Особенности рецепции римского права в дореволюционной России

Рецепция римского права в России, прежде всего, связана с Византийской империей, которая сыграла важную политическую и социальную роль в формировании российской государственности. Исследователями отмечается, что в Византийской империи в сфере государственной жизни существовало господство строго цезаризма, полная неограниченность, безответственность перед законами императорской власти; в сфере права – законодательство вполне развитое, унаследованное от эпохи наибольшего процветания римского права; в сфере жизни религиозной - твердо и высоко поставленную церковь, управляемую многочисленными и образованным духовенством, имеющим громадное влияние на дела государства.[264] Таким образом, прослеживается определенная преемственность государственности. По-видимому, влияние Византии на правовую жизнь Древней Руси связано с тремя основными факторами: с успешными военными походами в Византию, развитыми торговыми связями и принятием христианства как господствующей религии.

Знакомство древних славян с римским правом вытекало из факта соприкосновения с огромным числом «цивилизованных» рабов из Византии, полученных в результате военных набегов. Об их присутствии на территории славянского государства свидетельствуют многочисленные византийские источники VI-VII вв. Они содержат сведения о взятии славянами в плен женщин, детей и боеспособных мужчин.

Исследователи считают, что такой состав рабов указывает на наличие в славянском обществе двух составных групп рабства, возникших из пленения и дальнейшей адаптации в семейные союзы женщин и детей, с одной стороны, а позднее взрослых мужчин - с другой [265]. Соответственно, если предположить, что культурно-правовой уровень у славян был ниже, чем у завоеванных ими византийских рабов, то постоянное соприкосновение с ними и их ассимиляция (полная или частичная) на территории славянских племен может приводить и приводит к внедрению элементов иностранной культуры, в том числе и правовой культуры. Повседневное общение с многочисленными рабами из развитых, по сравнению с древнерусским государством стран позволяло сравнивать правовые институты различных стран со своими и успешность их действия. Появилась возможность рецепции правовых обычаев, которые подходили к праву древнерусского общества. Этому особенно способствовала мягкая политика славянских народов по отношению к рабам.

Знакомство славян с Византийским правом происходило также и в связи с крепнувшими торговыми и политическими связями, о чем свидетельствуют сохранившиеся договоры. Постоянные оживленные связи с Византийской империей были плодотворными для Московской Руси. Константинополь служил не только сосредоточием могучей византийской культуры, но и местом, где общались русские, греки и южные славяне. Россия оказывается одним из важнейших поставщиков некоторых товаров, имевших большое значение в Средние века для Константинополя[266]. Исследователи предполагают, что по византийскому настоянию в договор (6453/945г.) было внесено римское quadrupli, по которому открытое воровство наказывалось вчетверо, т.е. возвращалась украденная вещь и сверх того в наказание тройная цена вещи [267].

Но рецепция возможна только тогда, если уже сложилась правовая система, нуждающаяся в такой рецепции. Первые письменные источники Древней Руси показывают существование отлаженной развитой системы права. Например, первое летописное упоминание об институте опеки относится к 879г.: «Умерши Рюрикови, предаст княжение Олгови от рода ему суща, вдав ему сын своей на руця Игоря, бысть бо дщетеси вельми», т.е. Рюрик определяет сыну опекуна из числа родственников. Русская Правда (ст.99) определяет, что «если после смерти отца в семье остались малые дети и мать выходила вторично замуж, то опекуном их назначается один из ближайших родственников или им мог быть отчим».

Сам факт рецепции стал возможным и из-за знакомства с различными правовыми источниками иностранного права. Наукой установлено, что на Руси, со времен Ярослава Мудрого, существовал определенный мощный переводческий центр. Летописец отмечал, что «… и книгам (Ярослав Мудрый) прилежа и почитая е часто в нощи и на дне; и собра писцы многы, и перекладаше от грек на словеньско письмо, и списаша книги многы, и списка, имиже поучающеся верни людям наслажаются ученья божественного … Велика бо бывает полза от учения книжного, книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянию, мудрость бо обретаем и вздержанье от словес книжных; се бо суть рекы, напаяющи вселенную, се суть исходища мудрости, книгам бо есть неисчетная глубина…».[268]

Этот упомянутый летописцем «центр» осуществлял деятельность по переводу книг не только с греческого, но также и с латыни и с древнееврейского[269]. В литературе предполагается, что эта переводческая школа представляла собой известный кружок лиц, знавших греческий язык и начитанных в славянской письменности, которым кн. Ярослав и поручал делать переводы [270]. Доказан факт, что в окружении князя был сделан древнерусский перевод новейшей для того времени редакции полного текста Эклоги (Ecloga privata) [271]. Об активной работе этого переводческого центра свидетельствуют сохранившиеся литературные переводы. Исследователи считают, что древние славянские переводчики, в частности, русские переводчики в эпоху Киевского государства, не ограничивались переводами греческих текстов как классических, так и особенно раннехристианских и византийских, но отваживались переводить и с древнееврейского языка, причем не только библейские масоретские тексты, написанные с огласовкой, как, например, «Эсфирь», но и довольно многочисленные талмудические произведения.[272]

Качество переводов, сохранившихся до наших дней, высоко оценивается современными исследователями. Так, известный российский исследователь Д.С. Лихачев рассматривает перевод «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, выполненный не позднее начала XIIв. в Киевской Руси, как свидетельство не только высокого уровня переводческого искусства, но и древнерусского искусства вообще[273].

Объем деятельности центра неизвестен, но, возможно, переводились многочисленные книги правового характера. На это указывают отдельные исследования. Так, А.Я. Ефименко считала, что Ярослав, посредством чтения проникался христианством, а вместе с тем и римско - византийскими понятиями о государственном строе и своих обязанностях как христианского правителя. Это нашло отражение в Русской Правде. «Русская Правда» - свод юридических положений, частью заимствованных из правовых понятий, господствующих в жизни, частью из византийского права[274]. Однако, как было показано в параграфе, посвященной понятию рецепции, все явления, касающиеся рецепции, всегда вызывали и будут вызывать неоднозначные оценки общества в связи с присутствующим идеологическим фактором. Поэтому в науке существует весьма осторожное отношение к выявлению рецепции из-за обвинений в «не патриотизме».

Соответственно, представляется очевидным вывод исследователей о влиянии Запада на Русь, так что еще задолго до того времени, когда в Московском государстве почувствовалась неотложная потребность «прорубить окно в Европу» двери на Руси держались широко открытыми для западно-европейского влияния[275].

Но главной причиной рецепции византийского (греко-римского) права является принятие христианства как господствующей религии. По сути дела, принятие христианства привело к превращению русских земель в периферию Византийского мира. Диффузия или передача опыта управления государством и правовых практик регулирования социальных процессов Византией восточным славянам началось раньше, в IX в., когда империей были заключены договоры с племенами, получившими дань с "греков", а взамен, гарантировавшими спокойствие ее границ[276].

Для Руси это была именно «кризисная» модель рецепции. Историческая наука исследовала ход этого кризиса, который был связан с поиском идеологии союза славянских государств. Первоначальный выход из кризиса был неудачен. Основная языческая «реформа» Владимира закончилась провалом, как и предшествующие ей попытки провозгласить Перуна верховным божеством всех восточных славян. Предполагается, что главной причиной тому являлось историческая необратимость разложения родоплеменного строя, что делало неизбежным падение союза союзов племен под гегемонией Киева. Признаки распада союзной организации появились во второй половине Хв. достаточно определенно. Кроме того, в самой реформе заключались изъяны, препятствующие поставленной цели. Основной из них - верховенство Перуна над остальными богами. Перунов культ пришлось навязывать союзным племенам, в результате чего языческая «реформа» проводимая из Киева, вылилась в религиозное насилие «Русской земли» над словенами, кривичами, радимичами, вятичами и пр., что вызвало волну антикиевских выступлений. Следовательно, вместо единения «реформа» привела к раздорам и обострению отношений Киева с подвластными ему племенами. Тогда Владимир, изыскивая новые средства для сплочения межплеменного союза, для утверждения господствующего положения в нем, прежде всего, Киевской социальной верхушки, обращается к христианству.[277] Ранее мы определились с содержанием рецепции, в силу чего она невозможна в кризисной модели без социального кризиса. В этой связи, представляется упрощенным взгляд некоторых исследователей, что «крещение Руси приняло форму внезапного и болезненного переворота сверху».[278] С этих же позиций представляется ошибочным мнение В.П. Оргиша об отсутствии кризиса идеологии перед принятием христианства. Он считает, что Древняя Русь, ставшая полем постепенного широкого приложения христианских идеалов, не находилась в кризисном состоянии. Она двигалась по пути социально-экономических и культурных преобразований, решала конкретные государственные задачи, и вопрос о принятии новой веры был для нее вопросом государственной необходимости.[279]

Для реализации рецепции необходимо было «переваривание» заимствованного. И такое «переваривание» происходило в разных формах вплоть до 1917г. В результате была рождена именно российская форма православия с религиозно-правовой философией, отличающейся от византийской модели. Известный русский исследователь XIXв. М. Хлебников, сопоставляя идеалы христианства, отраженные в литературе домонгольского периода с существовавшей тогда действительностью, обоснованно считал, что христианские идеалы говорят о презрении к миру, а в действительной жизни этого времени человек не может без опасения поехать к знакомому на обед, не подвергаясь часто возможности потерять глаза или даже жизнь. Идеалы говорят о чудесах, которые делаются верой, а в действительности народ грабит киевские храмы, из мести к киевлянам. Идеалы говорят о монашеском аскетизме, а в жизни господствует чувственность, многоженство, в форме союза с рабынями, отчасти признаваемом законом. Идеалы говорят о презрении к благам мира, а во всех действиях князей виден грубейший эгоизм[280].

Исследователи справедливо отмечают, что христианство смягчило и смягчало длительное время характер правовых отношений на Руси и в Российской империи в русле теории римского права. Так, перед древнерусским государством остро стояла проблема рабства, наносившая существенный вред нравам общества. В этой связи отмечают, что «церковное правило» митрополита Иоанна, следуя в русле византийского (грекоримского) законодательства, запрещало продавать рабов из христиан в «поганые» страны; в противном случае подвергало продавцов отлучению от церкви. Вследствие этого, вошло в обычай, что православный не может быть холопом у человека некрещенного. Впоследствии, законами царя Михаила Федоровича запрещено было в Сибири и Астрахани покупать или приобретать даром татарское население и высылать их в Россию.[281] Благодаря этой рецепции появилось на Руси стабильное "писаное" право. Именно византийская церковная культура привела к формированию славянской письменности, а регулярное управление, основанное на следовании стабильным и сложным религиозным канонам, потребовало письменной фиксации правового порядка в стране. Одними из первых источников права на Руси стали договоры с Византией — своего рода jus gentium Восточной Римской империи. В дальнейшем русские княжества стали принимать и свои собственные письменные источники права. Большинство, если не все, из них содержали прямые заимствования из права Византийской империи (Номоканона, Эклоги, Прохирона и пр., и даже избранных глав Кодекса, Дигест и Новелл Юстиниана.

В ряде исследований сквозит сожаление, что Древняя Русь восприняла не чистое римское право, а его византийскую переработку: «Византийское право уступало римскому праву именно с точки зрения формально-юридического: его понятия, терминология были сравнительно неопределенны, расплывчаты, носили более конкурентный характер».[282] Однако вся рецепция средневековья основывалась именно на византийском законодательстве императора Юстиниана.

Любопытен вопрос о рецепции библейских религиозно - правовых норм, в силу принятия христианства. Первоначально, в какой-то степени роль, эквивалентную римскому праву, на Руси играли правовые нормы, зафиксированные в Библии [283]. В литературе отмечается, что и русское обычное право получало подкрепление и развитие в «Священном Писании», откуда (наряду с памятниками византийского законодательства) по преимуществу черпались новые правовые нормы[284].

Даже на бытовом уровне, при прочтении текстов Ветхого и Нового Завета, верующие должны были проникаться и проникались древнееврейской правовой философией.

Но при оценке такой бытовой рецепции нельзя забывать и то, что сама Церковь сдерживала распространение религиозно-правового знания. Вообще, проблема чтения Библии занимает одно из центральных мест в «Послании патриархов Восточно-Кафолической Церкви о православной вере» 1723г. В этом документе на вопрос «Все ли христиане должны читать Священное Писание?» - в принципе дан отрицательный ответ: «Читать его не все способны, но только те, которые знают, каким образом надлежит испытывать Писание, изучать и разуметь оное… Не всякому позволяется без руководства читать некоторые части Писания, особенно ветхозаветного. Без разбору позволять неискушенным чтение Священного Писания то же значит, что и младенцам предложить употребление крепкой пищи». Видимо, исходя из этих соображений в Древней Руси, хотя и не в такой открытой форме как в католических странах временами раздавались голоса, призывавшие запретить простолюдинам вообще читать Библию.[285]

Пропаганда религиозно-правовых норм в России наталкивалась на общераспространенное невежество духовенства и на низкий его авторитет в обществе. Современниками еще в XVIIIв. отмечалось, что священники терпят побои от светских лиц, даже имея при себе в дароносице святые дары (1777г). В середине еще XVIIIв. духовенство еще наказывали розгами; указами 1767 и 1771г. синод воспретил телесные наказания священников и дьяконов в «духовных командах» предписывая исправлять их отрешением от дохода и прихода. В 1819 и 1821г. отбираются от духовных лиц подписки сохранять себя в трезвости и благонравии, гнушаться пороков, в особенности пьянства. Российское духовенство было тогда почти безграмотно - в 1786г., в Казанской епархии оказалось из церковнослужителей «неисправных в чтении и не умеющих совсем читать по книге, писать и петь» - 381 человек, «ученых» священников было очень мало; в 1789г. не все священники знали катехизис…»[286].

Поэтому представляется сомнительным предположение, что проводники христианской веры на Руси (на первых порах - греки и выходцы из южных славян) приобщали общество к каноническому элементу византийского права.[287] Кроме того, духовенство в России сначала было весьма малочисленным. Так, летопись 1052г. фиксирует исключительно как важное событие приезд в том же году из Греции в Россию троих певчих со своими семьями.[288] Соответственно и влияние византийского духовного элемента на Руси было не значительным.

Однако, несмотря на такую проблему с духовенством, российское право в силу рецепции христианства практически полностью заимствовало положения римского и канонического права, введя их в качестве действующей отрасли права, регулирующих семейные правоотношения. Формирование древнерусского семейного права связывалось с принятием христианства и с непосредственным влиянием византийского права и традиций. Брак стал рассматриваться как таинство, как «мужеви и жене сочетание и бытие во всей жизни божественные же и человеческие правды общение», целью которого являлось продолжение рода человеческого.[289] В силу этого фактора, неудивителен факт, что в постановлениях об опеке в Русской Правде прослеживается сильнейшее влияние византийского права[290].

Рецепция римского права осуществлялась в рамках внедрения христианства и посредством распространения духовной литературы. Ярким примером является активное распространение на территории древней Руси Кормчей книги. Она представляла собой греческий Номоканон (Прохирон), который применялся вплоть до XIXв. включительно. В основу этого законодательного памятника положено византийское законодательство императора Юстиниана. В связи с этим исследователи отмечали, что при сравнении отдельных мест Прохирона с законодательством Юстиниана оказывается, что редакторы первого часто пользовались лучшими рукописями, чем те, которые лежат в основании изданий греческих конституций Кодекса Юстиниана и греческих Новелл [291].

Кроме этого, в содержание Номоканона вошло: Свод законов, систематизированных патриархом Константинопольским Иоанном Схоластиком в VIв., Эклога императоров Льва III и Константина V, содержащая нормы римского гражданского права; Номоканон патриарха Фотия (IX), Судный закон; Свод законов императоров Романа и Константина (Xв.); Свод законов императора Алексея Комнена; Свод законов о браке; Пространная Русская Правда, церковные уставы князей Владимира и Ярослава и т.д. Помимо перечисленного, в рассматриваемый акт вошло и несвойственное по своему характеру законодательство католической церкви. «Нужно только удивляться тому - восклицает исследователь церковного права М. Горчаков,- что в составе Кормчей книги и источников православного церковного права оказалась Булла папы XVIIв.». По его мнению этот факт мог произойти случайно и только вследствие неизвестности происхождения. [292]

Вообще, в литературе признается большое значение этого источника. Я.Н. Щапов характеризует его как византийский кодекс, заимствованный в славянских странах, и представляющий собой наиболее полный и удобный для пользования, а также наиболее распространенный сборник церковного права в новейшей обработке IХв. [293]

Смешанный характер рассматриваемого источника позволяет исследователям говорить о сосуществовании в этом сборнике нескольких систем права, среди которых восточноримское право занимало важное место наряду с древнерусским княжеским и церковным правом.[294]

По мнению исследователей древнерусского права, Кормчая расширяла кругозор юридических понятий, приучила возводить факты в понятия; появляются новые технические юридические выражения.[295]

Содержание Номоканона, в свою очередь, отразилось на содержании Судебника 1497г., который также во многом стал дублировать положения византийского права.

В литературе также подчеркивается факт, что с момента принятия христианства на Руси, государственная власть постоянно искала подтверждение своего авторитета как законодателя в христианской философии и была ей непосредственна связана. В ней особо выделяется непосредственная связь понятия царства с понятием закона, нашедшая свое законодательное воплощение в древнерусском праве. Виднейшие представители древнерусской интеллигенции - русские книжники неоднократно повторяли и толковали библейские слова о «праведном царе», «чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его, и чтобы не уклонялся он от закона ни направо, ни налево: дабы долгие годы пребыл на царстве он и сыновья его…» (Второзаконие, 17. 20) [296].

Исследователи отмечают своеобразную ментальность русского народа по отношению к царю и его законам. Неотъемлимым элементом народных представлений о царе было представление о великом государе как о своего рода истине в последней инстанции. Это выражалось в формуле: «Право есть правда от царя».

Воплощением этих взглядов было право челобитья царю, которым жители российского государства постоянно активно пользовались. Вообще стремление многих русских людей XVIIв. в любой спорной ситуации, независимо от ее серьезности, «бить челом государю», было связано с представлением о царе как о гаранте общественного порядка. Царская грамота или царский указ не могли восприниматься массовым сознанием в XVIIв. как неправильные, ошибочные. Если же в них обнаруживалась какая-либо несправедливость, люди могли объяснить это тем, что эта грамота - поддельная, фальшивая. Существовали и более экзотический вариант такого объяснения - предположение о том, что «неправильная» грамота прислана не от царя, а от черта. В течение всего XVIIв. царь являлся в представлении русскому народу сакральной ценностью высочайшего значения, уступающей только Богу. Источником для этих представлений служили не сами по себе византийские теории, а определенным образом воспринимавшаяся, понимавшаяся, а иногда извращавшаяся народной средой официальная государственная идеология, элементом которой особенно в правление Алексея Михайловича, могли становиться те или иные идеи, заимствованные у греков. При этом частью народных социально-политических представлений становилось только то, что соответствовало им в принципе[297]. Таким образом, происходило “переваривание” народной средой религиозно-правовой философии христианства.

Это же “переваривание” нашло отражение и во внедрении на русской почве христианской концепции права собственности, оказывающая сильнейшее влияние и на современную российскую цивилизацию. В общих чертах она выражается высказыванием Фомы Аквинского, что только Бог - Господин всех вещей. Западный теолог А. Раушер рассматривает эту мысль в духе библейского свидетельства о том, что все сотворенное принадлежит Богу. По этой причине человек не может быть изначальным собственником, а лишь управляющим, попечителем вверенных ему имущественных благ. Тем самым одновременно предполагается, что человек не вправе по своей прихоти распоряжаться этими благами, а тем более уничтожать их. Он, наоборот, призван относиться к ним с особой ответственностью[298]. Католическая церковь в 1981г., констатируя кризис христианского мировоззрения, отразила его опасность в энциклике «Laborem exercens». Папа Иоанн Павел II отметил, что “учение церкви никогда не понимало собственность таким образом, чтобы она могла стать причиной социального контраста по отношению к труду. Собственность приобретается прежде всего трудом и для того, чтобы она служила труду”.

Российское правовое мировоззрение всегда придерживалось этого принципа. Так, крестьяне в дореволюционной России в принципе не рассматривали помещика в качестве собственника. В 1917г. как следствие этого мировоззрения был рожден слух, о том, что для того, чтобы стать собственником земельного участка необходимо физически уничтожить “своего” помещика. Современная Россия также испытывает подобные проблемы. Общество не приемлет результаты приватизации и прочие подобные “законные” явления. Может быть в этом источник “правового нигилизма”? Но необходимо признать, что современное российское общество перестает сопротивляться произволу права. Становятся пророческими слова Джульетто Кьеза: “Третий Рим, или вернее, страна, претендовавшая на этот титул, сворачивает свои знамена. Первый пал под ударами полчищ варваров, второй- под ударами Востока, который с рождения пропитывал его. Этот Рим уничтожается на наших глазах Западом. Единственное отличие от двух других состоит в том, что падение совершается намного быстрее. И без боя. Россия со своей хваленной духовностью склоняется с приходом скупого царства прагматизма, успеха и материализма”[299]. И конечно прав А.С. Панарин, отмечая, что на наших глазах совершается переворот, способный отразиться на судьбе российской интеллигенции в целом. Пройдя западническо-либеральную выучку и поняв рынок в духе теории “естественного отбора”, интеллигенция решилась отказать униженным и оскорбленным в кредите морального и исторического доверия. Распространенность получает точка зрения, согласно которой бедность и униженность является свидетельствами не святости и избранства, а нерадивости и отверженности. Потерпевшие поражение объявляются достойными своей участи.[300]

Идеализация средневековых отношений прослеживается в работах исследователей в следующем. Так, В.И. Карпец считал, что именно в это время закон являлся обязательным для всех: народ, «отметаясь воли», склонялся под власть воли высшей, от которой исходит царь, избранник ее. Но и сам царь делает то же самое. «Сердце царево в руце Божий» (Притчи, 21,1) и отступление от закона лишает верховную власть всякого смысла и оправдания. С понятием закон неразрывно связан канон, то есть главные правила жизни церкви и старина - обычай в светской области. На «старину» ссылались всякий раз при принятии государственных решений. Каждое новое решение было «уяснением», углублением «старины», которая для Руси шла от времен Владимировых, а в отношении всемирной истории, продолжением которой почитали русскую, - через Византию к деяниям древних царей. Писанное же право, исходящее от самой верховной власти, называлось уставом, указом, уроком, судебниками. Через Кормчую книгу в русскую жизнь входит понимание канона как основы всякого устава, указа, урока. Такое сочетание канона и «старины» означало, что верховная власть, не будучи ограниченной юридически, так как сама была источником писанного права, была ограничена нравственно и шире- онтологически в отношении бытия мира в целом[301]. Но, несмотря даже на такую идеализацию правовой действительности, положительное влияние христианства на общество и государство привело к исключительному для российской истории событию: привлечению Ивана Грозного к церковно-правовой ответственности. По решению Собора 23-х иерархов Русской церкви в 1575г., он подвергся осуждению и должен был пройти открытое покаяние за четвертый брак в течение трех лет.[302]

Кризис церковно-правового мировоззрения оформился к 1767г., когда был вынесен указ, запрещавший церковным служителям оформлять жалобы и челобитные крестьян на своих владельцев. Священник перестал быть защитником своих прихожан, но, напротив, обязан был доносить на них, нарушая тайну исповеди. Престижу священства был нанесен смертельный удар, приводящий сначала к сочинительству похабных сказок про попов, а затем - в 1917г.- и к физической расправе над ними.[303]

Вообще, исследования отмечают, что с X-XVIIIв. Российская Империя ассоциировалась с двумя соперничающими образами - Рима и Византии. До Петра Великого основной моделью служила Византия, и само именование русского императора, «царь», соответствовало его роли православного государя, попечителя своей паствы. Однако уже с конца XV столетия московские цари стали обращаться и к римским источникам, которые подтвердили бы их равенство с императорами Священной Римской империи и западными королями, претендовавшими на римское происхождение[304].

Известен факт, что Иван Грозный рассматривал себя не иначе как потомка «божественного императора Августа»[305]. Кроме того, Иван IV, провозглашая свое «германское» происхождение от Рюрика, утверждал, что не является «русским». Изображение орла на императорском щите он объяснял своим кровным родством с Августом.[306] Но он также с особой гордостью упоминал и титул Казанского царя[307], что дает основание говорить о некоем симбиозе между византийской и татарской традицией.

Такая тенденция являлась распространенной в древности и в Средние Века. Исследователи отмечают, что Чингисхан оставил после себя мифическое предание о своем происхождении: «Прародитель Чингисхана-пегий волк, судьба его от рождения предопределена Вечным небом, а жена его - прекрасная маралиха».[308] Запад также не отставал от этой традиции. Например, во Франции, возвести свой род к Каролингам стало для Капетингов политической и идеологической задачей первостепенной важности: снять с себя обвинение в узурпации, отодвинуть начало династии в более далекое прошлое и, главное, установить прямую связь с Карлом Великим, с этой фигурой мифологизированной истории, которую использовали в собственных интересах немцы.[309]

Кроме того, исследователи отмечают, что большое влияние на ассимиляцию античных богов европейской историографией и генеалогией оказала книга Иакова Бергамского «Supplementum chronicarum», где Юпитер описывался как исторический царь, к историческим династиям причислялись и Сатурн, и Уран, и Веста, и Кибела, и Диана и т.д. В Средние века же складывается традиция, возводящая германцев и французов к Гектору. Геракл провозглашался непосредственным предком бургундской династии[310].

Если многие западноевропейские монархи возводили свою генеалогию к персонажам античной истории, древнерусская доктрина, опиравшаяся на летописи, отличалась своим реализмом, - в редакции Ивана III она не имела мифических черт, которые внесены в нее позднее.[311] Все вышеперечисленное было необходимым для средневекового общества в целях сакрализации царской власти и самого царя. В свете последних событий – канонизации царя Николая II, необходимо отметить, что она удалась.

С XVв. в связи с падением Византийской империи глава Российского государства стал именоваться царем и великим князем. Сам термин «царь» происходит от имени (фамилии) древнеримского императора Гая Юлия Цезаря, которое было воспринято его преемниками, став элементом их титула. Затем этот титул перешел в Византийскую империю, где кесарем (т.е. цезарем) назывались ближние родственники императора. Такое притязание русских царей на родство с римскими императорами активно поддерживалось православной церковью. Известно, что Константинопольский патриарх, подтверждая титул царя в грамоте 1561г., уподобил Ивана IV византийскому императору: «царь и государь православных христиан всей вселенной с Востока до Запада и до Океана». Впоследствии, в титул Алексея Михайловича Романова вошло наименование «святой», входившее в титул византийского императора.[312] В октябре 1721г. Петр I принял императорский титул. Этот акт должен был также подтвердить преемственность власти от глав Римской и Византийской империй и поднять политический статус России[313]. Исследователи также отмечают, что принятие Петром Великим титула императора привело к отождествлению России с языческим Римом, а монарха- с образом военного вождя - триумфатора, воплощением силы. Свои модели монархического правления Петр нашел не в самом Риме, а в представлениях о Риме, дошедших до него с Запада.[314]

Таким образом, в Российское государство расширяло свои возможности по дальнейшей рецепции «греко-римского права», расширения православной правовой философии и внедрению теории римского права в правовую систему.

Помимо непосредственного использования римского права на задворках Российской империи (Остзейский край, Польша, Бессарабия), использование положений римского права прослеживается на различных этапах развития российского законодательства. Так, комиссия, подготовившая проект Уложения Алексея Михайловича 1649г., использовала так называемые «градские законы, законы Греческих Царей» [315], т.е. византийское законодательство. Другим примером является дублирование римской градации возрастных групп в российском законодательстве, что обусловлено желанием Императрицы Екатерины II, следовать указаниям римского права[316].

Кроме того, эта российская императрица всячески показывала знакомство с доктриной римского права, показывая пример своим придворным. Так, в своем знаменитом Наказе рассматривала положения естественного права, считая, что оно состоит из познания Творца, кормления, защиты самого себя и желания жить с подобными себе. [317]

Исследователями отмечается факт, что составители таких законодательных документов как Учреждений для управления губерний, Устава благочиния использовали терминологию римского права.[318]

Широкое знакомство с теорией и практикой римского права общества произошло при Петре I.

В XVIII и в последующие века прямые заимствования текстов западного права Россией обрели просто колоссальные размеры. Рецепции подверглось в первую очередь шведское право, а также германские, французские, датские законы. Были проведены обширные кодификационные работы, изменена юридическая техника, что выразилось в: а) обретении русским правом западной отраслевой структуры, появлении многочисленных отраслей и институтов, ранее не известные русскому праву (вексельное право, регулирования права на разработку недр, договор товарищества, новые организационные формы предпринимательской деятельности и пр.); б) превалировании письменного нормативно-правового акта над иными источниками права; в) переходе от каузальных предписаний к абстрактно-общим нормам; г) вытеснении формальными моментами (письменная форма сделки, их регистрация и пр.) традиционных, архаических юридических ритуалов (религиозно-символических актов, ранее выполнявших роль юридических фактов), письменных зафиксированных фактов над свидетельскими показаниями[319].

Культурный шок от введения новых государственно-правовых порядков был столь велик, что в к. XVII — н. XVIII в. в стране широко распространились предания, согласно которым Петр I был не "природным", а подменным царем. Якобы, он был подменен немцами (при рождении, во время путешествия за море и т.п.). Петр — немец, т.е. человек "непонятный", "лукавый". Старообрядцы вообще объявили его Антихристом, нарушающим вековые традиции[320]

Система образования, которая была введена в его правление, существенно отличалась от европейского образования своим стремлением к практичности, целесообразности. «Основные начала европейской науки, вырванные из тех жизненных условий, благодаря которым они не теряли своего конкретного смысла на Западе, и перенесенные в виде чистой догмы на восток, оказалось слишком отвлеченным для русского общества, мало подготовленного к их восприятию; за то приложения их получали в его глазах несомненное значение. Не будучи в состоянии установить тесную связь между теорией и техникой, русские люди сосредоточили свое внимание на этой последней, что придавало образованию исключительно утилитарный характер» [321]. В силу этого, представляется справедливым предположение Л.А. Кассо, что «вероятнее всего, малоуспешность распространения римского права у нас объясняется теми-же причинами, которые помешали укорениться на русских равнинах древним языкам, столь давно уже проникших в европейскую культуру и перешедшим вместе с ней в Америку и даже в Австралию» [322].

Однако, несмотря на это, в отношении римского права как учебной дисциплины была официально выражена позиция Министерства народного просвещения в 1885г.: «Римское право есть столько же факт, сколько теория, столько же данная для познающей науки реальность, сколько выработанная до высшей степени полноты и определенности система юридических понятий, имеющая в основе своей жизнь народа по преимуществу государственного, создавшего государство не в абстракции, но в действительности всеобщее, которое, по кончине римского народа, перешло к новым народам в двух великих видах Востока и Запада, определяемых его двояким отношением к христианской церкви, положившей начало новому, ныне продолжающему свое развитие, историческому миру. Римское право, действовавшее как всемирный закон, остается как всеобщая теория права и служит школой высшего образования для посвящающих себя не только судебному поприщу, но и вообще служению государству в правительственном деле. В таких соображениях римское право, как в своей истории, так и в своей системе, должно быть основным требованием юридического испытания и занимать обширное место в факультетском преподавании»[323].

Т.А. Алексеева, анализируя систему преподавания римского права в дореволюционной России на примере Санкт-Петербургского университета, пришла к следующим выводам:

преподавание осуществлялось профессурой особой кафедры римского права;

в учебном плане имелось два самостоятельных курса истории и догмы римского права;

в первом курсе изучали историю источников и институтов публичного и частного права;

второй курс имел и иное название, отражающее его содержание - система римского права;

предметом курса догмы римского права является законодательство Юстиниана или римское (пандектное) право, действовавшее в Германии еще в конце XIXв.;

в курсе догмы римского права выделялись две части - общая и особенная;

традиционно преподаватели римского права стажировались в Германии, где изучали современное им римское (пандекное) право;

поскольку римское право является теорией цивилистики, преподаватели проявляли научный интерес к гражданскому праву, а также к теории (энциклопедии права);

в учебном плане была представлена не только лекционная форма обучения римскому праву, но и практические занятия. [324]

В.А. Юшкевич отмечал, что в обучении русских юристов особая роль отводилась сравнительному способу: «… метод сравнительной обработки русского гражданского права с правом римским является целесообразным и с точки зрения дидактической: так как наши молодые юристы в университетах получают теоретические основания цивильной науки на лекциях римского права, то этим методом сохраняется связь между отдельными дисциплинами и достигается единство при их изучении». [325].

В 1830г. был издан важнейший памятник русского законодательства - первое Полное Собрание Законов в 45 томах, заключавших в себе законы от Уложения 1649г. по 1825г. При создании этого Свода законов Российской Империи, его «главный редактор» граф Сперанский признавался, что для достижения «полноты» Свода Законов он опирался на лучшие образцы Римского, Французского, Прусского, Австрийского законодательства[326].

Как отмечает В.А. Летяев, в процесс создания Свода стало вмешиваться «много политики» (что еще раз подчеркивает идеологичность любой рецепции). Систематизация российского законодательства в 1832г. должна была продемонстрировать идеологию николаевского «просвещения» - «возвышение своей народности». Согласно циркуляру министерства народного просвещения 1833г. «наука отечественного правоведения будет полная, истинная и современная, когда она будет обозревать каждый род законов во всей полноте бытия, т.е. догматически, исторически и философски…. и одушевляться единым духом православия, самодержавия, народности».[327]

Однако о законодательстве Юстиниана М.М. Сперанский отзывался крайне скептически: «В преклонном и близком уже к падению веке Римской Империи, ни в уме, ни в силе государственного управления нельзя было по естественному порядку ожидать здравых и точных о законах понятий. Римские законы, памятник долголетнего гражданского образования и великой законодательной мудрости, в изменении постановления и великой законодательной мудрости, в изложении Юстиниановом представляют собой развалину великолепного здания, в коей рукой слабых и малосведующих художников на удачу слеплены разнородные драгоценные остатки».[328]

Несмотря на такое внешнее отношение к римскому праву, исследователи отмечают как факт, что при составлении Свода Законов Российской империи законодатель руководствовался именно законодательством императора Юстиниана, но с необходимыми поправками от философа Бэкона.[329]

Кроме этого, признается факт, что граф Сперанский не ограничивался подражанием иностранным «образцам» в отношении плана работы, но что часто самые правовые положения просто переводились из иностранных кодексов и что, затем, к этим переводам подгонялись постановления иностранного законодательства. И именно этим Г. Барац объяснял противоречия, неясности, «сбивчевость», «загадочность» Свода и за объяснениями необходимо обращаться к тем иностранным образцам, которые вдохновляли редакторов Свода Законов.[330]

Современные российские ученые считают, что, когда при Николае I шла подготовка к созданию Свода законов в качестве модели для систематизации, то была использована и институционная система римского права, “на основе которого строилась систематизация законодательства в Европейских государствах”.[331] Это мнение дублирует мнение известного российского цивилиста XIXв. Г.Ф. Шершеневича, который утверждал, что построение Свода законов гражданских Российской империи представляет собой «близкое воспроизведение институционной системы»[332]. Этого же мнения придерживался и другой дореволюционный цивилист В.И.Синайский[333]. Однако это мнение критиковал цивилист XIXв. Н.М. Коркунов. Согласно его мнению, понятие кодификации и инкорпорации заимствованы нами у западных юристов, но те понимают под инкорпорацией нечто существенно отличающееся от нашего Свода. Для них типичным примером инкорпорации служат Дигесты и Кодекс Юстиниана. Оба эти сборника составлены путем сознательного выбора из сочинений юристов и императорских постановлений, причем выбиралось не всегда только позднейшее, а, несомненно, обращалось внимание на содержание предназначавшегося к включению в сборник. Напротив, при составлении нашего Свода строго держались чисто механического порядка предпочтения всегда позднейших законов.[334]

Однако приходится констатировать, что в обыденной юриспруденции римское право не пользовалось особой популярностью. Примером служит решение №62 Гражданского кассационного департамента за 1891г. В нем отмечалось, что правительствующий Сенат считает нужным обратить внимание на допущенные Виленскою судебною палатою отступления от общепринятого правильного способа изложения судебных решений, заключающегося «как в неуместных ссылках в самом тексте обжалованного решения, вопреки ст.9 Устава на начала «так называемой теории права» на учения римского и французского права, на сочинения иностранных юристов и т.п., так и в неоднократном употреблении несвойственных русскому языку выражений, как- то абсолютная и релятивная симулятивность, фиктивность и т.д.» [335].

В.А. Летяев отмечает, что значение и роль догмы римского права в деятельности кассационного департамента трудно переоценить. «На наш взгляд - продолжает он - это была одна из сторон рецепции римского права в России в той достаточной форме, которая оказалась востребованной и наукой и судебной практикой, а соответственно и образованием»[336].

Но даже если и теория римского права в том или ином виде применялось российской судебной системой, то этот факт тут же вызывал ожесточенную критику ученого мира. Так, проф. М.Я. Пергамент, критикуя решение отдельного вопроса сената о наследстве, отмечал, что русскому праву чуждо римское положение об обязательности в завещании назначения наследника: «Нередко мы желали бы, чтобы правительствующий кассационный сенат, при разрешении гражданских дел, памятовал о римском праве, о непременных его основах и незабвенных заветах- в несравненно большей мере, чем это, к сожалению, подчас бывает в действительности. Но как раз в настоящем случае своеобразное (едва ли впрочем не бессознательное) приближение к римскому праву совершенно не у места. Каждый мало-мальски компетентный цивилист-романист, конечно, осведомлен о том, насколько приведенное римское правило - подобно многочисленному ряду еще других положений из области римского права наследования - объясняет исключительно исторически, насколько здесь перед нами право строго национальное и насколько, далее, общая теория гражданского права, а равно современные гражданские кодексы далеки в данном случае от заимствования своего содержания из сокровищницы права древнего Рима»[337]. Проблема заключалась в том, что каждый исследователь исходил из своего понимания «чистого римского права», его древнеримского духа и не желал какой-либо адаптации к местным российским условиям.

Таким образом, римское право имело свой авторитет только у законодателя и в научной мысли. Сами правоприменители принципиально избегали какого-либо упоминания о римском праве. Данную тенденцию заметила еще общественность в сатире XVIII века:

«Если кто вспомнит тебе граждански уставы,

Иль естественный закон, или народны правы -

Плюнь ему в рожу, скажи, что врет околёсну,

Налагая на судей ту тягость несносну…»[338]

Однако, в целом, российская правовая система, как и любая другая, использовала рецепцию римского права, а также внедряла достижения французской и германской правовой мысли. Данная рецепция осуществлялась по объективным причинам.

Новый этап в России в отношении к римскому праву ознаменовался Октябрьской революции 1917г., когда молодое советское государство оказалось перед выбором либо принципиальным отказом от какой-либо рецепции права либо выбора необходимого материала для рецепции.