Логика диспозициональных утверждений

Когда говорят, что корова – жвачное животное, или что человек – курильщик, вовсе не имеют в виду, что корова жует, а человек курит непосредственно в данный момент. Быть жвачным означает иметь обыкновение жевать; точно так же как быть курильщиком – значит иметь обыкновение курить.

Тенденция жевать и привычка курить не существовали бы, если бы не было таких процессов или эпизодов, как жевание или курение. "Он сейчас курит" значит не то же самое, что "Он – курильщик". Но если бы первое суждение не было иногда истинным, не могло быть истинным и второе. Словосочетание "курить сигареты" используется для описания как эпизодов, так и, производным образом, тенденций. Но не все слова имеют такое двойное использование. Есть много выражений, описывающих тенденции и способности, которые нельзя использовать в сообщениях об эпизодах. Мы можем сказать про какую-то вещь, что она эластична; однако, когда нам надо описать, в каких реальных событиях это проявляется, мы используем другое слово и говорим, что она сжимается после растягивания, распрямляется после сдавливания или пружинит при надавливании. У нас нет активного глагола, соответствующего свойству "эластичный", подобно тому как "жует" соответствует свойству "жвачное". Причину такого различия найти нетрудно. Существует целый спектр реакций, которых мы ожидаем от эластичного объекта, тогда как от жвачного животного мы ожидаем только одного определенного поведения. Подобным образом, существует целый ряд различных действий и реакций, которых можно ожидать на основании того, что некое лицо описывается как "жадина", тогда как на основании описания кого-то как курильщика мы можем ожидать только одного способа поведения. Короче говоря, некоторые диспозициональные слова являются очень общими и неопределенными, тогда как другие являются очень специфичными и определенными. Глаголы, с помощью которых мы описываем различные проявления общих тенденций, способностей и склонностей могут отличаться от глаголов, с помощью которых мы обозначаем диспозиции, тогда как обозначающие эпизоды глаголы и глаголы, употребляющиеся как очень специфические диспозициональные глаголы, могут быть одними и теми же словами. Пекарь может сейчас печь, но бакалейщик не может сейчас "бакалейничать": он может только продавать сейчас сахар, развешивать чай или заворачивать масло. Существуют и промежуточные случаи. Так, мы без всяких угрызений совести говорим, что врач сейчас кого-то лечит (врачует), хотя не будем говорить, что поверенный сейчас "поверяет", но скажем, что он защищает сейчас своего клиента.

Диспозициональные слова, такие, как "знаю", "верю", "надеюсь", "умный" или "остроумный", являются неопределенными диспозициональными словами. Они обозначают способности, тенденции или готовность сделать нечто; они обозначают не одну определенную вещь, но вещи самых разных родов. Теоретики признающие, что "знать" и "верить" обычно используются как диспозициональные глаголы, склонны не замечать это различие. Они предполагают, что должны быть особые акты знания, или постижения, или состояния убежденности. А поскольку ни один человек не может наблюдать, как другой выполняет подобные безо всяких оснований постулированные акты или пребывает в подобных состояниях, то такие теоретики склонны помещать подобные акты и состояния в потаенные глубины действующего субъекта.

Сходное допущение могло бы привести к заключению, что раз поверенный – это профессия, то должна существовать профессиональная деятельность "поверивания". Но поскольку мы никогда не видим, чтобы поверенный занимался этим "повериванием", поскольку мы видим, что он все время занят выполнением самых разнообразных действий, таких, как составление завещания, защита клиента или заверение подписи, то остается допустить, что свою уникальную профессиональную деятельность "поверивания" он осуществляет при закрытых дверях. Искушение истолковывать диспозициональное слово как слово, обозначающее эпизод и другое искушение – постулировать, что любой глагол, имеющий диспозициональное использование, должен использоваться и для описания соответствующего эпизода, являются двумя источниками одного и того же мифа. Но это еще не все его источники.

Теперь необходимо кратко обсудить общее возражение, которое иногда приводится против всей программы анализа выражений, обозначающих способности, тенденции, склонности и готовности. Потенциальное, и это в общем-то трюизм, ни в коей мере не актуально. Мир не содержит наряду с тем, что существует и случается, еще и веши другого рода – "как бы" вещи и "могущие быть" события. Получается, что, когда о спящем человеке говорят, что он умеет читать по-французски, или о куске сахара говорят, что он может растворяться в воде, то вещи приписывают некоторое свойство и одновременно помещают это свойство на хранение в ледник. Но атрибут или характеризует вещь, или нет. Он не может просто храниться на складе. Или, иначе говоря, утвердительное повествовательное предложение, имеющее значение, должно быть или истинным, или ложным. Если оно истинно, оно утверждает, что некоторая вещь имеет такую-то характеристику; если же оно ложно, значит, вещь этой характеристикой не обладает. Нет никакого состояния, промежуточного между истинностью и ложностью. Поэтому субъект, описываемый утверждением, никак не может выйти за пределы этой дизъюнкции. Часы могут показывать или правильное время, или неправильное. Но они не могут показывать время, которое могло бы быть правильным или которое не является ни правильным, ни неправильным.

Вышеприведенное рассуждение является вполне оправданным возражением против такого анализа утверждений типа того, что спящий может читать по-французски или что сахар растворим в воде, который интерпретирует такие утверждения, постулируя факты сверхъестественного рода. Такую ошибку совершала старая схоластическая философия, когда допускала, что диспозициональные слова обозначают либо особые скрытые начала или причины, т.е. вещи, либо процессы, существующие или происходящие в каком-то особом мире, являющемся тенью нашего настоящего. На самом деле истина состоит в том, что предложения, содержащие слова типа "могло бы", "возможно", "было бы, если бы", вовсе не сообщают нам какие-то факты-тени. Но отсюда вовсе не следует, что такие предложения не имеют никакой функции. Функция сообщения фактов является лишь одной из многообразных функций, которые выполняют предложения.

Не требуется особых аргументов, чтобы показать, что вопросительные, повелительные предложения и предложения в сослагательном наклонении служат не для сообщения о существовании каких-то вещей или событий, но для Других целей. Но, к сожалению, нужны особые аргументы, чтобы стало ясно, что есть множество имеющих значение (положительных и отрицательных) повествовательных предложений, служащих не для сообщения фактов, но для других целей. До сих пор имеет силу нелепое допущение, что каждое истинное или ложное предложение утверждает или отрицает то, что называемый в нем объект. Или множество объектов обладают некоторым свойством. На самом деле некоторые утверждения служат этой цели, а некоторые – нет. Книги по арифметике, алгебре, геометрии, праву, философии, формальной логике и экономической теории содержат очень мало фактических утверждений или не содержат вообще. Вот почему мы называем соответствующие области знания "абстрактными". Книги по физике, метеорологии, бактериологии или сравнительному языкознанию содержат очень мало подобных утверждений, хотя они могут сообщать нам, где мы можем найти таковые. Технические журналы, литературная критика, проповеди, речи политиков и даже расписания поездов могут быть более или менее информативными, и информативными они могут быть по-разному, но они преподносят нам весьма мало единичных категорических истин относительно свойств или отношений.

Оставив в стороне большую часть предложений, которые должны не только сообщать факты, перейдем прямо к законам. Ибо, хотя высказывания о том, что такие-то индивиды имеют такие-то способности, склонности, тенденции и прочее, сами по себе не являются утверждениями законов, однако некоторые их черты лучше всего можно будет прояснить лишь после обсуждения особенностей предложений, выражающих законы.

Законы часто формулируются в грамматически неполных повествовательных предложениях. Но их можно выражать, кроме всего прочего, также и в гипотетических предложениях типа: "Если то-то и то-то, то будет то-то и то-то". Например: "Если тело оставить без опоры, оно будет падать с таким-то ускорением". Гипотетическое предложение можно назвать законом, только если оно является переменным" или "открытым" гипотетическим утверждением, если его антецедент содержит выражения типа "любой", "всякий раз, когда" и т.п. Именно в силу этой своей черты закон применим к отдельным случаям, даже если в его формулировке нет упоминаний о них. Если я знаю, что более длинный маятник колеблется медленнее, чем более короткий, пропорционально тому, насколько он длиннее, то, зная, что мой маятник на три дюйма длиннее, чем данный, я могу вывести отсюда, насколько медленнее он будет колебаться. Знание этого закона не предполагает знания именно об этих двух маятниках. Утверждение закона не содержит сообщения об их существовании. Однако знание или понимание закона включает знание того, что если могут существовать определенные объекты, удовлетворяющие антецеденту закона, то они должны удовлетворять также и его консеквенту. Мы должны научиться использовать утверждения об отдельных фактах, прежде чем мы научимся использовать утверждение закона, которое применяется или может применяться к ним. Утверждения в форме законов принадлежат более сложному и утонченному уровню дискурса, нежели тот, к которому принадлежат подпадающие под этот закон фактуальные утверждения. Подобие этому алгебраическое утверждение лежит на другом уровне рассуждения, нежели подчиняющееся ему арифметическое утверждение.

Утверждения законов бывают истинными или ложными. Но их истинность и ложность принадлежит иному типу, нежели истинность и ложность фактуальных предложений, к которым должен применяться этот закон. Они выполняют разные задачи. Принципиальное различие можно сформулировать следующим образом. Стремление установить закон предполагает, по меньшей мере, желание найти способ, позволяющий из одних фактов выводить другие факты, объяснять одни факты с помощью других фактов, вызывать или препятствовать появлению определенных положений дел. Закон – это, так сказать, проездной билет, позволяющий его обладателю двигаться от одного фактуального утверждения к другим. Он также позволяет получать объяснения данных фантов и добиваться реализации желательных положений дел, отталкиваясь от уже существующего. В самом деле, мы не будем считать освоившим закон такого ученика, который может только повторять его формулировку. Точно так же, чтобы считать ученика овладевшим правилами грамматики, таблицей умножения или правилами шахматной игры, мы должны убедиться, что он умеет применять данные правила в конкретных ситуациях. Поэтому любой учащийся, знающий закон, должен быть в состоянии применять его в конкретных выводах относительно отдельных фактов, объяснении фактов, а также, возможно, в вызывании или предупреждении определенных событий. Научить закону – это, помимо прочего, научить, как с его помощью можно получать что-то новое в теоретическом или практическом плане, исходя из конкретных фактов.

Иногда утверждают, что если мы открываем закон, позволяющий из наличия каких-то болезней выводить существование определенных бактерий, то мы тем самым обнаруживаем существование новой сущности, а именно причинной связи между данными бактериями и данными болезнями, и, тем самым, новое знание относительно того, что существуют не только больные люди и бактерии, но и невидимая связь между ними. Подобно тому, как поезд не может двигаться без рельсов (говорят сторонники такого подхода), так и бактериологи не могли бы переходить от клинических наблюдений над больными к предсказанию наблюдения определенных бактерий под микроскопом, если нет хотя и ненаблюдаемой, тем не менее, реальной связи между объектами этих наблюдений.

Мы не возражаем против использования привычного выражения "причинная связь". Бактериологи действительно обнаруживают причинные связи между бактериями и болезнями, но подобное утверждение есть просто иной способ сказать, что они устанавливают законы и благодаря этому делают для себя возможным вывод от болезней к бактериям, объяснение болезней бактериями, предупреждение и лечение болезней путем уничтожения бактерий и т.д. Однако когда говорят, что открытие закона является открытием некоей новой ненаблюдаемой сущности, то просто возвращаются к старой привычке трактовать открытые гипотетические утверждения как единичные категорические утверждения. Это все равно, что сказать, что правило грамматики, есть некое особое непроизносимое существительное или глагол или что правила шахматной игры есть особая невидимая шахматная фигура. Когда говорят, таким образом, то просто возвращаются к старой привычке видеть у всех предложений одну и ту же функцию приписывания предмету некоторого предиката.

Метафора "рельсовых путей, по которым движется поезд", вводит нас в заблуждение именно таким образом. Ведь рельсы существуют в том же самок смысле, что и движущийся по ним поезд. В существовании рельсов мы убеждаемся тем же образом, что и в существовании поезда. Из высказывания, что поезд идет из одного пункта в другой, действительно следует, что между этими пунктами существует вполне наблюдаемый железнодорожный путь. Поэтому сравнение вывода с рельсовыми путями наводит на мысль, что вывод от болезней к бактериям есть вовсе не вывод, а описание некоторой третьей сущности; поэтому получается не рассуждение "поскольку то-то и то-то, потому так-то и так-то", но сообщение "существует ненаблюдаемая связь между этими наблюдаемыми событиями". Но если мы спросим, зачем постулируется эта третья сущность, то услышим в ответ лишь то, что она позволяет нам делать вывод от болезней к бактериям. Правомерность вывода предполагается в любом случае. Но при этом еще почему-то хотят иметь возможность сводить предложения вида "следовательно..." и "если для любого... то..." к предложениям вида "имеется такое...", т.е. замаскировать функциональное различие между аргументацией и нарративом. Но подобно тому, как железнодорожные билеты нельзя "свести" к каким-то сомнительным коррелятам поездок, которые позволяют сделать эти билеты, и подобно тому, как сами поездки нельзя "свести" к сомнительным коррелятам пунктов отправления и пунктов прибытия данных поездок, так и утверждения законов нельзя "свести" к коррелятам выводов и объяснений, которые можно делать на их основе, а выводы и объяснения нельзя "свести" к коррелятам фактуальных предложений, с которых они начинаются и которыми они заканчиваются. Функция предложения, констатирующего факты, отличается от функции предложения, являющегося выводом одного фактуального предложения из другого, и функции их обоих отличаются от функции оправдания подобных выводов. Сначала мы должны научиться пользоваться предложениями в первой функции. Только после этого мы может выучиться использовать предложения со второй функцией, после чего мы уже можем освоить использование предложений с третьей функцией. При этом, разумеется, предложения имеют и массу других функций, но их рассмотрение не входит сейчас в нашу задачу. Например, предложения на этой странице не служат ни одной из тех функций, которые они описывают.

Теперь мы можем вернуться к рассмотрению диспозициональных предложений, т.е. предложений, в которых субъекту приписывают определенные способности, тенденции, предрасположенности или склонности. Такие утверждения, конечно, не являются законами, так как речь в них идет о конкретных предметах или лицах. Однако они похожи на законы в том отношении, что являются частично "переменными" или "открытыми". Когда мы говорим, что данный кусок сахара растворим, мы говорим тем самым, что он растворится, если будет когда-либо и где-либо погружен в какой-либо сосуд с водой. Когда мы говорим, что этот спящий человек знает французский, это значит, что, если, например, к нему обратятся по-французски или покажут ему французскую газету, он ответит уместным образом, будет должным образом вести себя или правильно переведет обращение на свой язык. Разумеется, данную формулировку надо еще уточнять. Мы не откажемся от своего утверждения, что он знает французский язык, если он спит, пьян или находится в беспамятстве либо не смог правильно перевести какую-то очень специальную статью. Мы ведь ожидаем от него, что он просто в состоянии справляться с большинством обычных французских предложений. "Знать французский" – это довольно неопределенное выражение, но в большинстве случаев оно не становится оттого менее полезным.

Выдвигалось предположение, что, хотя диспозициональные предложения относительно упоминаемых в них индивидов сами не являются законами, они являются, тем не менее, дедукциями из законов; так что, прежде чем мы сможем делать диспозициональные утверждения, мы должны выучить некоторые законы, какими бы приблизительными и неопределенными они ни были. Но вообще-то процесс обучения идет в другом направлении. Сначала мы осваиваем известное число диспозициональных утверждений относительно некоторых индивидов, и только после этого мы можем выучить некоторые законы, устанавливающие общие корреляции между подобными утверждениями. Прежде чем узнать, что все индивиды, которые являются пернатыми, кладут яйца, мы должны узнать, что некоторые индивиды пернатые и одновременно кладут яйца.

Диспозициональные утверждения об отдельных вещах и личностях подобны утверждениям законов и в том, что мы используем их отчасти сходным образом. Они прилагаются к действиям, реакциям и состояниям объектов и так же, как законы, являются "проездными билетами", позволяющими нам двигаться к предсказанию, ретросказанию, объяснению и воздействию на эти действия, реакции и состояния.

Естественно, приверженцы предрассудка, гласящего, что любое истинное повествовательное предложение либо описывает что-то существующее, либо сообщает о каком-то событии, потребуют, чтобы предложения типа "Эта проволока является проводником электричества" или "Джон Доу говорит по-французски" интерпретировались как передающие такую же фактуальную информацию, что и предложения "По этой проволоке бежит электрический ток" и "Джон Доу сейчас говорит по-французски". Сторонники этого предрассудка считают, что предложение может быть истинным, только если оно относится к чему-то происходящему сейчас, даже если это и происходит где-то, так сказать, "за сценой". Тем не менее, они должны будут согласиться, что мы можем знать, что проволока проводит электричество, а некоторые люди знают французский язык, и не обнаружив никакого протекающего сейчас невидимого процесса. Они должны также согласиться с тем, что теоретическая полезность обнаружения подобных невидимых процессов состоит лишь в том, что они позволяют нам делать такие предсказания, объяснения или воздействия, которые мы и без того уже делаем и о которых мы часто знаем, что имеем на это право. Наконец, они должны будут признать, что они сами выводят существование постулируемых ими процессов в лучшем случае на основании того, что мы можем предсказывать, объяснять и оказывать воздействие на наблюдаемые действия и реакции индивидов. Но если в дополнение к таким выводам они будут постулировать существование особых "рельсов", по которым движутся подобные выводы, то они должны будут постулировать далее особые "рельсы" для выводов о существовании первых "рельсов" и т.д. Признание бесконечной иерархии подобных "рельсов" навряд ли покажется приемлемой альтернативой даже тем, кому первый шаг казался привлекательным.

Диспозициональные утверждения не являются сообщениями ни о наблюдаемых, ни о ненаблюдаемых положениях дел. Они не повествуют ни о каких событиях. Однако их функции тесным образом связаны с повествованиями о событиях, ибо, если такие предложения истинны, значит, истинны некоторые повествования о событиях. Предложение "Джон Доу только что разговаривал по телефону по-французски" удовлетворяет тому, что утверждалось в предложении "Джон Доу знает французский". А человек, выяснивший, что Джон Доу в совершенстве знает французский, не будет нуждаться ни в каком особом "проездном билете", чтобы двигаться по пути вывода из того, что Джон Доу прочитал французскую телеграмму, к тому, что он понял, о чем в телеграмме речь. Само знание, что Джон Доу знает французский, и является таким билетом, а предположение о том, что он понял смысл телеграммы, прилагается к нему.

Надо отметить, что нет ничего несовместимого между признанием, что диспозициональные утверждения не повествуют ни о каких событиях, и признанием, что такие утверждения могут стоять в определенном времени. "Он курил в течение года" или "кусок резины стал терять эластичность этим летом" – все это совершенно законные диспозициональные утверждения. А если бы знание чего-либо не приходило к человеку в какое-то время, то была бы невозможна профессия учителя. "Проездные билеты" на право вывода могут быть краткосрочными, долгосрочными или вообще бессрочными. Правила игры в крикет действуют лишь в течение известного периода времени; но даже климат континентов меняется от эпохи к эпохе.