Бинтуют, накладывают жгуты, зажимают артерии, борясь за каждого вопреки всему, что происходит вокруг. И нередко при этом погибают сами 6 страница

(Возможно, в этом и есть военный профессионализм — обеспечивать себе перевес сил и, избегая потерь, уничтожать врага, тогда как таран — последнее средство, продиктованное безысходностью. — O.K.)».

И, наконец, откровенная ложь: «Итак, из нескольких сот таранных атак, зафиксированных в анналах мировой авиации, все принадлежат советским летчикам, совершившим их на истребителях всех типов, на пикирующих бомбардировщиках, на штурмовиках, на американских машинах «Томагавк».

Но никто не смеет умалять доблесть наших отцов и дедов, обвиняя в трусости германских летчиков, с которыми они сражались! Всем известно, что немцы были храбрыми и умелыми солдатами, сражавшимися мужественно и не менее фанатично, чем советские воины. Они сражались кто за фюрера и за национал-социалистическую идею, кто за Германию и просто за свои дома, когда война пришла на их родину.

В дневниках Й. Геббельса содержатся записи, подтверждающие готовность германских летчиков жертвовать собой.

Запись от 15 марта 1945 г.:

«Кстати, что касается воздушной войны, то теперь против групп вражеских бомбардировщиков должны использоваться так называемые смертники. Фюрер согласился использовать примерно 300 смертников с 95-процентной гарантией самопожертвования против групп вражеских бомбардировщиков, с тем чтобы при любых обстоятельствах один истребитель сбивал один вражеский бомбардировщик. Этот план был предложен еще несколько месяцев назад, но, к сожалению, его не поддержал Геринг. Не стоит больше говорить о военной авиации как о едином организме и роде войск, ибо коррупция и дезорганизация в этой составной части вермахта достигли невероятных размеров». 1 апреля 1945 г.:

«Эскадры вражеских бомбардировщиков опять непрерывно появляются над Германией, причиняя нам огромнейший ущерб. Отныне против этих бомбардировочных эскадр будут применяться в качестве таранящих истребителей старые немецкие самолеты. Нужно исходить из того, что потери этих истребителей-таранов при их тотальном использовании против вражеских бомбардировщиков составят до 90 процентов. Использование старых истребителей в качестве воздушных таранов должно начаться через восемь — десять дней. Ожидают, что это должно дать исключительный эффект. От 50 до 90 процентов наших летчиков-истребителей записались в эту группу добровольно; следовательно, боевой дух наших летчиков-истребителей еще исключительно высок, хотя Геринг по понятным причинам постоянно и утверждает обратное».

9 апреля 1945 г.:

«Первые операции наших истребителей таранного боя не привели к ожидаемому успеху. Это объясняют тем, что соединения вражеских бомбардировщиков шли небольшими группами и с ними пришлось вести борьбу поодиночке. Кроме того, из-за сильного заградительного огня вражеских истребителей, нашим истребителям лишь в немногих случаях удалось осуществить таран. Но из-за этого нельзя падать духом. Речь идет о первой попытке, которая будет повторена еще раз в ближайшие дни и, как можно надеяться, с большим успехом».

Но немцы спохватились поздно. При том господстве в воздухе, которое сохранялось за союзной авиацией, и полном развале структуры ВВС Германии, никакие тараны уже не могли изменить ситуации. Часто на них просто не обращали внимания. Но это вовсе не означает, что «ни один из гитлеровских храбрецов не решился ответить тараном на таран»!

«Пилоты германских истребителей на Западе и так, по сути, были смертниками, поскольку имели очень мало шансов пробиться к цели сквозь огонь пулеметов «летающих крепостей» и сквозь пушечный огонь прикрывавших их тяжелых истребителей Р-47 «Тандерболт». В этих условиях тем меньше у них было шансов совершить таран, если и на дистанцию прицельного выстрела выйти можно было лишь с огромным трудом.

Единственная попытка применить массовые тараны люфтваффе была предпринята 7 апреля — в день последних массированных налетов союзной авиации на германские города». Союзники, похоже, вообще не заметили атаки «камикадзе фюрера».

Сам факт того, что против тебя сражается человек, готовый принести себя в жертву только чтобы уничтожить тебя, действует удручающе и подрывает моральных дух. Когда враг совершает подобный поступок, то солдаты хмурятся. Они понимают, что с таким противником нелегко будет воевать.

По жуткой логике войны, в горячке схватки идеология отходит на задний план. Ярость, озлобление, ненависть охватывает дерущегося, им овладевает мысль уничтожить противника любой ценой.

«Камикадзе фюрера» наверняка являются лишь одним из примеров «смертничества» в германской армии.

Я знал, что о случаях героизма и бесстрашия, проявленного врагом, в нашей литературе пишут скудно, неохотно. Их скрывают. Но я упрямо искал хотя бы косвенные упоминания о них, хотя бы намек на готовность немецких солдат пожертвовать собой «во имя Великой Германии». Где-то цензура должна была допустить оплошность, где-то «проколоться».

И я нашел.

В «Книге будущих адмиралов» А. Митяева, рассчитанной НА ЮНОГО ЧИТАТЕЛЯ, описана сцена, где во время бомбежки Мурманска эсминец «Гремящий» поспешил в глубь Кольского залива на помощь городу.

«Зенитчики «Гремящего» открывают огонь. Вражеские самолеты вынуждены рассыпать строй, но один упрямо движется на цель. Наконец снаряд с «Гремящего» поджигает самолет. А фашист и не думает выходить из боя, НАПРАВЛЯЕТ ГОРЯЩУЮ МАШИНУ В ЭСМИНЕЦ (выделено мной. — О.К.). Какое надо иметь самообладание, чтобы в эти секунды точно целить и быстро стрелять! Сейчас единственная возможность спасти корабль и себя — это влепить снаряд в лоб бомбардировщика. Комендоры орудия левого борта точно влепили снаряд и сшибли самолет с курса. Падая в залив, он пронесся над эсминцем и успел-таки сбросить бомбу…»

Вот он, пример огненного тарана германского летчика советского эсминца!

Кто может усомниться в том, что это был далеко не единственный случай на огромном фронте?

А для того, чтобы в момент атаки смертника «влепить» снаряд в лоб самолета надо действительно иметь воистину фантастическое самообладание. Об этом свидетельствуют ветераны-моряки, отражавшие нападения пикирующих бомбардировщиков и торпедоносцев.

«Оставшиеся два торпедоносца, бросаясь из стороны в сторону, дабы избежать попадания, с самоубийственной храбростью ринулись в атаку. Прошло две секунды, три, четыре — а они все приближались, летя сквозь пелену снега и плотного огня словно заколдованные. Попасть в подлетающий вплотную самолет теоретически проще простого; в действительности же происходит нечто иное. Почти полная неуязвимость торпедоносцев на всех театрах военных действий — будь то Арктика, Средиземное море или Тихий океан, высокий процент успешных атак, несмотря на почти сплошную стену огня, постоянно ставили в тупик экспертов. Напряженность, взвинченность до предела, страх — вот что, самое малое, было тому причиной. Ведь если атакует торпедоносец, то или ты его, или он тебя. Третьего не дано. Ничто так не действует на психику (за исключением, конечно, чайкокрылого «юнкерса», пикирующего почти отвесно), как зрелище приближающегося торпедоносца, наблюдаемого в прицел, когда он растет у тебя на глазах и ты знаешь, что жить тебе осталось каких-то пять секунд… А из-за сильной бортовой качки крейсера добиться точности зенитного огня было немыслимо».

Скорее всего, именно в этом скрывается причина высокой результативности самоубийственных атак на корабли и наземные объекты.

Потом в многосерийном документальном фильме В. Правдюка «Вторая мировая. Русская версия» я услышал такую фразу о налете бомбардировщиков люфтваффе на советский Балтийский флот: «Штеен пытался сыграть роль камикадзе, но его самолет взорвался буквально в 10 метрах от цели».

Обер-офицер Штеен был командиром эскадрильи знаменитого германского нилота Ганса-Ульриха Руделя, уничтожившего, по официальным данным, «519 советских танков (более пяти танковых корпусов), более 1000 автомобилей, грузовиков, паровозов и других транспортных средств, потопил линкор «Марат», крейсер, эсминец, 70 десантных лодок и катеров, разбомбил 150 артиллерийских позиций, гаубичных, противотанковых и зенитных, разрушил множество мостов и дотов, сбил семь советских истребителей и два штурмовика «Ил-2», сам был 32 раза сбит зенитным огнем (и ни разу истребителями). Пять раз был ранен, дважды — тяжело, но продолжал совершать боевые вылеты после ампутации правой ноги, спас шесть экипажей, которые совершили вынужденную посадку на вражеской территории, и в конце войны стіш единственным солдатом германской армии, получившим самую высокую и специально для него учрежденную награду своей страны за храбрость — «Золотые Дубовые Листья с Мечами и Бриллиантами к Рыцарскому Кресту».

Найти данные об асе подобного калибра не составляло труда. И я нашел. Мемуары самого Ганса Ульриха Руделя под названием «Пилот «Штуки». В них поступок его командира, обер-офицера Штеена описан более подробно.

«Как только все мои коллеги приземлились, я спрашиваю, что случилось с командиром. Никто не дает мне прямого ответа, пока один не говорит: «Штеен спикировал на [крейсер] «Киров» и получил прямое попадание на высоте два с половиной или три километра. Зенитный снаряд повредил хвост, и самолет потерял управление. Я видел, как он пытался направить свой самолет прямо на крейсер, работая элеронами, но промахнулся и упал в море. Взрьшего 1000-килограммовой бомбы нанес «Кирову» серьезные повреждения».

Нельзя сказать, что таран гитлеровского летчика являлся следствием пропагандисткой обработки или нацистским фанатизмом. Сам Рудель незадолго до этого дня разговаривал со Штееном. И вспоминал их разговор так.

«Во время одной из таких прогулок со Штееном я нарушаю обычное молчание и спрашиваю его с некоторым колебанием: «Как вам удается быть таким хладнокровным и собранным?» Он останавливается на мгновение, смотрит на меня искоса и говорит: «Дорогой мой, не воображай себе, даже на секунду, что я всегда был таким. Я обязан этим безразличием тяжелым годам горького опыта… Но самая закаленная сталь получается только в самом горячем огне. И если ты проходишь свой путь сам, не геряя при этом связь с друзьями, ты становишься сильнее…»

Рудель признавал, что во время атак его одолевала одна мысль: «Сейчас ничто не имеет значения, только наша цель, наше задание. Если мы достигнем цели, это спасет наших братьев по оружию на земле от этой бойни…»

И в другом месте, после поражения советского линкора «Марат»: «Представляю, что вижу глаза тысяч благодарных пехотинцев…»

По-моему, вывод очевиден.

Простые солдаты в бою дерутся и жертвуют собой не ради каких-то высоких идеалов, а за своих товарищей: мстят за погибших друзей, ненавидят убивающих их врагов. Странно было бы пытаться найти исключение из этого правила.

Подобные случаи являлись не редкостью и в итальянской армии, которая, как известно, не блистала во Вторую мировую ни боевыми качествами, ни высоким моральным духом. В итальянском флоте были даже созданы брандеры — специальные катера-торпеды по примеру японских «сине». Правда, конструкция итальянских катеров хотя бы теоретически предусматривала небольшой шанс на спасение.

«Брандеры представляли собой очень маленькие торпедные катера с большим зарядом взрывчатого вещества в носовой части. Управляемые водителем в спасательном костюме, они с большой скоростью неслись к цели. В какой-нибудь сотне метров от нее водитель бросался в воду, катер же с закрепленным в нужном положении рулем самостоятельно проходил последний участок пути».

25 июля 1941 г. 10-я итальянская легкая флотилия нанесла удар по гавани Валетта на Мальте. Во флотилию входили: корабль обеспечения «Диана», 8 катеров-торпед и 2 сверхмалые двухместные подводные лодки, которые тянули на буксире 2 торпедных катера.

План итальянцев состоял в том, чтобы подлодки пробили заграждение в гавани, а затем оставшиеся средства должны были нанести торпедный удар по кораблям противника. «Две попытки доставить управляемые торпеды с экипажами из двух человек поближе к цели посредством подводных лодок потерпели неудачу, так как противник уничтожил подводные лодки».

Когда это произошло, два итальянских моряка, управлявшие одноместными катерами-торпедами, пожертвовали собой, взорвав свои катера, чтобы проделать проход.

Конечно, самыми известными смертниками являлись японские камикадзе. Их движение было настолько распространено, что умолчать о нем было невозможно, несмотря на все старания приуменьшить его значение и выдать за какой-то особый азиатский феномен или за результат оболванивания населения «милитаристскими кругами Японии, любой ценой желающими оттянуть неизбежное поражение».

Про камикадзе написаны книги и снято огромное количество кинолент, о них упоминают энциклопедии, а само слово «камикадзе» стало именем нарицательным.

О камикадзе сказано так много, что трудно не повториться. Остановлюсь лишь на тех моментах, которые, на мой взгляд, наименее известны..

Я часто пересматриваю кинохронику с атаками камикадзе, пытаясь представить атмосферу ужаса, которая царила в те минуты боя. Небо кипит от разрывов зенитных снарядов, исчеркано паутиной трассеров. Некоторые прорвавшиеся самолеты, словно на последнем издыхании, врезаются в надстройки американских кораблей, и в том месте вздымаются чудовищные клубы пламени. Но еще больше падают в море. Сбитые, они, разваливаются на части, у них отбиваются крылья, летят обломки, и машины валятся в воду, не дотянув каких-то сто, а то и пятьдесят метров до цели.

Но даже близкое падение самолета, начиненного взрывчаткой, может быть опасным для корабля. Об этом можно судить хотя бы по описанию отражения атаки германских торпедоносцев.

«Летя всего в трех метрах от поверхности воды, он (торпедоносец} вплотную приблизился к крейсеру, не выпустив торпеды и ни на дюйм не увеличивая высоту. Видны уже кресты на плоскостях, до крейсера не больше сотни метров. В последнюю секунду пилот отчаянным усилием попытался набрать высоту. Но спусковой механизм, видно, заело — виною тому была не то какая-то механическая неполадка, не то обледенение. Очевидно, пилот намеревался сбросить торпеду в самую последнюю минуту, рассчитывая, что мгновенное уменьшение веса поможет машине круто взмыть вверх.

Нос торпедоносца с размаху врезался в переднюю трубу крейсера, а правое крыло, ударившись о треногу мачты, отлетело словно картонное. Взвилось ослепительное пламя, но ни дыма, ни взрыва не было. Мгновение спустя смятый, изувеченный самолет, из боевой машины превратившийся в пылающее распятие, с шипением упал в морс в десятке метров от корабля. Едва над ним сомкнулась вода, раздался страшной силы подводный взрыв. Оглушительный удар, похожий на удар гигантского молота, поваливший крейсер на правый борт, сбил с ног людей и вывел из строя систему освещения левого борта».

Подобное можно сплошь и рядом наблюдать в документальных фильмах о войне на Тихом океане.

При виде подобных кадров я не могу по-мальчишески злорадствовать: «Ага, не вышло, японский фашист! Недотянул!» Война — это страшно. И я в данном случае не выбираю чью-то сторону. Мне одинаково не по себе при мысли о том, что чувствуют американские моряки, на которых несется смерть, и о том, что испытывает японский пилот, в последнюю секунду осознающий, что гибнет, так и не выполнив свой долг.

Известно, что лишь каждый пятый смертник достигал своей цели. Например, «в самоубийственных атаках в 1944–45 гг. погибли 2525 морских и 1388 армейских летчика, причем из 2550 вылетов камикадзе 475 оказались успешными».

Кстати, в официальных письмах родным погибшего камикадзе командование всегда сообщало, что он поразил вражеский корабль. Запрещалось говорить, «что в действительности он не сумел попасть в цель, что его сбили еще на подлете» и т. д. Информация о самоубийственных атаках передавалась в газеты и на радио. Она подвергалась жесткой цензуре, и все погибшие камикадзе представлялись исключительно как «божественные герои», лишенные недостатков.

«Уступая в качестве и количестве вооружений, японцы пытались компенсировать это самурайским пренебрежением к смерти. Они создавали отряды людей-торпед — подводников, вооруженных минами на бамбуковых шестах, и пехотинцев, бросавшихся под танки с набитыми взрывчаткой рюкзаками. Союзникам приходилось отражать и так называемые «банзай-атаки, когда солдаты собственными телами разминировали минные поля…»

В 1944 г. американцы столкнулись с новой тактикой: легкие японские истребители с подвешенной под фюзеляжем 250-килограммовой бомбой таранили корабли.

Сначала американцы думали, что у атаковавших их самолетов были неисправны двигатели, и летчики таким образом пытались нанести как можно больший ущерб врагам. Но постепенно приходило осознание, что за этим стоит нечто более страшное.

Психологические последствия таких атак были просто ошеломляющими. Замешательство и страх американских моряков росли по мере роста атак летчиков-смертников. Мысль о том, что японские пилоты умышленно направляют свои самолеты на корабли, пугала до оцепенения.

«Было какое-то гипнотизирующее восхищение в этой чуждой Западу философии. Мы завороженно наблюдали за каждым пикирующим камикадзе — больше как публика на спектакле, чем жертва, которую собираются убить. На какое-то время мы забывали о себе, собравшись группами и беспомощно думая о человеке, который находится там», — вспоминал вице-адмирал Браун.

Американцам пришлось срочно принимать контрмеры. Адмирал Честер Нимиц прежде всего приказал установить режим секретности в отношении сведений о действиях камикадзе и результативности их атак. Пришлось довести численность истребителей в авианосных группах примерно до 70 % (по сравнению с обычными 33 %). Выделялись специальные дозоры истребителей, действующих на малых высотах. На кораблях менялось расположение зенитной артиллерии и пулеметов. Эсминцы радиолокационного дозора теперь расставлялись на весьма значительных дистанциях. (В результате этого именно эти эсминцы принимали на себя первые удары камикадзе.) Были организованы непрерывные налеты на аэродромы базирования японской авиации (буквально от зари до зари), что сильно снижало воздействие авиации по японским наземным целям.

В газетных статьях была развернута целая дезинформационная кампания, целью которой было убедить население США, что в момент атак японские летчики были уже мертвы и тараны происходили случайно. Правда могла вызвать панику не только во флоте, но и в стране.

Но главный принцип идеологов камикадзе — «один самолет — один корабль» — так и не был реализован. Сказывалось техническое превосходство союзников.

«После битвы в заливе Лейте (23–26 октября 1944 г.), когда японский флот потерпел поражение и потерял 3 авианосца, 3 линкора, 10 крейсеров и 9 эсминцев из состава эскадры адмирала Куриты против американского флота действовали почти исключительно летчики-«камикадзе», но они не смогли нанести противнику значительных потерь. У пилотов-смертников было мало шансов прорваться к неприятельским кораблям сквозь мощный зенитный огонь и истребительное прикрытие. К тому же бронированные палубы американских тяжелых авианосцев способны были выдержать прямое попадание таранящего самолета с бомбовой нагрузкой».

Чтобы поражать бронированные палубы, японские конструкторы создали ракетный пилотируемый самолет-снаряд «Ока-11», начиненный 1200 кг тринитроанизола. Его старт осуществлялся с бомбардировщика «Мицубиси G-4M2» в районе цели. Затем «Ока» планировал на расстояние 80 км со скоростью 370 км/ч. И лишь непосредственно вблизи цели включались двигатели и самолет разгонялся до 855 км/ч.

С сентября 1944 года по март 1945 года было построено 755 штук таких самолетов-снарядов.

В ходе сражения за остров Иводзима (в другом написании Иво Джима) феврале 1945 г. камикадзе потопили один американский авианосец и повредили второй.

Наиболее яростными и кровопролитными оказались бои за Окинаву, начавшиеся 1 апреля 1945 г.

Перед этим летчиками-смертниками было повреждено 39 американских кораблей, втом числе 2 линкора и 1 экскортный авианосец из группы кораблей союзников, действующей в этом районе.

«В день начала наступления |на Окинаву] «камикадзе» потопили 2 эсминца к северу от Окинавы, а потом, когда 200 самолетов прорвались к побережью острова, был потоплен еще один эсминец, а также танко-десантное судно и два корабля с боеприпасами. 22 судна получили повреждение. (…)

«Камикадзе» в дальнейшем смогли повредить авианосцы «Хэнкок», «Энтерпрайз» и «Банкер Хилл». Были повреждены 4 английских авианосца, прикрывавших высадку на Окинаве. Американская авиация наносила удары по аэродромам на Кюсю, но из-за их удаленности, многочисленности и хорошего зенитного прикрытия не смогла нейтрализовать все взлетно-посадочные полосы.

И лишь к 10 июня 1945 года, когда кадры «камикадзе» истощились, американцы смогли перейти в последнее наступление».

Но неудачи не останавливали японцев. Целые подразделения переводились в категорию камикадзе. Воспитанным на принципах самурайского кодекса чести «бусидо» поражение казалось японским военным хуже смерти.

Еще в XVIII в. священник и воин Ямамото Цунэтомо охарактеризовал смысл жизни самурая: «Путь самурая — это смерть… В случае необходимости выбора между жизнью и смертью незамедлительно выбирай последнюю. В этом нет ничего сложного. Просто соберись с духом и действуй. Тот, кто выбрал жизнь, не исполнив свой долг, должен считаться трусом и плохим работником».

Военный министр Японии Анами издал приказ: «…довести до конца священную войну в защиту земли богов… Сражаться непоколебимо, даже если придется грызть глину, есть траву и спать на голой земле. В смерти заключена жизнь — этому учит нас дух великого Нанко (герой японской мифологии), который семь раз погибал, но каждый раз возрождался, чтобы служить родине». Отсюда и известная фраза «Семь жизней за императора!», которую нередко наносили камикадзе на свои головные повязки — хатимаки — рядом с изображением красного солнечного диска.

Генерал Такутара Сакураи-призывал солдат: «Если твои руки сломаны — сражайся ногами. Если твои ноги сломаны — сражайся зубами. Если твое тело бездыханно — сражайся своим духом».

Солдатские памятки были полны такими наставлениями:

«Путь воина лишь один — сражаться бешено, насмерть. Только идя этим путем, выполнишь свой долг перед владыкой и родителями».

«В сражении старайся быть впереди всех. Думай только о том, как преодолеть вражеские укрепления. Даже оставшись один, защищай свою позицию. Тотчас же найдется другой, чтобы образовать фронт вместе с тобой, и вас станет двое».

Самопожертвование, поставленное на конвейер, было проблемой, которую приходилось решать ценой большой крови.

Советские солдаты столкнулись с камикадзе во время боев с Квантунской армией в августе 1945 г.

«В бой были брошены спецподразделения — японские «камикадзе» (смертники). Они занимали по обе стороны Хинганского шоссе ряды круглых окопов-лунок. Их новенькие желтые мундиры резко выделялись на общем зеленом фоне. Бутылка саке и мина на бамбуковом шесте тоже были обязательными атрибутами «камикадзе». Мы кое-что слышали о них, этих фанатиках, одурманенных идеей «Великой Японии». Знали, что их задача — взорваться вместе станком, самоходным орудием, убить генерала, высшего офицера. Из «камикадзе» в Квантунской армии была сформирована специальная бригада. (…)

Подвиги «камикадзе» прославлялись всеми средствами пропаганды. Количество добровольцев-смертников увеличивалось год от года. Если Пёрл-Харбор штурмовали 15 начиненных взрывчаткой карликовых подводных лодок и самолетов, за штурвалами которых сидели «камикадзе», то у острова Лейте на Филиппинах в октябре 1944 года их насчитывалось уже свыше трех тысяч. Они нанесли большой урон военно-морскому флоту США. Всего «камикадзе» потопили и вывели из строя 322 корабля (не понятно, какими источниками пользовался автор этих строк, А. Кривель, приводя подобные данные. — O.K.). Известно, что «смертниками» планировалось даже взорвать Панамский канал. К концу 1945 года в Японии намечалось их иметь до 300 тысяч.

Все это мы слышали, кое о чем читали в газетах. Но живых «камикадзе» не видели. А вот и они. Молодые люди, чуть старше нас. Полурасстегнутый воротничок, из-под которого выглядывает чистое белье. Матовое, восковое лицо, ярко-белые зубы, жесткий ежик черных волос и очки. И выглядят-то они совсем не воинственно. Не зная, что это «камикадзе», ни за что не поверишь. Но мина, большая хмагнитная мина, которую даже мертвые продолжают крепко держать в руках, рассеивает все сомнения.

Когда через 40 лет я прочитал в газете о том, что на Филиппинах, в городе Анхелесе, где впервые появились «камикадзе», установлена мемориальная доска, снова вспомнились круглые окопы-лунки на склоне Хингана осенью сорок пятого года и в каждом из них молодой смертник-доброволец с миной. К слову сказать, метод борьбы с «камикадзе» быстро нашелся и оказался, как все другое, донельзя простым: на танки садились десантники и расстреливали поднимающихся с миной «камикадзе.

Нет, «камикадзе» не смогли сдержать наступающую лавину советских войск. «Один танк вспыхнул, — пишет впоследствии в своих воспоминаниях японский офицер Хаттори. — Другие, развернувшись в боевой порядок, упрямо двигались вперед. Это и были те самые «Т-34», которые овеяли себя славой в боях против германской армии. Они, используя складки местности, заняли оборону. Было видно, как из укрытия по соседству с русскими выскочили несколько японских солдат и побежали по направлению к танкам. Их тут же сразили пулеметные очереди. Но вместо убитых появились новые «камикадзе». С криками «банзай!» они шли навстречу своей гибели. На спине и на груди у них была привязана взрывчатка, с помощью которой надо было уничтожить цель. Вскоре их трупами была устлана высота. В лощине горели три подожженных ими русских танка…»

Тяжелые бои развернулись за город Муданьцзян: части Квантунской армии защищали его особенно отчаянно. Появилось много «камикадзе» — смертников, бросались они под танки, — выслеживали офицеров, отыскивали артсклады и, проникнув в них, взрывались вместе со снарядами. Не доблесть, а слепое изуверство, тупой бесполезный фанатизм.

Один из таких смертников незаметно подобрался к складу боеприпасов близ стоянки автобата на окраине китайской деревушки. С воинственным воплем, похожим на стон, обреченный солдат ринулся через проволоку, влез между ящиками. Тотчас полыхнуло там и затрещали, лопаясь в огне, патроны. Шоферы выволокли из-под ящиков обожженного, воющего от боли самоубийцу. Плюнули ребята от досады на такую дикость, побежали за санитарами. Уложили японца на носилки, понесли в санчасть, а маленький Лапшин шел рядом, говорил укоризненно:

«Ну и дурак ты, на кой ляд тебе это сдалось — умирать! Живи себе да нас вспоминай. Твоя понял?»

(Справедливости ради следует отметить, что свои солдаты, готовые пожертвовать собой ради победы, всегда считаются героями, достойными подражанию, а вражеские — безумцами и дураками. Сравним: «Великий подвиг товариша Матросова должен служить примером» и «Не доблесть, а слепое изуверство, тупой бесполезный фанатизм…»)

Отряды «камикадзе» были в каждом полку и каждом батальоне. Их, случалось, оставляли при отступлении в тылу противника, чтобы сеять там панику, уничтожать советских военнослужащих.

Кандидатов в эти бригады отбирались как уже говорилось, на добровольной основе. Потом их сводили в отдельные отряды и специально готовили. Перед боем они обычно писали завещания. «Дух высокой жертвенности, — говорилось в одном, — побеждает смерть. Возвысившись над жизнью и смертью, должно выполнять воинский долг. Должно отдать все силы души и тела ради торжества вечной справедливости». К завещанию прикладывались в конверт прядь волос и ноготь. На тот случай, если не останется праха солдата.

Другое завещание начиналось словами: «Высокочтимые отец и мать! Да вселит в вас радость известие о том, что ваш сын пал на поле боя во славу императора. Пусть моя двадцатилетняя жизнь оборвалась, я все равно пребуду в вечной справедливости…»

Думается, нелишне добавить: имело определенное значение и то, что «камикадзе» получал повышенное армейское довольствие. А-фирма, где ранее работал такой солдат, после гибели смертника-добровольца обязана была выдать его семье тридцатитрехмесячное жалованье.

Могу добавить, что все «камикадзе» указом императора посмертно повышались в звании на две ступени, а многие из них награждались орденами империи — «Орденом Золотого Сокола» и «Орденом Восходящего Солнца».

Я уже давно собираю предсмертные письма и записки «камикадзе». Предлагаю ознакомиться с некоторыми из них. Возможно, они внесут ясность в понимание того настроения, с которым японцы уходили в последний бой, охарактеризуют их психологическую подготовку.

 

«Я опережаю тебя, мама, во встрече с небесами. Молись за меня, мама!

Лейтенант Ичицо Хояши».

 

 

«Не завидуйте отцам ваших друзей: ваш папа стал богом и всегда смотрит на вас с небес.

Лейтенант-полковник Масаногу Кудо».

 

 

«Дорогая Мокко, вырастай большой и здоровой. Твой папа отправляется в атаку на врагов. Когда ты вырастешь — ты все поймешь.

Лейтенант Умимуро Масахисо».

 

28 октября 1944 г., старшина Матсуо Исаоиз 701-й воздушной группы отправил письмо с Филиппин:

 

«Дорогие родители! Пожалуйста, поздравьте меня. Мне предоставлена прекрасная возможность умереть. Это мой последний день. Судьба нашего отечества зависит от решительной битвы в южных морях, где я опаду подобно цветкам сияющего белизной вишневого дерева.

Я (…) умру без следа вместе с моим командиром эскадрильи и другими товарищами, я желал бы родиться семь раз, чтобы каждый раз смеяться над врагом.