Лекции.Орг


Поиск:




Первый детский муниципальный совет 2 страница




Предупреждение агрессии уместно с очень раннего возраста. Это подразумевает, что родители понимают необходимость помощи ребенку и принятия в связи с этим профилактических мер против испытания им возможных затруднений в отношениях со сверстниками. Подобные эксцессы начались не сегодня — история весьма стара и восходит к Каину и Авелю. Каин, после того, как он убил своего брата, Авеля, был объявлен неприкасаемой персоной — даже волос не должен был упасть с его головы. И все-таки, чувствуя себя виноватым, Каин ждал от мира отмщения. На что сказал ему Господь: «Вовсе нет, тебе предстоит стать основателем городов».* То есть основателем общин, в которых люди живут вместе, чтобы уберечься от внешних опасностей. «Не брат твой опасен, а все вы — поодиночке, помогите друг другу.» Идея, рожденная из опыта убийства — основанный на силе союз. В самом деле. Библия — отражение процесса становления личности, всего того, что происходит в эмоциональной сфере жизни людей, внутри них самих, той борьбы, в процессе которой что-то они хотят от себя отторгнуть, а что-то сохранить и развить. И только придя к осознанию собственных, обычно неосознаваемых, побуждений, можно научиться избегать конфликтов с такими же побуждениями других людей.

Предупредить жестокость, насилие может всякий, осмысливший все это. Подобная профилактика оберегает и сохраняет потенциальные

• Вольное переложение библейского сюжета: Быт., 4; 15—17.

429

возможности личности для того, чтобы при желании каждый мог их использовать. Но никакая профилактика не действует при фор­мальном подходе: в самом начале, при рождении, ребенок должен встретить не только разумное, рассудочное отношение, но и любовь всех участников этого события, выраженную в звуках его имени, в музыке обращения к нему. Очень важно помочь ребенку идентифи­цировать не только его под, но и облик.

Одна белая мама, родившая ребенка от темнокожего мужчины, никогда не говорила ребенку, что он — метис. Она обратилась в Мезон Верт. Вообще дети-метисы, как правило, красивы.

Мы ей говорим: «Он — красивый, ваш ребенок... Прекрасное смешение пород». Выражение задело ее. «Вы никогда не говорили ему, что он метис, и что именно поэтому он красив? — Нет, я живу с ним одна... — Но ведь вы любили его отца. Откуда родом его отец? Из Африки? С Антильских островов?» Подходит ребенок, и я говорю ему: «Я как раз рассуждаю с твоей мамой, почему ты метис, хочу знать, кто был твой отец, кто дал тебе жизнь, кто сделал так, что ты такой красивый, такой красивый метис». — «О, — говорит мать мне, — я никогда не могла ему этого сказать.» Ребенок поворачивается и говорит матери: «В школе* я — не­гритос». — «Как? Что это ты говоришь?» — «В школе (материнской), я — негритос.» — «Видите, — говорю я, — нужно было ему сказать о том, что он смешанных кровей, — метис. Вы должны объяснить ему, что он — дитя любви между вами, белой, и его отцом, негром, которого вы любили.» — «О, но он никогда не увидит этого человека! У него есть дяди, моя семья...» — «Да, но он не может отождествить вашего брата со своим отцом, он не может быть плодом кровосмесительной связи! И потом, этот человек, вы его любили...» — «О да (жемчужная слеза), целых шесть лет, мы были студентами, но он распределился на свою родину, уехал домой, у них там полигамия, остаться со мной для него невоз­можно.» — «Да, но ребенок родился от вашей любви. Вы его любите; почему же ребенку об этом не сказать и не показать фотографии его отца.» — «Их у меня больше нет.» — «Наверняка есть!» Когда она пришла снова, состоялся такой разговор: «Вы были правы — одна фотография у меня осталась. — Вы ему ее показали? — Да, я сказала ему: "Посмотри, это твой папа". — Вы видитесь с ним? — Да, когда он приезжает во Францию. Он

• В материнской школе — в детском саду.

430

хочет увидеть малыша, но я этого не хочу, я боюсь, что он увезет его к себе. — Да нет же, общепризнано, вы — его мать, у него на ребенка нет прав. Между вами интимные отношения, когда он приезжает во Францию? — Да. — Значит, вы еще испытываете к нему чувства, и это очень важно для ребенка. Ведь живут преиму­щественно сердцем, а не тем, что принято или не принято».

До какой же степени необходимо предупреждение жестокости и агрессии по отношению к ребенку, чтобы ребенок чувствовал, что его принимают не только мать и родные матери, но и общество, которое мы представляем и которое оправдывает то, что мать считает своей ошибкой, страдая оттого, что не смогла узаконить свой союз, хотя она по-прежнему любит отца своего ребенка. Она остается верна своему любовнику в ребенке, но ему это неведомо, он это воспринимает как кровосмешение. Он может считать себя единст­венной любовью своей матери. «Это счастье, что вы продолжаете иметь интимные отношения с отцом вашего ребенка, существование вашего ребенка от этого обретает смысл.» Нужно помочь этому ребенку понять, что он является предтечей того, что произойдет в обществе, которое становится все более и более смешанным в на­циональном отношении. Этот ребенок предвосхищает процесс «метисизапии», который наиболее активен в студенческих кругах.

Важно, чтобы ребенок почувствовал, что он родился от любви мужчины и женщины, именно от этой любви и именно от этой пары, даже если она потом распалась. Даже в традиционных семьях, где отец приходит домой каждый вечер, бывает, что отношения отца и ребенка не выражают эту любовь. Отец может выступать как некий инструмент для выполнения материальных запросов, что требует от него раздачи либо пинков, либо пряников. Этакий жандарм, представляющий класс отцов. «Вот увидишь, папа придет и тебе покажет!» — говорит о таком мать. Живет же мать со своим сыном без отца. Мужчина и мужественность исключаются из любви, которая тем не менее (поскольку именно эта женщина и этот мужчина любили друг друга) послужила причиной появления на свет нового человеческого существа — мальчика или девочки.

Отец должен был бы в глазах ребенка, во-первых, воплощать в себе желание взрослого мужчины и взрослой женщины, а потом уже закон. Увы! Слишком часто в семейных разговорах мужья на­зывают жену «мама», когда говорят о ней с детьми, а женщины называют мужей «папами», как будто речь идет об их собственных отцах. Это — выражение отцовской несостоятельности, если отец перестает быть любовником матери, его несостоятельности как от­ветственного за семью. Речь здесь о том, чтобы у ребенка сфор-

мировался образ пары, как желающих и любящих друг друга людей,

а не только как пары, совместно пользующейся одним и тем же жизненным пространством.

Быть взрослым — это иметь исключительные права на другого взрослого, для ребенка это создает ту модель поведения, в которой он, в семье — ученик: он воспитывается у этой пары, но никак не должен претендовать на место даже отсутствующего в семье взрослого (отца, матери). В свою очередь никакие прерогативы в отношениях между собой взрослых не делают возможным в семье подмену ролей: мать не заменит и не должна заменять отца, так же как и отец, если нет матери, не должен играть ее роль. Подобное случается: отец нередко пытается подменять мать, а мать, частенько играет роль и того, и другого. Матери-одиночки говорят: «Но я обязана быть и отцом, и матерью одновременно». Только она вовсе не обязана. То, что она лишена поддержки мужа, не значит, что в его отсутствие она должна стараться его заменить: делать и говорить в доме как он.

Когда отец не очень одобряет принятые в доме отношения, не­избежны дискуссии отца и матери о методах воспитания ребенка, родители вступают в разногласия, а ребенок становится объектом раздора. К нам, в Мезон Верт — особенно в первый год его работы — отцы приходили редко, хотя мы специально для этого были открыты до 19 часов, в субботу и в понедельник, и из трех работающих на приеме по крайней мере один был мужчина. Мы поняли, что отцы боятся, что мы их превратим в этаких «вторых мам». Они удивлялись, когда слышали от нас, что ребенку необходим именно отец, отличающийся от матери, «отец как он есть». Отцы, приходившие к нам, охотнее разговаривали с воспитателем или врачом-мужчинами.

Настоящее бедствие сегодняшних дней — смешение ролей. Сме­шение-подмена. Так называемый воспитательный принцип, передаю­щийся из уст в уста: отец и мать должны вести себя с ребенком так, что ребенку должно быть неважно, кто перед ним — отец или мать... Извращение, заблуждение — этот «принцип». Мне ду­мается, что истоки его в моде на бесполость: одинаковые у мужчин и женщин одежда и прически. Бесполые... и безвозрастные. Сме­шение — подмена.

 

Глава 3

ИСЦЕЛЕНИЕ АУТИСТОВ-

ОТКРЫВАТЬ МИР ПСИХОТИКОВ

 

В свое время было снято несколько фильмов, посвященных жизни аутистов. Один из них видела Франсуаза Дольто — он был посвящен работе, которую вели в первые два года жизни с аутичным ребенком, помещенным в одно из тех мест, куда отправляют детей, отринутых обществом. Возможно ли адекватно запечатлеть на пленке сущес­твование этого ребенка?

Мне кажется, что доводить через средства массовой информации до сведения населения, как течет символическая жизнь маргинального существа, каким является ребенок, страдающий аутизмом, скорее поле­зно, чем нет. Но то, о чем можно рассказать, не идет ни в какое сравнение с тем, что ребенок переживает. Мы не догадываемся, глядя на это существо, от рождения малоприспособленное к жизни на земле, до какой степени чувствителен этот представитель рода человеческого и какую невидимую миру ношу несет он в себе:

долг, невидимый и невыразимый. Он наделен способностью говорить, но все в нем разлажено. Его мать не знает, как любить этого живущего несмотря ни на что ребенка; тело-то есть, существует, а душа не состоялась, и она взваливает на себя долги одного или

• ф. Дольто рассматривает под названием детского аутизма весь спектр разнородных крушений общения: аутизм при ранней детской шизофрении, рассматриваемый как молне самостоятельное нарушение, ранний детский аутизм, сходные с аутизмом рас­стройства при разного рода мозговых повреждениях и лишь напоминающие отдельные Проявления аутизма невротические и ситуативные реакции. И если при последних рекомендуемые ф. Дольто меры составляют ядро лечения, являются основными, то Ори остальных требуется иная основная помощь, без которой эффекта достичь прак­тически невозможно и по отношению к которой приемы Ф. Дольто выступают как вспомогательные. Сказанное никак не противоречит проводимой Ф. Дольто мысли о том, что человеческое тепло, принятие ребенкакак он есть, доверие к нему имеют и профилактическое, и лечебное значение — в одних случаях большее, в других меньшее (В. К.).

433

двух поколений, не имея возможности дать себе в этом отчет. Аутисты подобны человечеству, борющемуся с влечением к смерти, как объекта желания, которое существует в каждом из нас, но не столь интенсивно и в значительно меньшей степени. У большинства из нас влечение к смерти не настолько сильно, чтобы лишить нас возможности кон­тактировать друг с другом. Вот в этом как раз проблема аутизма: вторичен он — возникает от испытанного младенцем недостатка общения, или первичен — «что-то», независимо ни от чего, в ребенке изначально не так, и потому, как следствие — возникает трудность общения с ним взрослых? Возможно и то и другое.

Дети с психическими нарушениями могли бы многому научить тех, кто их примет. Общество только выиграло бы от большей интеграции в нашу обыденную жизнь так называемых ненормальных детей. Но люди их боятся, и этот страх проявляется подчас в совершенно недопустимых формах, например, в петициях от соседей против создания учреждений для детей-дебилов. Они не желают, чтобы эти дети жили рядом с ними. И тогда они выталкивают вперед своих детей со слезами: «Это будет их шокировать».

Это неправда, детей это вовсе не шокирует, это шокирует взрослых. Тут уже нечто похожее на религиозные войны. Только открещиваясь от этих детей, говорят не об их одержимости, а несколько иначе:

«Они будут мешать нашим детям развиваться, потому что наши дети начнут подражать им!» Такие родители хотят как пример для подражания навязать своим детям себя и повторить в них собственную жизнь. А дети прекрасно без чьей бы то ни бьшо помощи обретут свою индивидуальность и идентифицируют себя, не теряя при этом уважения к индивидуальности другого, если, конечно, их обучение предполагает использование мотивировок, подобных данной: «Ты — такой, а это другой, и у него на это есть вполне определенные причины». И нет никакой угрозы, когда их, даже совсем маленьких, помещают вместе с детьми-инвалидами, страдающими детским це­ребральным параличом, или же с аутистами — здоровые дети не идентифицируют себя с ними, контактируя, они побуждают их к общению, и действительно находят с ними общий язык. Эти дети нуждаются в помощи, для того, чтобы узнать историю собственной жизни; в этом очень помогают полученные от их родителей сведения. Но необходимо, чтобы они находились вместе с другими детьми — здоровыми; ведь они — тоже люди, и люди поддерживающие жизнь других; они — часть социального полотна. Им должно быть предос­тавлено место и в школе. Но для этого должны произойти такие изменения, до которых мы еще не дозрели. Нужно, следовательно,

434

готовить к этому людские умы, понемногу, постепенно. Чтобы лет через десять, двадцать люди изменились и поняли, что психотики — их собственная душа, загнанная в угол; ими самими, «нормальными», коими представляются они нам.

 

АУТИСТЫ

 

В Вероне, группа акушеров, совместно с теми, кто занимается уходом за новорожденными и грудными детьми, а также с врача­ми-психиатрами провела исследование, которое подтверждает возмож­ность предупреждения аутизма.

До того, как женщины стали рожать в родильных домах, на всю провинцию насчитывалось от силы 13 или 14 умственно не­полноценных (от б до 12 лет). И вот в течение двух-трех лет случаи детского аутизма заметно участились (в течение этого времени женщины, жительницы горных селений, рожали в роддоме и оставались там первые восемь дней после родов). Новорожденного больше не встречали односельчане.

В связи с происходившим решено было организовать выездные бригады. Роды проводились в условиях больницы, во избежание ранней детской смертности, но если не было никаких осложнений, то ро­женица через двое суток возвращалась в родную деревню.

Врачи из выездной бригады посещали ее там каждый день по очереди с местными женщинами, которые были соответственно под­готовлены.

Такой метод совершенно изменил взаимоотношения новорожден­ного с отцом, матерью и всей семьей.

В Италии ничего не принимается сверху, все решается на уровне провинции. И опыт привился.

В действительности, аутизм — не врожденное заболевание. Он выявляется позже. Это реакция адаптации ребенка, подвергшегося в процессе его самоидентификации какому-то испытанию. Это может быть травма, в результате которой ребенок потерял аффективный и символический контакт с матерью, или сфера чувств ребенка пострадала по какой-либо другой причине. Обычно это случается либо в первые дни жизни младенца, либо между четырьмя и десятью месяцами, аутизм — никак не врожденное заболевание.

Со временем это проходит. Но не надо ждать, что подобное отчуждение пройдет само по себе при общении с другими.

435

Аутист находит прибежище в одиночестве своей внутренней речи. Он потерял речевую связь с другими. Он как марсианин в лоне своей семьи. Он — существо высшее. Болезни к нему не липнут.

Какое-то событие вмешалось в жизнь младенца: чаще всего это отсутствие матери (скорбь, путешествие). Это событие резко врывается в устоявшийся ритм жизни малыша, а мать не объяснила ему, что произошло, да она и сама, как ни припоминает все, сопутствовавшее событию-причине, часто не знает этого. Мать сможет вытащить ре­бенка из его скорлупы, найдя для этого нужный момент и нужные слова, такие, чтобы ребенок мог восстановить в себе тот ритм жизни, который предшествовал травме.

«Без объятий, не на ночь, расскажите ребенку, что тогда про­изошло.» На радио у меня была возможность связаться с еще молодыми матерями детей в возрасте до трех лет, страдающих аутизмом. Я посоветовала им рассказать ребенку, почему они исчезли, когда детям было от четырех до девяти месяцев, и сказать, что они не знали, что он от этого так страдал. Десяток из этих детей, те, кому было меньше трех лет, смогли вновь восстановить контакт со своими матерями, как это было до того события, после которого они впали в аутизм.

Я не верю в психотические состояния. Во всяком случае в их «фатальность». Для меня дети, страдющие аутизмом, это рано со­зревшие дети, с которыми не говорят о том, что для них важно. Это «важно» могло случиться в первые дни жизни, в родильном доме, когда, например, ребенку не говорят, как его мать боится рожать без отца, или ребенка не посвящают в то, что он в семье нежеланный, или, что хотели девочку, а получился мальчик, или что есть какая-то проблема, которая не касается ребенка, но мать о ней неотступно думает.

Считается, что эти дети страдают из-за отсутствия адаптации, они блокированы, потому что брошены или чувствуют себя отвер­гнутыми. На самом же деле не было произведено акта-слова, в котором бы этим детям были проговорены те сложности, через которые прошли их тела, физическая оболочка, в то время как духовная имела несчастье впасть в заблуждение, что мать (болезнь — происшествие — забота) их отвергла.

Мое дело и заключается в том, чтобы вернуть этих детей, рассказан им, отчего произошел их разрыв с жизнью. А так как разговор этот ведет с такими детьми не мать, то у детей происходит рег­рессивный перенос: то, что осталось в них здорового, вновь цепляется за материнскую образующую, что — нет — погружается в безумие. Сначала они вступают в отношения переноса с врачом-психотера­певтом, подменяя этим их прерванную связь с матерью, и от этого переноса их надо потом освобождать, для того, чтобы они могли войти в общение и не привязаться «задним числом» к кому-нибудь, кто может служить им нянькой, но никогда — ни архаическим отцом, ни архаической матерью (именно они — архаические мать и отец — интегрируют его собственное тело).

Именно поэтому нужно, чтобы психотерапевт действовал исклю­чительно словом и не прикасался к больному.

Перенос в общении таким образом символизируется.

В ночных яслях или в других детских учреждениях с продленной неделей дети боятся привязаться к кому-нибудь из обслуживающего персонала, кто делает то, что ему положено, и постоянно связан с ребенком в течение нескольких недель или месяцев.

Когда обрываются все жизненные корешки, связывающие ребенка с тем, кого он любит, то зацепиться больше не за что — ребенок отделяется от своего взрослого проводника в жизни, он изъят из живых; но когда этот отрыв понят матерью, проговорен ею, он лучше переживается ребенком. Рана не затянулась, но лечение ее может привести пациента к воспоминанию о том, что было в дальние времена его прибежищем безопасности. Оживить прошлое и вернуть желающему право надеяться на того, кого желаешь, и на других, — вот в чем заключается та трудная работа, которую ведут психоте­рапевты вместе с родителями, с детьми, страдающими аутизмом, которых, увы! — немало. Но этот психоаналитический аспект не исключает и социально-педагогической работы, в которой дети тоже очень нуждаются, хотя и кажется, что они к ней, если не невос­приимчивы, то уж индифферентны. Просто они боятся тех связей, что могут возникать. Они боятся любить и быть любимыми. Нужно уметь оправдать их и одновременно продолжать разговаривать с ними обо всем, что интересует детей их возраста.

Любое нарушение общения проявляется у младенцев в функци­ональных расстройствах. Ребенок такие нарушения переживает всеми органами. Мать или кто-то, кого ребенок знал, бросает его, и страдание ребенка выражается в бронхите, ринофарингите — это «ругаются» его носоглотка, его легкие, нутро. Такая болезнь — реакция на случившееся, и она символизирует физическое здоровье. Все нутро, наполненное некогда запахом человека, который сам вошел в общение

437

и отношения с ребенком, возмущается и теряет жизненные силы из-за того, что запах этот исчез.

С ушами — то же самое, в них перестает звучать знакомый голос, и у ребенка начинается отит. Микробы, обычно безвредные для организма, обретают силу.

Страдать начинают те части тела, что лишились структурирующего их удовольствия от общения с матерью или тем, кто ее заменял. «Ее голос "строил" меня. А она уехала, она разрушила меня вместо того, чтобы строить, разрушила то, что я построил из удовольствия от осуществления желания общения.» Удовольствие и желание общения эротизируются в тех местах, о которых взрослый и не подумает:

в полостях тела, глазах, ушах, пищеводе и седалище. Именно эти места страдают более всего от того, что перестал слышаться знакомый голос, от того, что больше нет возможности вдыхать знакомый запах. Это происходит и тогда, когда ребенка неожиданно отрывают от матери на несколько часов и она забирает его только после работы, не подготовив его к такому испытанию заранее. Тяжелые моральные страдания с пагубными жизненными последствиями можно предуп­редить.

Мать или тот, кто ее заменяет, должны ребенку объяснить, что мать любит его всегда, и сейчас, когда ей вынужденно придется находиться в другом месте, она его не забудет, но раз уж так случилось, им на время займется другой человек. Дети с бесконечным насморком, те, у кого не все в порядке с дыханием, тут же начинают болеть — спровоцированные отиты повторяются один за другим, и в конце концов это приводит к частичной потере слуха, дети глохнут по причине того, что невмоготу им постоянно слышать чужой голос. Вынужденная глухота приводит к тому, что они перестают различать слова, ими утрачивается возможность пополнять и расширять свой словарный запас, а это значит — отставание в развитии.

Ввиду того, что детская смертность у нас побеждена, физически ребенок выживает, но в силу превалирующего значения этого фактора не принималась во внимание значимость другого обстоятельства: сим­волическая связь между ребенком и матерью — она не считалась столь же важной, как здоровье тела ребенка, в связи с чем либо искоренялась, либо загонялась внутрь, а отсюда — предпсихотические состояния, периодическое выражение физического отчаяния у рано развившихся и чувствительных детей, чье физическое здоровье ока­залось сохраненным с медицинской помощью или без нее. Точно

438

так же, если маленький ребенок попадает в больницу, у него возникает определенный разрыв в процессе собственной идентификации.

Лучше предупреждать, чем лечить.

У человеческого существа — речь является той самой связующей нитью, что вместе с тактильными ощущениями, удовольствием от прикосновения матери или знакомой ребенку кормилицы, создает ткущуюся таким именно образом символическую связь.

Есть еще одно — чувства: они помогают ребенку лучше «уко­рениться» в понимании собственного появления на свет. Именно поэтому при разговоре с ним я по имени называю его мать, и его самого тоже — по имени, вот почему я рассказываю ему все, что могу знать о его жизненном пути до тех пор, пока он не попал в детское учреждение, ясли. «Сначала, — говорю я, — тебе это должно быть известно, возможно ты даже можешь вспомнить: твоя мама страдала и не в состоянии была оставаться с тобой...» Когда начинаешь говорить с ними таким образом, надо видеть, как буквально впивается в вас детский взгляд. Это потрясающе. Именно этот взгляд превращал в единомышленников тех, кто присутствовал на лечебном сеансе.

«Ты взгляни на свои руки, на свои пальцы, такие же — у твоей мамы; твой папа, не знаем его имени, тоже имел такие же. Человеком — уже рождаешься. Ты — живое существо, которое со временем станет взрослым мужчиной (женщиной), как Пьеретта, как Роза, которых ты узнал (узнала) когда-то, когда твоя мама доверила тебя им...» Весь этот словесный отсыл в прошлое заставляет ребенка вновь обрести и сохранить защищенность своего «я» с самого начала жизни, которая прошла среди заместителей его родителей, как он называет персонал воспитательного учреждения. И нужно объяснить этому ребенку, каков именно его статус, даже статус сироты, если это — его судьба.

Но если ребенка отделяют от матери сразу после родов и за­нимается им дальше не мать, а больничная сестра посреди криков других новорожденных, то он не будет знать, кто он, даже тогда, когда при выписке из больницы вновь обретет свою мать. Скажется опыт недельного одиночества, недельного отсутствия тех связей, ко­торые он имел прежде с матерью, он оторван от тех семейных шумов, которые воспринимал in utero.

В Италии это поняли и получили прекрасные результаты. Во Франции в некоторых родильных домах существуют боксы, которые соединяются с палатой роженицы. Но их разделяет стеклянная пе-

439

регородка. Мать и ребенок не могут ни потрогать друг друга, ни услышать один другого. Ребенок не слышит голоса матери. Он, конечно, не окружен гомоном голосов новорожденных, как в общей палате, но и отделение от голосов взрослых так же вредоносно.

Необходимо, чтобы звуковой континуум не прерывался, ребенку необходимо слышать высокие ноты материнского голоса, чувствовать ее запах. Но под тем предлогом, что матери надо дать отдохнуть, ребенком занимается другая женщина, она дает ему рожок, она, а не мать — пеленает. Пусть так. Но тогда нужно все ему объяснить.

Если мать в отчаянии, что у нее родился ребенок не того пола, как ей хотелось, то это не следует скрывать от ребенка, да и упрекать эту женщину тоже не стоит. «Видишь ли, твоя мама так хотела девочку, а родился мальчик. Конечно же, хорошо, что про­явился ты. Ты есть ты. Но это вышло так неожиданно, это — сюрприз, надо, чтобы мама свыклась с происшедшим. Реальность — не совсем то, что воображаешь. Ты это тоже понимаешь.»

И лучше, если эти слова будут сказаны ребенку не в присутствии матери, которая продолжает пока сокрушаться, что ее надуманное желание не осуществилось. Надуманное — потому что выносила-то она в своем чреве именно этого ребенка, и ее тело приняло его;

подспудным — было желание дать жизнь ребенку именно того пола, какой и есть у родившегося младенца. Тот, о котором она со­жалеет, — плод ее воображения. Помогаешь, таким образом, обоим, и матери, и ребенку.

Еще лучше — помочь установить прерванную связь посредством слова через третье лицо.

Многие матери не умеют, не знают, как общаться с новорожденным. Когда такая мать видит кого-то, кто говорит ребенку буквально то же, что только что сказала она, и ребенок понимающе смотрит на эту личность, которая таким образом, с помощью слова, установила связь между ними троими, она говорит: «Удивительно! Кажется, он понимает.» — «Конечно, он понимает речь. Он — человек, а это значит, что человеческое в нем — с первых дней, слово в нем — изначально.» Это «открытие» с огромной силой привязывает к ма­лютке. И по прошествии двух-трех дней матери делятся: «Мне удалось, я с ним разговаривала, он меня слушал, он слушал меня! А я и не знала, что так можно с такой крошкой». Это поразительно.

Встречаются отцы, которые во время консультации рассказывают тебе, что со своими котами, собаками они говорить могут, а вот с ребенком, даже уже большим — четырех-пяти лет — не умеют.

440

Чем объяснить эту неуклюжесть? Это неумение друг друга понять?

Это — повторение того, что некогда происходило с ними самими, отцами, когда они были маленькими. Бывает, некоторые из них с большим трудом соглашаются с этим.

Когда мать видит, как кормилица разговаривает с ребенком, ко­торого она ей доверила, в то время как у нее, матери, этого не получается, она начинает ревновать и, часто бывает, от кормилицы отказывается. Она боится, что ребенок полюбит ее больше, чем собственную мать. Но говорить с малышом, когда с ним остается, — не умеет. Ребенка оставляют на целый день с чужой женщиной, которая с ним разговаривает, и с ней он — счастлив. Когда воз­вращается мать, ребенок замыкается. Мать забирает его, как пакет, чтобы назавтра вернуть, как вещь. И вновь — не проходит пяти минут — у кормилицы он становится общительным ребенком. Он вовсю улыбается, когда снова видит кормилицу. Но не мать, когда та возвращается. С матерью у него отношения вещи, регрессивные, а с кормилицей — человеческие, эволюционирующие.

На моих консультациях, моя начинающая помощница объявляла консультируемых детей таким образом: «Ребенок такой-то».

Передо мной ребенок такой-то. «Как, госпожа Арлетт, — говорю я, — вы сказали "ребенок" об этой маленькой девочке! Это же — мадмуазель такая-то». Ребенок счастлив, что г-же Арлетт досталось. А та очень искренне извиняется перед ребенком. Дети очень чув­ствительны к тому, как к ним обращаются, и очень ценят уважительное к себе отношение — такое, какое питают к себе они сами.

Позднее, в школе, обоюдное обращение на «вы» или на «ты» должно бы тоже найти подобающее место.

Обыкновение требует называть людей по именам, и мамы хотят, чтобы ребенок имел то имя, которое ему подходит. Есть имена во французском, по которым не поймешь — мальчик или девочка — Клод, Камилл и многие другие. Когда дети вместе, в группе, нужно добавлять: мальчик/девочка. Этих детей надо представить другим. Таким образом мы подчеркиваем, что Камилл, который перед нами, это — мальчик. А обращаясь непосредственно к малышу, пояснить:

«Знаешь, ведь Камилл может быть и девочка. Но ты должен знать, что ты — мальчик. Твоя мама говорит, что она так назвала тебя потому, что сначала ей казалось, что она бы больше любила тебя, если бы ты был девочкой. Но ты родился мальчиком. А Камилл — это и мужское имя». И он — услышит, поймет. Он должен знать, что он потенциальный мальчик и что его «двойное» (по





Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-10-21; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 299 | Нарушение авторских прав


Поиск на сайте:

Лучшие изречения:

Даже страх смягчается привычкой. © Неизвестно
==> читать все изречения...

986 - | 848 -


© 2015-2024 lektsii.org - Контакты - Последнее добавление

Ген: 0.011 с.