Общее примечание к первому разделу аналитики

Если подвести итог вышеуказанному анализу, то окажется, что все сводится к тому понятию о вкусе, по которому вкус есть способность суждения о предмете по отношению к свободной закономерности воображения. Если же в суждении вкуса воображение должно рассматриваться как свободное, то оно, во-первых, берется не как репродуктивное воображение, подчиняющееся законам ассоциации, а как продуктивное и самодеятельное (как создатель произвольных форм возможных созерцаний); и хотя оно при схватывании данного предмета [внешних] чувств связано определенной формой

==245

этого объекта и постольку не имеет свободной игры (в отличие от поэзии), все же ясно, что предмет может дать ему именно такую форму, которая содержит в себе синтез многообразного, какой воображение, если бы оно было свободно предоставлено самому себе, создало бы в согласии с закономерностью рассудка вообще. Однако [мысль о том], что воображение свободно и тем не менее само собой закономерно, т. е. заключает в себе и автономию, противоречива. Только рассудок дает закон. Но если воображение вынуждено действовать по определенному закону, то его продукт по своей форме определяется понятиями [о том], каким, этот продукт должен быть; но тогда удовольствие, как было показано выше, есть удовольствие не от красоты, а от доброго (от совершенства, во всяком случае от чисто формального) и суждение не есть суждение на основании вкуса. Следовательно, закономерность без закона и субъективное соответствие воображения с рассудком без объективного соответствия, когда представление соотносится с определенным понятием о предмете, совместимы только со свободной закономерностью рассудка (которую также можно назвать целесообразностью без цели) и с особенностью суждения вкуса.

Так, на геометрически правильные фигуры — круг, квадрат, куб и т. д. — критики вкуса обычно ссылаются как на самые простые и самые несомненные примеры красоты; однако эти фигуры называются правильными именно потому, что их нельзя представить себе иначе как только в качестве изображения определенного понятия, которое предписывает указанной фигуре правило (сообразно которому она только и возможна). Таким образом, одно из двух суждений должно быть ошибочным: или суждение критиков, которые приписывают указанным фигурам красоту, или наше суждение, которое считает, что для красоты необходима целесообразность без понятия.

Трудно заставить человека, обладающего вкусом, получать от фигуры, проведенной циркулем, больше удовольствия, чем от малоразборчивого наброска, от равностороннего и равноугольного четырехугольника — больше, чем от косоугольного, неравностороннего, как

==246

бы изувеченного; ведь для этого необходим обыденный рассудок, а вовсе не вкус. Там, где усматривается намерение, например [намерение] судить о величине площади или сделать понятным отношение частей друг к другу или к целому в делении, — там нужны правильные фигуры, и притом самого простого вида; и удовольствие вызывается не непосредственно видом фигуры, а пригодностью ее для всевозможных целей. Комната, стены которой образуют косые углы, садовая площадка такого же рода, даже всякое нарушение симметрии в облике животных (например, одноглазие), в строениях или цветочных клумбах не нравятся, потому что они нецелесообразны, и не только практически [нецелесообразны] — в смысле определенного применения этих вещей, но и для суждения о них с различными целями; этого не бывает в суждении вкуса, которое, если оно чисто, связывает удовольствие или неудовольствие непосредственно только с рассмотрением предмета, не принимая во внимание [его] применения или цели.

Правильность, которая ведет к понятию о предмете, есть, правда, необходимое условие (conditio sine qua поп) для того, чтобы выразить предмет одним представлением и определить многообразное в его форме. Это определение есть цель для познания; и по отношению к нему же оно всегда связано с удовольствием (которое сопутствует осуществлению каждого, даже чисто проблематического, намерения). Но тогда удовольствие есть лишь одобрение решения, которое удовлетворяет данной задаче, а не свободное и неопределенно целесообразное развлечение душевных сил тем, что мы называем прекрасным, и при этом рассудок служит воображению, а не воображение рассудку.

В вещи, которая возможна только благодаря цели, в здании, даже в животном, правильность, состоящая в симметрии, должна выражать единство созерцания, которое сопутствует понятию цели и также принадлежит к познанию. Но там, где нас должна занимать только свободная игра способностей представления (однако при условии, что рассудок при этом не потерпит ущерба) — в парках, в украшении комнат, во всякого

==247

рода изящной утвари и т. д., насколько возможно избегают правильности, которая проявляется как принуждение; отсюда английский вкус в садах и стиль барокко в мебели скорее, пожалуй, приближают свободу воображения к причудливому, и в этой независимости от всякого принуждения правил усматривают именно тот случай, когда вкус может обнаружить свое величайшее совершенство в набросках воображения.

Все жестко правильное (что приближается к математической правильности) имеет в себе нечто противное вкусу; его рассмотрение нас долго не занимает, и, если только оно не имеет явно своим намерением познание или определенную практическую цель, оно наводит скуку. Напротив, то, чем воображение может играть непринужденно и целесообразно, для нас всегда ново и вид его нам не надоедает. Марсден¹⁴ в своем описании Суматры отмечает, что там зрителя всюду окружает свободная красота природы и поэтому она уже представляет для него мало привлекательного; но насаждения перца, где жерди, по которым извивается это растение, параллельными линиями образуют аллеи, когда он встречал их в лесу, он считал прелестными; отсюда Марсден заключает, что дикая, беспорядочная с виду красота нравится только из-за разнообразия, когда мы досыта насмотрелись на правильную. Однако стоило ему лишь пробыть в этих насаждениях перца хоть один день, чтобы заметить, что, когда правильность располагает рассудок к порядку, в котором он всегда нуждается, предмет его уже более не занимает, а, скорее, тяжко угнетает его воображение. Напротив, природа, щедрая там на многообразие до расточительности и не подчиненная никакому гнету правил искусства, может давать его вкусу постоянную пищу. — Даже в пении птиц, которое мы не можем подвести ни под какое музыкальное правило, содержится как будто больше свободы, и поэтому оно больше дает для вкуса, чем даже пение людей по всем музыкальным правилам, так как оно, если оно часто и долго повторяется, надоедает гораздо быстрее. Но здесь мы смешиваем, вероятно, нашу симпатию к веселости маленькой и милой птички с красотой ее пения, которое,

==248

когда ему совершенно точно подражают люди (как это бывает иногда с пением соловья), нашему слуху кажется совершенно лишенным вкуса.

Надо еще отличать красивые предметы от красивых видов на предметы (которые чаще всего из-за отдаленности не могут быть познаны достаточно ясно). В последнем случае вкус, по всей вероятности, связан не столько с тем, что воображение схватывает в этом поле, сколько с тем, что дает ему повод сочинять, т. е. собственно с фантазиями, которые и занимают душу, беспрерывно возбуждаемую многообразием, на которое наталкивается взгляд, что бывает, например, при виде изменяющихся фигур в пламени горящих в камине дров или при виде журчащего ручейка; и то и другое не красота, однако привлекательно для воображения, так как поддерживает его свободную игру.

00.htm - glava07