия. Уравновешивание происходит даже против нашей воли, которая, вследствие этого, вынуждена становиться все более и более фанатичной, до тех пор, пока это не приводит к катастрофической энантиодро-мии. Мудрость никогда не забывает, что у каждой вещи есть две стороны, и если бы мудрость была у власти, то она знала бы, как избежать подобных неприятностей. Но власть никогда не увидишь на троне мудрости; она всегда находится в фокусе массовых интересов и потому неизбежно связана с безграничной глупостью массы.
471 По мере увеличения однобокости власть царя разлагается, ибо изначально она состояла как раз из его способности соединять полярность всего бытия в символе. Чем отчетливей становится идея, и чем ясней сознание, тем более "монархичнее" становится его содержимое, которое должно подчинить себе все, что ему противоречит. Это крайнее состояние обязательно должно быть достигнуто, несмотря на тот факт, что кульминация всегда является предзнаменованием конца. Сама природа человека, бессознательное, немедленно стремиться к компенсации, и это противно крайнему состоянию, ибо оно всегда считает себя идеальным и, к тому же, находится в положении, которое дает ему возможность доказывать свою правоту наиболее убедительными аргументами. Мы просто не можем не признать, что оно — идеально, но при всем при этом оно — несовершенно, потому что оно выражает только одну половину жизни. Жизнь хочет не только ясности, но и загадочности, не только света, но и тьмы; она хочет, чтобы за каждым днем наступала ночь, и чтобы мудрость сама отмечала свой праздник, который, поистине оставил глубокий след в алхимии. И по этим причинам тоже царь постоянно нуждается в обновлении, которое начинается с погружения в свою собственную тьму, с ухода в свои собственные глубины и с напоминания о том, что он находится в кровном родстве со своим противником.
472 В Ancoratus Епифания сказано, что феникс восстает из пепла поначалу в форме червя:
Когда птица мертва, поистине полностью сгорела, и пламя погасло, остаются только примитивные остатки плоти. Из них в определенный день появляется неприятный червь, который обретает крылья и становится как новый; но на третий день он взрослеет, и после того, как с помощью лекарств он достигает положенных размеров, он выбирается на поверхность и снова мчится в свою страну, где и обретает покой 285.
Вот так и царь восстает из своего "адского огня" в форме увенчанного короной дракона 286 Он — это Меркуриев змей, который особенно связан с плохо пахнущими местами ("его можно найти на кучах помета") 287. Тот факт, что в отрывке из Ancoratus говорится об "определенном дне", может, вероятно, пролить определенный свет на явно уникальное использование Кунратом в его Amphiteatrum "filius unius (SVI) diei" 288, как обозначение "Гермафродита природы", то есть таинственной субстанции. Здесь он является синонимом "Сатурна 289, обоеполого Философского Человека Философов, свинца мудрецов, Философского Мирового Яйца... величайшего чуда света, Льва, зеленого и красного... Лилии между тернами" (Песнь Песней 2:2).
473 Как мы уже знаем, filius regius тождественен Меркурию и, на этой конкретной стадии, также и меркуриеву змею. Кунрат обозначает эту стадию Сатурном, темным, холодным maleficus; мировым яйцом, явно обозначающим первоначальную стадию и, наконец, зеленым и красным львом, представляющим животную душу царя. Все это выражается драконом или змеем, как summa summarum. Нам все время твердят, что дракон, как самая низкая и зачаточная форма царя, сначала является смертельным ядом, но потом становится алексифармом.
474 В мифе о фениксе, в том его виде, в каком он записан Плинием, мы снова встречаемся с червем: "... из его костей и костного мозга сначала появляется что-то вроде личинки, которая вырастает в цыпленка" 291. Эту версию повторяют Клементий Римский 292,Артемидор 293, Кирилл Иерусалимский 294, святой Амвросий 295 и Кардан 296. Для того, чтобы понять миф о фениксе, очень важно знать, что в христианской герменевтике феникс стал аллегорией Христа, что равносильно новому толкованию мифа. 297 Самосожжение феникса соответствует самопожертвованию Христа, пепел — его погребенному телу, а волшебное обновление — его воскресению. 298. По мнению Гораполло (IV в.н.э.), взгляды которого были переняты пришедшими ему на смену авторами 299, феникс символизирует душу и ее путешествие в страну нового рождения 300. Он обозначает "долго длящееся восстановление вещей" (άποκατάστασιν πολυχρόνιον); это, собственно, и есть само обновление 301. Идея апока-тастасиса* или взятия на небо (Деяния святых апостолов 3:21) или единения всего во Христе (Послание к Ефесянам 1:10) 302, могла в значительной степени поспособствовать ассимиляции аллегории феникса, причем в отрыве от главного мотива обновления.
475 То, что Кунрат после слова "unius" вставил слово "SVI", написанное большими буквами, определенно указывает на то, что он говорил о чем-то божественном. Это могло быть только каким-нибудь аналогом Бога или Христа. Больше нигде в алхимических текстах не упоминается этот "определенный" день, за исключением периодического напоминания о том, что особой милостью Божьей наступит день, когда opus будет завершен. Скорее всего, что вставленное Кунратом "SVI" относится к Богу, в том смысле, что films regius рождается в "Его" день, день, который принадлежит Богу или выбран им. Поскольку феникс — это, прежде всего, аллегория воскресения, то этот определенный день рождения и обновления должен быть одним из трех дней погребения Христа и нисхождения в ад. Но в христианской догме об этом определенном дне ничего не говорится, если только Кунрат, обладавший абстрактным мышлением, не предвосхитил аргументы некоторых протестантских догматиков, которые, следуя Евангелию от Луки 23:43 303, выдвинули теорию, что после смерти Христос не сразу же спустился в ад (как это утверждает католическая догма), а остался в раю до пасхального утра. Точно так же, как в момент отделения души Христа от его умершего тела произошло землетрясение, другое землетрясение имело место пасхальным утром (Евангелие от Матфея 28:2). Во время этого землетрясения
Это всеобъемлююшее просветление и возвращение к первозданному состоянию благости, окончательное восстановление всего и всех, несмотря на греховную природу происхождения и независимо от воли сотворенных существ (см. "Архетип и символ", с.287) — Прим.ред. душа Христа воссоединилась с его телом 304, и только после этого он действительно сошел в ад, чтобы проповедовать "находящимся в темнице духам" (Первое послание Петра 3:19). Тем временем, на могиле Еместо него появился ангел и обратился к женщинам. Предполагается, что нисхождение в ад ограничивается этим коротким отрезком времени 305.
476 С этой точки зрения, "определенный" день — это Пасха. В алхимии, единение души с телом представляет собой чудо con-unctio, в результате которого lapis становится живым телом. Феникс символизирует именно этот момент 306. Алхимическая трансформация часто сравнивалась с восходом солнца. Но помимо того факта, что нет никаких оснований для предположения, что подобные мысли когда-либо приходили Кунрату, теория Пасхального утра представляется не очень убедительной. В ней отсутствует такой важный элемент, как "червь", который Епифа-ний особенно выделяет в связи с определенным днем. Похоже на то, что не должно упускать этот элемент при объяснении filius unius dei. Вероятно, это об определенном дне говорится в Книге Бытия 1:5: "И был вечер, и было утро: день один" 307. Это было после того, как свет был отделен от тьмы (или после создания света), и здесь следует вспомнить, что тьма предшествует свету и является его матерью 308. Сыном этого определенного дня является Свет, Логос (Евангелие от Иоанна 1:5), который для Иоанна и есть Христос 309. При таком толковании сразу же образуется связь между сыном определенного дня и "Гермафродитом природы" 310, Философским Человеком, а также Сатурном, искусителем и угнетателем 311, который, будучи Ялдабаофом и верховным архонтом, связан со львом. Все эти образы являются синонимами Меркурия.
477 Существует дидактическое стихотворение Sopra la composizio-пе della pietra dei Philosophi*, написанное Маркантонио Крассе-ламе и опубликованное в книге под знаменательным названием La Lumiere sortant par soimesme des Tenebres** 312. Как видно из названия книги, речь идет не о свете, созданном Логосом, а о спонтанном самозарождающемся свете. Стихотворение начинается с сотворения мира и в нем утверждается, что Слово создало хаос: