Конфликты и формирующаяся политическая система мира

Последнее десятилетие было ознаменовано бурным ростом поли­тической активности, в основе которой лежит национальный и рели­гиозный факторы. Данные тенденции позволили многим исследова­телям говорить о «взрыве этничности и конфессиональности». Однако данные явления вовсе не являются феноменом лишь уходя­щего века. Этническая и религиозная активность на протяжении всей истории человечества была одним из основных двигателей истории.

Можно с уверенностью констатировать, что этничность и кон­фессиональная принадлежность являются неотъемлемой характе­ристикой каждого человека. Они во многом определяют содержа­ние психических процессов индивида, его стереотип поведения и стили взаимодействия с другими людьми. А мобилизованная эт­ничность и конфессиональность становятся важнейшим фактором динамики конфликта.

Особое значение рассматриваемые факторы приобретают в свя­зи с нарастающими глобализационными процессами. Под глоба­лизацией понимается расширение и углубление социальных связей и институтов в пространстве и времени т.о., что, с одной стороны, на повседневную деятельность людей все более растущее влияние оказывают события, происходящие в других частях земного шара, а с другой — действия местных общин могут иметь важные глобальные последствия. Глобализация предполагает, что множество политических, социальных, экономических, культурных и иных отношений и связей приобретают всемирный характер. Идейным фундаментом глобализации являются либерализм, рынок и техни­ческий прогресс. По мнению многих исследователей, глобализа­ция влечет за собой трансформацию всей системы социальных связей индивида. Она раскрепощает личность, освобождает ее от привязки к определенной среде, открывает беспрецедентные воз­можности выбора жизненных стратегий. Таким образом, стирают­ся межэтнические различия и происходит постепенный переход человечества к общей цивилизации с единым центром или к существо­ванию человечества в рамках нескольких предельно глобализированных региональных объединений.

В результате исторического развития отдельные группы людей вырабатывали свою систему ценностей, свое миропонимание и мировосприятие. Каждый этнос формировал свои категории ис­тины, красоты, добра и справедливости (изобилия). Представите­ли отдельных культур могут зачастую воспринимать друг друга как диких, отсталых, грязных, глупых, лживых и т.д. Столь прин­ципиальные различия привели к появлению политических систем и культурных норм, не только полностью не сводимых к какому-то единому общему стандарту, но и практически исключающих серьез­ные успехи в выработке унифицированных форм существования для различных культур.

Этнокультурное развитие человечества шло не только по пути-усиления и подчеркивания различий от внешних групп, но и по пути усиления внутригруппового единства. Традиция, обычай, культ, ритуал, всякое заучивание правил, текстов церемоний, сте­реотипов выражения эмоций и даже шаблонность в материальной культуре и пище — все это средства приведения этнической систе­мы к единому стандарту.

В лице глобализации сегодня представлена качественно новая колониальная политика. Главным проводником этой политики является в первую очередь администрация США. Основными составляющими этой политики является распространение идей ры­ночного фундаментализма и либеральных ценностей. Новый вы­сокотехнологичный бизнес заинтересован в глобальной экспансии и всеобщей стандартизации. Через навязываемые стандарты потребления идеи глобализации все глубже проникают в человеческое сознание. Но глобализация наталкивается на непреодолимые барье­ры, порожденные принципиальной несводимостью политических систем и культурных норм к более или менее унифицированным нормам. На этот барьер наталкивались и все колониальные импе­рии прошлого.

Противоположные процессы глобализации и сопротивления ей уже сейчас оказывают серьезное влияние на жизнь конкретных людей. Для того чтобы политика могла эффективно обслуживать потребность человека в ориентации, необходимы самые серьезные -исследования, учитывающие в т.ч. и этнический фактор. А основ­ным способом избежать последующих разочарований может стать увеличение ценности национальных культур и развитие в этом на­правлении. Такая тенденция, как защитная реакция на процессы уни­фикации, все явственнее прослеживается уже сегодня.

Фактор CNN

Терроризм «новой волны», или терроризм «четвертого поколе­ния», трансформировавшийся до мега-уровня, является неотъемле­мой частью современной истории человечества. Движимый самыми различными приводными стимулами и мотивациями, от религиоз­ных и мистических до материальных, он ориентирован на использо­вание всех доступных видов силового воздействия с целью причи­нения максимального ущерба противнику, его техноструктуре, политической, общественной и военной системам, системе безопас­ности, но в первую очередь — общественному сознанию. Терро­ризм представляет собой континуум политической активности и легко конвертируется из любых других видов насилия, в т.ч. криминаль­ного. Негативная функциональная роль терроризма накладывается на коэффициент масс-медиа — качественно нового самостоятель­ного акселератора современной информационной эпохи. Репортажи в реальном масштабе времени многократно усиливают поражающий эффект взрывной волны от любого теракта, привнося его буквально в каждый дом. Фактор CNN или «Аль-Джазиры» объективно фор­мирует не только «синдром сопричастности», но и психологическую устойчивость к картинам смерти и разрушения («смерть как обыденность жизни»). Электронные СМИ как средство максимально оперативного доведения до индивидуума негативной (устрашающей) информации в гипертрофированной концентрации имеют практически неисчерпаемый ресурс по внедрению стереотипов, формированию субъективной картины объективных процессов, конструированию «виртуальной реальности» и, следовательно, манипуляции массо­вым сознанием и политическими тенденциями. Неоднозначные, пер­пендикулярные внутренние процессы информационной среды по­родили, например, знаменитый «эффект 11.09», способствовавший глобальному моральному шоку и восприятию в США известных событий не иначе как в качестве национальной катастрофы. Терроризм является объективным блокиратором на пути решения самых серьезных глобальных, «алармистских» вызовов, с которыми толь­ко сталкивается человечество, — грядущие энергетический и сырье­вой кризисы, деградация среды обитания, неконтролируемый демо­графический взрыв, дальнейший разрыв между богатыми и бедными странами.

Фактор терроризма препятствует мобилизации экономических и финансовых ресурсов, обращению результатов информационной и научно-технической революции на полноценное противодействие этим вызовам, отвлекая на военные цели неисчислимые ресурсы. Так, только на 2002—2003 финансовый год США выделили «на борьбу с терроризмом» 393 млрд долл. При этом обеспечение питьевой во­дой каждого жителя Земли обойдется в 6 млрд долл., что немногим меньше совокупных военных расходов всех стран мира в течение всего нескольких недель. Не менее 40% ученых мира (до 400 000 че­ловек) напрямую или косвенно участвуют в исследованиях и разра­ботках, ведущихся в военных целях. Ситуация с фактором отвлечения порождает формулу замкнутого круга, поскольку, как мы видели в пре­дыдущих сериях, именно бедность, перенаселение, скудность ресур­сов и отсутствие образования являются самой благоприятной питатель­ной средой для терроризма. Фактор терроризма является как причиной, так и поводом для ужесточения общественных отношений, в т.ч. огра­ничения прав и свобод личности. Внедряемый тотальный контроль, обус­ловленный, в общем-то, всем понятной оперативной необходимостью и соображениями борьбы с терроризмом, тем не менее объективно тормозит и, возможно, уже обращает вспять тот несомненный про­гресс, которого добилось человечество на этом поприще за последние 200 с лишним лет. Аналитики, исследующие проблемы применения насилия, уже в 1970-е гг. обратили внимание на то, что стратегия тер­роризма в меньшей степени нацелена на прямые физические послед­ствия терактов, на наносимый ими материальный ущерб или количество погибших, на выведение из строя систем снабжения и т.д., а в значи­тельно большей мере ориентирована на психологические эффекты, такие как страх и ужас, воодушевление и надежда.

В конце 1960-х — начале 1970-х гг. современная стратегия тер­роризма развивалась как форма замещения партизанской борьбы или, соответственно, как некая предшествующая ей форма. Терроризм в виде рассчитанной на длительный период политико-военной стра­тегии существует не более тридцати лет. Даже если террористы дол­гое время использовали то же самое оружие, что и их предшествен­ники, главным образом анархисты, все же фундаментальное отличие кроется в том, что они соединили это оружие с воздействием средств массовой информации. Это объединение представляет собой, так сказать, решающую инновацию в ходе использования террориста­ми насилия. Террористические стратегии не могут действовать без усиливающего эффекта публичности. В соответствии с этим в про­цессе интенсивного наращивания пробивной силы они следуют об­разцам медийных революций, в результате которых из локальной, в лучшем случае региональной, общественности возникла мировая общественность, обслуживаемая в режиме реального времени. Ре­шающими этапами этого процесса были возникновение массовой печати, распространение радио и наконец победное шествие теле­видения по мере запуска на орбиту ретрансляционных спутников. При отсутствии этой мировой общественности террористические акты, осуществленные 11 сентября 2001 г., не возымели бы, несмотря на колоссальные разрушения и большое количество жертв, того воз­действия, которое они оказали в кратко- и среднесрочной перспек­тиве. Ни одна стратегия не способна использовать т.н. фактор CNN столь же эффективно и успешно, как террористическая стратегия. В целом терроризм можно определить как стратегию, которая при мобилизации незначительных собственных ресурсов позволяет тер­рористам тягаться в насильственном конфликте с бесконечно пре­восходящими их по силе и возможностям державами. Эта способ­ность обусловлена двумя особенностями, которые отличают террористическую стратегию от других форм вооруженного разрешения конфликтов. Это, во-первых, полное игнорирование всех и всяческих правил ведения войны, начиная от обозначения собствен­ных бойцов с целью их отличия от не участвующих в борьбе людей и до использования гражданского населения противника в качестве живого щита и заложников террористических групп; а во-вторых, безоглядное использование гражданских ресурсов атакованного про­тивника в собственных военных целях.

Максимальные эффекты. К гражданским ресурсам атакованного противника, используемым террористами и обращаемым в качестве военных средств против него самого, относятся преимущественно транспортная и коммуникационная системы подвергающейся напа­дению стороны: от обычных курьерских служб и почты, которым можно всучить бомбы в виде пакетов — в последнее время это были письма со спорами сибирской язвы — до транспортных систем (пре­имущественно гражданской авиации) и систем высокоскоростной пе­редачи данных, в которые можно запустить компьютерные вирусы, чтобы заблокировать или разрушить комплексную информацион­ную структуру современных обществ. Но прежде всего к этим граж­данским ресурсам относятся информационная и развлекательная системы, с помощью которых даже сравнительно небольшим акци­ям можно придать непропорционально большой резонанс. Для это­го, разумеется, необходимо планировать террористические акции т.о., чтобы они достигали максимального эффекта с точки зрения ком­муникационной стратегии. Одним из примеров этого служит захват израильских спортсменов группой палестинских террористов во вре­мя Олимпийских игр 1972 г. в Мюнхене, другим —угон в июне 1985 г. самолета авиакомпании ТВА, следовавшего рейсом 847, и семнадцатидневное удержание в заложниках в аэропорту Бейрута специально отобранных американских пассажиров. Этот инцидент необходимо выделить особо, поскольку последствием террористи­ческой акции стало ее самое интенсивное на тот момент освещение в средствах массовой информации. И наконец, еще одним приме­ром является комбинированная террористическая акция 11 сентября— не только потому, что она повлекла за собой наибольшее из имев­шихся до сих пор при терактах количество жертв, но и прежде всего по той причине, что она поразила центры и символы глобального американского господства: Пентагон как командный центр, в кото­рый сходятся все нити управления американским военным аппаратом, и Всемирный торговый центр в качестве одного из важнейших диспетчерских пунктов капиталистической экономики. Наряду с этим Пентагон слыл символом американской неуязвимости, а башни-близ­нецы Всемирного торгового центра символизировали доминирова­ние американского капитала во всем мире. Итак, это было (и остает­ся) первым посланием от 11 сентября: картины сначала объятых пламенем, а затем обрушивающихся башен-близнецов представля­ют собой контрсимволы к американскому доминированию или так­же демонстративно инсценированную десимволизацию. Они пока­зывают возможность нападения на США, демонстрируют уязвимость Америки, причем не только на периферии ее влияния — это под­твердили террористические акты против казармы морских пехотин­цев в Бейруте и взрывы бомб у американских посольств в Найроби и Дар-эс-Саламе — но также и непосредственно в центрах ее могу­щества: в Нью-Йорке и Вашингтоне. Ничто не могло бы запечатлеть это послание в сознании мировой общественности столь же убеди­тельно и неизгладимо, как картины 11 сентября и следующих дней, когда сначала бесконечно крутили кадры любительской видеосъемки с врезающимися в башни-близнецы Всемирного торгового центра самолетами, которые сменились потом кадрами все еще дымящихся развалин на Ground Zero. Вплоть до начала воздушных налетов на Афганистан борьба между стратегами террора и Соединенными Штатами Америки была в значительной мере войной телевизион­ных картинок, в которой США лишь медленно и постепенно смог­ли добиться паритета с напавшими на них террористами. Сначала вновь и вновь прокручивались кадры развертывания флота, которые служили сигналом того, что будет нанесен сокрушительный ответ­ный удар, но на его подготовку потребуется еще несколько дней. К этому добавлялись картины патриотической решимости населения Нью-Йорка, хотя и казавшиеся подчас европейским зрителям не­сколько крикливыми, но выражавшие, что послание террористов не оказало на потерпевшую сторону ожидавшегося воздействия. Эти адресованные мировой общественности ответные послания — демонст­рация колоссальной военной машины, которая будет вскоре пущена в ход, и патриотическая решимость американского гражданского населе­ния, не поставленного на колени брошенным террористами вызо­вом и готового взвалить на себя тяготы затяжной войны против меж­дународного терроризма, — дополняла и сплачивала воедино агрессивная военная риторика Джорджа Буша, функция которого вопреки спонтанно возникавшему впечатлению заключалась в зна­чительной мере в том, чтобы выиграть время для Соединенных Штатов и идентифицировать нападавших, определенным образом локализовать их и наконец выработать приемлемую стратегию борь­бы и победы над ними.

Итак, терроризм—это и самостоятельная военно-политическая категория, и особый вид войны, и компонент политической куль­туры, и направление идейного мировоззрения. Он распространя­ется на любые силовые и иные представляющие угрозу мотивиро­ванные действия, проявления и тенденции со стороны любых организованных структур, действующих вне формата государства. Законная война, война между государствами, признана человече­ской моралью и международным правом как неизбежное зло. Лю­бое насилие, проявляемое вне государственного формата и контекста закона, по определению, является заведомым преступлением. И сегодня в первую очередь это относится к терроризму.

Конфликты в России и СНГ

Бесспорно, в России наибольшее внимание властей и общества приковывает к себе проблема поддержания внутренней стабиль­ности, урегулирования внутренних конфликтов. После распада СССР аналогичная угроза долго витала над Россией. Каждый конф­ликт актуализировал эту угрозу, особенно в условиях преобладания у ее населения не столько правового, сколько прецедентного созна­ния. В таких условиях любой конфликт мгновенно порождал целый ряд негативных последствий. Рассмотрим данную проблему на примере первой чеченской войны (1994—1996 гг.).

Следует подчеркнуть, что чем настойчивее притязания нацио­нальных движений, тем жестче ответная реакция федерального центра. Поэтому внутренние этнотерриториальные конфликты по степени вы­зова, предъявляемого российским властям, могут быть ранжированы: 1) конфликты, возникшие в результате притязаний существовав­ших ранее национально-территориальных автономий на полный государственный суверенитет; к таковым на территории Рос­сийской Федерации относится как раз чеченский конфликт;

1) конфликты, развившиеся как следствие провозглашения этническими общинами новых национально-территориальных автономий или одностороннего повышения ими статуса существующих, но без формального притязания на создание на базе этих автономий независимых государств;

2) конфликты между соседними этническими группами или несуверенными республиками, претендующими на контроль над
спорными пограничными территориями.

Анализируя развитие чеченского кризиса, можно выделить че­тыре его основных этапа. Каждый из них демонстрирует характер­ные особенности политики России в конфликтных зонах и типич­ные ее промахи.

1-й этап (август — ноябрь 1991 г.) ознаменовался беспорядка­ми в Чечне и выходом ее из-под федерального контроля. На этом этапе российские власти фактически поощрили произвол незакон­ных вооруженных формирований (как их назовут впоследствии). Чем это было вызвано:

2) новой власти было не до решения проблем с крохотной мятеж­
ной республикой во время ломки всех социальных институтов
после распада СССР;

3) некоторые политические силы в Москве рассчитывали использовать Дудаева в своих интересах;

4) провозглашенные демократические либеральные ценности не
позволяли пойти на жесткие меры.

2-й этап (декабрь 1991 — ноябрь 1994 гг.) характеризуется фактической изоляцией Чечни от России и выжиданием обеих сто­рон. В этот период Чечня стала фактически свободной крими­нально-экономической зоной, где проводились масштабные бан­ковские аферы с участием чеченской мафии, реэкспорт российской нефти, контрабанда оружия, использование российских самоле­тов для перевозки наркотиков и т.д. Официальные власти РФ пред­принимали незначительные усилия для решения проблем подоб­ного рода.

3-й этап (ноябрь 1994 — август 1996 гг.) охарактеризовался по-I пыткой военного решения чеченского кризиса. Б.Н. Ельцин, кото­рого упрекали в излишней уступчивости, неожиданно решился на рискованную военную операцию. В качестве указания причины этого в прессе чаще всего звучит одна версия: президент хотел поднять рейтинг с помощью «маленькой победоносной войны». Пос­ле бездарного танкового похода «чеченской оппозиции» на Гроз­ный Ельцин стал отдаляться от либеральных союзников.

Предсказываемых быстрых военных успехов не получилось. После ряда провалов российских военных операций под давлени­ем общественности были подписаны (31 августа 1996 г.) Хасавюр­товские соглашения, фактически засвидетельствовавшие капиту­ляцию федеральных сил.

4-й этап — современный (с сентября 1996 г.) — нерешенность чеченской проблемы (а именно то, что целый ряд противоречий так и не был разрешен) привела к новой эскалации конфликта, ко­торый с большей или меньшей степенью интенсивности продол­жается и по сей день.

Как показала практика, даже российская политика «односторон­него признания Чечни» не привела к постепенному возвращению Чечни в правовое поле России.

Если вести речь о характеристиках конфликтного поля в более широких аспектах, то следует констатировать, что либеральные реформы, создав огромные возможности для индивидуального про­движения, одновременно привели к потере социального статуса и лишениям миллионов людей.

Современное состояние российского общества стимулиру­ет распространение в нем катастрофического типа массового со­знания.

Оно рождается как реакция на непереносимые тяготы бытия и пол­ную потерю базовых ориентиров. Отчасти распространение идео­логии катастрофизма определяется позицией существующего режима, пренебрегшего аргументированным разъяснением про­водимой политики и не сформулировавшего целей развития.

Хотя реальные масштабы социального протеста россиян отно­сительно невелики, существует реальная возможность взрыва со­циального возмущения. Это связано с распадом социальной ткани и атомизации российского общества, сочетающихся с неоформлен­ностью интересов многих входящих в него социальных групп. Эти группы не связаны чувством социальной солидарности ни друг с другом, ни с государством и властью, как следствие, массовое отчуждение населения от политики и уход в частную жизнь, уста­лость и неверие в то, что можно что-то изменить.

В какие формы конфликта могут вылиться уже созданные пред­посылки? Возможно несколько сценариев событий:

1) развитие протестного движения (локальные либо скоординированные в региональном или отраслевом масштабе забастовки

и выступления). Возможен и массовый «выброс» протестного голосования на выборах в федеральные органы власти (в дан­ный момент власть страхуется от такого поворота событий, при­нимая нужные ей поправки в закон о выборах);

2) массовые социальные взрывы общенационального характера,
вероятный результат которых — падение существующего режима;

3) снижение остроты общественного противостояния в результате проведения более или менее эффективной социальной поли­
тики взамен популистским обещаниям увеличить макроэкономические показатели.